– Привет, – сказала она мне панибратски, – так чего, где будем говорить? – а увидев Тимофея Владимировича, демонстративно, с ухмылкой, склонила голову.
– А, Вика, здравствуй, – сказал старец без особого энтузиазма. Странно, подумала я, в голосе его даже послышались нотки неприязни. Он поспешил распрощаться, мы обменялись тёплыми рукопожатиями и я в очередной раз почувствовала на себе психотерапевтическое тепло во всём теле от его глубоко, премудрого, тёплого взгляда под густыми уютными бровями.
Я предложила Виктории сесть и ответить на несколько вопросов анкеты, а сама тем временем сделала вид, что заполняю нужные бланки, хотя на самом деле я вырабатывала стратегию разговора и была само внимание.
Виктория производила очень двоякое впечатление. Она была одновременно милой и неприятной, общительной и замкнутой, вовлечённой и отрешенной. Впоследствии, когда я показала ей описание нашей встречи, она долго смеялась и сказала, что я хороший психолог, попросила ничего не менять, хоть я и написала сгоряча и думала, что ей не понравится.
Сейчас она сидела и отвечала на вопросы. Она сильно сутулилась, пыхтела и издавала множество всяких звуков. То реагировала положительно, то «ухала» на непонравившиеся вопросы. Но как все психопатичные люди, она быстро утомлялась. Уже на 10-м вопросе она начала выражать недовольство, а ещё через 5 минут сказала, что мой опросник ей уже надоел, и она хотела бы заняться чем-нибудь более продуктивным. Я, в общем-то, не возражала, именно так и распланировав нашу встречу.
– Виктория, я очень рада, что мы познакомились, от Вашего друга Аркадия я знаю много хорошего о Вас…, – Виктория расплылась в открытой детской улыбке, обнажив бреккеты. Её лицо при этом сморщилось как моченое яблоко – она относилась к тем несчастным, которые, когда улыбаются, выглядят страдальцами.
– Да знаю я, что он Вам про меня говорил, – прервала меня Виктория, – он ведь как дитё малое, ничего утаить не может. – мне не очень понравилась такая характеристика Аркадия, к которому, надо сказать, я успела изрядно привязаться, новоиспеченная клиентка тем временем продолжала:
– Только Арка (видимо это было его ласкательное) меня понимает, хоть я его и гоню постоянно. Я ему говорю, что счастья со мной ему не будет, что я создана не для семьи…
– А для чего? – изобразила я искренне удивление.
– Да не знаю пока, я ведь ещё совсем молодая, не знаю. До Аркадия у меня были друзья – но все они меня очень бесили. Постоянно хотели того-сего, требовали внимания, гулять с ними. А мне все это по-барабану, понимаете? – я кивнула, а Виктория продолжала:
– Так вот, Аркадий меня добился, так, что-ли, правильнее будет сказать. Растопил мое сердце. Поначалу я его проверяла, изводила и гнала, ну, чтобы понять, по-настоящему ли у него ко мне, но потом сама привязалась. А когда он мне недавно сказал, что больше не может и скоро уедет в Питер на другую работу, и видеться мы не будем, мне показалось, что я умру в тот же момент. Я ему, конечно, об этом не сказала, думала, это у меня на эмоциях и пройдет, ударилась в творчество. Но его лицо постоянно стоит у меня перед глазами, и щемит тут, – Вика приложила руки с изящными длинными пальцами к груди.
–– И теперь меня постоянно тошнит при мысли, что мы расстанемся. Сама я ему не могу об этом сказать в силу своего характера…
– Что за причина такая? – решила я капнуть в эту сторону.
– Я, вообще-то, знаю, что плохой человек, Виктория вызывающе выглянула из-под волосяного домика, я же миролюбиво покачивала головой и она немного расслабилась.
– Я страшная, – вдруг сказала она, и тут почему-то уже у меня защемило в груди от жалости к этой девушке, столько всего было в этой фразе и интонации.
– Меня всегда звали гадким утенком, с детства. Я ни с кем никогда не дружила, не общалась, только так, поверхностно. Когда повзрослела – поняла, что не так все плохо, хоть я и рожей не вышла. – ну это уж было слишком, Викторию красавицей было не назвать, но при современных методах её можно было бы всегда преобразить до критерия «симпатичная», не все так плохо.
– У меня всегда были любящие родители, которые готовы для меня на все, я живу в центре, вожу машину. Я смирилась с тем, что мной интересуются из-за моего положения, дорогой одежды. Но я и этому была очень рада, так как всю жизнь росла с комплексом никому не нужной, хоть во мне и души не чаяли мои бабули и дедули. В меня, как говорится, вкладывали всю душу, но меня тянуло к сверстникам.
Однажды, когда я училась ещё в школе, мой одноклассник заманил меня во дворы под предлогом погулять и сорвал старинный бабушкин кулон. Я стояла ошарашенная, а он сказал, что это для его девушки, что она с кулоном станет ещё красивей, а я как была страшной, так и останусь.
До дома я шла в полной прострации, я боялась разреветься и изо всех сил сдерживалась, я не хотела волновать родителей, они и так переживали, что у меня мало… да что там, что у меня нет друзей. Я прошла мимо кухни, скинула вещи и быстро налила ванную. Полную ванную. Тогда я подумала, что может, мне лучше умереть, что тогда родители, может, заведут ещё ребенка, более удачного, чем я.
– Сколько Вам тогда было лет?
– Я была в 10-м классе.
– Брат или сестра у вас так и не появились?
– Нет, я была поздним ребёнком и далась маме очень тяжело. Они уже хотели взять из приюта – но вдруг получилась я, все были очень рады. Всегда собирались вместе на праздники и рассказывали, какая я чудесная. Я играла на пианино, рисовала, знала французский и учила немецкий с английским – и это уже в начале школы. Вообще меня слишком много опекали, это я уже сейчас понимаю. Гиперопека – прочитала я в ваших психологических трудах. Да, это про меня. И когда я стала подростком – я взбунтовалась и бунтую и по сей день. Уже не так остро, конечно, но все же. Всегда хотелось попробовать чего-нибудь самой, без родителей.
– А Вы пытались? – спросила. Виктория, задумавшись, начала медленно говорить:
– Однажды в школе нам сказали, что лучшие ученики поедут в Артек. Вот тут настал мой звездный час. Хоть я и не была круглой отличницей, училась хорошо. Я старалась весь год изо всех сил – ведь это был шанс доказать всем, что я чего-то могу. И вот торжественный момент вручения путевок. Я слышу свою фамилию и понимаю, что это самый счастливый день в моей жизни. Я, я сама добилась этого сказочного отдыха. Уважительные взгляды всех одноклассников на линейке – вмиг из серой мыши я превратилась в суперзвезду, – Виктория ухмыльнулась и отпила газировку из высокого стакана. Она задумчиво помолчала несколько секунд, а потом продолжила:
А через две недели мы поехали в Артек. Мы как большие ехали в поезде без родителей, в купе нас было четверо. Я и девочки из параллельного класса. Я не была с ними знакома, только знала в лицо. Поезд тронулся. Я пошла в туалет, а когда вернулась – увидела, что все над чем-то смеются. Я подумала, что надо мной и сказала, что если они будут надо мной смеяться – то дам сдачи, так как не робкого десятка. На что одна девочка – Олеся, это я потом уже узнала её имя, сказала: «хорошо быть блатной, ты всех обижаешь, а тебя никто и пальцем не тронь, выпендрежница». Все замолчали, а я разозлилась ещё больше: « Это я выпендрежница? Да сама такая дура». А она мне: «Да ты вообще тупая, тебя взяли с нами только потому, что твой папа попросил Тамару Федоровну об этом».
Я не верила своим ушам. Тамара Федоровна – наша учительница всегда смотрела на папу с искренним восхищением. Когда папа забирал меня – часто говорила, какая я способная и одаренная, хотя я понимала, что уж не такой я и самородок. В общем, внутри у меня все оборвалось. Всю дорогу я смотрела в окно и не разговаривала ни с кем. Отказалась от еды и компота. Учителя, которые ехали с нами забеспокоились и наругали девчонок по купе. Олеся извинялась, плакала и даже предлагала дружбу – но мне было не до ндих. Мой мир обрушился, я поняла, что я – ничто.
В лагере на меня нашел «инсайт», как говорите вы, психологи. Я поняла, что все не так уж плохо. Что хоть я и такая никудышная, все всё равно меня любят. Вожатые постоянно беспокоились за меня, мне дали лучшую кровать у окошка. Меня сделали золушкой в представлении. А потом меня навещали даже папа и мама, они были тоже на отдыхе в Крыму и заезжали ко мне. Олеся стала моей подругой, я подарила ей свои шортики и панаму, и она сказала, что добрее меня она никого не встречала. Мы стали ходить вместе. Она мне казалась выскочкой и слишком красивой, на её фоне я была просто уродом. Но с ней было весело, такого в моей жизни ещё не было. Я узнала, что такое детские игры – меня брали играть в вышибалы, салки, ручеек, а вечером мы все вместе убегали из палаты на берег моря.
В общем, из лагеря я приехала другим человеком. Я не сказала родителям, что узнала про всё, я понимала, что они хотят для меня только лучшего, но внутри у меня что-то оборвалось. Я стала жестокой. Благодаря Олесе я завоевала положение, меня стали уважать в школе, а к старшим классам у меня появилось прозвище – Герда. Так я и жила. Олеся так и осталась моей единственной подругой. Именно она была той девочкой, для которой Костя сорвал с меня кулон. Она узнала кулон, когда он ей принес его. Она заявила на Костю в милицию – его долго потом мытарили, вызывали родителей. Олеся рыдала несколько дней и после этого охладела ко мне. Но мы все равно остались подругами.
Когда я познакомилась с Аркадием – Олеся была первой, кому я о нем рассказала. Я была уверена, что Аркадий тоже меня для чего-то использует. Но он носил мне цветы каждый день, дарил маме с папой конфеты и коньяк и уверял меня, что я его единственная муза. Я не могла в это поверить, так как все мои мальчики меня всегда бросали, и до Аркадия я была одинокой несколько лет. Я писала диссертацию, поступала на второе высшее, ездила на стажировку за границу и уверяла себя и окружающих, что мужчины мне не нужны. Я сама в это верила. Со мной никто не знакомился.
Девственности я лишилась целенаправленно с одним из молодых работников министерства, куда папа меня пристроил. Был банкет, а мои родители после него уехали на дачу вместе с бабушкой. Я пригласила Егора домой и сказала, что хочу, чтобы он был моим первым мужчиной. Он удивился, потом попросил коньяку. Мы выпили и он повалил меня на диван. Произошло все быстро. Егор сказал, что я очень хороша – но я не поверила и выпроводила его. Я стала женщиной, мне было 20. И это все, о чем я мечтала на тот момент. На следующий день я позвонила маминому портному и попросила сшить для меня платье. Он очень удивился, ведь до сих пор я носила детскую одежду – плиссированные юбки, жилетки. У меня были модные ботинки камелот и мартинсы – но это не то. Я заказала ему прямую юбку – карандаш, сарафан приталенный. Потом белую блузку из шелка с пуговицами из настоящего перламутра. Также заказала белые и черные босоножки – в нашей семье все должно быть индивидуально, «под заказ».
Я пошла в охотный ряд одна. Купила себе изящные серёжки с жемчугом, жемчужную нить. Когда во всем этом я пришла в понедельник – то все были в шоке. Все шептались за моей спиной, сколько все стоит, и как я похорошела. А я хладнокровно наслаждалась триумфом – у этих работяг и секретуток, несмотря на показное веселье, не было никаких шансов одеться так же, как я. Меня распирало от удовольствия.
Постепенно я превратилась в настоящую светскую львицу. Я общалась только с теми мальчиками, которые ходили с самыми красивыми девушками. Я хладнокровно отбивала их, пользуясь своими талантами дочки дипломата, а потом бросала их, на виду у всех. Мне нравилось видеть унижение. Однажды одна девушка – Оля – пришла ко мне вся заплаканная. Она знала, что я обрабатываю её парня. Оля была секретарем моего папы, была красива и умна. Её все любили и ценили. Все, кроме меня. Я люто ненавидела её. Она пришла ко мне со слезами, просила оставить в покое её жениха. А Мишка был парень что надо. Я обхаживала его уже две недели и на сегодня пригласила на свой концерт. Оля просила и умоляла, упала на колени и принялась рыдать на все министерство. Я заверила её, что от Михаила мне ничего не надо и что мы просто друзья. Она сказала, что беременна.
В этот вечер я затащила Михаила в постель. На следующий день об этом «случайно» узнал весь наш отдел. Олю увезли в больницу, потом она сошла с ума. Ребенок так и не родился.
После этого случая я уволилась и уехала за границу, в Польшу. Там я сняла домик и два месяца прожила одна. Я не знала, кто я и как мне жить дальше. Родители очень волновались, звонили, папа уверял, что с Олей все в порядке – они были в курсе моих похождений, но все прощали. Но я знала, что я поломала жизнь молодой паре. Миша потом опустился и быстро спился.
Потом я поехала в Финляндию. Там было очень холодно, у меня облезала кожа лица лоскутами. Я целыми днями играла на флейте, больше ничего не могла. Потом на пароме, летом, я вернулась в Москву. Родители были счастливы, сразу помолодели на несколько лет и предложили мне заняться чем-нибудь ненапряжным, например, открыть салон красоты или что-то подобное. К тому моменту я перепробовала кучу методов по улучшению своей внешности, сидела на диетах и так далее. Но я отказалась, сказав, что наука – единственное, что мне нравится, и конечно, мои музыкальные инструменты. Папа купил мне квартиру, они с мамой пол года ходили загадочные, а потом, на день рождения, подарили мне ключи. Там было всё – джакузи, кухня 25 метров, и, конечно, звукозаписывающая студия а также комната для живописи. Увидев это, я почему-то заплакала. Я поняла, что никто никогда не будет меня любить так, как мои родители. Что они лучшие во всем мире. Они тоже расплакались, увидев, что мне пришелся по вкусу их подарок.
Студия – это несколько квартир в сталинском доме, объединенные между собой. Там я часто оставалась, даже удалось подружиться с соседями. Они приходили ко мне брать стулья и обалдевали от размеров моих хором. А когда праздновали свадьбу – попросили пустить их ко мне – места то ого-го. Я пустила, хоть мне было и все равно. Но потом я поняла, что это судьба, потому что благодаря невесте – Маришке – я и познакомилась с Аркадием.
Первая встреча с Викторией прошла по «классическому» сценарию. Клиентка достаточно откровенно рассказала о себе, чего я даже, честно говоря, никак не ожидала. Консультация заняла около 2,5 часов и домой я вернулась достаточно поздно.
Вечер был холодный и промозглый, я шла и думала о Вике – почему-то теперь я так называла её про себя. Может, потому что она показалась мне совсем ещё ребёнком, хоть мы почти ровесницы, а может, потому что я не смогла абстрагироваться от этой девушки и думала о ней всю дорогу.
Виктория мне понравилась, по большей части своей откровенностью. Нет, открытым человеком назвать её было нельзя, и не будь я психологом и не «воспользовавшись» служебным положением, я бы и надеяться не могла на такую «растопку» льда. К слову сказать, из наших многочисленных бесед с Аркадием было понятно, что о биографических характеристиках Виктории он знает не больше, чем я.
Я шла по улице, моросил дождь, но зонтик я не доставала, хотя всегда ношу его с собой – невесомый и компактный самсунайт. Обувь была в грязноватых каплях, колготки, в принципе, тоже, но мне нравилось ощущение поглощающей город слякотной стихи, на фоне которой я была живее всех живых. Виктория забирала энергию, но и давала её одновременно. Я чувствовала определённый подъем после нашей встречи.
Придя домой, я сварила какао. Напиток этот я пью редко, наверное, потому, что не являюсь потребителем молочно-кислых продуктов и молоко в моем холодильнике – редкий гость.
Отпив горячих какао-бобов () я поняла, что самое время сделать бутерброд с сырокопченой колбасой – которую я, кстати, тоже особо не потребляю и которая досталась мне в довесок с дня рождения мамы. Как водится, мама запаслась чрезмерно, переоценив пропускную способность пищеварительной системы гостей, а я была совсем не прочь провести пару дней на вкусном «сухом пайке», не готовить ужин, а поглощать его готовом виде.
Отпив горячий напиток и прикусив бутер, я поняла, что эта трапеза, не свойственная мне, навеяна сегодняшними разговорами об СССР, которые мы затронули с Викторией. «Ох, как же влияют на нас всякие пустяки», подумала я. Вот всего лишь общение с одной из многочисленных клиенток, а я уже ем салями и запиваю какао… Как бы не начать стервенеть, а то вдруг это заразно…
Из размышлений меня вывел телефонный звонок. Это был Аркадий, которому, конечно же, не спалось.
– Ну как, Наталья, всё прошло? Вы видели Вику? Как она Вам? Когда мы встретимся?
– Да, мы общались с Викторией. Но я бы хотела поговорить с ней ещё раз на этой неделе, так как многое мы обсудить не успели, а потом мы встретимся и с Вами. А Вы разве не в Мурманске? – вспомнила я подробности миграции клиента, так как следующая встреча была назначена через 7 дней именно по этой причине. В этот промежуток я надеялась «расколоть» Викторию и посоветовать Аркадию что-нибудь конкретное, не мучиться же ему теперь всю жизнь. Хоть он и вообразил себя однолюбом, но сделать клиента счастливым и радующимся жизни – это мой профессиональный долг, не все же ему окурками себя истязать…
– Да, я тут, – прокричал в трубку Аркадий настолько громко, что мне показалось, что «тут» – это со мной за столом, и я инстинктивно придвинула в себе надкусанный приличным размахом челюсти бутерброд, – я приеду, как мы договорились, очень надеюсь на Вас. Вика мне сейчас звонила, она сказала, что Вы ей понравились и что она будет продолжать терапию ради нас.
– Что ж, Аркадий, я уверена, что всё разрешится, встретимся, как договорились, не волнуйтесь, всё образуется.
– Спасибо большое, Вы моя единственная надежда, – в голосе клиента появились драматические нотки и я поспешила закончить разговор, пока Аркадий не слишком разволновался.
– Хороших Вам снов, Аркадий, звоните.
Мы попрощались. Я была довольна сегодняшним днем – все получилось неплохо, да и лестный отзыв Виктории обо мне был очень приятен, так как мне очень хотелось помочь Аркадию, а с его сложной и многогранной Викторией я боялась промахнуться и повести беседу как-нибудь не так.
В какой-то момент нашего сегодняшнего разговора с Викторией я поняла, что эта девушка – очередная жертва обстоятельств. Таких «жертв» я повстречала предостаточно, обычно они проявлялись в других ситуациях и в более явной форме, но все же Виктория была одной из них.
Переоценка личностных качеств человека со стороны слепо любящих родственников – обстоятельство «непреодолимой силы», как я про себя называю подобные ситуации. Сначала ребенок – он сделать с этим ничего не может, так как не понимает всей той избыточности чувств и надежд, которой окутывают его родители, и приписывает это своей «избранности», которая ему внушается. Потом – взрослый человек, который не может поверить в то, что он мотылек, а не бабочка-махаон. И если классическая психология учит нас тому, что человеку пренепременно нужно раскрывать глаза-фасетки, обрезать крылья и стряхивать с них разноцветную пыльцу, делая его тем самым похожим на остальных мотылей, то я всегда была с этим в корне не согласна. Я могу часами любоваться порочной красотой, созданной обстоятельствами и природой и не видеть в ней ничего грешного. И ничего, что уж очень сильно выбивается контрастная окраска плащеницы из привычных нам полутонов.
Я достала из пачки ещё два кругляша колбасы, навалила салат из пластиковой тары – аппетит разыгрался, и включила диктофон.
Законспектировав важные моменты, я оцифровала запись и положила в архив.
Следующая встреча с Викторией была назначена через два дня. Она пригласила меня в свою квартиру-студию, и я с удовольствием приняла предложение. Жилище клиента часто рассказывает намного больше о характере его владельца, чем он сам.
Не боясь испортить ночной сон, я доела бутерброд и завалилась спать без задних ног, передние же вкусно пахли копченостью.
В назначенный день я шла к Виктории. То, что клиентка попросила провести встречу у себя, было положительно со всех сторон. Во-первых, посещение клиента дома многое может дать в лучшем понимании его жизни, психики, в общем, внутренней организации человека, как говорится. А во-вторых, в офисе, который мы с коллегами снимали ради своих нужд, в очередной раз задрали цены и в данный момент я находилась в поисках лучшего варианта для своей психологической деятельности.
Я вышла из метро в районе станции метро «Пушкинская», оттуда мне нужно было забежать в один офис, а потом к Виктории. Маршрут я проложила ещё дома на карте, так что теперь я шла уверенной поступью, не страшась подвохов со стороны топографии.
В офисе на малой Дмитровке меня ждали коллеги по полиграфу, я привезла им самопальные датчики для измерения дыхания, которые смастерил для нас один рижский кулибин. Датчики работали неплохо, и стоили в 3 раза дешевле фирменных. На радостях психофизиологи стали предлагать мне распить шампанского, от чего я твердо отказывалась, но в конце концов моя воля была сломлена и я пригубила пузырящейся жидкости. Мы выпили за дальнейшее сотрудничество и я покинула дружелюбную компанию.
На душе и в теле потеплело, я подумала, что надо все-таки идти помедленнее, чтобы два глотка шампанского успели выветриться полностью. Через пол часа я уткнулась в 4-х этажное здание, в котором находились апартаменты Виктории. Я набрала код и открыла подъездную дверь. Передо мной была широкая лестница, промятая от 100-летних хождений по ней в середине. Пахло приятно: старым ветхим домом. Пока я поднималась на третий этаж по широким добрым пролетам, между 2-м и 3-м этажом мне встретился дедок, куривший беломор.
На 3-ем этаже был длинный коридор, по бокам которого располагались двери в квартиры. Большинство из них были невзрачного вида и, наверное, прятали за собой самобытных хозяев эпохи сталинизма. Дверь Виктории была из темного дерева, отличалась большим размером и была с круглой ручкой, похожей на руль автомобиля. Рядом я заметила камеру – что ж, безопасность – важное дело.
Я нажала кнопку звонка, и внутри его не услышала… Бронированная, – почувствовала я себя героем анекдотов про Штирлица. Дверь открылась с приятным сейфовым щелчком. Я вошла внутрь, Виктория поздоровалась и дала мне пухлые тапочки для гостей.
Виктория была очень возбуждена и с порога принялась рассказывать мне о том, как провела эти дни. Говорила быстро, бегая по огромной кухне и размахивая руками и мне показалось, что она стала похоже на «раннего» Аркадия с его приступами.
Я сидела за круглым обеденным столом, разложив вокруг себя результаты методик, анамнез в папке и другие психологические приблуды.
– Знаете, мне кажется, что я теперь не я, а кто-то другой. Я как будто сопротивляюсь, но сделать ничего не могу. Чувство к Аркаше меня полностью поглотило, но я боюсь ему полностью отдаться, боюсь разочарования и пустоты, которые последуют за ними. – Виктория носилась вокруг стола, выбрасывая большое количество энергии. Она то и дело спрашивала, не подлить ли мне кофе, хотя моя чашка с момента прихода не опустела и наполовину.