Как я стал Nikki Sixx. От детства на ферме до Mötley Crüe

Вскоре мое тело было буквально разорвано на куски, но выносливость непрерывно росла. Ментально и эмоционально я был полностью заряжен на концертную работу, чувствовал внутренний огонь и вдохновение всякий раз, когда брал в руки бас-гитару или гитару. А раз здоровье у меня напрямую связано с творчеством, я мог просто пойти в магазин за молоком, а в голову при этом приходило с десяток новых идей. Требовалось даже останавливаться и записывать их.

В «Заключительном туре» (Final Tour) у нас были 21 грузовик и автобус, перевозивший всех нас и оборудование. Мы соорудили своего рода американские горки для Томми и его вращающейся ударной установки и были готовы устроить величайшее пиротехническое шоу из когда-либо существовавших. Мы поджигали всю верхнюю часть осветительной конструкции, и в процессе выступления языки пламени попадали на нас. Все музыканты были покрыты огнезащитным составом – прозрачным спреем, нанесенным на сценические костюмы. На сцене имелись огнетушители, установленные в шести метрах друг от друга, и ведра, полные мокрых тряпок, – на случай, если на ком-нибудь из нас загорится костюм. В прошлых турах Томми получал ожоги, и я тоже, причем бессчетное количество раз. Тебе говорили, и я повторю: играешь с огнем – будь готов сгореть. Но мы всегда любили играть с огнем. Когда Mötley Crüe только начинали выступать на сцене, все было просто: я покрывал свой костюм горючим для зажигалок, а Винс поджигал меня – никаких трюков. Вот так, совершенно просто! Несколько более продвинутые пироэффекты в 1981 году выглядели иначе: провод от 9-вольтовой батарейки шел к маленьким коробка́м в каблуках моих «казаков». Туда помещались мелкие дымовые шашки – обувь дымилась, и в маленьких клубах это смотрелось круто: «О черт! У него горят “казаки”!». Но в более крупном помещении вы бы даже ничего не заметили.

В «Заключительном туре» на мою бас-гитару был установлен огнемет. Он весил около 46 кг и выбрасывал пламя почти на 9,5 метра. Также я мог поджечь свою микрофонную стойку, подвешенную на цепях. Благодаря ним я подбрасывал ее в воздух. Летающая и горящая микрофонная стойка – то, что можно прекрасно увидеть из задних рядов и подумать: «Выглядит потрясающе!»

С нами на сцене выступали акробаты, а еще взрывались фейерверки. У меня и Винса имелись отдельные подъемники. Стоило бы назвать те гастроли «О-черт-побери-тур» (Holy Fuck Tour) – но сценография стадионных выступлений должна была превзойти былое. Поскольку мы уже использовали пиротехнику так, как вообще было возможно, я хотел знать, насколько сможем превзойти самих себя, если теперь не будем с ней работать.

Менеджер по постановке Роберт Лонг работает с группой очень давно, поскольку умеет делать невозможное возможным. Мне не нравится, когда говорят: «Это невозможно». Для меня «невозможно» – всего лишь отправная точка. «Раньше такого не делали» – для нас это не вызов, а данность, и именно здесь в игру вступают технологии. Для нового тура нам требовались большие экраны и сверхсильные визуальные образы.

«Нужны постапокалиптические пейзажи на манер японских комиксов с гигантскими роботами», – сказал я Роберту.

«Отлично! – с готовностью ответил он. – Уже существуют экраны, которые могут сворачиваться и исчезать. Мы организуем встречи с компаниями по прокату лазерного оборудования – знаю, что вы говорили об использовании лазеров вместо огня, но я вижу возможность включить в шоу и то, и другое. Если вы хотите пересмотреть свою концепцию “никакой пиротехники”, то имеются пиротехнические системы, способные стрелять струями пламени, превращающимися в огненные шары. Вы не поверите, какого эффекта мы сможем достичь».

Я открыт для новых идей, если они превосходят старые, и всегда пытаюсь обойти самого себя. А еще пробую переплюнуть Томми, а Томми – меня: «Я хочу играть вниз головой и летать над публикой. Я хочу сделать то, чего никто представить себе не мог!» Удар у Томми и вверх ногами отличный, и пока мы с ним вот так подначиваем друг друга, Мик работает над тем, чтобы его гитара звучала объемнее и громче, чем обычно. И я не хочу соревноваться с Миком в технике игры – мне нравится играть попроще, скорее в духе панк-рока и Клиффа Уильямса из AC/DC. У меня есть несколько крутых партий, но в основном мне хочется играть так, чтобы звучать притягательно и грязно. Вот и все: четыре человека, создающих звучание, сметающее все препятствия, стоящие на пути. Видя, как мы проделываем подобное на сцене каждый вечер, поклонники понимают, что и они могут преодолеть любые проблемы, с которыми только столкнутся. И я знаю это, потому что вижу, как изменились их лица, когда по окончании концерта зажигается свет. Мы все видим и уносим с собой в следующую точку тура. Вот что такое рок-н-ролл на самом примитивном уровне. Подобный подход питает энергией группу Mötley Crüe, но мы стараемся не принимать его просто как должное, хотя и тратим много сил.

Мы понимали, что из-за семейного положения и возраста – тех лет, что мы потратили на прогресс группы в физическом, химическом и кармическом смысле – нам как музыкальной команде отпущено не так уж много лет. То, что мы получили, было чертовски утешительным призом: 29 стадионных шоу, утрамбованных в три месяца, – и это время должно было пролететь пулей. В начале тура внутри себя мы осознавали, что впереди нас ждет еще сотня концертов. Хорошо, что мы пришли в должную физическую форму.

Мы решили назвать шоу просто «Стадионным туром» (The Stadium Tour). Он должен был начаться в Техасе, на стадионе «The Alamodome»^[12], затем пройти по всей Америке и закончиться в Лос-Анджелесе, где выступление было запланировано на День труда^[13] на стадионе «SoFi Stadium»^[14]. Нет, не на «Dodger Stadium», как обещал нам Деннис Арфа. Но и так неплохо: «SoFi» намного больше, чем «Dodger».

Промоутерская компания «Live Nation» объявила даты тура в декабре, оставив мне семь месяцев домашней жизни. Планируя гастроли, я заранее задумал перерывы между датами концертов, чтобы провести с Кортни и детьми как можно больше времени. Это не всегда просто – балансировать между семьей и выступлениями, но, кажется, у меня получилось. Я продолжал тренировки и продумал все детали того, как на гастролях сосредоточиться на сценической работе; обращал внимание на малейшие мелочи грядущего тура и целыми днями разбирался с ними. Недели пролетели незаметно, и лишь в феврале, ведя машину, я услышал сообщение в новостях: распространяется новый вирус. «Начало пандемии», – сказал диктор.

К концу месяца футбольный стадион с 80 000 орущих фанатов стал последним местом, где хотел бы оказаться хоть кто-то из жителей Земли.

Глава 2
Снейк-Ривер

Континентальный водораздел в Северной Америке проходит через северо-запад штата Вайоминг, а чуть ниже Йеллоустонского национального парка есть протока под названием Ту-оушен-крик. Вытекающие из нее два ручья расходятся в противоположных направлениях – к двум океанам, которые дали им свои названия.

Атлантик-крик впадает в реки Йеллоустоун, Миссури и Миссисипи, а затем и в Мексиканский залив, находящийся в более чем 3000 миль от его истока. Пасифик-крик впадает в реку Снейк-ривер, протекающую через штат Айдахо в направлении штата Орегон, поворачивающую вверх вдоль границы штата, а затем вновь сворачивающую на запад, к Вашингтону и Тихому океану.

К тому месту, где расходятся эти ручьи, ведет тропа. Можно наклониться и опустить руки в холодную бурлящую воду. «Поверните» поток руками в одну сторону, и вода потечет в один из океанов. Еще чуть-чуть «поверните» руки, и вода окажется в трех часовых поясах от вас.

Вот та часть страны, куда мы переехали, когда мировой порядок оказался разрушен пандемией COVID-19. Мы с Кортни уже давно говорили о том, чтобы найти нашей семье новый дом. Мы хотели переехать в Нэшвилл, однако он был слишком далеко от Лос-Анджелеса. Нам был интересен Лас-Вегас, но до того, как Кортни забеременела: Лас-Вегас точно не то место, где можно растить малышку. После «Стадионного тура» мы собирались подыскать новое жилье еще разок. Затем тур был отложен, в Лос-Анджелесе объявлен локдаун, и из-за пандемии COVID-19 город все меньше и меньше походил на тот, где нам хотелось бы жить.

Однажды утром Кортни прошептала: «Я хочу, чтобы ты оказался свободен от предубеждений». Обычно я ужасно упрям – даже не слушаю, что будет сказано дальше. Но жена произнесла лишь одно слово: «Вайоминг». И я сразу же понял, что она права.

Там коров гораздо больше, чем людей. Для местных жителей это не шутка, просто факт. Вайоминг имеет самую низкую плотность населения среди всех штатов США, кроме Аляски. Только поэтому он казался идеальным местом проживания во время пандемии. Но Вайоминг в любом случае стал прекрасным пристанищем для нас. Между горными хребтами Тетон и Гро-Вант лежит местность суровая, нетронутая и настолько величественная, насколько можно себе представить. Как только мы перебрались туда, я купил большой дизельный грузовик. В офисе округа Тетон-Каунти работники взяли мое удостоверение личности и вернулись с набором номерных знаков, которые смахивали на местный способ приветствия.

– Полагаю, вам они придутся по душе, – сказал клерк.

Я взглянул на номер, и мне и вправду понравилось то, что я увидел. На нем значилось число 666.

Иногда я ездил в хозяйственный гипермаркет сети «Ace Hardware» либо в город за наживкой и рыболовными снастями. Хотя я оказался здесь незнакомцем, никто не поднимал шума из-за моих черных как смоль волос и татуировок. Я просто забывался, разговаривая с настоящими людьми после недель, проведенных взаперти в Лос-Анджелесе. Как-то Кортни написала мне в мессенджер: «Ты где?»

«Я на ночной рыбалке».

Когда я вернулся домой, жена спросила: «С кем ты рыбачишь? Мы здесь и месяца не живем…»

А я просто рыбачил с парнями, которых встретил в магазине снастей для ловли на приманку, – инструкторами по рыбной ловле. Им было все равно, кто я такой. Они обращали внимание лишь на улов и на то, чтобы между нами шла непринужденная беседа.

Во время концертных туров Mötley Crüe проезжала через Вайоминг – точно так же, как и через Монтану, Айдахо, Юту, Колорадо… Однажды мы отправились в турне под названием «В разгар зимы» (Dead Of Winter Tour) в Канаду и целую вечность наблюдали, как за окнами автобуса мелькали жуткие, пустынные и красивые пейзажи, но я не помню, чтобы мы когда-нибудь там останавливались. Такая группа, как Mötley Crüe, не могла играть в маленьких городах. Как бы нам этого ни хотелось, но там невозможно было собрать достаточно зрителей, и мы должны были выступать там, где на наши концерты приходили тысячи людей. В больших городах я брал блокнот и фотоаппарат и искал места, где жизнь нелегка – убогие районы, где обитали наркоманы, проститутки, а иногда и просто бандиты. Но большинство тех, с кем я общался, позволяли мне фотографировать себя. Я слушал их истории и вникал в сюжеты, становившиеся основой моих песен, такими были и те места, где я некогда бывал сам. Для меня было важно сохранять свою связь с ними. Но я слишком долго жил в городах, так что потребовалось некоторое время, чтобы понять, что остальная страна тоже мне интересна. Река Снейк-ривер, где я рыбачил, протекает мимо городков Туин-Фоллз и Джером в штате Айдахо – там я жил целую жизнь тому назад. Мы с дедушкой ловили лосося и семгу в той же самой реке – удили рыбу с берега, ставили палатку. Я уехал слишком далеко от Айдахо и отсутствовал слишком долго – прошла целая вечность с тех пор, как я вспоминал об этих местах. Но теперь наступило время подумать о былом, и на меня нахлынули воспоминания – насколько же все окружающее казалось близким. Возможно, я не так уж и оторвался от корней.

Купленный нами дом выходит окнами на ущелье. Там, где начинается склон, выходит бродить и пастись стадо лосей. Когда-нибудь я поставлю скамейку, но пока довольствуюсь просто камнем. Я сижу там минут 10–20 и забываюсь, пока не зазвонит телефон. Когда я тянусь за ним, вид собственной руки несколько пугает меня: татуировки знакомы, а кожа – нет, она морщинистая и полупрозрачная и стала тоньше. Если мне доводится оцарапать костяшки пальцев, они теперь заживают дольше. Когда я встаю, мои кости скрипят. Но если телефон не звонит, я продолжаю сидеть на камне. Наблюдая за лосями, я вспоминаю угодья в Айдахо и равнины, простирающиеся далеко за горизонт. Я вспоминаю себя мальчишкой.

Когда мне было 13 лет, я сидел дома – точнее, в широком доме-трейлере бабушки и дедушки – и слушал записи, которые мой дядя прислал из Лос-Анджелеса: альбомы групп Wings, The Sweet, April Wine^[15] и The Beach Boys. Песни на пластинках казались куда более яркими и реальными, чем все, что мог предложить мне город Джером. В нем был один светофор, один кинотеатр и один парк размером с почтовую марку, куда бегали курить трудные подростки.

Я не курил и не пил. Да, я видел наркотики и даже в какой-то степени рос среди них – но лишь до того, как мать выгнала меня из дома. Я был новичком в городе, а осенью снова стал новичком в школе. Когда наступал обеденный перерыв, я не знал, куда сесть. Я еще не был Никки Сикксом, меня звали Фрэнки Феранна, а в штате Айдахо жило не так уж много людей с гласными на конце имени.

Тянулись и тянулись дни в Джероме. Урожай рос, коровы доились, а больше не происходило ничего. Мир, открывавшийся в песнях с альбомов, присланных дядей, двигался вперед очень быстро, и я боялся отстать от него. Каждый вечер просматривал фотографии, тексты песен и информацию с альбомов в поисках подсказок, которые быстро привели бы меня туда. Но утром я просыпался, и все по-прежнему шло своим чередом. Если бы я смог вернуться в прошлое, то велел себе притормозить – хотя знаю, что не послушался бы такого совета.

Вопрос: Что нужно, чтобы заставить тебя перестать двигаться?

Ответ: Полвека на этой земле и пандемия.

Мои старшие дети прилетели в Вайоминг. У них была своя жизнь, и они прибывали поодиночке – я забирал их из аэропорта, предлагал сходить в поход или на рыбалку. Когда все собрались в доме, мы вместе приготовили поесть, поужинали и сели смотреть фильмы. В Калифорнии подобное случалось лишь на дни рождения и праздники, но теперь мы были рядом друг с другом неделями подряд. В телевизионных новостях так много говорили о страхах и страданиях, что проведенное нами время вместе казалось еще более ценным.

В те первые месяцы пандемии, когда наши внутренние часы странным и необъяснимым образом вышли из строя, мы говорили именно о времени. Нам было трудно вспомнить, где мы были прошлым летом, но иное лето, которое мы давно забыли, внезапно всплывало в воспоминаниях. Время от времени я ловил себя на том, что беру трубку, чтобы позвонить бабушке и дедушке. Годом раньше я не смог бы вспомнить их номер, но теперь почему-то я снова знал его.

Конечно, Ноны и Тома уже не было с нами, умерли и мои родители. Дядя Дон, присылавший мне пластинки, когда я жил в Айдахо, умер незадолго до начала пандемии. Умерла и вторая жена Дона, моя тетя по матери – Шэрон. Из двух поколений моей семьи осталась жива только другая сестра моей мамы, Шэрлин. Она и ее муж, дядя Боб, являлись последней связью с этой частью прошлого.

С отцовской стороны вообще не было никого, о ком я мог вспомнить, разве что сводный брат Рэнди. Много лет назад я добыл его телефонный номер и позвонил, чтобы спросить его об отце. Но я пережил и Рэнди. И как-то вспомнил о том, что он сказал: «Наш отец не был хорошим человеком».

В Лос-Анджелесе Кортни составляла генеалогическое древо. Она разыскивала старые документы – данные из переписей населения, свидетельства о смерти – и сопоставляла их с фотографиями из семейного архива или теми, что удавалось найти в интернете. Мы собрали снимки в альбом – хотели передать его нашей дочери. Но даже в сочетании с фотографиями любые факты и цифры рассказывали лишь часть семейной истории. Кем на самом деле были эти люди? Что заставляло их принимать определенные решения? Как те решения повлияли на меня? Как они повлияют на моих детей?

Отец бросил нашу семью, и даже в зрелом возрасте сама мысль о нем бесила меня. Но большую часть того, что я знал об отце, рассказала мне мать – а у нее тоже хватало скелетов в шкафу. Я так по-настоящему и не простил своих родителей. Для них это больше не имеет значения. Но в некоем удивительном смысле это по-прежнему кое-что значит для меня.

Я всегда осуждал родителей – даже притом, что в жизни сам принимал немало крайне неудачных решений. Мне неприятно говорить и здесь нечем гордиться, но прежде чем встретить Кортни, я пережил два развода. Сколько людей осталось в моей жизни – столько же и ушло, и со многими из них я простился совершенно хладнокровно. Однако я никогда не бросал детей и не заставлял их чувствовать себя нелюбимыми. Но насколько бы безэмоционально ни поступил мой отец, эта черта перешла и ко мне. Мог ли я искоренить ее и убедиться в том, что она не перейдет к моим детям? Или именно она принесла нам золотые диски и позволила купить прекрасный дом в Вайоминге?

Когда ты растешь в присутствии родителей, ты смотришь на себя и думаешь: «Это досталось мне от мамы, а это – от папы». Возможно, так и есть – а может, и нет. Скорее всего, черты личности переходят по наследству вовсе не таким образом. Но лично у меня не было возможности узнать, что и откуда взялось в моем характере. Меня лишили права знать подобное – и на протяжении многих лет я чувствовал злость и обиду. Но проведите достаточно времени в Вайоминге рядом с женой и детьми, и вам будет трудно обижаться и негодовать: в вас больше не останется места осуждению. Правда, все еще существует та часть тебя, что немного беспокойна, ищет ответы и постукивает по половицам, чтобы убедиться, что ты твердо стоишь на земле.

* * *

Теперь наш тур откладывался на неопределенный срок. Никто ничего не знал о будущем, но все использовали подход «как будто»: как будто пандемия должна закончиться до президентских выборов; как будто мы отправимся в тур; как будто мир будет таким, как раньше. И у меня возникали сомнения, но я точно так же ничего не знал и должен был действовать с подходом «как будто». Мне пришлось полететь обратно в Лос-Анджелес, чтобы разобраться с продолжавшей накапливаться массой больших и малых проблем.

Автострады были невероятно пустыми. Я бросил крутить педали шесть лет назад, но многое бы сейчас отдал за велосипед. Пока же вместо этого опустил откидной верх своего кабриолета. Я люблю бывать на улице и ощущать поток воздуха, так что у меня всегда будет кабриолет – он кажется подходящим даже для дальних поездок. Я ехал медленно, потому что спешить было некуда. Витрины многих магазинов в моем районе были заколочены досками. Парк вокруг озера, куда ходили маленькие дети, пуст. Все напоминало поездку по съемочной площадке, и я размышлял о 40 годах, прошедших с тех пор, как я создал группу, думал обо всех людях, с которыми работал, и обо всем, через что мы прошли. Я совершенно не думал о том, куда ехал, пока не остановился на красный свет в квартале от Аллеи славы, на углу бульвара Кауэнга и Сельма-стрит.

Это было место, где когда-то репетировала группа London.

Я играл в ней до Mötley Crüe, и после моего ухода она существовала еще много лет. Через нее прошли гитаристы Слэш и Иззи Стрэдлин из Guns N’Roses, барабанщик Фред Каури из Cinderella, бас-гитарист и вокалист Блэки Лоулесс из W.A.S.P…На Сансет-стрип ходила грубая шутка: London – та группа, в которой играл каждый на пути к известности, и каждый становился известным, кроме самой группы London.

Ее создали в Голливуде в 1978 г. Лиззи Грей, Дэйн Рэйдж и я после того, как нас выгнали из Sister. Дэйн никуда не делся, и мы оставались на связи, хотя он уже давно продал свой совершенно невероятный комплект барабанов фирмы North. Но Лиззи, бывший когда-то моим лучшим другом, покинул этот мир.

Много лет назад на том же перекрестке мы сидели в моем серебристом «Шевроле Вега», и бесконечно говорили о планах на будущее группы. Я хотел, чтобы мы звучали тяжелее: мы оба любили Mott The Hoople, Дэвида Боуи и Queen, но мне также были по душе Sex Pistols и Ramones, и хотелось двигаться именно в их направлении. Я уже написал большую часть песен, вошедших в первый альбом Mötley Crüe, и поэтому сказал Лиззи, что хочу поговорить – и сообщил о своем уходе из группы.

Помню, что он заплакал. Вместе с ним мы многое пережили…

«Я должен сделать это», – сказал я Лиззи. И ушел, чтобы собрать Mötley Crüe, а Лиззи тем временем продолжал работать с London.

Перед нашей последней встречей мы впервые за много лет поговорили по телефону. Он рассказал, что у него болезнь Паркинсона, и мы шутили обо всех вещах, которые он не в состоянии сделать. Мой друг больше не мог играть на гитаре и просто пел. Но иногда, по словам самого Лиззи, он пел и забывал, что стоит на сцене, – действительно не знал, где находится. Хотя я был готов встретиться с ним, но оказался потрясен тем, что сделала с Лиззи болезнь.

Он жил в Лас-Вегасе. Его жена и дочери привезли Лиззи в Калифорнию, и мы встретились в ресторане в городке Таузанд-Окс. Лиззи вряд ли весил больше полусотни килограммов – я отвел его под руку в туалет, придерживал его, пока он делал свои дела, и помог застегнуть молнию на штанах. Вот так мы встретились в последний раз.

Благодаря Аллену Ковачу у меня есть кабриолет марки «Роллс-ройс», он белый с красным кожаным верхом. Это красивая машина, но я купил его, поскольку «Роллс-ройс» – самая большая машина с откидным верхом, которую мне удалось найти. Если бы «Додж»-кабриолет был таким же большим, я бы купил «Додж». Но именно на «Роллс-ройсе» я ездил во время пандемии, и когда прилетел обратно в Лос-Анджелес из Вайоминга, то поехал на нем в Таузанд-Окс, в тот самый ресторан, где мы встречались с Лиззи.

Сидя на переднем сиденье, я вспоминал те ночи, когда мне приходилось спать на автостоянках. Я видел себя, выводящего Лиззи из ресторана, пока его жена и дети смотрели на нас, думал: «Ну почему же именно его больше нет с нами?»

Иногда я забываю о собственном статусе и спрашиваю у Аллена: «Как ты думаешь, а можем мы сделать то-то и то-то?» У него всегда один ответ: «Забыл, что ты – суперзвезда?»

Вроде бы я знаю об этом, а вроде бы и нет. Я велю ему заткнуться, потому что все еще считаю себя неудачником. Но я неудачник на «Роллс-ройсе». Почему звездой стал я, а не Лиззи? Нам нравились одни и те же группы, мы вместе писали песни, у нас были одинаковые мечты – но моя судьба была моей, а его судьба принадлежала ему.

«Группа ищет бас-гитариста. Необходимо умение играть на инструменте и собственная аппаратура, любовь к группе Aerosmith».

Вот с чего все началось. Объявление в газете: гитарист ищет басиста, чтобы собрать группу. Я знаю, чем все закончилось, и я был там на протяжении всего путешествия в мир рок-н-ролла. Но когда я вернулся в Вайоминг, то пошел в ущелье, где водились лоси, сел на камень и оставался там до тех пор, пока Кортни не пришла меня искать.