Маятник времени. Стихи

Снежная ночь

 
Сад искалечен снегом, это небо
Всю ночь на землю силилось упасть.
Как будто, отслужив по миру требы,
Стихия успокоилась, но власть
Над ним она являть не перестала,
Ломая ветви и креня стволы,
И погубила поросли немало,
Вздымая пеной белые валы.
И ветер, отрясая прах недавний,
Не мог поднять погибших от земли,
Что горестно легли в борьбе неравной
И счёты с жизнью праведно свели.
Не радостен был день, и белый саван,
Подтаяв, обнажил излом ветвей
В закате поновляя их кровавом
Со злой издёвкой вольницы своей.
Какой там век? Ужели двадцать первый?
Без света город, и село в дыму…
И тих людской приход, лишь бьётся нервом
Капель в крыльцо, да холодно в дому.
И нет ни интернета, ни звучанья
Мелодий в телефонах, только тишь.
И вновь стоит на печке медный чайник,
Да наш чердак осваивает мышь.
 

Холодный день

 
Холоден мрамор снега,
Воздух студён и пуст.
В белом сиянье нега
Смертных солёных уст.
 
 
Печь согревает слабо,
Сон веселей огня,
Буки горят и грабы,
Треском его кляня.
 
 
Снега сегодня тонны,
Кончена жизнь дерев,
Ветер прощанья тоны
Высвистел нараспев.
 
 
Розы поникли долу,
Скорбен разлуки час,
Солнце скользит по долу,
Словно в последний раз.
 
 
Жарки лучей уколы
В тонкую синь стекла,
Будто бы жалят пчёлы
Окна, где я жила…
 
 
Снег не растает за ночь,
Саван его тяжёл…
Месяц свалился навзничь
Небу в чермной подол,
 
 
Солнечной адской кровью
Запад залил закат,
Белой объятый болью,
В ночь уплывает сад.
 

Ареал зимы

 
И вроде бы зима, да нету снега,
И вроде бы печаль, да нету дна,
И вишня, словно осень, рыже-пега,
Стоит, ветрами не обнажена.
 
 
Болотистое небо свет серозный
Роняет скупо, реют клочья туч, —
День не восстал из спячки коматозной,
Лишь ночи стёк растаявший сургуч
 
 
За абрис гор, туманный и дрожащий,
Как будущее долгих зимних нот,
Тягучих, клейких, смертный сон сулящих
Средь ледяных сомнительных красот.
 
 
Как дышится неровно и непросто
На пике лет и страшных новостей,
Где холода и мрака было вдосталь,
А с каждым вдохом будущность мрачней.
 

Лис

 
Время горше, сумрак гуще,
Звуки глуше и страшней.
Ночи тёмные гнетуще
Наползают с рубежей
Дальней мглы, ложится тяжесть
На окрестные межи,
И туман деревья вяжет,
Превращая в миражи.
Взор задумчивый и странный
Лунный морок пялит вниз,
И крадётся, невозбранный,
Быстрой тенью рыжий лис.
Он по стрелочке минутной
Бликом огненным скользит
Под небесной каплей ртутной,
Что пространство серебрит.
И холмисто, и недобро
Возвышаются окрест
Гор таинственные рёбра —
Властелинов этих мест…
 

Возвращение

 
Показались холмы из тумана, —
Рыж заросший песчаный откос,
И деревня, как фата-моргана,
Выступает вместилищем грёз.
 
 
Тишина глубока, как колодец,
Не пробудишь, кричи-не кричи.
Ворон, чопорный канатоходец
Провод тельцем своим отягчил.
 
 
Словно нота на стане, недвижен,
Рыжий кот его сон сторожит, —
Микрокосм невзыскательных хижин,
Деревенский обыденный вид.
 
 
По тропинке протоптанной к дому,
По крылечку к нагретой печи…
И декабрьскую хмурую кому
Огонёк распогодит свечи.
 
 
Будет чай и коричная нежность,
Ласка рыжей собаки моей,
Забытьё, – временная погрешность,
Что любого желанья сильней.
 

Дети войны

 
Дети учатся убивать,
Ведь они не боятся смерти.
Их на мясо пускает знать,
Что на вертеле землю вертит.
 
 
Автомат разберёт пацан,
Соберёт и нацелит в небо,
Он не ведает боли ран,
Знает только одно плацебо
 
 
От бесцельности бытия:
Кровь чужую на фоне бойни.
Пуль горячие острия
В сердце нации целят войны.
 
 
Будет скоро ничьей земля,
Не засеянная потомством,
Черепов пустых штабеля
Снова множатся, вероломства
 
 
Прибавляется у ворья,
У которого люди – пешки
Для доения и битья
Пролонгированно, без спешки,
 
 
Без опасности сесть в острог,
Иль именья лишиться разом…
Мясо сгинет без рук и ног,
Не успев проморгаться глазом.
 

Девятый круг

 
Девятый круг ада – лишь холод и лёд,
Всё мёртво кругом, время здесь не идёт.
 
 
Обман на обмане, враньё на вранье,
И небо ветшалое в тёмном хламье.
 
 
Не тучи – обрывки, не снег, а слюда,
И хинная горечь – мука и вода.
 
 
Привычное действо, а кровь солона,
Пшеничное поле трамбует война.
 
 
Решают решалы, редеет народ,
Но век несогласных по темечку бьёт.
 
 
Кто хочет прожить, схоронившись во лжи,
Находит для веры своей миражи,
 
 
И станет каменья бросать в тот же миг,
Как только «на помощь» послышится крик.
 
 
Где ангелы пели, там бесы снуют,
Готовя согласным лишь цепи, да кнут.
 

Персона нон-грата

 
Как, Россия, ты стала персоной нон-грата,
Нарицательным именем, весью чумной,
Или это за муки невинных расплата,
И потеря лица – за кровавый разбой?
 
 
На костях ли погибших ты строишь достаток
Многочисленных присных твоих палачей?
Не твоей ли всесильной руки отпечаток
Есть везде, где отметился след челюстей?
 
 
Что ты делаешь с жизнью рождённых в неволе,
Отправляя их в новый бесславный поход,
Или счастье ты видишь своё в произволе,
За навоз почитая несчастный народ?
 
 
От любви к тебе мрут, как бессильные мошки,
Все, кто славу и честь мог составить в веках…
Ты на тризнах их рвёшь в исступленье гармошки,
Да гримасами прошлого пестуешь страх
 
 
И восторг первобытный в сердцах их потомков,
Бестолково мечтающих встать под ружьё,
Ты растишь поколения новых подонков,
Что разбойничать станут во имя твоё!
 

Бабушке

 
Я уже не приеду к тебе на могилу,
Даже если мне скажут, что мрак расточён, —
Не поверю в волшебную «добрую» силу,
Похоронный расслышав над Родиной звон.
 
 
Я его различаю в словах бестолковых,
В злобном лае с экранов, в агрессии масс…
Как гадателей исстари пассы не новы,
Так не нов и от Бога бездумный отказ.
 
 
У кумиров сегодняшних морды кровавы,
Ты предвидела это, уйдя вникуда, —
Я застала кончину великой Державы,
Я покинула этот вертеп навсегда.
 
 
Не лежать мне в земле с тобой рядом, родная,
Ты прости меня, бабушка, я не вольна
Изменить этот вымысел, что, исчезая,
Всё никак не достигнет в падении дна!
 
 
Ветры будут кромсать его мглу и пустоты,
Завывая в сиротстве своём вековом,
Повторяя безумные скорбные ноты
Зарождённые чёртом в году роковом.
 
 
Я люблю тебя, бабушка, да и сама я
Тоже бабка давно, преисполнена лет.
Переполнена доверху дней кладовая,
И сливается с вечностью мой силуэт.
 
 
Мы увидимся скоро, не властны могилы
Над сердцами и душами, в холоде тьмы
Были мы рождены, но у мрака нет силы,
Чтобы нас запереть в стенах этой тюрьмы!
 

Последнее Царство

 
Царство зла в помрачении катится долу,
Ускоряясь, скрежещет, сдвигает пласты…
Как и прежде, подвластно оно произволу,
Между тем, о прогрессе лелея мечты.
 
 
Как на мусор, взирают и гейтсы, и швабы
На, обманутых ими, тупых недотёп,
А Европу стремглав заселяют арабы
Под наивный, дебильный о помощи трёп.
 
 
Но в песочных часах весь песок истончился,
А на башнях и вовсе пылища и ржа…
Голубь мира давно с траектории сбился,
Над планетой моральных уродов кружа.
 
 
Здесь останутся лишь тараканы, да мыши, —
«Золотой миллиард» не протянет и век.
Как ни рыпайся, всё ж, по велению свыше,
Каждый местный не бог, а простой человек.
 

Звёзды в тумане

 
Звёзды туманное небо качает,
Бледной луны еле зиждется свет,
Тени размытые ветер стирает,
Не оставляя знакомых примет.
 
 
Падают звуки далёких окраин
Гулко в колодец неведомой тьмы,
Полночь крадётся просёлком, как Каин,
Тихий убийца, не знавший тюрьмы.
 
 
Призрачно всё, неспокойно, фальшиво,
Шепчется время с абсурдом земным,
Морок зимы ухмыляется криво,
Холодом дышит и дымом печным.
 
 
Вечность, в сиротстве своём многолика,
Ткёт полотно на небесный престол,
Каждого мига и каждого блика
Нити вплетая в его ореол.
 
 
Помощи свыше не всякий достоин.
Низменны, страсти корёжат придел
Этих убогих людских скотобоен,
Души с сердцами беря на прицел.
 

Позёмка

 
Змейкой позёмка ползёт по околице,
Белые кудри клубятся ветров,
В храме попы отпевают покойницу,
Звук колокольный стекает с холмов.
 
 
Ангелы света летают под куполом,
Бесы в притворе таятся во тьме,
Жизнь завершилась, за деньги не куплена,
Смерть ей вручила своё резюме.
 
 
Мягко лампады струят маслянистые
На образа свой несмелый огонь,
Звякают тихо кадила душистые…
Мёртвая, крестик сжимает ладонь.
 
 
Кончилось время, душа, будто странница,
В вышних пределах нашла свой приют, —
Грешная вечная Богова данница,
Здесь отыгравшая взрослый дебют.
 
 
Что-то учёба у нас не заладилась,
Кажется, столько минуло сроков,
Но на пустяшные мелочи тратилось
Время таких же, как я, игроков.
 
 
Будет ли «завтра», – сие мне неведомо,
Ведь не по воле засну я своей,
Скоро ль расстанусь со здешними бедами,
В землю ложась, не тоскуя по ней…
 

Декабрьский дождь

 
Небо скорбит, проливая декабрьские слёзы,
Дождь нескончаем, и нити его холодны,
Тучи висят над землёй, и в серозном лейкозе
Топят пространство, внушая недужные сны.
 
 
Воют ветра по ночам, по-сиротски тоскливо,
Смотрит луна по-собачьи в недолгий просвет,
Веткой стучит по стеклу обнажённая слива,
Будто прося обогреть её ломкий скелет.
 
 
Зимние грозы – в обыденность, дождик – в привычку,
Мокрый декабрь – не диковина в этих краях…
Где-то поэтка у чёрта живёт на куличках,
Явно желая изжарить меня на углях
 
 
Только за то, что не мыслю, как многие, скопом
И никого не кляну за прошедшую жизнь.
Я не гожусь ни в родню, ни в друзья остолопам,
И ни в рабы ни одной из нездешних отчизн.
 
 
Я – патриотка пространства земной ойкумены,
Так ли уж много земель нам отпущено знать?
Нет никакой, в человеческом смысле, измены,
Если не хочешь за чей-то каприз умирать.
 
 
Нет больше счастья дышать и наследовать право,
Данное волей небес, быть свободной вовек
И по желанию тотчас покинуть державу
Идолов зла и несчастных моральных калек,
 
 
Где могут выставить вон из родного жилища,
Или засунуть в тюрьму за «неправильный» слог…
Там, где вдали догорает моё пепелище,
И лиходей до меня дотянуться не смог,
 
 
Гонят волну очумело тупые пейзанки,
Дескать, они овладели страной навсегда,
И сыновей отправляют ложиться под танки, —
Мирная жизнь дуракам априори чужда.
 
 
Больше ста лет пучат зенки кровавые тати,
Лакомясь всем, что в стране ещё можно украсть…
Пишут пейзанки стишки в интернетном формате
И восхваляют не Русь, а преступную власть.
 
 
Я не смирюсь никогда с оголтелой расправой
Над несогласным с ворьём, не сошедшим с ума,
Голос подавшим за Родину в гуще лукавой
Дикой орды, что размножил в ней сам сатана.
 
 
Да и покуда живу, спуску точно не будет
Бабам безумным, что бредом заполнили ширь,
Бред этот сказочный в сферах небесных подсуден
Тем тяжелее, чем больше его тиражирь.
 
 
Воют ветра по ночам по-сиротски тоскливо,
Смотрит луна по-собачьи в недолгий просвет,
Веткой стучит по стеклу обнажённая слива,
Будто прося обогреть её ломкий скелет…
 

Зимняя тоска

 
Пишут на стекле свои поэмы
Струйками неровными дожди,
Стынут растрепохи-хризантемы
На земной простуженной груди.
 
 
Словно заколдована округа,
Каждый звук нелеп и невпопад,
И предгорьев пегая дерюга
Из тумана впитывает хлад.
 
 
Птичьи голоса в лесах негромки,
Зимняя тоска вошла в зенит,
На небесной сумеречной кромке
Робкий луч обиженно дрожит.
 
 
Медленно струится сонный клейстер
Времени в колодец жития,
И готовит главный капельмейстер
Партитуру стаям воронья.
 
 
Вот они расселись по-над речкой,
Вдумчиво вмолчавшись в берег тьмы
И сливаясь будто бы навечно
С декабрёвой нежитью зимы.
 

Эпоха

 
Дорога в рай полна чертополоха,
Она им заросла давным-давно,
А наша беспросветная эпоха
Живёт с нечистым духом заодно.
 
 
Ей нипочём ни догма, ни каноны,
И в храмах нынче пусто, как в песках,
Ветра колоколов разносят звоны,
Напоминая смертным о грехах,
 
 
Но никого не совестят ни звуки,
Ни письмена, – гордыня правит бал,
И чёрт берёт чад Божьих на поруки,
Которых в сети адовы поймал.
 
 
Тех убеждать бессмысленно, кто умер,
Духовность обменяв на шум и блеск,
Гнев справедливый обращая в юмор,
А строки из Писания – в бурлеск.
 
 
Из категорий выбросив насущных
Не только честь, приличия и стыд,
Любуются лжецы на равно лгущих, —
Душа и тех, и этих не скорбит.
 
 
И ходит смерть по миру равнодушно,
Всех лицедеев взмахами разя,
И даже ей на этом свете душно,
Где никого усовестить нельзя.
 
 
Не ищут люди Бога, зная чёрта, —
Удобно быть скотом среди скотов.
И еле бьётся тонкая аорта
Христовой Церкви в гуще кабаков.
 
 
Детей рожают женщины для ада,
Татуировки метят кожу тел,
И вырастает новая плеяда
Язычников, творящих беспредел.
 

Долгий декабрь

 
Бесчинствуют ветра над перевалом,
Гоняя прошлогоднюю листву,
Летят в остервененье одичалом,
Туч разметая сизую канву.
 
 
Орехи, вдоль дороги сиротея,
Кривые заскорузлые стволы
Привычно подставляют хладовею,
Декабрьские напялив кандалы.
 
 
Погода ненадёжна, как обманка,
То тихо и тепло, то вдруг раздрай,
И треплет ветра злая лихоманка
Предгорье наше, будто невзначай.
 
 
Я не люблю до головокруженья
Всю эту лицемерную игру,
Когда друг друга топчут поколенья,
Спеша всем скопом к адскому костру.
 
 
Как перед Рождеством лютуют бесы,
И сеют страсти в низменных сердцах,
И пожинают бурь в финале пьесы
Сумятицу и хаос, боль и страх.
 
 
И люди, словно листья, кружат в вихре
Своих непредсказуемых потерь…
А миром и вселенной правят цифры,
И за тремя из них таится зверь.
 

Предновогоднее

 
Сухо, ветрено и бесснежно,
На черешне – последний лист,
Солнца блин над горой подвешен,
И синичий насмешлив свист.
 
 
Новый год обещает сказки, —
Вдохновитель пустых надежд
В чёрной шёлковой полумаске
Обнадёживает невежд.
 
 
А восток, разгулявшись вволю,
В мир выплёвывает огонь:
Престарелому злому троллю
Столь привычна людская вонь!
 
 
Нечисть любит палёной плоти
Аромат вдыхать по утрам,
Жизнь она выдаёт по квоте
Всем, кто ей не владеет сам.
 
 
Платит каждый раб чистоганом,
Распадаясь на прах и хлам,
Зарастают поля бурьяном,
Безразличные лишним ртам.
 
 
Нет суда на земле для гнуса,
Разгулялась в мозгах чума,
Проще праздновать нынче труса,
Чем свои защищать дома
 
 
От разбоя и недоимок,
От насилия и зверья…
Лишь с самим собой поединок
Избавляет от забытья.
 
 
Только вновь и вновь виноватых
Ищет рабской натуры ум
От таких же рабов зачатых,
Так же мелочен и угрюм.
 
 
И зима ему по колено,
И убийство ему по грудь,
И, башкой пробивая стены,
Он последний верстает путь.
 
 
2.
С каждым годом время всё короче,
Это значит, есть всему предел.
Очень просто головы морочить
Тем, кто думать сроду не умел.
 
 
Катастрофы всюду и угрозы,
С грохотом уходит старый мир,
В мозг втыкает истина занозы, —
Полон Божьей ярости потир.
 
 
Выпьют всё до капли люди, гнева
Никому Его не избежать
На земле, принявшей образ хлева,
Где справляет тризну бесов рать
 
 
По пропащим душам. Даже дети
Стали и жестоки, и жадны,
Гаджеты у них в приоритете —
Ловкие придумки сатаны.
 
 
Охладели чувства, но желанья
Стали непомерны. Божий бич
Новые обрушил испытанья,
Чтоб могли безумные постичь
 
 
Глубину падения и в горе
Вновь призвали Господа с мольбой,
И, отпор давая бесов своре,
Обрели бы радость и покой.
 
 
Только мало времени осталось,
А на покаянье воли нет,
Любят лицемерную удалость
Те, кому дарован этот свет.
 
 
Героизм их лишь в тупом безличье, —
Образ – не подобие, а ложь,
И, деньгами душу обналичив,
Каждый в ад земной сегодня вхож…
 
 
А у Гроба, в храмовой лампаде
Не сгорает масло целый год.
Нет, никто не думает об аде,
Выхолощен дрязгами народ.
 
 
Всё идёт сегодня на продажу:
Девственность и совесть, и родство…
Душу, как ненужную поклажу,
Сбрасывают, теша естество
 
 
По пути к бесчестию и смерти,
Как у земляного червяка,
Люди, и кривляясь будто черти,
С юных лет – до чёрного мешка.
 
 
Улетают годы, словно птицы,
Скоро их окончится полёт.
Кто-то вновь для жизни возродится,
Только будет их наперечёт.
 

Город

 
Отношения с городом кляты,
Город – Каин, убийца и фат,
В нём духовные видятся траты,
Непотребствами город чреват.
 
 
Ни к кому он не знает пощады,
Он не верит слезам и мольбам,
Филиалом подземного ада
Он бытует назло небесам.
 
 
Но заманчив он слишком для многих,
Как наживка – для алчных натур,
И в себя вовлекает двуногих,
Расточая бесстыдный гламур.
 
 
Очертанья его безразмерны,
Улиц щупальца тянутся вширь,
А в его средостенье – каверна,
В ней таится кровавый мизгирь.
 
 
Оболванены городом, люди
Бестолково снуют, кто куда,
Уподоблен здесь каждый Иуде,
И отравлены хлеб, и вода.
 
 
Только всех, кто возвысили голос
Против лжи и кровавых утех,
Поглощает змея-Уроборос
Под эпохи скрежещущий смех.
 

Другие

 
Нас не будет, придут другие, —
Кровожаднее и жадней.
Им с пелёнок внушат чужие
Постулаты про суть вещей:
 
 
Переврав все земные смыслы,
Станет правдой кривая ложь,
Словно карты, тасуя числа
И бросая послушных в дрожь.
 
 
Им расскажут о пользе гнева
Для здоровья и для страны,
О главенстве над мозгом чрева
И о святости сатаны.
 
 
И, желая друг другу счастья
В сердцевине кромешной тьмы,
Три перста из кровавой пясти
Сложат внуки земной чумы.
 

Певчая

 
Ни золота, ни ладана, ни смирны
Я не несу к порогу Рождества,
Лишь звуки, – невесомы и эфирны, —
Лишь старые хвалебные слова.
 
 
«Явися нам», – пою, – «пребуде с нами», —
И образа знакомого ловлю
Черты мирскими слабыми глазами,
Ведь я Его и знаю, и люблю.
 
 
«Где двое, там и я», – сказал он, – «виждте,
Всегда я с вами и живый вовек,
Лишь пропоёте «трисвятое» трижды,
Как здесь прибуду, Богочеловек.
 
 
Вы празднуете, но пустеют храмы,
Водой святою вас не воскресить,
К концу подходит время мелодрамы,
Антихрист ваши лбы идёт клеймить.
 
 
Упрямых лбов коснуться ли елею?
Забыли Вы, кто дал насущный хлеб!
Я говорить с любым скотом умею,
Но превращён в гадючник ваш вертеп.
 
 
С одежды начиная и до взглядов,
Мне страшен непотребный род людской,
Подверженный моральному распаду,
Гордящийся лишь хваткой деловой!
 
 
Да, я пока невидим для незрячих,
Да, я пока не слышим для глухих,
Но времени последний миг истрачен,
И кончен век в кривляньях шутовских.
 
 
Осталось счесть немногих, словно зёрна,
И вымести ненужный мерзкий хлам,
Чья участь недостойна и позорна,
И Божиим достанется врагам».
 
 
И страшно мне, слова Его громовы,
Грешна кругом, – своих не чуя ног,
Я точно так же в юности основы
Пыталась сотрясти, что создал Бог…