– Когда все случилось, – Леша поднял тяжелый взгляд, – Андрей замял трагедию. А к нам прилетел он. Ты его не знаешь, ты здешний. Но именно этот человек курировал Техгруппу. Этот человек поведал нам, что половину от того, чем занимались, Опус не приказывал.
– Не должно столько людей погибать. Уже год мы лишь даем знать, что живы. Все ведет Ковак, Андрей остался в стороне. Ковак не просто здесь, на передовой, в отличие от Андрея. Он дал лучшее оборудование, даже роботов прислал, они уже давно нам время экономят.
Мысли и чувства Бэккера и Юста, каким бы тяжелыми, даже невыносимыми они ни были в данный момент, при всей их власти не имели важности. С самого начала весь этот разговор слышал Петя. Он так и стоял во дворе базы, слушая каждое слово с присущим человеческим сочувствием не только из-за истории, но и потому, что лично знал этих ребят, как и знал Алену, отлично помня ее анекдоты. И то, как честно он разделял их скорбь, одиночество и сожаления о работе и даже жизни, смогло скрасить неожиданную сторону работы Андрея. Но потом они поведали правду о его личной трагедии, ставшей переломным моментом всей жизни. Все это время он яростно ненавидел себя, винил за неизвестную, приведшую к смертям ошибку. Целый год Петя существовал с грузом чудовищной вины и ответственности за деяния, в которых он оказывается не виноват. Подкрепляется это шокирующее открытие болью от предательства Андрея, лгавшего ему целый год… а может, и больше, ведь, как оказалось, не все было продиктовано Опусом. Доказательством чему служит Ковак. Петя вспомнил его: он действительно был тем, кто курировал Техгруппу на отлет с Опуса двенадцать лет назад.
– Решайте сами. – Мрачные слова Бэккера были ясны лишь Пете и Юсту.
Выйдя наружу, Бэккер аккуратно взял рюкзак, повесил его за спину. Закрытое шлемом лицо Пети искажалось в неконтролируемой гримасе страданий, отнимающих последние ориентиры в этой жизни, превращая любую попытку адаптироваться к новым данным в страшнейшую пытку.
– Я не знал.
Петя никак не среагировал. Внутренние метаморфозы были достаточно сильными, чтобы Бэккер и Юст ощущали их на расстоянии. Когда Юст вышел наружу и столкнулся со все еще обездвиженным Петей, то неестественным для себя эмоциональным порывом произнес сквозь дрожь в горле:
– Мне очень жаль. Правда. Так не должно быть. – Юст, как и Бэккер ранее, пронзал шлем Пети взглядом личного сочувствия.
Ковак, Алексей и Саша лишь успели подбежать ко входу, то ли желая дополнить чудовищную правду, то ли ощущая надвигающееся наказание. Петя поднял руку, активировал Осколок и создал выплеск энергии, столь сильный, что центральный коридор и честь стен были расщеплены в горячем ярком свете за мгновение.
Причина же этой казни была не в праведной злобе или стремлении заглушить боль, пусть таковые варианты имели под собой вес и рассматривались Бэккером с Юстом, лишь наблюдающими за всем со стороны. Истина этого преступления крылась в другом: Петя впервые захотел убить. Сам, целенаправленно, не через случайность или вторые руки, нет – строго он и человек. За последний год не просто привычка винить себя за смерть, именно что обвинять само свое существование в гибели людей укоренилась в нем слишком сильно для простого отказа этой ставшей на основе фактов идеологии. Теперь он действительно убийца, тот, кто забирает жизнь по своей воле. Никто уже не отнимет у него эту роль, иной которой он и не знает. Думать об убитых он не собирается – эти люди если и хотели жить, то вряд ли заслужили. Петя не хочет переваривать услышанное и переосмыслять последний год жизни. Сам процесс усвоения новых вводных оказался ему непосильным из-за отсутствия веры в надобность этого процесса, как и в наличие необходимых сил. Больше его ничто не связывает с этим миром.
22
Путь до вокзала открыл выжившим изменчивость настроения самого времени, мгновенно рокируя бесконечность и скоротечность, создавая благоприятную почву для цветения дезориентации. Они уже не бежали, скорее ковыляли: Оскар придерживал Ингрид, компенсируя ее ушибленную правую ногу, Настя же отдала весь ресурс на концентрацию ради работы на опережение, выискивая врага в окружающей пустоте, передвигаясь хаотично в разные стороны. Никто ничего не говорил, слова Оскара были последними, утонувшими в его усталости. Кое-где встречались остатки недоеденных тел, местами даже экскременты, но почти на каждом строении были следы от когтей и зубов в областях дверей и окон. Все эти квадратные здания в десять этажей имели производственный характер, где-то была строго ручная работа, где-то конвейерная, начиная от ручек, заканчивая запчастями для ремонта транспорта или тех же лифтов. В общем, этот тесный кусок территории имел большое значение, только вот сейчас от ранней гордости за грамотную планировку не осталось и следа. Теперь здесь был страх, ведь нападение врага может случиться откуда угодно, дороги строго для грузового транспорта, расположение сеточное, но слишком много окон, чтобы за всем уследить.
Они останавливались, поражаясь пустым длинным улицам и тишине никогда не спящего места под открытым небом. Иногда были крики людей, иногда монстров, но самое страшное – приступ паники. Один раз пришлось успокоить Ингрид, другой – Оскара, почему-то, по его словам, посчитавшего, что Томас и Менард были ими упущены из вида, следовательно, надо вернуться и найти их. Мгновения, но очень сильные, бьющие по восприятию того самого времени. Особенно сильно влияла путанность, ведь они плохо тут ориентировались из-за редкого посещения этих мест. Вроде бы все ясно: позади доносится шум первой и последней войны Монолита – значит, надо идти строго на восток… Но глубина района ломает звук, усталость мешает мыслить, горе отнимает волю… Долг двигает их вперед. Связанные единым долгом перед мертвыми, трое выживших смогли не попасться на глаза ни одной особи, прыгающей по крышам, рыщущей со злобным оскалом. Переждав момент, они вышли из строения, куда не заходили глубоко, и скорее побежали вперед по улице, твердо следуя примеру их друзей столкнуться со смертью в бою, нежели быть застигнутыми врасплох. Да, рискованно, но если им и придется здесь погибнуть, то только на их условиях. Все это неопределенное время они не говорили, научившись понимать жесты и взгляд столь точно, что, когда вокзал показался впереди, никто и слова не сказал в момент вспыхнувшей надежды. Но куда важнее стала их встреча с человеком внутри вокзала, чье состояние также было окроплено влиянием созданий. Поезд уже стоял на платформе, двери открыты, три вагона устремлены в сторону Тиши. У самых крайних, ближних к вокзалу, дверей стояла Люба, и, пожалуй, все трое поддались бы удивлению и остановились до выяснения подробностей ее присутствия, если бы не внезапный рев особей, сигнализирующий о нужде отъезда. Только они сели на ближайшую скамью в поезде, как Люба, используя напульсник, который просто держала в руках, запустила движение транспорта. Первую минуту все молчали и выжидали возможного столкновения с настигнувшими созданиями, но врага не было, путь их следования ожидался без происшествий.
– Нужно сказать им… сказать, что мы добрались… – Настя проронила это для себя, руки уже потянулись к напульснику, как Оскар остановил ее.
– Если звук включен, мы можем выдать их позицию. – Взгляды Насти и Оскара соединились в смиренную скорбь и благодарность жертвам Томаса и Менарда. – Надо уважать их волю.
Настя с трудом кивнула, ненавидя саму нужду принимать новые и новые жертвы среди ее близких, принимать безысходность, принимать боль в распорядок дня. Она посмотрела на Любу со всем возможным отвращением.
– Ты что здесь делаешь?
Люба отдала им большую сумку, вскрыв которую Оскар обнаружил медицинский пакет, еду и воду. Настя сразу же взяла медикаменты, подготовила три стимулятора для инъекционного пистолета, после чего кожным тестером проверила их показания, дабы не усугубить состояние организма, и сразу же ввела себе, потом Оскару и закончила на Ингрид дозу питательных и бодрящих витаминов. Все произошло быстро, Настя работала на автомате. Ингрид же ушла в себя, поддаваясь гнету вины от всего происходящего. Оскар сидел смирно, смотрел на Любу все это время, борясь с подступающей правдой об отце, давая себе легкую надежду на иную участь главнокомандующего. Люба же, вопреки ее неестественному для иного человека одновременно властному и доброму взгляду больших глаз, не спешила, разрешая выжившим освоиться с переменами. Когда Настя закончила, то выпила воды, передала ее Ингрид и приказала пить, причем строго, без колебаний. Оскар и Ингрид чуть приободрились за счет инъекций, а вот Настя совершенно бесстрашно и даже нагло обратилась к Любе:
– Что ты знаешь про Бэккера?
– Мой опыт не позволяет делать выводы раньше прямых ответов на претензию. Твое желание найти его имеет с моей стороны полновесную поддержку. Разделяю веру в людей не меньше приемлемой в доступности точки восприятия. В этом я готова помочь так же, как и с биологическим оружием, ради которого мы все здесь. Но я не совсем понимаю, почему ты спрашиваешь у меня про Бэккера.
– Больше не у кого. – Люба молчала, взгляды их продолжали удивлять равнозначностью сил. – Ты единственная чужая после Бэккера. Ты единственная, о ком сам Бэккер ничего не знал. Ты единственная, кого главнокомандующий выслал нам в помощь.
– Я бы задал вопрос иначе: почему мы должны тебе верить?! – Оскар сидел все время посередине, прямо напротив Любы, Настя была справа от него, Ингрид слева, сторонясь этих разговоров под натиском пережитого.
– Ты не это хочешь знать. – Тонкое сочувствие пропитало этот разговор чем-то тяжелым. – Я здесь, потому что эвакуации недостаточно. Оставшихся созданий будет необходимо устранить с сохранением максимальных единиц среди выживших.
– Что ты имеешь в виду? – Настя возглавила всеобщее непонимание. – Как это «оставшихся»?
Люба долго подбирала слова, что придало ответу высочайшую ценность. А потом случилось то, чего она сама искренне надеялась не увидеть вживую. Глаза ее остекленели, испугав каждого достаточно, чтобы, последовав за ее вниманием, лишиться остатков контроля и поддаться чудовищной, ранее невиданной панике. Поезд в это время делал небольшую дугу мимо гор справа, открыв слева вид Монолита. На фоне черных туч летела ракета с ярким хвостом. Выпущена с севера, недалеко от взлетной площадки звездолетов, которые все еще грузили людей. Удар пришелся в основание западного блока. Взрыв сначала ослепил, землетрясение, начавшееся от попадания, продолжалось до момента полного обрушения целого здания вниз, застелив пылью и осколками Монолит. Соседние строения, как и большая часть фермы и леса, сгинули под взрывной волной, огнем и обломками целого блока, чья эвакуация не была завершена. Десятки тысяч людей разделили участь противника, отдав свои жизни ради спасения меньшинства. Когда все закончилось, образ и детали были столь сильны в памяти, что хотелось вырезать их дочиста. Шокирующий гул страданий разнесся по планете, словно болезнь, отнимающая последнее хорошее, что осталось в людях к этому моменту.
Поезд продолжил путь без заминок. Все вернулись на свои места уже другими людьми. Ингрид трясло в ужасе, Настя не могла найти места и стала ходить по вагону, крича и ударяя все, что попадалось на глаза в панические истерики. Оскар же сдерживал в себе слишком много, отчего искренне пораженная событием Люба с сочувствием и неестественной осторожностью заговорила с ним:
– Он был единственным, кто мог принять это решение. Его жертва сейчас – твоя победа потом. Ты – тот, кто давал ему сил, потому что ты – его будущее и наследие. Отец и сын – едины в своей судьбе. Ты знаешь это лучше любого.
– Что?! – Настя подошла ближе, готовая вцепиться в Любу со всей своей злобой, но Оскар взял ее за предплечье, чтобы остановить на полушаге.
– В государственный блок проникли особи. В лаборатории вчера был взрыв, большой кусок временной стены на момент ремонта был упущен особями в первый раз. А может быть, в этом была их стратегия. Я не знаю. Маленькая ошибка. Но важная. Доказывает, что мы не монстры. Люди совершают ошибки. Но твой отец не ошибся насчет тебя. Твой отец не бросил своих людей. Не бросил Монолит. Он выиграл нам время. Теперь нам нужно достать оружие и убить остатки.
Оскар отдавался всем тем неподвластным его контролю изменениям, начатым еще в момент прощания с отцом во время их последнего разговора. Он еще не осознал даже и половины того, кем теперь ему предстоит стать… продолжением его отца, отдавшего свою жизнь ради человечества чудовищным способом. Люба и Оскар молча сидели и смотрели друг другу в глаза без движения или реакции на гневающуюся Настю и панику Ингрид. Оскар осваивал факт гибели его отца столь же болезненно, сколь и отчаянный акт перелома войны в пользу людей. Отныне он не просто предоставлен сам себе: бремя, которое он не может не нести в память об отце, обязывает к большей ответственности, чем он может пока осознать. Столь сильная вера отца в сына сформировала спасительную веру в самом сыне. Люба видела зарождение этой веры и изменение под ее влиянием Оскара, только-только ступившего на свой истинный путь. Ей нравилось это наблюдать – этакое проявление удивительной гибкости самой жизни, формирующей внутри живых существ новые элементы для взаимодействия с изменяющимся миром.
23
Ее заперли в клетке, словно животное. Вместо простого разговора Катарина плюнула в их зародившуюся дружбу и разрушила и без того хрупкий союз, чтобы сохранить свою власть. Вот так просто: стоило задать один лишний вопрос, как фальшь слетела с лиц, оказав услугу правдорубцу. Рода кричит, бьется о стены, превращаясь в сгусток праведной ярости, жаждущей отстоять свое право на жизнь посредством доказательства силы. Она разбивает кулаки в кровь, бьется головой о стены, еще больше травмируя и без того еле живое тело. Волосы уже закрыли все ее лицо, свисая черными грязными прядями до подбородка. Она ненавидит себя за слабость, ибо сдалась даже без боя. Она ненавидит себя за доверие к Катарине, все это время пользующейся ею ради чуждых целей. Она ненавидит Настю, что та бросила ее, как и всех из Техгруппы, потому что одиночество делает сейчас больней всего. Она все бьет стены, плачет и кричит в истерике столь немыслимой, сколь пугающей и ее саму, словно она стала ураганом безграничных метаморфоз из пугающих мыслей. Растерянная, одинокая Рода вынуждена отдаться злобе, услужливо послабляющей всю ту боль от потерянной, самой обычной жизни.
Ориентиры разрушены, координаты отсутствуют. Она не знает, кому доверять и стоит ли вообще что-то делать, ведь добиться какой-либо цели в одиночку не получится, к тому же у нее попросту отсутствует понимание добра и зла. Куда же все растерялось? Как она довела себя до такого? Неужели пути к нормальной жизни больше нет? Каждый новый вопрос лишь путал ее в бесконечных вариантах ответов, не подкрепленных ничем, кроме домыслов. Ей тяжело дышать, слабость роняет на пол, при этом сердце стучит наперегонки с потоком разрозненных мыслей. Рода лежит на бетонному полу, но не может ни расслабиться, ни отдохнуть. Все тело пульсирует болью, из-за чего невозможно быть статичной, – приходится постоянно переворачиваться, двигая конечностями в хаотичном порядке, борясь с невозможным раздражением. Единственный выход нашелся в превращении себя в единый сгусток – она села в углу, прижала ноги, спрятала голову в коленях и обхватила ее руками. Кулаки почти не разжимаются, каждая мышца затвердела, воздуха все еще не хватает. Сквозь грязные волосы она видит свою камеру чуть по-другому – как личную обитель, безопасное поле для маневра. В углах между потолком и стенами замечает грязь и повреждения – это результат ее тщетных попыток затемнить это место и растаять в черноте. Впереди стена, все эти камеры одна к другой в недлинном коридоре. Она помнит, что ее притащили в центральную, одну из пяти. Слева кто-то заговорил, очень осторожно – этакое рассудительно повествование… о чем-то недоступном ей даже в распознании, казавшееся и вовсе лишь вымыслом. Интонация, ритм, да и сам голос были приятными, убаюкивали, словно приятные звуки природы, отчего она стала немного расслабляться. Но, когда слева прозвенел другой голос, дерзкий, язвительный, с издевкой, но и веселый, Рода все же осознала, что она тут не одна.
– Не слушай этого фанатика. Суть его глупа, да манеры фальшивы. О, завернул как. Лучше ты скажи что-нибудь. Например, за что Катарина тебя сюда сослала?
Рода молчала.
– Давай подумаем вместе, а то мне скучно немного, уж точно не бредни Наставления слушать. С ними вообще сойти с ума можно.
– Твой низкий ум и слабая вера показали твои заблуждения низвергнув до роли тех, чьи жизни ты считал ниже своих. Очень скоро ты…
– Ой, да заткнись. Сам сидишь рядом со мной, великий Наставник, а на деле признанный преступник.
Чуть помолчав, Директор отдался сокрушительному разочарованию:
– Я знал, вот знал, что рано или поздно так и будет. Долбаная Катарина! Так что, Рода, ты бы не винила себя почем зря. Она баба хитрая, работала с Опусом, Козыревым, даже составила конкуренцию твоему отцу, между прочим. Жаль его, хороший мужик был. Если бы он был жив… да, спуску он ей не давал, тут уж не отнять.
– Наше с тобой место именно там, где и должны быть. – Наставник неизменно следовал своей вере.
– И как это… а, забей, даже знать не хочу. Мне все эти твои верования – лишь зуб больной, да все вырвать никак.
– Перестройка не бывает тихой. Оставшемуся большинству нужна будет новая координата путей жизни. Но гул перемен слишком силен своей историей. Эхо будет долго отражаться от воли умов. Как в тихой тьме были сформированы нашими прародителями люди, так Наставление было нашей координатой жизни, ведущей оставшихся среди влияния разрушительного шума перемен.
– Только не говори, что ты здесь, чтобы в тишине создать нечто новое, чем поделишься с теми, кто останется после всего этого!
Наставник так ничего и не ответил. Внезапно все ощутили небольшое землетрясение. Неизвестность их подтолкнула к ошибочным выводам.
– Воу! Похоже, у нас пробитие Тиши! Спасибо Катарина! – крикнул он в воздух. – Что муженек твой псих, что ты, лживая мразь! Слышь, церковник, поведай-ка, как твое новое начало связано с тем безумием, что Клот учудил?! А, это другое, это во благо, я понял, точно, как же такое не понять! Ты умело шансом воспользовался, отличная работа!
Тишина долго не продлилась.
– Рода, если хочешь знать, кто реально виноват в смерти Андрея, то это Клот и Катарина! Андрей и эта мелкая его, Настька, точно не допустили бы его самовольства, если бы, правильно, не помощь со стороны. Например, родная жена помочь может, которую Андрей сослал сюда после Немого крика. Как говорят стены, официально, по слухам, она была еще той занозой в его жопе. О, еще вспомнил, она же так и не развелась с Клотом! Держала паренька на привязи, а тот и рад был, ибо баба хороша собой, что для дурака смерть в любви. Он шпионил за Андреем, она строила планы завоевания. Выждала момент и пошатнула власть Козырева, да и еще устранила твоего отца. А теперь создаст оружие против врага, возымев крутой статус спасительницы, чего, как ты уже догадалась, Козырев обеспечить людям не смог. Поджигатель и пожарный в одном лице. Браво, Катарина!
– Зная все это, можешь ли ты и дальше отрицать слово свидетеля?
– И минуты не прошло. Дак а толку, нам все равно конец. Если у них получилось поймать тварь, то теперь у Катарины вся власть, а если нет, то скоро придут остальные и нас сожрут.
– Ты так и не понял. Цивилизация достигла предела.
– Пф, какой неожиданный вывод.
– Мы сейчас в самом безопасном месте. Перестройка мира идет своим чередом. Всегда есть естественный враг. Сейчас он очищает верных от неверных. Слово свидетеля оказалось правдой, хорошее доказательство состоятельности Наставления.
– Ага, супер. Вот бы нас тут еще не забыли. Хотя, может, так и лучше, не будем сожраны с потрохами. Эй, Рода, ты если вдруг попадешь ко мне в кабинет, то там есть секретная контрольная панель, специально установил, когда Катарину сюда приткнули. С ее помощью все двери тут откроешь. Если электричество будет. Считали меня глупым и наивным, типа, держим для прослойки и отвлечения – ага, счас! Она находится под стулом, там снизу стульчака встроена пластина, пароль по порядку цифр от одного до девяти, все просто.
– В стуле?
– Так, молчать там, священник толстожопый. Моя хитрость нас и спасет, в отличие от твоего Наставления.
– Ты лишь подтверждаешь мою правоту.
– Хочешь еще одну «правоту» – ну и словечки у тебя – с нами уже давно сотрудничает третья сторона. Прямо там, в Топи, есть кое-кто, но я с ним не общался, меня не подпускали к делам больших дядь и теть. Вот с ним Катарина и строила козни, чтобы отомстить за смерть. Ты не знала? Катарина же ребенка потеряла. Еще до родов, здесь, на Коме. Вот и пыталась с Петром в мать-природу играть, ставя опыты. Так если подумать, то даже жаль ее.
Недолгая пауза как-то успокоила настрой Директора.
– Знаешь, священник, я согласен с тобой. Пусть ураган перемен все сотрет, очистит говно от цветов. А то вот я думаю… и… все хотят одного и того же ведь: долго жить и плодить жизнь. Созидательные мотивы. Но почему-то эта по праву хорошая цель не объединяет нас… Столько сторон конфликта гоняются за одним и тем же, ради одного и того же. Даже с особями, которым плевать, кого жрать, мы все равно грызем друг друга. Раз не способны объединиться перед глобальной угрозой… забыть распри и простить обиды… М-да, мы явно свернули где-то не там.
Несколько минут тишины были самыми трудными по причине горького разочарования в бессмысленном разобщении. А потом открылась дверь в этот недлинный коридор. Мимо камеры Директора прошел Надзиратель, даже не остановившись на восклицания заключенного. Встав перед камерой Роды, Надзиратель произнес кратко и строго:
– Катарина тебя ждет.
Ему не нравилось тут быть, не нравилось все это делать, весь его вид кричал о вынужденной злобе в адрес всех и вся, дабы сделать ту работу, которую он делать должен. Рода же была податлива, стояла, словно безвольное существо, ожидая указа хозяина. Голова опущена, волосы скрывают лицо, колеблющиеся в треморе руки и слабая осанка поддаются гравитации. Камера открылась, Рода вышла, Надзиратель приказал идти вперед, она пошла. Когда миновала камеру Директора, тот еще раз окликнул Надзирателя, гневаясь за его покорность той, кто предаст его так же, как и всех. Реакция была получена.
– Слушай сюда! – рычал Надзиратель, глядя в бесстрашные глаза Директора. – Если бы все было просто, то и ты бы справился. Один из блоков пал, Монолит, считай, разрушен! Я ненавижу то, что приходится делать. Но я знаю общую картину, и лучше я сейчас сделаю необходимое, пусть и ужасное, чем потом не смогу найти ответа на вопрос: «Почему ты ничего сделал, когда мог?»
Раз уж Роду поместили в камеру, словно зверя, чьи пределы возможностей пугают своим естеством, то она будет этим зверем. Цивилизация достигла предела – теперь, в очищающем огне, возродится новая основа, развитие которой начинается с признания своего естества. Ускользающий момент был ею пойман и обуздан. Рода накинулась со спины на Надзирателя. Вцепилась зубами в его шею со всей возможной силой загнанного в угол монстра, сжимая свои челюсти все сильней и сильней, прокусывая плоть все глубже и глубже. Лишь с третьего удара по ее голове кулаком он смог оглушить и откинуть ее назад, но было уже поздно. Обильная потеря кровь победила силу характера. Надзиратель лишь успел взглянуть в глаза Директора, захлебываясь в своей крови, падая на пол, пытаясь сказать одним последним взглядом: «Мне очень жаль». Жизненная сила иссякла, тело так и осталось лежать на полу. Шокированный Директор постарался взять себя в руки, Наставник в это время молчал. Пробирающая до мурашек тишина усилилась в момент появления Роды. Она встала над телом, осмотрела его, потом села, взяла пистолет, уверенно и осмысленно проверила его карманы на содержимое и нашла карту доступа. Не успел Директор попросить открыть камеры, как Рода уже скрылась из виду.