– А-а-а! – Дубовик подбежал к нему, вынул из кармана фляжку с коньяком, к которой крайне редко прибегал, считая¸ что эмоции лучше контролировать умом, а не алкоголем. После порядочной порции, влитой в горло, Иннокентий закашлялся, и из его круглых глаз полились крупные слезы, которые могли быть и реакцией на коньяк, и выражением горя.
Он сидел, молча, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и Дубовик вдруг почувствовал к нему пронзительную жалость, хотя ненавидел это чувство больше других, особенно, в проявлениях к мужскому полу.
– Я так боялся этого, – по-прежнему, шепотом, произнес Кривец. – Если бы сбежала – есть надежда, что вернется. – Потом вдруг встрепенулся: – Вы ведь ещё не нашли её? – и получив ответ, воспрянул духом: – Значит, надежда ещё есть?
Дубовик вздохнул:
– Надежда есть всегда. – Помолчал. – Значит, письму ты не поверил?
– Старался не верить, – поправил Иннокентий. – Просто боялся подумать о другом. Когда погиб доктор Шаргин, она изменилась. Стала много о чем-то думать, книжку держит, а думает о своем. Спросил – не ответила. Несколько раз видел, как вставала ночью, стояла у окна. Один раз я её попытался успокоить, сказал, что все пройдет и будет, как прежде. Она посмотрела на меня как-то странно и ответила: «Как прежде не будет никогда!» Я возразил ей – многие погибают, так что, не жить из-за этого? Она ничего тогда не ответила. Я думал, я высказывал опасения, что у неё есть другой. Она сумела меня успокоить. Я ей поверил. Любил я её… – и добавил с вызовом: – и она меня любила, не смотря на то, что умнее меня была, и старше…
Тягостная тишина повисла в квартире. Дубовик не решался прервать мысли человека, узнавшего страшную весть. Тот же сидел с опущенной головой. Почувствовав, что молчание затянулось, Иннокентий посмотрел на Дубовика:
– Есть ещё коньяк? Дай! – и протянул руку. Выпил все до дна, выдохнул, и снова замолчал.
– Что-нибудь после этого происходило? Кто-нибудь приходил? Может быть, спрашивали о каких-нибудь документах?
– Да нет, никто не приходил, ничего не просил…
– Может быть, замечали в квартире какие-нибудь изменения?
Кривец вытаращил глаза:
– Это как?
Дубовик сокрушенно вздохнул:
– Да… Трудно с тобой беседовать! Ну, попробую донести до тебя: бывает так, что хотят найти какую-то вещь в квартире, но в отсутствии хозяина. И порой по самым незначительным приметам хозяин понимает, что у него кто-то побывал. Уяснил? Ответить можешь?
– Не было никого, не было…
Дубовик решил закончить на сегодня разговор, и, пообещав снова зайти, пожал протянутую вялую руку:
– Девочке не говори, пока все точно не будет известно, – тот согласно кивнул головой.
Глава 6.
Дубовик, в ожидании Калошина и Доронина, сидел в кабинете Лагутина и беседовал с Моршанским. Тот немного успокоился и уже разговаривал спокойно, мало того, он побаивался самого подполковника и его острого языка. Да и профессиональная деятельность того играла немаловажную роль.
– Андрей Ефимович, вы не сказали мне, по какому делу приехали сюда, и как ваш капитан Ерохин оказался в клинике? В качестве кого? – осторожно начал разговор следователь.
– Герман Борисович! – подполковник говорил подчеркнуто вежливо. – В прокуратуру поступила жалоба на наши действия? Уверен, что нет. Если вас интересует расследование КГБ, обратитесь к генералу. Я не вправе посвящать вас без особой надобности в наши дела, пока в этом не возникнет необходимости. Подчеркиваю: дела, а не преступление.
– А если убийство Ильченко связано с вашим присутствием здесь?
– Ваш вопрос не корректен. Девушку убили не потому, что мы здесь, просто, преступление произошло в то же время, как мы приехали сюда по своему делу. Если вдруг проявится связь между нашим делом и сегодняшним преступлением, я буду просто обязан требовать объединения всех усилий. Так что, в расследовании убийства Ильченко на данном этапе могу просто предложить свою помощь. Параллельная работа, как правило, приносит более ощутимые результаты. Вы согласны? – вопрос прозвучал с утвердительным акцентом.
Моршанский только, молча, пожал плечами. Пошуршав своими бумагами, он отправился в морг, узнать результаты вскрытия покойной девушки. Дубовик, пожелав ему удачи, облегченно вздохнул.
Калошин с Дорониным появились почти одновременно.
– Ну, товарищи офицеры, что у нас с вами нарисовалось? – спросил Дубовик.
– Разрешите мне, товарищ майор? – обратился Доронин к Калошину.
– Ладно тебе, давай без официоза! – махнул тот рукой.
– Значит так! Врач со скорой помощи сказал, что они неоднократно в течении трех дней приезжали по вызову к Коломийцу, у того были сильнейшие головные боли, которые снимались лишь на некоторое время обезболивающими средствами. После последнего приступа ему предложили поехать в стационар, он согласился, но по дороге у него вдруг началась агония, и, буквально, на подъезде к больнице, он скончался. Судя по акту вскрытия тела, у него в определенной части мозга было обнаружено инородное тело, которое, по словам патологоанатома, явилось причиной сильнейших головных болей. Идентифицировать эту штуку ему не удалось. Он записал это, как крошечный осколок снаряда, особо заморачиваться не стал и… выкинул, вместе со всеми мозгами, кишками и прочей дрянью, извлеченной из тела Коломийца, – Доронин развел руками. – Кстати, шрам на голове он также отметил, – лейтенант положил на стол копию акта вскрытия. – Короче, наш клиент.
– Интересно, знал ли об этом Каретников? Или все ещё находится в неведении относительно смерти своего второго «швайгера»? – прочитав акт, сказал Дубовик. – Ну, а у тебя, Геннадий Евсеевич, встреча была продуктивной?
– Это уж как рассматривать! Где-то я его зацепил, а вот чем, не пойму, – Калошин, как мог подробнее, передал свой разговор с Лыковым. Дубовик очень заинтересованно слушал его и делал пометки в блокноте.
– Ну, может, этот хозяйственник с какого-то боку завяз в этом «болоте». Но вот с какого? Запускаем эту личность в разработку. Всю биографию перетрясти! Возможно, это клиент ОБХСС, поскольку для операций могло понадобиться дополнительное оборудование, и этот «жук» мог вполне устроить им его поставку. На это мы их и нацелим. Но и мы пока не будем упускать его из виду. Если начнется возня вокруг лаборатории, значит, в десятку! – Дубовик почиркал ещё в блокноте. – Мне же муж Кривец ничего нового не рассказал, только то, что после гибели Шаргина, женщина замкнулась в себе. Но я хочу ещё побеседовать с её дочкой. Понимаю, что, вряд ли, мать стала бы делиться с девочкой своими проблемами, но психологическое состояние матери могло ей передаться. Как бы ни было, но, думаю, что эта беседа не будет лишней.
Широко открыв двери, в кабинет ввалился Моршанский. Он тяжело пыхтел, утирался огромным платком. Удивленно глядя в его красные глаза, Дубовик, усмехаясь, спросил:
– Да ты, Герман Борисович, никак подшофе? И где же так успел поднабраться? Неужели в морге? И там теперь подают?
Оперативники весело смотрели на следователя. Тот, обмахиваясь и уже явственно распространяя спиртовой дух, пробормотал:
– Ненавижу морги! Ненавижу покойников! А эта девчонка!.. – он буквально упал на диван, расставив толстые короткие ноги в разные стороны. – Только представьте: такое милое личико и тут… – он провел рукой от горла до паха, – …вывернутые внутренности! Это ж какое ужасное зрелище!.. – Моршанский издал внутриутробный звук, наклонившись вперед, икнул и отвалился на спинку дивана.
– По-моему, сейчас захрапит! – засмеялся Калошин.
– Уложить бы надо толстячка, – поднялся Доронин.
– Брось, Вася! Не утруждай себя! И так выспится! – дернул его за руку майор.
Дубовик подошел к тяжело сопящему Моршанскому, постоял возле него, засунув руки в карманы брюк, и сказал:
– И в самом деле, ну его на хрен! – и, заметив взгляды Калошина, бросаемые на стоящие в углу большие часы с боем, кивнул головой в сторону двери: – Мы в морге не были, значит, ничто не помешает нам поужинать!
Перепоручив дежурному спящего следователя, они отправились в гостиничный ресторан, где, по расчетам Калошина, к ним должна была присоединиться его новая знакомая Светлана Цветкова.
Но майору надо было ещё поставить в известность своих коллег, чтобы не возникло неловкости при неожиданном знакомстве.
Отдав свои вещи в раздевалку, мужчины остановились у зеркала. Калошин, глядя на отражение Дубовика, немного смущенно произнес:
– Я должен кое в чем признаться…
– Влюбился, что ли? – подполковник спросил это спокойным тоном, даже без лишних эмоций, но Калошина удивил.
– Это что, так заметно? Ну, вообще-то, не влюбился, но…
– Познакомишь? – Дубовик подмигнул Доронину, а Калошина похлопал по плечу.
– Об этом я и хотел сказать! – и, видя любопытство в глазах коллег, твердо произнес: – Все вопросы и оценки потом, а пока прошу вашего содействия и понимания! Эта женщина скоро придет сюда. Я пригласил её на ужин.
Дубовик с нескрываемым восхищением посмотрел на майора:
– А говорил!.. – и, заглянув ему в лицо, спросил: – Волнуешься? Это хорошо! Абсолютно нормальная реакция!
Женщина, подошедшая к их столику, понравилась сразу. Как и днем, она вела себя достойно, с мужчинами разговаривала, как со старыми знакомыми. Только Калошина явно выделяла, хотя ей было приятно внимание и импозантного Дубовика, и симпатичного Доронина, с которыми она позволяла себе лишь толику кокетства. Но было оно столь ненавязчивым, что только добавляло ей внутреннего шарма.
Прощаясь после ужина с Калошиным у двери своего номера, она сказала просто:
– У вас чудесные друзья! К сожалению, я этим похвастать не могу!
– А я думаю, что они могут стать и вашими друзьями, – глядя прямо в глаза женщине, твердо произнес майор.
Она ничего не ответила, просто, привстав на цыпочки, поцеловала Калошина в щёку. Он лишь улыбнулся.
В номере по радио Борис Штоколов исполнял «Дороги», и под эти льющиеся знакомые звуки голоса певца Дубовик с Дорониным сидели у стола с раскрытой бутылкой «Арарата» и пили за День Милиции, который уже стремительно подходил к концу. Приход майора встретили с удивлением:
– Что так быстро? Мы не надеялись тебя сегодня увидеть, – Дубовик опять подмигнул Доронину.
– Больно уж ты, Андрей Ефимович, прыток! С твоими торпедными скоростями мне не потягаться! Я уж по-стариковски – тихой сапой…
– Не сердись, Геннадий Ефимович, но ты дурак! Ей замуж надо, а ты пока будешь своей сапой подкрадываться, кто-нибудь уведет! И что у тебя за манера, приписывать себя к старикам? Сколько уже можно тебе говорить об этом? Нормальный, здоровый мужик – бери её под белы руки и – в ЗАГС! Не то сам соблазню! – с мальчишеским задором заявил Дубовик.
Калошин так посмотрел на него, что тот только замахал руками:
– Шучу-шучу! Мне кроме Варьки теперь никто не нужен, «папа»! – и засмеялся. – А Светлана хороша! Мы с Василием за тебя рады! А, Вася, рады?
– Ещё как рады! Давайте уже выпьем! За папу, за маму! За кого там ещё? Скоро уже и праздник наш закончится! – ворчал Доронин, разливая по стаканам коньяк. – А то ещё, на ночь глядя, кого-нибудь шлёпнут, и тогда совсем хана празднику!
– Типун тебе на язык, лейтенант! – замахал руками Калошин.
За беседой пролетел незаметно последний час этого вечера. Доронин уснул сразу, едва голова его коснулась подушки, Дубовику и Калошину же не спалось.
– Слушай, Андрей Ефимович, вижу, что-то тебя беспокоит? Может, скажешь?
– Ты прав… – Дубовик повертелся в кровати, потом сел, подняв под головой подушку. – Наши ночные беседы с тобой стали уже ритуалом, – он невесело усмехнулся. – А эта гостиница, что дом родной…
– А мне они помогают! – пытаясь приободрить собеседника, живо сказал Калошин. – У тебя, вообще-то, есть квартира?
– Есть, только я забыл, когда последний раз там ночевал. Отдал ключи уборщице из нашего Управления, она за ней и смотрит… – какая-то потаённая грусть послышалась в этих словах.
– Да-а… – Калошин вдруг представил глаза Дубовика, и его пронзила одна мысль: «У меня нет жены, но есть Варя. И даже если она выйдет замуж, то дочерью быть не перестанет! И сейчас ждет меня дома! А у него нет никого. Он очень одинокий человек, не смотря на то, что сильный духом – может постоять за себя, только вот в его квартире всегда пусто…» – и почти сердечная боль пронзила его: он понял, что в глазах этого человека жила тоска по семейному теплу и ласке, которую он тщательно скрывал.
В душевном порыве Калошин встал с постели и, прошлепав прямо босиком по холодному полу, уселся на край кровати Дубовика, и был просто сражен словами того:
– Да не переживай ты!.. Я привык… И это не самое страшное в жизни!.. – майор вдруг почувствовал в темноте, что тот улыбается: – Вот заберу Варьку, и оживет мое холостяцкое жилище! И ты женись, не тяни! – этим словам Калошин тоже улыбнулся и почувствовал, что тяжесть с души ушла.
Он шутливо ткнул Дубовика в бок и отправился к себе под одеяло. Пока вертелся, устраиваясь удобнее, понял, что сосед его отвернулся к стене, и решил больше ни о чем его не спрашивать.
Глава 7.
Утром, сидя за завтраком в гостиничном ресторане, Дубовик напомнил о неоконченной работе с документами в архиве клиники. Доронин с готовностью вызвался закончить это дело. Допив чай, он быстро собрался и ушел. Калошин же решил вернуться к вопросу о том, что так беспокоит его товарища.
– Я постараюсь тебе объяснить, – отодвигая пустую тарелку, Дубовик задумчиво повертел вилку. – Видишь ли, Геннадий Евсеевич, мы изначально, ещё после убийства Полежаева решили, что документы, касающиеся экспериментов Вагнера, исчезли. Почему мы сделали такой вывод? В тот момент мы не знали о том, что у него был сын, и вполне можно было предположить, что все записи остались у Шаргина. Сейф был пуст, в столах никто ничего не обнаружил. Но ведь никто и не доказал, что они там были изначально. А если учесть, что на тот момент Вагнер был жив, то о какой пропаже может идти речь? Истинные истории болезни Турова и Чижова были, да – их видел Хижин. Я уточнял у него, действительно ли это были они? Он подтвердил свои слова. Но в них лишь анамнез, диагноз и течение послеоперационного периода. Туда ведь не впишешь суть самого эксперимента, да и, судя по записям, которые вел для себя Шаргин, ему она и не была известна. А ведь то, что сделал Вагнер – это научное открытие. Пусть дьявольское, пусть злодейское, но открытие. Так же, как и атомная бомба. А в какое русло будет направлено применение этого открытия, зависит от степени извращенности ума, его породившего. Вагнер направил его во зло людям. Но это вопрос профессиональной этики ученого и личной ответственности. Так вот мог бы он так просто передать свои записи? И кому? Шаргину? Кто он такой? Хороший психиатр? Да! Но простой исполнитель, не более! Кроме того, Шаргин, как врач, свято верит в то, что делает доброе дело, а это идет в разрез жизненным постулатам Вагнера. Берсеневу? Его привлекли к делу, скорее всего, шантажом. Если помнишь, хирург привозил ассистентов на операции, после чего те пропадали. Честный врач на такое бы не пошел. Просто он крепко сидел на крючке у Вагнера, а позже и у Каретникова. Из всего этого следует, что Вагнер должен завещать свое детище близкому и по духу, и, вероятно, по крови, человеку, который продолжит дело после его смерти? – Дубовик вопросительно посмотрел на Калошина.
– Каретникову? Но ведь у него ничего не было найдено! – возразил Калошин.
– К этому мы с тобой вернемся позже! Но должен он быть, по меньшей мере, врачом. Только тогда имеет смысл передать ему записи экспериментов. Что ещё?
– Но ведь могли искать именно истории болезни, хотя я понимаю, что большой ценности без основных записей они не имеют.
– Правильно! И они, скорее всего, никого и не интересуют! Но об этом тоже потом! Дальше?
– Те, кому нужны документы, не знают, где их мог оставить Вагнер, поэтому разыскивают в клинике? – Калошин в сомнении скривил губы.
– Правильно сомневаешься! Абсолютно не логично. Одним словом, теперь, когда нам известно все о мнимой смерти Вагнера, о существовании сына, об их последующих экспериментах, то становится ясно, что здесь не могло быть никаких документов. Он держал их при себе – это его ценность. Тем более что продолжал с ними работать. Поэтому, если их и искали, то у него дома. Но никаких попыток проникновения в дом ни у него, ни у Каретникова замечено не было. И из этого могу сделать один вывод: ищут что-то другое, принадлежащее Кривец. И почему эти поиски организованы так грубо и безграмотно? Напоказ? Или это?.. – Дубовик на время задумался. – И имеет ли это непосредственное отношение ко всем делам, пока остается под вопросом. Поэтому сейчас едем к Лагутину, узнаем, что там его операм удалось нарыть по убийству девушки.
В этот момент в зал ресторана вошла Светлана. Увидев мужчин, она с улыбкой направилась к ним. Калошин оживился и поспешил ей навстречу. Дубовик, спрятав улыбку, сказал Калошину, когда тот вместе с женщиной подошел к их столику:
– Я вас оставлю, мне надо ехать по делам. Геннадий Евсеевич, как освободишься – найди меня. – Незаметно наклонившись к уху майора, заговорщески шепнул: – Не спеши! Я справлюсь один!
Калошин попытался возразить, но Дубовик только отмахнулся от него.
В кабинете Лагутина сидел Муравейчик и что-то громко рассказывал начальнику. При виде вошедшего подполковника он нахмурился, но руку подал. Дубовик сразу, без предисловий, спросил о деле.
Лагутин открыл папку:
– Вот, сейчас только принесли документы из НТО и морга, – и положил перед ними акт вскрытия трупа убитой Ильченко и акт баллистической экспертизы.
– Интересно!.. Пуля калибр 9 мм, покрытие мельхиоровое, так… так… – пробормотал Дубовик. – Вот это уже ниточка, тонкая, но прочная… – пробежав глазами документы, он вновь обратился к Лагутину: – Гильзу не удалось найти?
– Сам понимаешь – снег, но уже подтаивать начал. Обязательно найдем, как только будет возможность.
– Что ещё удалось узнать?
– Ребята изучают её окружение. Кое-кого Моршанский вчера допросил, но пока не выделили никого, кто мог бы иметь прямое отношение к этому преступлению.
– А мотив?
–Были у девушки отношения со многими парнями, но все несерьезные, недолговременные. Вообще, довольно известная особа в нашем городе. Такая… – Лагутин покрутил раскрытыми пальцами. – Кое-кто из женатых мужиков тоже заглядывался на неё, и, похоже, не без успеха. Но со стороны Оксаны это все было не бескорыстно: подарками она не была обижена. Поэтому в первую очередь мы рассматриваем именно ревность либо любовника, либо обманутой жены кого-то из этих мужчин.
– Ну, ладно, мешать не буду. Но о любых продвижениях прошу вас ставить меня в известность, так как у нас есть свои подозрения.
Появился Моршанский. Он по-хозяйски расположился за столом, кивком головы здороваясь с присутствующими. Открыв папку, достал несколько документов, полистал их и сказал:
– Думаю, что Виталия Хохлова следует задержать!
– Кто такой? – поинтересовался Дубовик.
– Это парень Ильченко Оксаны, довольно агрессивный тип. И, похоже, сильно ревновал девицу. – Моршанский сыто отрыгнул, чем вызвал гримасу отвращения на лице Дубовика, но, не обратив ни это внимания, продолжил: – Из показаний его соседки следует, что он в день убийства вернулся совершенно пьяным и сразу улегся спать. Утром к нему пришли оперативники, но он ничего не помнил. Кстати, на рукаве куртки обнаружили кровь!
– А как с оружием у него? – спросил Лагутин. – Где он мог его взять?
– Кстати, обрати внимание, что пистолетик, скорее всего, не простой. Если тот же, что был у Штерн, то вещь серьёзная, трофейная. На простое совпадение трудно списать! – добавил Дубовик.
Моршанский, скривив губы, произнес:
– После войны на рынке можно было и танк купить, вам ли это не знать, товарищ подполковник. А этого хлюста дожму – расскажет все! А совпадения в нашем деле встречаются ещё и похлеще!
– Вы так самонадеянны, Герман Борисович, что зависть берет! Ну что ж, дожимай, – с иронией произнес Дубовик, – а мы пока займемся своей работой!
Попрощавшись, он отправился в клинику. Необходимо было поговорить и с Хижиным, и с Ерохиным.
Доктор имел какой-то помятый вид, впрочем, Ерохин тоже мало чем от него отличался. От внимательного взгляда Дубовика он постарался отвернуться, но подполковник, подойдя ближе к нему, втянул носом воздух:
– Надрались?
– Да, вот Борис Иванович пригласил вчера, спиртиком угостил! – виновато признался капитан. – Девчонку помянули…
– По твоему виду можно сказать, что ты всех усопших на этом кладбище поминал! Сказку про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку знаешь?
– Это вы к чему, товарищ подполковник? – угрюмо спросил Ерохин.
– А там, как в басне – мораль: не пей много – козлом станешь!
– Козлёночком, – всё так же угрюмо пробормотал капитан.
– О, значит знаешь! Уже хорошо! Ну, ладно, как работа? Что с Юлией? Проспал? – с едким прищуром спросил Дубовик, но Ерохин, приободрившись, ответил:
– О-о, с этим, товарищ подполковник, все в порядке! – и вытянулся в струнку. – Как говорится, профессионализм не пропьешь! Докладываю: Юлия вчера вечером сама подошла к доктору и попросила сделать ей укол снотворного, объяснив, что не может уснуть. Борис Иванович распорядился, чтобы её просьбу выполнили. Так что, всю ночь она спала – я проверял каждые полчаса.
– Странно!.. – Дубовик в задумчивости потер подбородок. – Но это может означать только одно…
Некоторое время он сидел у стола Хижина, не произнося ни слова и глядя в одну точку. Потом резко поднялся и спросил:
– Усладова в палате?
– Да, сидит, как обычно, смотрит в окно.
Ни слова не говоря, Дубовик направился по коридору к дверям с цифрой 8. Вошел, тихо ступая по старому паркету. Юлия на скрип двери едва повернула голову, на вошедшего посмотрела долгим пустым взглядом. «Живой покойник» – мелькнуло в голове подполковника. Но он, сев напротив женщины на стул, заговорил хоть и негромко, но вкладывал в каждое слово чуткость внимательного человека:
– Здравствуйте, Юлия! – в ответ едва заметный кивок. – Я подполковник КГБ, зовут меня Дубовик Андрей Ефимович.
На эти слова последовала уже более живая реакция, хотя глаза оставались тусклыми, без искры.
– Мне все о вас известно. Прошлого мы не будем касаться, вы за это рассчитались по закону. Я хочу поговорить о том, что произошло с вами в последнее время. Вы можете молчать, говорить буду я. Но если скажу что-то не так, поправьте. – Дубовик наблюдал за реакцией женщины, но она не отвечала, что для подполковника означало согласие с его словами. – Я знаю, что у вас больная дочь, – лицо Юлии скривилось, как от удара, но она только прикрыла глаза. – У меня очень много возможностей помочь вам с её лечением, я могу устроить её в любой санаторий, и, поверьте, это не пустые слова. А тот человек, который вас шантажировал либо болезнью вашей дочери, либо какими-то вашими неблаговидными поступками, о которых знает пока только он, рано или поздно, с вашей помощью или без неё, попадется, а значит и ничего для вас из обещанного не сделает. В ваших силах все исправить. – Юлия вдруг впервые за все время оживилась, и, посмотрев открыто в серые умные глаза, сидевшего перед ней интересного мужчины, тихо спросила:
– Вы и вправду сможете помочь?
Дубовик мягко положил свою теплую большую ладонь на её тонкие с желтоватой кожей скрещенные руки, лежавшие на острых коленях, и чуть сжав их, сказал:
– Вот вам моя рука, я сделаю всё. А плата за ваше участие не большая – расскажите о том человеке, который «устроил» вас сюда. И что именно вы должны были здесь отыскать?
– Он убьет меня, – произнесла с трудом женщина.
– Но ведь вы уже и так отказались от выполнения данного вам поручения, когда попросили снотворное у доктора. Значит, больше не планировали поиски? Так что теперь мешает продолжить задуманное вами? Никто, кроме нас, не будет знать, что ночью вы теперь будете спать, а искать будем мы.
– А дочка как же? Сколько я ещё здесь пробуду? Сколько вы будете искать? А если и вовсе не найдете?
– У-у, сколько сразу вопросов! Если, с вашей помощью, мы сможем нейтрализовать преступника, то вам вообще ничего не грозит. А искать, в любом случае, проще нам, а не вам. И где сейчас ваша дочь?
– Она у того человека… – женщина опустила голову, и крупные капли слез закапали прямо на руку подполковника. Он вынул платок и подал его ей, при этом твердым голосом приказал:
– Рассказывайте, не заставляйте меня сердиться! Чем раньше и больше мы узнаем, тем быстрее все закончится.
– А вдруг вы его не найдете?
– Знаете, нет такой профессии – прятаться, но есть профессия – искать. Поэтому, он дилетант, а я профессионал! Этим все сказано! Найти его – вопрос времени. Итак, я жду вашего рассказа!
– Извините меня, пожалуйста! – она тяжко вздохнула. – Я совершила кражу. Нет, не совершила, но все было так подстроено, будто это сделала я. Это они специально меня подставили!
– Сто-оп! – Дубовик поднял ладони. – Так не пойдет! Сначала и подробно!
– Извините… Я как-то пошла на рынок, хотела купить яблок для дочки. Пока ходила, выбирала, заметила, что возле меня отирался какой-то парень. Я все думала, что он нацелился на мой кошелек, но в нем были копейки. А вокруг торговались богатые домохозяйки. Хотела его отогнать, но он вдруг как заорёт: «Лови воровку!» Я сначала не поняла, о ком это он. Но потом почувствовала, что этот субчик держит меня за локоть, да так крепко, что я не могу вырваться! Стали сбегаться люди. Хорошо, что рядом не было милиции. А этот всё орёт, дескать, я его обокрала. Я показываю свой кошелек, в нём почти ничего нет, а он давай требовать вывернуть карманы. А в кармане…
– Понятно, деньги! И много?
– Да, целая пачка! Все накинулись на меня, а он вдруг говорит: «Ладно, прощаю! Ещё раз попадёшься, отведу в милицию!», и скрылся. А через день или два пришёл тот человек. Он сразу спросил, понятно ли мне, что они могут сделать, если я откажусь им помогать. А вот если выполню всё, что они скажут, тогда дадут мне денег на лечение дочери.
– И вы поверили…
– Не знаю… Скорее, мне просто хотелось верить…. А выбора у меня всё равно не было!..
– Что было дальше?
– Он сказал, чтобы я собиралась, он отвезет меня в психиатрическую клинику, даст ключи и план зданий, с указанием мест, где надо искать пакет.
– Он так и сказал «пакет»?
– Да, именно пакет. Показал руками приблизительный объём и форму, – Юлия покрутила пальцами, повторяя жесты незнакомца. – Я спросила, куда мне девать Лидочку, он ответил, что возьмёт её с собой, и это будет гарантией того, что я никуда не сбегу и всё сделаю, как он сказал. Я решила, что это не так трудно. Тем более, что, ну, вы знаете, я умею…, умела…
– Да-да, всё понятно. Только теперь несколько вопросов. Сначала вы сказали так: «…они могут, … они скажут», потом – «… он возьмёт». Это ваша оговорка, или всё было сказано именно так?
Женщина с удивлением посмотрела на Дубовика:
– Я не помню…. Это разве важно?
– Вопросы задаю я!
– Извините…. Сейчас подумаю, вспомню точно, если так надо… – она задумалась. – Да, когда он только пришел и стал говорить, я тогда ещё решила, что он имел в виду себя и того парня. Даже представила, что и как они будут делать. А вот потом он уже говорил только о себе.
– Хорошо! Теперь постарайтесь подробно со всеми мелочами описать обоих.
– Ну, парень совершенно бесцветный, какой-то обросший, глаза опухшие, вообще, он был с похмелья, потому что от него несло перегаром. Я теперь совсем не пью, поэтому чувствую малейший запах водки. А от него воняло ещё и дешевыми папиросами. А вот второй!.. От него пахло, наоборот, очень хорошо, вот как от вас, только запах другой, резче, что ли?.. И был этот человек какой-то странный… Лицо вроде светлое, а волосы очень темные, и усы торчком. Тоже темные. И горло обмотано толстым шарфом. Говорил так, будто оно у него болит. Я сразу же поняла, что он скрывает свою внешность.
– Та-ак… – Дубовик задумался, женщина смотрела на него и чувствовала, как от него веет уверенностью и надёжностью. В этот момент ей очень хотелось ему помочь, но, как назло образ парня совершенно расплывался, и вспомнить какие-то подробности её страдающему рассудку, живущему только беспокойством о дочери, было не под силу. Понимал это и сам подполковник. Запах одеколона слишком хлипкий признак для опознания «Артиста», как он сразу прозвал незнакомца в парике, и то, если он остается верен одной марке, как это случилось с Анной Штерн, что во многом сыграло роль в её поимке. Дубовик и сам предпочитал один одеколон, но вот, скажем, Ерохин, так, тот обожал менять марки, хотя выбирал только самые дорогие. Кстати, часто это зависело от обстоятельств. Доронин не раз посмеивался над этой чудинкой капитана, но тот не обижался, только говорил, что и жене его это не нравится. И все же привычки этой не оставлял. Так что, надеяться на запахи слабая надежда.
– Скажите, как вы должны были связываться с этим мужчиной? Ведь вы об этом договаривались? – продолжил разговор подполковник.
– Он сказал, что если я найду, то надо будет подойти к доктору и сказать, что у меня все хорошо. Доктор выпишет меня. Так они договорились.
– И, все-таки, почему вы решили не продолжать поиски, или это временное отступление?
– Я посмотрела там, где было помечено. Правда, мне было сказано, чтобы я искала везде, где можно спрятать такой пакет. А я устала не спать ночью, да и меня уже видели. Оказывается, и вы все знаете… Бессмысленно всё это…. Скажу, что не нашла. Только вот что будет с дочкой?.. – она вытерла слезы и, сложив платок квадратом, сказала:– Постираю…
Дубовик улыбнулся:
– Оставьте себе…. А мне отдайте ваши схемы и ключи. Они вам больше не понадобятся. – Юлия достала из-под матраца сверточек из старой тряпицы и передала подполковнику. – Мы всё сделаем за вас. И отдыхайте! Если у меня появятся вопросы, я приду к вам, – он опять дотронулся до руки женщины и вышел.
Хижин на вопрос Дубовика о том, почему он не сказал, как женщина должна была уйти из клиники, только всплеснул руками:
– Я и забыл об этом! Так расстроился и испугался!.. А ведь и в самом деле, он так мне сказал!
– Ладно, верю!.. – снисходительно махнул он рукой. – Давайте посмотрим схемы, и ты, Ерохин, теперь займешься вплотную поисками. Ну, там, потайные ящики, пустоты в стенах, полах…. Сам всё знаешь, чему тебя учить! Но оставаться здесь будешь в прежней роли. Для всех я приезжаю допрашивать тебя в связи с убийством. Кстати, неплохо было бы поближе познакомиться с другими «коллегами», может быть, что-нибудь узнаешь об Оксане. – Дубовик насмешливо посмотрел на капитана: – Кровь успокоилась? – И на укоризненный взгляд Ерохина добавил: – Знаю, цинично, но если вдруг окажется, что девушку убил её парень из ревности, то ты окажешься в центре скандала. Поэтому, утихомирь свои кобелиные инстинкты и работай!