Анна даже отмахнулась рукой от внезапно яркой картины ее прошлой жизни. Этой жизни нет и не было никогда. Ей так проще. Придумывают же люди себе судьбу, рассказывают о том, чего не было… Вот и она все придумала. У нее ничего нет, кроме сегодняшнего дня. Ни вчера, ни завтра нет. Разве не так учат проповедники счастья, не ориентированные конкретно ни на одну из мировых религий? Есть сегодняшний день, и будь им счастлив. А Анна тем более, и не стремится к счастью. Она просто живет одним днем, сама не зная, для чего.
У самых дверей длинного одноэтажного здания, где были различные мастерские, сидел тот самый мальчик и подсовывал прутик Василию Парфенычу, вальяжному коту, с пышной бело-черной шерстью. Анна поначалу не могла поверить, что одного из четырех монастырских котов зовут так же, как и их духовника. Кто так назвал, зачем? Ведь у кота такие же зеленые глаза, как у отца Василия. В шутку, в отместку… Да и зачем им имена – живут и живут, как могут, никто их особенно не кличет. Но все монахини знают, что один кот просто Рыжий, другой Тимка, простецкий, серый, вечно ободранный, третий – девочка, тоже серенькая, но аккуратная, с яркими рыжими глазками, почему-то с горделивым именем Римма, а четвертый – пушистый и наглый Василий Парфеныч, сверкающий изумрудными глазами. Каждая беременность Риммы – это особое событие, вызывающее много шушуканий, хлопот. Сначала – резко толстеющая Римма, степенно выхаживающая по тропинкам, затаенные смешки – какого цвета будут котята, потом пересуды – куда их девать, не топить же божьих тварей, и вот большая корзина с очаровательными беспомощными котятами долго стоит у входа в монастырь и всегда разбирается прихожанами.
Анна на секунду приостановилась, посмотрела на мальчика. Он тоже взглянул на нее. Ну мальчик и мальчик, одернула она сама себя, и побыстрее прошла мимо.
– Это… Как его зовут?! – крикнул ей мальчик вслед.
Анна замедлила шаг. Ей это совершенно не нужно. Ей не нужны никакие впечатления, отвлекающие от спокойного, изо дня в день, абсолютно бесстрастного существования. Да, она больше не плачет, только если Артем ночью уходит, и она снова и снова переживает расставание с ним. Но днем она не плачет, у нее перед глазами больше не стоит отпевание, сами похороны, она думала, что не пройдет никогда, нет, прошло, больше не вспоминается. Но ей не нужно ничего, что бы могло нарушить ее установившийся более или менее внутренний покой. Поэтому она и со своими родными не общается. Ника ей пишет, писала, по крайней мере, целый год, и после приезда прошлым летом что-то писала, но она просила матушку Елену не давать ей этих писем. Матушка легко согласилась, ведь Анна сказала, что пишет ей дочь брата. И та не стала разбираться, правда ли это.
Зачем Анне Никины письма? Тепла никакого у нее к Нике нет, знать о ней она ничего не хочет. Возможно, Анна ее когда-то простит, надо простить, но забыть она не сможет. Она кратко ей ответила на одно из первых писем: «Я постараюсь о тебе молиться. Живите без меня».
Сейчас Анна молча взглянула на мальчика. Светловолосый, с выгоревшими бровями, ресницами, сероглазый. Его уже отмыли здесь, переодели, нашли что-то не по росту, но чистое, завернули рукава.
– Ты не умеешь разговаривать? – спросил мальчик. – У нас бабушка тоже не умела разговаривать. Заболела и не умела поэтому. А ты слышишь что-то? А! А! – Мальчик громко крикнул, активно махая обеими руками.
Анна покачала головой и прошла мимо. Вот это да. Вот это веселье сейчас начнется у них. А если еще будет целый приют вот таких… Что ж, она попросится перевести ее в другой монастырь. Переводят – неохотно, но переводят.
Не сможет она спокойно молиться Богу, своему Богу, тому, который ее слышит, в отличие от людей, Богу, который привел ее сюда, в это отрешенное от жизни место, никак не сможет, если вокруг будет гомон и гвалт детских голосов.
Главное, чтобы при переводе снова не стали придирчиво интересоваться ее личной жизнью. Очень нехорошо обманывать настоятельницу, духовника, но иначе бы ее не взяли в монастырь. Разводиться с Антоном она не стала – не выдержала бы предварительного этапа, суда – ведь из-за Ники, еще несовершеннолетней, просто так бы их не развели. Поэтому она, прекрасно понимая, что замужнюю и с ребенком ее никто в монастырь не возьмет, пришла к знакомому священнику, про приход которого она снимала небольшой сюжет, объяснила, в чем дело. Тот, сам не монах, долго качал головой, сердился на нее, поначалу пытался отговаривать, но Анна очень попросила, и как-то отец Иннокентий ее услышал. Может быть, потому что сам когда-то ушел от вполне благополучной мирской жизни в церковь, получил духовное образование, но монахом не стал. Он помог ей подыскать монастырь в глуши, жизнь в котором еще не была налажена, монахинь было не очень много, шла медленная реставрация, и написал сопроводительное письмо для настоятельницы. Мать Елена тогда тоже долго разговаривала с Анной, сильно сомневаясь в ее серьезных намерениях. Вопрос о ее семейном положении она не обсуждала, лишь в самом конце сказала:
– То, о чем мне написал игумен Иннокентий, несовместимо с иночеством. За время трудничества и начального послушания ты должна будешь это решить.
Анна кивнула. Она понадеялась, что о Нике в письме слова не было, только о замужестве. Но она не хотела тогда думать ни о какой суете. Антон наверняка сможет это решить без нее, как-нибудь сам, не трогая ее, не пытаясь разорвать ее кокон, который она себе вьет, вьет, чтобы туда не проникал солнечный свет.
– И еще. Монастырь – это место благодати, а не скорби. Монах радуется, а не плачет. Сейчас ты меня не слышишь, но я надеюсь, услышишь, живя с нами. Иначе тебе будет очень трудно и скорей всего не по силам жить в монастыре.
Анна опять кивнула. Это всё слова, не имеющие к ней никакого отношения. Но монастырь – это единственное место, где она близко к сыну – в те минуты, когда ее некрепкая вера позволяет ей заглянуть за порог мирской жизни и увидеть там что-то, кроме холодной пустоты и небытия, и единственное место, где нет людей, знавших бывшую Анну, которой больше нет, у которой была любовь, семья, двое изумительных детей, самый лучший в мире муж, великолепная яркая работа, спорт, друзья. Той Анны больше нет, и не надо ее искать в этой женщине, которая на нее похожа, не более того.
Глава 7
– Я больше не могу идти. Устала и пить хочу. Но надо идти.
Ника сказала это, потому что видела, что Кирилл идет еле-еле, поглядывает на нее, но ничего не говорит. Наверняка стесняется, не может же он оказаться слабее ее. А он явно слабее, хоть и мальчик. У нее – годы тренировок, она знает, что это такое, когда кажется – все, больше ни одного приседания или ни одного прыжка, а ничего, как миленькая, раз надо, то и делает дальше – и одно приседание, и сто одно, и триста прыжков…
– Давай отдохнем, – предложил Кирилл.
– Сейчас самая жара будет, вообще не пройти. Давай хотя бы вон до той вершины дойдем, может, оттуда видно будет, где спуск?
– Кому только такая идея в голову пришла – поход на выживание, без воды… – пробурчал Кирилл.
– Так весело же! – Ника слегка хлопнула Кирилла по спине. – Целый год вспоминать будем, если дорогу обратно найдем. Сколько мы еще без воды сможем пробыть? Трое суток без воды можно, но не в такую жару.
Кирилл с ужасом взглянул на Нику. Та улыбнулась:
– Но мы дорогу найдем, Кирюш, не переживай! Ясно же, море по солнцу найти можно. К морю выйдем, а оттуда уже понятно будет, куда идти.
– Но ребята же нас ждут, с нашими вещами… Мы не можем сами вернуться в лагерь…
– Точно, да. Не можем. Но и где ребята, мы ведь тоже не знаем. И как быть?
– Нужно отдохнуть… – сказал Кирилл, тяжело переводя дух и то и дело спотыкаясь на мелкой гальке. – Откуда эти камни вообще высыпаются…
– Ладно, давай посидим в тени немного, – согласилась Ника, жалея своего товарища. – Вот как раз здесь тень. Смотри только на змею не плюхнись или на тарантула какого-нибудь. Я читала, здесь есть какой-то паук ядовитый, редкий очень. Его, главное, не раздавить. Здесь в Крыму есть такие еще дикие места… С редкой фауной…
Кирилл сел у большого валуна в тени, с удовольствием вытянул ноги.
– Я вообще-то был против присоединения Крыма…
– Да? – Ника настороженно взглянула на мальчика.
– Ну да.
– Ты либерал?
– Я всегда и во всем нейтрален.
– Как так может быть?
– Я не принимаю ничью сторону.
– Но ведь свое мнение у тебя есть?
– Конечно, есть. Я ни за кого. Вот мое мнение.
– Да так не может быть! – Ника щелчком отбросила настойчиво лезущего ей на коленку огромного муравья. – Кажется, где-то рядом муравейник, осторожно. Красные муравьи.
– Местные муравьи не кусаются, – со знанием дела ответил Кирилл. – Я читал. Они другие.
– Почему? Сохраняют нейтралитет? – засмеялась Ника.
– Ты напрасно смеешься. У меня мама тоже никогда ни во что не лезет.
– А отец?
– Отец… Нет, он любит политику.
– Но ты ведь был против присоединения, а не нейтрален, как с этим быть? Какой же это нейтралитет?
– Не хочу с тобой говорить об этом. – Кирилл взъерошил волосы.
– Почему?
– У меня родители как начинают ругаться из-за политики… Хоть из дома беги. Ты, кстати, мне так и не рассказала про своих родителей.
– А что про них рассказывать? – удивилась Ника. – К тому же я рассказала. Работают. Всё нормально. Мы хорошо живем.
– Как-то ты это говоришь…
– Как?
– Неискренне.
– Не выдумывай. Отдохнул, нейтральный? Пошли.
– Ну что ты, теперь все время будешь меня этим понукать?
– Буду. Ненавижу, когда люди не могут определиться, с кем они. И за что.
– Я просто воевать не хочу ни с кем.
– Ясно. А если на тебя нападают, ты что делаешь?
– Я так живу, что на меня не нападают, – улыбнулся Кирилл. – Правда. Хочешь, я тебя научу?
– Разберемся. Давай сначала дорогу найдем к источнику или хотя бы назад, к ребятам. Лезем на самую вершину. Оттуда точно все будет видно. – Ника показала на почти отвесную скалу, путь к которой начинался с развилки, на которой они стояли.
Кирилл задрал голову и с сомнением посмотрел на скалу.
– Ну, лезем… Раз надо…
– Сомневающиеся в себе могут остаться здесь, – сказала Ника и первая пошла вверх.
– Да ладно, я не сомневаюсь… – пробурчал Кирилл, идя за ней.
– Я помню, мы же по карте смотрели. Там такая дорожка была начерчена, в виде кривой «г», сначала вперед, потом направо и как будто назад. Но пока ничего такого нет. Руку давай.
Кирилл нехотя протянул Нике руку.
– Вообще-то я должен первый идти.
– Иди, – легко согласилась Ника. – Только ты медленно идешь, осторожничаешь, так мы до вечера не дойдем. Лезь, без разговоров, – сказала она, видя, что Кирилл замешкался.
– Слушай, тут написано, смотри… Накарябано… Вот! Хорошо, что я не так несусь, как ты! – Кирилл от радости подпрыгнул на месте, как маленький.
– Что там? – Ника, которая уже залезла на уступ на скале, обернулась.
– Спускайся! Все ясно теперь! Спускайся, спускайся!
Ника спрыгнула, приземлилась на корточки и сильно ойкнула.
– Фу ты черт, неудачно как… – Она стала растирать ногу, морщась, а Кирилл, не обращая на это внимание, показал на выцарапанные буквы на скале. – Вот, видишь, написано: «родник» – и стрелочка. Значит, к роднику ниже, а не выше надо идти.
– Да, точно… Здорово… – Ника перевела дух. – Ч-черт… Я… кажется… встать не могу.
– Что такое? – Кирилл встревоженно склонился к ней. – Подвернула?
– Не знаю… Боль такая… И не так уж высоко, просто на одну ногу приземлилась всей тушей.
– Да какая у тебя туша…
– Пятьдесят пять килограмм. Если на одну тонкую кость такая тяжесть будет, сломается. Я что, не знаю, как ноги ломают? Я-то, правда, никогда… Вот черт, а! – Ника встала-таки и попробовала сделать шаг. – Нет, не могу идти. Прыгать буду.
– И далеко ты так допрыгаешь? – Кирилл с жалостью смотрел на девочку. – Больно?
– Да любую боль можно терпеть, не в этом дело. Как идти-то дальше? Придется возвращаться. Ты наших сам найдешь?
– А ты? – Кирилл нерешительно посмотрел на Нику.
– А я здесь посижу, на красоту посмотрю.
– А потом?
– Потом не знаю. Поможете все вместе мне до лагеря дойти. Да что за черт! – У Ники от беспомощности и обиды даже выступили слезы.
– Ты плачешь? Ты умеешь плакать?
Ника подняла на мальчика глаза.
– Я же живой человек.
– Ты – мастер спорта.
– Мальчики все-таки дебилы… – покачала головой Ника.
Кирилл с неудовольствием поморщился.
– Что? Не так? Не все дебилы? Ты считаешь, что мастер спорта не может плакать? Ладно, иди.
– Ты одна не боишься оставаться?
– А кого здесь бояться? Волков нет, змеи на людей не нападают, косули тоже. Людей… Вряд ли прямо сейчас какие-нибудь маргиналы родник пойдут искать, как мы с тобой.
– Да, там такие в Лисьей бухте есть… Я фотографии видел, когда мы собирались… Меня мама даже сначала не хотела отпускать…
– Что, за сыночка боялась? – улыбнулась Ника, еще раз попытавшись встать. – За бебена…
Кирилл обиженно поджал губы.
– Я – не бебен.
– Ладно, не обижайся… Нет, не смогу… – Ника закусила губу и села обратно. – Сломала, наверно… Ужасно больно.
– Сломала? – ужаснулся Кирилл. – И… что будет?
– Да ничего. Гипс поставят, через месяц снимут. Главное, чтобы ровно срослось и не пришлось ломать. У нас одному моему приятелю два раза руку ломали. На тренировке руку сломал, а зажило криво.
– Что, он… твой… приятель? – Кирилл замялся, слова не подбирались. – То есть друг…
Ника улыбнулась.
– Просто приятель. Если ты хочешь спросить, встречалась ли я с ним – нет. Я ни с кем еще не встречалась.
– Да я… – Кирилл покраснел. – Я не в том смысле…
– И я не в том смысле… Я в том смысле не собираюсь пока ни с кем встречаться. Хотя у нас многие уже не по одному разу поменяли друзей. Ну ты в курсе. В одной школе учимся. И с учителями встречаются, ты знаешь, конечно, с учительницами то есть.
Кирилл с любопытством слушал Нику.
– Да? Нет, не знаю.
– Не буду сплетничать. Но об этом все знают. Девочки, по крайней мере. Мальчики ведь в каком-то другом мире живут.
– О чем знают?
– Да что мы сейчас вдруг об этом заговорили? Иди к ребятам, главное, не заблудись. Знаешь, я когда-то читала в одной приключенческой книге… Может, ты будешь как-то помечать, где ты шел? Если их не найдешь, по крайней мере, ко мне вернешься. Тут на самом деле дорог не очень много, но заблудиться можно.
– О чем все знают, расскажи. – Кирилл присел рядом с Никой и осторожно провел двумя пальцами по ее ноге. – Больно?
– Больно. – Ника чуть отодвинула ногу. – Какие же мальчики сплетники! В сто раз хуже девочек.
– Я не сплетник, – обиделся Кирилл. – Просто мне интересно.
– Физичка молодая, классная наша, с парнем живет, из нашего же класса. Все об этом знают.
– В смысле – живет? – Кирилл глупо разулыбался.
– В интимном смысле, Кирюша, ты что, вчера родился?
– Как ты пошло говоришь…
– Во дает, а! Вы смотрите на него! Сам любопытничает, а потом еще ругается. Ну не спрашивал бы! Ешь дальше свою манную кашу, самый лучший продукт питания для нейтральных бебенов! Все, иди. – Ника откинулась к камню и закрыла глаза.
– А… Как он… прямо у нее дома живет?
Ника засмеялась с закрытыми глазами.
– Интересно, правда? А не слишком пошло для тебя? – Она открыла один глаз и посмотрела на Кирилла. – Ты еще здесь?
– Ну я так не могу уйти… Надо же договориться, как и что…
– А, да. Вон, сорви ветку, видишь куст с красноватыми листьями? И клади листья, если сворачиваешь куда-то, чтобы потом запомнить. И если возвращаться придется, ну и когда ребят ко мне приведешь. А то вы меня не найдете.
– А ты не боишься одна оставаться?
– Ты уже спрашивал. Даже если боюсь, дальше что?
– Не знаю… – Кирилл потоптался и снова сел рядом. – А кто этот парень?
– Да что ты так разволновался?
– Интересно…
– Ну да, понятно… Твой ровесник, а встречается со взрослой женщиной … Как он может у нее жить? У него же родители есть, и он пока несовершеннолетний. Статья такая уголовная есть, мы проходили по праву, сто тридцать четвертая, кажется.
– А как же они…
– Любовь! – вздохнула Ника. – У нее любовь, кажется.
– А у него?
– А он еще и к девчонкам подбивается.
– К тебе? – живо спросил Кирилл.
– Ко мне в том числе. Вы же полигамны. И обидно вам, почему в некоторых странах мужчине можно иметь четыре жены, а некоторых – нельзя.
– Мне не обидно, – сказал Кирилл.
– Потому что ты еще маленький! Вот подрастешь, тоже обидишься.
– То есть что, у моего отца было бы еще три жены?
– Всего до четырех, по финансам. Кто сколько прокормит. Их же кормить надо, жен! Они бы все жили вместе с вами. И ты бы себе присматривал не одну девушку… – Ника увидела, как румянец стал медленно разливаться по щекам Кирилла, – а еще двух или троих. Тем более, я думаю, что ты так и делаешь.
– Нет! – твердо сказал Кирилл. – Нет. – Он помедлил, потом неловко потянулся к Никиной щеке, ткнулся в нее носом и замер, как будто прислушиваясь к чему-то.
Ника тоже замерла, не отстраняясь, ничего не говоря. Кирилл чуть подождал, потом резко встал, отряхнул бриджи, расправил плечи и сказал:
– Ну что, я пошел?
– Иди.
Ника снова откинулась к скале, глядя, как Кирилл на длинных тонковатых ногах быстро пошел вниз по тропинке, стараясь выглядеть взрослым и уверенным. Очень этому мешали желтые носки с котятами по бокам, которые Кирюша надел в поход. Неужели на такие огромные ноги – размер, наверно, сорок пятый – делают носки с котятами? Как раз для таких вот Кирюшек, наверно… Модные юноши, наоборот, носки сейчас не носят. Но в поход пришлось надеть – можно натереть ноги. Иногда самые на вид неприспособленные к жизни мальчики оказываются удивительно практичными.
Кажется, Кирилл пытался ее сейчас поцеловать, просто растерялся. Однажды к ней ее уже подступался с поцелуями один мальчик. Это было в пятом классе, на спортивных сборах. Она в первый раз поехала на сборы и там семиклассник, имеющий славу ловеласа, взялся за ней увиваться. Хорошо, что он ей совсем не нравился, потому что он любил привлечь девочку, при всех пройтись с ней в обнимку, целоваться напоказ, а потом нарочито не обращать на нее внимание. Одна девочка после такого даже ушла из их спортшколы, от обиды и стыда. И к Нике он подбивался, подбивался, но все зря. Однажды зашел вразвалочку в их раздевалку, с ходу подошел к ней и поцеловал. Ника с отвращением оттолкнула его, от него пахло табаком, колбасой, еще чем-то тухлым и неприятным. С тех пор она очень боялась – когда придется целоваться по-настоящему, что она будет делать, если от мальчика, который ей понравится, будет так же пахнуть.
От Кирилла сейчас никак не пахло, и она не успела разобраться, нравится он ей или нет. Сначала показалось – да, вот оно. И она так радовалась, что пошла именно с ним в этот поход. Но сейчас она уже сомневалась в себе. А главное, ей было не до амуров, она переживала – что делать с ногой?
Вот удивительно. Она, ловкая, никогда не падающая, имеющая прозвище «ласточка» в горнолыжной школе – не только по фамилии, но и за то, что она на склоне стремительна и легка и летает, а не просто съезжает с горы, она спрыгнула с полутораметровой высоты и сломала ногу. То, что кость сломана, у Ники сомнений почти не было. Если она двигала ногой, то боль усиливалась, щиколотка распухала на глазах, дотронуться до ноги было невозможно. Остается надеяться, что Кирилл найдет дорогу. А иначе… Все равно ее кто-нибудь заберет. Когда-нибудь в лагере хватятся, Олег вызовет МЧС, будут летать на вертолетах – если есть свободный вертолет, здесь пока все еще не налажено, очень запущено, даже электричество не везде проведено, и связь сотовая плохая.
Что бы сейчас сказала мама, что бы ей посоветовала? Почему ей приходит в голову эта мысль? Мама ее бросила. Ничего бы мама не сказала. Зачем она вообще о ней думает? Матери все равно, как она живет. Сломана ли у нее нога, начала ли она в пятнадцать лет встречаться с мальчиками, курит ли она, пьет, как многие в ее школе.
Когда-то Никина школа была одной из лучших в районе, все стремились туда попасть, и мама как раз радовалась, что ее приняли – они не совсем рядом со школой живут. В младших классах все прибавлялось и прибавлялось по букве, – первый «Г», первый «Д», уже и первый «И» – все рвались в эту школу… Но когда школьные учреждения стали укрупнять и из хорошей крепкой школы вдруг образовался огромнейший, расползшийся по всему району учебный центр, объединивший восемнадцать садиков и четыре школы, то атмосфера в их школе сильно изменилась, а точнее, школа стала другой. Перемешали классы, резко упала успеваемость, пришло много новых учеников и учителей, невозможно стало уследить за элементарной дисциплиной, мат стал нормой, так же как и сигареты, и легкие наркотики, и домашнее порно, которое снимают их ученики и выкладывают в школьную беседу «Подслушано: мой лицей»… Школу объявляют по гимназией, то лицеем, то учебным центром – по каким-то формальным признакам. А по ее коридорам тем временем гордо дефилируют «порнозвезды» и «порнопродюсеры» – самые знаменитые, самые скандальные, самые взрослые и успешные… «У тебя сколько просмотров? – Восемьсот! – Отстой! А у меня – одиннадцать тысяч!» Одиннадцать тысяч раз школьники посмотрели, как хрупкая Лиза из девятого класса беззастенчиво отдается невзрачному, прыщавому, с угрями по всему невыросшему телу Вованчику Ихминееву, непонятной национальности, но очень резвому, наглому и вполне умелому подростку.
Ее отец попытался сказать что-то на собрании, но его тут же осадили:
– Своим ребенком занимайтесь! Про других пусть их родители думают!
– Правда, Антон Сергеевич, – поддержала Элеонора Григорьевна, классная руководительница, оправляя на полной груди ярко-малиновую обтягивающую кофточку, – у Ники тоже проблемы есть.
– Какие? – устало спросил Антон, жалея, что ввязался в неприятный разговор.
– Во-первых, она часто опаздывает, дисциплина у нее на нуле. Приходит к третьему, а то и к пятому уроку.
– У нее тренировки утром.
– В девять утра? – усмехнулась классная.
– В семь тридцать, – терпеливо объяснил Антон. – Олимпийский резерв.
В классе кто-то из родителей хмыкнул.
– Ну вот я и говорю! – кивнула Элеонора Григорьевна. – Пропускает столько из-за тренировок! Олимпийский резерв… Мы уважаем спортсменов, конечно, наша директор Луиза Ивановна всегда так говорит…
– Но они такие же, как все! – улыбнулась маленькая женщина в очках с фиолетовым отблеском на стеклах. – Спрос с них должен быть такой же. Чем они лучше?
– Ничем! – поддержала ее еще чья-то мама. – У нас все равны! Демократия!
– Равенство вообще-то закончилось вместе с социализмом… – пожал плечами Антон.
– Вот! А я думаю – откуда это у Ласточкиной? – ухмыльнулась классная.
– Яблоко от яблони… – блеснула очками маленькая родительница.
– Дисциплина… да… Ну, а во‑вторых… – Классная облизала губы и чуть помедлила, пристально глядя на Антона. – У вас же не все в порядке в семье, так? Почему ваша жена не приходит на собрания вот уже два года?
– Вы что, с ума сошли? Я вам про школьную порнографию говорю, которую они снимают и смотрят на переменах, а вы мне про опоздания и…
– Собой займись! У себя в огороде ковыряйся! – громко посоветовала ему крупная женщина с очень небольшой головой, крашенной в разноцветные перья – желтые, оранжевые, черные, белые, председатель родительского комитета. – Орет, пришел… Как с учителем разговаривает… Планку задрала твоя Ника, вот под нее все учителя задания дают. Вы определитесь: или у вас спорт, или вы учитесь. А то везде хотите успеть… А так не бывает! Об этом лучше поговорим, это всем интересно, а какое-то там порно-шморно… Я вообще про это знать не хочу! Дети балуются кто как может, что мне до этого дерьма, если это правда, конечно… Они ж дети еще!
– Нинель Вениаминовна, Нинель Вениаминовна… – заторопилась классная. – Давайте не будем ссориться… В каждой семье проблем хватает, дети все хорошие, класс очень недружный стал, но дети по отдельности все хорошие!
– Ага, особенно те, кто напились на дискотеке под Новый год и в блевотине своей на первом этаже валялись, – сказал Антон, убирая в портфель планшет, куда он собирался записывать важную информацию.
– Как же так можно о детях говорить! – покачала головой чья-то мама с налысо выбритыми висками и большими командирскими часами на запястье, Антон потом пытался описать Нике ее, она догадалась, что это скорей всего Пашина мать.
– Откуда знаешь-то? – Нинель Вениаминовна называла Антона на «ты», возможно, потому, что их дети учились вместе с первого класса.
– Да я сам видел, – пожал плечами Антон. – Приходил за Никой, встречал после дискотеки.
– А меньше пасти надо детей! Больше самостоятельности им давать! – сказала все та же мамаша с бритыми висками. – Мы, что, сами в юности по кустам не бегали, не прятались от родителей? – Она засмеялась, оборачиваясь, чтобы посмотреть, поддерживают ли ее другие. Кто-то из родителей кивнул, кто-то опустил голову – какой смысл связываться? – Свобода! Свобода им нужна! Пусть себя ищут!
– Видел, так забудь, – посоветовала ему Нинель Вениаминовна. – Что грязь тащить из дома? Школа – дом родной! Ротик на замочек и…
– Выбросить! – подхватила мама, ратующая за свободу для подростков.
– Не-ет! – засмеялась Нинель Вениаминовна. – Ничего подобного! – Она выразительно показала, как надо Антону запереть рот и куда именно спрятать.
Классная хохотала до слез вместе со многими родителями, Нинель Вениаминовна, поощренная их реакцией, сделала дубль «два» – заперла свой собственный рот на замочек, приподнялась, оттопырила огромный зад, туго обтянутый плотными светло-серыми штанами и, хлопнув себя большой рукой, еще раз показала потайное место, куда можно спрятать ключик, вдруг еще пригодится? Рот отпереть, чтобы гавкнуть…
Антон тогда пришел с собрания разъяренный, сказал Нике, чтобы она искала себе другую школу, а он пойдет договариваться о переводе.
Ника посмотрела в «Подслушано» двух других образовательных центров ее района – там то же самое, тот же мат, те же шутки, неприличные фотографии. И сказала отцу, что смысла переходить нет.
– Здесь, по крайней мере, папа, мне понятное зло. Я знаю, с кем лучше не садиться за одну парту, с кем в туалет вместе не заходить, с кем не надо ездить на экскурсии…
Антон схватился за голову.
– И ты так живешь? Давно? Ты мне ничего не говорила.
– А смысл, пап?
– И что, ты хочешь сказать – везде так? И нет других школ?
– У нас в районе, наверно, нет. Перемешали же всех. Раньше понятно было, куда не надо идти, если не хочешь напороться, а сейчас все вместе. Может быть, где-то есть в Центральном округе школы… Не знаю. А там, кстати, мажоры озверевшие, наверно. На желтых «Бентли».
– Так, и что будем делать? – беспомощно развел руками Антон. – Мне вот посоветовала твоя классная руководительница тебя на домашнее обучение перевести, если нам что-то активно не нравится в школе…
– Лялька-то? Сама она пусть на домашнее обучение перейдет, – засмеялась невесело Ника. – Учит дома наших мальчиков безопасному сексу.
– Ника! Ника, ты что говоришь…
– Пап… – Ника подошла к отцу и обняла его. – Ты в другое время рос, понимаешь? Мир изменился. Ты, наверно, не успел этого понять. Я – нормальная, приличная, ты все правильно делаешь, молодец, – Ника поправила отцу очки, – прилежно воспитываешь меня. Не беспокойся обо мне, ладно? В другую школу я не пойду, здесь я приспособилась. Из учителей у меня только две сволочи… Нет, три, наверно. Ну, третья так… Если напрямую не столкнуться, ничего, жить можно. Остальные – совершенно нормальные люди, даже есть отличные, я их люблю. Разве это не повод оставаться в этой школе?
– Дочка… – Антон, ошарашенный, крутил головой. – Когда ты такой стала? Как это случилось? Ты такая взрослая… Почему – сволочи?
– Сформулируй точно вопрос, – сказала Ника, отсаживаясь от отца, села напротив и подперлась кулаками. – Слушаю тебя, буду отвечать по одному.
– Я… Мы… У меня друзья со школы… до сих пор…
– И у меня в классе есть подружка, Таня, ты знаешь, мы с ней тоже, наверно, всю жизнь будем дружить. И еще пара приятельниц, у которых я могу узнать уроки. Дальше.
– Да нет, Ника… Ну как так?.. Что случилось со школой?.. Эти все родители… Так же не было…
– Классная такая. Рыба тухнет с головы. Как она себя ведет, как позволяет мальчикам себя вести, так всё в классе и есть теперь у нас.
– Ну а кто все эти люди, которые смеялись, когда эта бабища встала, задницей мне прямо в лицо, ужас…
– Пнул бы ее, – отмахнулась Ника. – Ей, наверно, не привыкать.
– Ужас, ужас… Нет, ну что это?..
– Пап. – Ника положила руку на ладонь отца. – Успокойся, пожалуйста. Можешь гранату в них бросить. Вам выдают гранаты на работе?
– Ника! Не смешно.
– Тогда скажи спасибо, что пока мы с оружием в школу не ходим и хотя бы курить запретили на территории школы. А раньше слева училки стояли дымили, справа их юные любовники…
Антон, не веря своим ушам, все качал головой.
– Ну как же так, Ника, почему, когда?.. Я ничего этого не знал. Ты не рассказываешь ничего…
– Я другое тебе рассказываю, пап. Позитивное. Разве нет? Про своих друзей… Комиксы всякие… Кто что смешное сказал…
– Комиксы… Какие комиксы, когда у вас такой ужас в школе…
– Это не в школе, пап. Жизнь другая, понимаешь? Не такая, как ты мне рассказывал и… – Ника хотела сказать «и мама», но осеклась. – Ну, в общем, как мне обычно говорили. Все поменялось. Вы же не хотели больше строить коммунизм или что вы и ваши родители там строили? Хотели борьбы за выживание, неравенства, чтобы была возможность стать миллиардером, хотя бы теоретически, чтобы можно было все что угодно говорить. Вот, например, задницу показывать на собрании. Снимать порноролики, просматривать их на переменах. Первый раз, когда сняли, у нас уроков не было. Все сидели, смотрели эти ролики. Потом уже спокойней стали относиться.
– И ты смотрела? – как можно нейтральнее спросил Антон.
– Я видела у Таньки в телефоне, что там и к чему, кто с кем. Нет, я не стала смотреть.
– Почему? – тихо спросил Антон.
– Почему? – изумилась Ника. – Ты меня не хвалишь, а спрашиваешь – «Почему?»
Антон кивнул.
– Хочу тебя понять, Ника.
– Испугалась, – пожала плечами девочка. – Да, испугалась! Что ты так недоверчиво смотришь? Трудно объяснить тебе.
– Ладно. – Антон обнял дочь. – Прости меня, я как-то… пропустил это все.
– Пап, все нормально, не преувеличивай.
Ника передвинулась в тень, которая сместилась чуть вправо. Что вдруг она об этом вспомнила? Просто подумала, как иногда не хватает мамы. Лучше правду себе сказать, тогда сразу успокаиваешься.
Антон раньше никогда не ходил в школу, даже на первое сентября. Вечно занятая Анна все-таки находила время, чтобы сходить на собрание или забежать в школу, принести справку, договориться о том, что Ника опять едет на сборы. Поскольку Ника отлично училась – не только для спортсменки, а на уровне школы, у нее проблем не было.