Русская прялка

Вологодские прялки

Вологодские прялки-копылы легко выделяются среди прочих своими внушительными размерами: они не только выше всех остальных типов русских прялок, но и имеют значительно более крупную, массивную, слегка расширенную книзу лопасть. В альбоме А.А.Бобринского вологодские прялки отнесены ко второму типу. Вырезались они всегда из монолитного куска дерева, чаше всего из ели или сосны.

Верхняя часть лопасти вологодской прялки обычно украшена рядом городков круглой, ромбической или стреловидной формы, хотя иногда городки заменяются растительными мотивами или тремя пологими выступами.

Наиболее широко вологодские «лопатообразные» прялки бытовали в Верховажском, Тарногском, Нюксенском и – частично – Тотемском районах области.

Отличительной особенностью Нюксенских «копыл» являлись звенящие «ожерелья» – ряды круглых сквозных отверстий, в которые вставлялись стеклянные или деревянные бусинки или цветные камешки, издававшие при каждом движении прялки характерный звук. Чаше всего трехгранновыемчатая резьба на нюксенских прялках сочеталась с яркой раскраской масляными красками.

Массивные Тарногские прялки с маленькой фигурной ножкой обычно украшались двумя круглыми серьгами или полукруглыми срезами. Украшенную трехгранновыемчатои резьбой огромную лопасть венчали городки ромбовидной формы или три пологих выступа.

Верховажские прялки отличались двойным полуовальным завершением лопасти и тремя обрамляющими его круглыми городками. Нижняя часть лопасти украшалась двумя полукруглыми срезами. Многие верховажские прялки покрывались оригинальной цветочной росписью.

На территории Тотемского района бытовали также прялки вологодского типа: к ним следует отнести упомянутые выше прялки Великодворья с вытянутой лопастью, а также прялки Сондуги, Середского, Заозерья, Нижней Печеный, Медведевского и Матвеевского сельсоветов. Характерной чертой прялок Великодворья с вытянутой лопастью являются шесть сквозных отверстий с переплетами: три – в верхней части лопасти под треугольными городками, и три – в нижней, над двумя полукруглыми срезами. Местное название такой прялки – «о шести окошечках».

Такие же прорезные окошечки с переплетами присутствуют и в декоре прялок из Заозерья. Однако здесь их всего два и располагаются они почти в центре лопасти, под сквозными ароч-ками и ажурной прорезной решеткой крестообразной формы. Нижняя часть лопасти украшена двумя круглыми, обращенными к ножке сережками.

Прялки Середского по форме и декору близки к тарногским, но отличаются от них меньшим размером лопасти. Сондугские прялки выделяются массивными закругленными сережками, напоминающими по форме стилизованные головы коньков. Матвеевские прялки по форме почти повторяли заозерские и середские, но значительно чаше последних покрывались цветочной росписью, в мотивах и цветочной гамме которой угадывалось влияние молвитинских мастеров Костромской губернии.

Прялки Нижней Печеный очень массивны. Огромная лопасть венчается тремя (реже – четырьмя) круглыми городками, расположенными на вершинах пологих выступов. Нижнюю часть лопасти украшают сережки такой же формы.

Северодвинские прялки

Северодвинская расписная прялка-копыл по своей конструкции очень близка к вологодскому типу, хотя и несколько уступает ему в размерах. Главной отличительной особенностью прялок этого типа является графическая белофонная роспись или «роспись с контуром», при которой мастер не производил самостоятельных мазков, а только заполнял предварительно оконтуренные части плоскости.

Исследователи разделили северодвинскую роспись на три самостоятельных типа: пермогорскую, ракульскую и борецкую. На основе последней, на рубеже XIX – XX веков развились еще две разновидности местной росписи – пучужская и нижнетоемская.

Самой значительной среди них является Пермогорская роспись, которая включает в себя изделия мастеров из деревень гнезда Мокрая Едома. Основу ее составляет мелкий растительный орнамент, среди которого размешены различные сцены крестьянского быта. Фасадная сторона лопасти пермогорской прялки разделялась либо на два, либо на три «става». В двухставной схеме вверху обычно размешалась райская птица Сирин, обрамленная зубчатой розеткой, внизу – сиены чаепития либо катания. Обратная сторона лопасти оформлялась всегда одинаково: внизу – растительный узор, вверху – пустая орнаментальная рамка, которая закрывалась куделью.

На трехставной лопасти вверху чаше всего изображались лев и единорог, в центре – супрядки, внизу – катание на конях. На обратной стороне – застолье. В колористической гамме пермогорской росписи преобладают красный и желтый цвета на белом (иногда желтоватом) фоне. Искусствоведы полагают, что основные элементы узора и цветовая гамма росписи Пермогорья имеют много общего с орнаментикой древнерусских рукописей поморской (18 век) и особенно Белевской (19 век) школ.

«Народные мастера Северной Двины использовали замечательные традиции древнерусской книги, – пишет О.В.Круглова, – где иллюстрации являлись как бы вторым текстом для неграмотных, и принципы стенной храмовой росписи, где последовательный рассказ в образах изобразительного искусства давал возможность „прочитать“ этот сюжет каждому».

Среди мастеров Пермогорья наибольшую известность получили Яков Иванович и Егор Максимович Ярыгины, Александр Лукьянович Мишарин и братья Хрипуновы – Дмитрий, Петр и Василий.

Как уже указывалось, в пермогорской росписи господствовал образ Сирина. Изображения райской птицы можно было встретить не только на лопастях прялок, но и на многих других предметах крестьянского быта. Примечательно, что особенной популярностью сказочный образ птицы Сирин пользовался именно на Русском Севере: в знаменитой городецкой резьбе и живописи он практически не встречается. Это говорит о том, что якобы пришедший из Греции или с Востока образ таинственной и роковой птицедевы не просто пришелся по вкусу жителям Севера, а оказался для них знакомым и – вполне вероятно – даже родным. Скорее всего, здесь следует говорить об обшеиндоевропейских истоках этого древнейшего образа.

В русской традиции волшебные птицы Сирин, Алконост и Гамаюн совмещались в образе священной покровительницы Руси – Матери Сва. В. Н. Демин совершенно справедливо сопоставляет слово «сирин» с языческим названием рая – «ирий»: Сирин, как известно, птица райская. Отголоски почитания Сирина слышатся также в названиях страны Сирии и звезды Сириуса, в именах нимфы Сиринги и египетского бога Осириса.

Большинство исследователей русского народного искусства склоняются к версии о греческом происхождении Сирина (от легендарных сирен из «Одиссеи»), некоторые видят истоки образа райской птицы в далекой Индии, но, ни один из маститых ученых даже не попытался объяснить необычайную популярность этого персонажа у севернорусского крестьянства и уж тем более отыскать истоки образа таинственной птицедевы в русской мифологической традиции. И совершенно напрасно…

Заглянув в словарь В. И. Даля, мы без труда убедимся, что «сирин» – слово исконно русское, означающее сову, филина, пугача или особый вид «долгохвостой совы, похожей на ястреба», ведущей дневной и ночной образ жизни (SURNIA). Сова же, как известно, почти во всех традициях является символом мудрости. Но, кроме того, крик совы многие народы воспринимали как «песню смерти» (вероятно, представление это было связано с ночным образом ее жизни). Сладкоголосое пение греческих сирен оборачивалось гибелью для их слушателей и, стало быть, также являлось своего рода «песнью смерти». Несомненно, одно: у греческих сирен был свой прообраз, и мы не должны игнорировать версию о его северном, гиперборейском, «совином» происхождении.

Изображения львов и единорогов также часто встречаются в произведениях народного искусства. На Русском Севере мы находим их в росписи сундуков, поставцов, прялок, дуг и лубяных ларцов, в Поволжье – в декоре крестьянских изб и т. д. В геральдике лев и единорог символизируют соперничающие солярно-лунные и женско-мужские силы. Два льва по бокам Мирового Древа выступают в качестве надежных его стражей: считалось, что лев спит с открытыми глазами, отсюда почитание его как символа неусыпной бдительности. «Лев спит, а одним глазом видит», – гласит русское поверье, зафиксированное В. И. Далем. Львы-стражи встречаются и в русских народных сказках: «недалеко есть царство – ты в ворота не езди, у ворот львы стерегут» (А. Афанасьев).

В апокрифической легенде о Ноевом ковчеге, записанной П. С. Ефименко в Архангельской губернии, лев выступает в качестве спасителя ковчега: взяв со всех зверей по клочку шерсти, он проглотил ее и вырыгнул кота, который набросился на гнусов и истребил их. Коготь льва использовался в скотоводческой магии для обеспечения сохранности стада. Упоминается он и в пастушечьем заговоре: «Обхожу я, раб Божий, с когтем лева-зверя мое милое стадо, крестьянский живот. Как мои коровушки до сей поры боялись медведя, так теперь да боится медведь моих коровушек, а к этому моему слову небо и земля – ключ и замок, аминь».

Характерно, что образ льва закрепился не только в крестьянском искусстве, но и в произведениях искусства культового характера (храмовая архитектура Киевской лавры, Суздаля и Владимира, декор иконостасов 13 века, орнамент псковских колоколов, миниатюры рукописных книг 11—12 веков, медная пластика и т. д.), а также в светской архитектуре (ворота московского дворца И. Грозного, корабельная резьба, декор городских домов, набережные Санкт-Петербурга).

Исследователи вновь сходятся во мнении, что русская культура заимствовала символ льва из греческой традиции не ранее 11 века. Однако неоднократно зафиксированная и доказанная устойчивость русской традиции свидетельствует не в пользу этого расхожего мнения.

Многие вещи на земле до сих пор остаются необъяснимыми: почему, например, за полярным кругом обнаружены следы произрастания кипарисов, тополя, магнолии и калины, в Сибири – тропических растений, а в Гренландии – винограда? Как объяснить ежегодные миграции перелетных птиц с Юга на Север? Великий уроженец Русского севера М. В. Ломоносов утверждает: «в северных краях в древние веки великие жары бывали, где слонам родиться и размножаться и другим животным, также и растениям, около экватора обыкновенным, держаться можно было, а потому и остатки их, здесь находящиеся, не могут показаться течению натуры противны».

Предания различных народов доносят до нас отголоски глобальной космической катастрофы, некогда постигшей Землю. Это мог быть космический взрыв в пределах Солнечной системы, в результате которого огромный осколок-астероид врезался в Землю. Смутные воспоминания о чудовищном катаклизме сохранились в «Авесте», «Бундахишне» и «Калевале», в греческих мифах и преданиях Сибири и Китая, в священных буддийских текстах и многих других источниках. Все они сообщают о резком изменении климата и повороте земной оси, в результате которого солнце изменило свой ход, а планета «перевернулась». Если раньше солнце приходило с Севера и уходило на Юг, то после удара начало приходить с Востока и уходить на Запад.

Только этим можно объяснить многочисленные загадки палеоботаники и палеонтологии, продолжающие тревожить умы современных исследователей. И если на севере когда-то обитали слоны (вспомним русские слова «заслон», «прислониться», «слоняться»), то почему того же самого нельзя сказать и о львах?

Вторым по значению видом северодвинской росписи являлись росписи Борецкие, Нижнетоемские и Пучужские, названные так по районам их изготовления: деревня Первая Жерлыгинская в устье Нижней Тоймы, село Пучуга и деревня Скобели, Нагорье, Городок, Фалюки (пристань Борок). Как уже отмечалось, пучужские и нижнетоемские росписи развились на рубеже 19—20 веков на основе борецкой.

Если в пермогорской росписи растительный узор размещался на лопасти произвольно, несимметрично, то в борецких прялках он компановался по строго обозначенной схеме. В трехставной лопасти вверху обычно изображались окна («став с оконцами»), в центре – полукруглая арка и внизу – сцена катания («став с конем»). На обратной стороне внизу помещались различные жанровые сцены, вверху – пустая, пышно орнаментированная рамка из гибких стеблей.

Растительный узор на борецких прялках так же, как и в Пермогорье, доминировал, но здесь он вырисовывался более мелко, утонченно и почти всегда делался красным цветом. Кроме того, в декоре прялок этого типа широко применялось золото. Оформление борецких и пучужских прялок практически идентично, отличить их друг от друга можно только по узору на ножке: на борецких стебель прямой, на пучужских – извивающийся. В свою очередь, отличительной особенностью нижнетоемской прялки являлась ярко ракрашенная токарная ножка, а на обратной стороне лопасти – зеркальце для пряхи.

Наиболее известными мастерами борецкой росписи являлись братья Амосовы – Степан, Никифор, Михаил, Василий, Кузьма и их сестра Палагея Матвеевна Амосова. В селе Пучуга славились работы отца и сына Кузнецовых, а в устье Нижней Тоймы – братьев Андрея и Василия Третьяковых и жены последнего Пелагеи.

И, наконец, третьим центром северодвинской росписи являлась деревня Ульяновская Черевковского района, расположенная на реке Ракулке (отсюда название росписи – «ракульская»). Ракульские прялки по своей высоте значительно превосходили борец-кие и пермогорские. По внешнему виду их невозможно спутать ни с какими другими: невысокая ножка, расширяясь почти от самого основания овальными уступами, переходит в длинную и узкую лопасть с четырьмя городками. В нижней части лопасти всегда изображалась птица, вписанная в орнаментированный квадрат, в верхней – ветка S-образной формы с крупными листьями и пучками черных усиков.

Ракульские прялки, в отличие от борецких и пермогорских, имели характерный желто-охристый цвет. К началу XX века колорит ракульских прялок потерял былую гармонию: фон из-за использования анилина стал ядовито-желтым, в росписи крупной ветки по той же причине появились слишком контрастные цвета – фиолетовый, ярко-голубой и ярко-зеленый. Самыми известными мастерами ракульской росписи являлись Дмитрий Федорович Витязев и его сын Яков Дмитриевич.

Мезенские прялки

Корневые мезенские прялки по своей конструкции также схожи с прялками вологодского типа. Главным же их отличием является каллиграфическая роспись с черным контуром по золотисто-желтому фону («скоропись»), тематика которой удивительно близка к наскальным рисункам (петроглифам) Русского Севера.

Лопасть мезенской прялки разбита на горизонтальные фризы, в центре композиции – две полосы с ритмично бегущими оленями и конями. Обратную сторону лопасти занимают пароходы, сцены охоты, рыбной ловли, верховой езды и т. д. «Все в этих прялках преисполнено значительности: олени и кони изображены, словно в торжественном ритуальном беге», – пишут составитель альбома «Русские прялки» Н. В. Тарановская и Н. В. Мальцев.

Центром промысла являлось село Палашелье на реке Мезени, практически все мужское население, которого занималось изготовлением прялок. Наибольшую известность получили мастера Новиковы, Федотовы, Кузьмины и Аксеновы. Популярность мезенских прялок была огромной: их вывозили на Северную Двину, Пинегу, Печору и даже Онегу. Кроме того, в целом ряде мест образовались центры подражательной росписи: село Покшеньга на реке Пинеге, деревня Кеба на реке Вашке, деревня Сельцо на нижней Двине и т. д.

Основными элементами мезенской росписи являлись олени и кони. Мифологические функции коня были рассмотрены мною выше в главе о русской деревянной посуде. Образ оленя часто встречается в северной вышивке, в сюжетах русских народных сказок, в песнях, преданиях и поверьях. В упоминавшихся выше северорусских братчинах существовал обычай приносить в жертву быка. Но в местных преданиях четко зафиксирован образ жертвенного оленя.

«На границе Вельского и Тотемского округов, близ верховья реки Ваги, в приходе Кочеварской волости существует предание, что будто в этот праздник каждый год выбегал олень из лесу; народ, принимая оленя за дар Божий, закалывал его и, разняв на части, приготовлял себе обед. Это продолжалось […] несколько лет, но когда появление оленя прекратилось, то поселяне стали вместо оленя готовить себе обед, убивая для этой цели быка».

По другому преданию, в праздничный день к часовне прибегали два оленя, одного из которых приносили в жертву, а другого отпускали на волю. Подобные предания во множестве зафиксированы в Вологодской, Новгородской, Архангельской и Олонецкой (ср. название) губерниях. Как бы то ни было, все они связывались с языческим обрядом жертвоприношения, первоначальным объектом которого был олень.

В геральдике олень символизирует Солнце, творение, огонь, обновление и часто ассоциируется с Древом Жизни. В русском фольклоре олень также служит поэтическим символом солнца: «Из дальних зимних стран солнце устремляло свой возвратный бег в виде златорогого оленя, несущего свет миру». В русских народных сказках у оленя, как правило, серебряные копыта и золотые рога.

В. Н. Демин объясняет происхождение слова «олень» (по-древнерусски – «елень») от слова «ель». В этой интерпретации олень предстает перед нами как зверь, живущий среди елей. Исследователь утверждает, что в то же самое лексическое гнездо входит и слово «елин», которое в древнерусском языке означало «эллин». Остается лишь вспомнить имя первого дельфийского жреца – Олена – и всерьез задуматься о происхождении греческого народа.

Так уж случилось, что на протяжении полутора столетий (интерес к русскому народному искусству впервые проявился в середине 19 века) исследователи занимались, в основном, классификацией деревянных ручных прялок, ареалами их распространения и в лучшем случае – анализом их стилических особенностей, практически не уделяя при этом внимания вопросам хронологии и даже не пытаясь хотя бы в обших чертах восстановить их «родословную». Образно выражаясь, ученые кропотливо работали над плодами, совершенно игнорируя при этом дерево и его корни.

В. С. Воронов, совершенно справедливо отметил: «Вологодский тип русской деревянной ручной прялки следует считать древнейшим по времени возникновения, далеко уходящим за пределы хронологических цифровых данных, представляемых прялками». Действительно, форма вологодских корневых прялок, вырезавшихся из целого куска дерева, по своей древности намного превосходит все остальные типы русских прялок. Любопытно, что в Новгороде, откуда, по мнению большинства искусствоведов, пришла на север «культура», археологи не обнаружили ни одной прялки корневого типа!

В нижней части лопасти вологодских прялок обычно помешалось схематическое изображение земли в виде пересеченных квадратов, ромбов и треугольников, над ним – солярный знак либо символ «белого света» (Вселенной) с обращенными внутрь лучами. Серьги на нижней части лопасти изображали соответственно восходящее и заходящее солнце, а венчающие лопасть «городки» – его дневной путь.

Все остальные типы прялок – разборные (из 2—3 частей), расписные, с точеными и прорезными ножками, украшенные сквозной, контурной, рельефной и скобчатой резьбой, безусловно, позднейшего происхождения и по степени архаичности намного уступают прялкам вологодского типа.

Искусствовед О. В. Круглова высказывает предположение, что к наиболее древнему типу северных прялок относятся родственные грязовецкие, буйские и ярославские теремковые: «именно эта форма прялок с ножкой, которая идет широкой доской от корневого донца, являлась наиболее древней и, по всей вероятности, именно эта самая простая, устойчивая и самая естественная форма корня и идущей от него широкой, сначала, вероятно, мало обработанной массивной доски из ствола дерева явилась исходной и для корневых прялок широко известного нам вологодского типа.

Ни в коем случае не пытаясь обидеть Ольгу Владимировну, я утверждаю, что в данном случае желаемое просто выдается за действительное. Чтобы убедиться в этом, достаточно поставить рядом ярославскую теремковую, буйскую, грязовецкую и вологодскую прялки: наибольшая архаичность последней не вызовет сомнений даже у человека, никогда не занимавшегося изучением русского народного искусства. Примитивная форма вологодской прялки, напоминающей «простую рабочую лопату», ее суровый и грубый облик, ее громоздкость и тяжеловесность настолько красноречиво говорят о ее древнейшем происхождении, что сравнивать с нею вычурную, легкую, хрупкую и изящную прялку ярославского, костромского и грязовецкого типов мне представляется просто-напросто несерьезным: разница в «возрасте» между ними составляет как минимум 1,5 тысячи лет!

Примечательно, что самую древнюю корневую прялку на территории России археологи обнаружили именно в Вологодской области на реке Модлона, соединяющей озеро Воже и Вешозеро, в торфяном слое начала 2 тысячелетия до нашей эры, вместе с семенами культурного льна. Аргумент О. В. Кругловой относительно «широкой доски» разбивается при одном взгляде на модлонскую прялку, равно как и на древние (хотя и позднейшие по сравнению с нею) корневые прялки Рязанской области: никакой «широкой доски» в этих прялках нет и в помине.

Стремление О. В. Кругловой провозгласить древнейшими прялками ярославские теремковые и родственные с ними буйские и грязовецкие, на мой взгляд, вполне объяснимо: сама Ольга Владимировна родом из деревни Новоселово Пречистенского района Ярославской области – района, где широко бытовали ярославские теремковые прялки. Своя же рубашка, разумеется, ближе к телу.

Из всех типов прялок, бытовавших на территории Вологодской губернии, самыми древними, без сомнения, являются «вологодские», т. е. те, которые были распространены в Нюксенском, Великоустюгском, Тарногском, Никольском и Верховажском районах. Далее следуют прялки, бытовавшие в Тотемском, Сокольском и Междуреченском районах: их я называю «тотемскими». По своему «возрасту» они значительно старше грязовецких, хотя и уступают вологодским. В пользу этого говорит их укороченная квадратная лопасть, прорезные решетки, фигурное завершение боковых срезов и т. д.

Грязовецкие прялки по степени древности явно уступают и вологодским, и тотемским. Они более стройны, легки и изяшны, украшены мелкой сквозной резьбой, зачастую покрыты росписью, имеют вычурную форму ножки, а также маленький, «обрезанный» сверху и овально суживающийся книзу гребень. Фрагменты декора грязовецких прялок также свидетельствуют об их позднем происхождении: здесь мы встречаем архитектурные прорезные «столбики», стилизованные изображения самовара, двуглавого орла и т. д. Ничего подобного у вологодских и тотемских прялок нет.

Ссылки на «эволюцию типа» и позднейшее происхождение тех или иных узоров также, в целом, несостоятельны: в русском народном искусстве никогда не было резких скачков и «стилистических революций», форма и декор предметов деревенского быта как бы вызревали, выкристаллизовывались в течение многих столетий. Очень лаконично и образно выразил эту мысль В.С.Воронов: «Развитие крестьянского коллективного искусства нельзя уподобить быстролетяшему коню бурного и несдержанного индивидуального творчества. Это движение медленного плота на широкой реке; словно недвижим и мертв этот дремлющий плот на воде, но это неверно: он движется и преодолевает тысячеверстные пространства».

Самой древней росписью не только севера, но и всей России, без всяких сомнений, следует считать Мезенскую: в ее магическом «бегущем» орнаменте кроется тайна тысячелетий. Исследователи сравнивали мезенскую роспись с северной вышивкой (Работнова, Вишневская, Кожевникова), с геометрической резьбой по дереву (Василенко), азелинской культурой 3—5 веков (Арбат), с петроглифами Заонежья (Жегалова, Василенко) и даже с пещерными росписями Франции и северной Испании (Круглова).

Северодвинская роспись родилась значительно позже. Некоторые исследователи отыскивают ее корни в северных иконах, кое-кто заводит старую песню о «новгородском» или «московском» влиянии, но, ни один из маститых ученых до сих пор не взял на себя труд напрямую сопоставить мотивы северодвинской росписи с художественными традициями старообрядчества, хотя связь между ними несомненна и требует самого глубокого изучения.

Скрупулезно изучив мельчайшие детали борецкой, пучужской и нижнетоемской росписей, исследователи обошли вниманием традиционную для декора этих прялок полукруглую арку, которая чаше всего помещалась в центре лопасти, в так называемом «среднем ставе». Разумеется, мотив арки не мог быть просто случайным и явно нес на себе определенную смысловую нагрузку.

Какую же? В геральдике арка символизирует небесный свод, преображение, героическую победу. Изображение арки на борецких, пучужских и тоемских прялках в точности повторяет форму знаменитых вшижских бронзовых арок XII века, символизировавших вселенную и ставившихся на церковный алтарь. И хотя путь солнца по небосводу на вщижских арках изображался в конкретных символах (птицы, круги, ящеры и т. д.), а в прялочных арках лишь с помощью густых линий, тождественность их все-таки очевидна.

Серьезные попытки расшифровать символику северных прялок до сих пор предпринимались лишь Б. А. Рыбаковым, В. М. Василенко и Г. Л. Малицким. Остальные исследователи предпочитали изучать народное искусство «в разрезе», применяя исключительно лабораторные стерильные методы и пытаясь с помощью скальпеля заглянуть в народную душу. Рассматривать же под микроскопом кусочки живой плоти и пытаться восстановить по ним образ парящей в небесах птицы – занятие абсолютно бесплодное. Неудивительно, что подобные методы никогда себя не оправдывали и приносили науке больше вреда, чем пользы.

Некоторые же ученые и вовсе отрицали самобытность севернорусского народного искусства, старательно пытаясь отыскать его «корни» в культурах других народов или в традициях других регионов. Разумеется, аналоги всегда находились, и наши горе-ученые тут же объявляли себя открывателями новых «влияний», совершенно не задумываясь о том, что все индоевропейские народы когда-то имели одну общую культуру и по мере обособления все дальше и дальше отрывались от древних корней, сохраняя в своей родовой памяти остатки былых общеиндоевропейских верований и представлений.

Древнейшие знания закреплялись в слове, обряде и символе, значение которых со временем забывалось и с каждым поколением становилось все более загадочным и таинственным. Архаичные узоры на севернорусских прялках, без сомнения, наполнены бесценнейшей информацией, расшифровать которую нам удастся лишь в том случае, если мы сумеем приблизиться к древнему космологическому мышлению.

Наряду с прялкой практически в каждой крестьянской избе имелась швейка, о назначении которой красноречиво говорит само ее название: женшина-швея садилась на донце и прикалывала ткань к невысокому узорному столбику, что позволяло ей удобно натянуть полотнище во время шитья. Примечательно, что в единственном серьезном научном труде о предметах деревенского быта – «Хозяйство и быт русских крестьян» – о швейках не сказано ни единого слова. Не упоминается она и в недавно вышедшей в свет иллюстрированной энциклопедии «Русская изба». До сих пор ни один из российских музеев не взял на себя труд подготовить отдельную экспозицию «Русские швейки». Более того – за всю историю российской науки не вышло ни одной статьи, посвященной этому поистине уникальному предмету крестьянского быта.

По своей конструкции севернорусская швейка напоминает маленькую прялку и отличается от нее только стояком, который нередко имеет форму лебединой шеи, резной башенки в несколько ярусов, верстового столба, конских голов и даже фаллоса. В моем собрании насчитывается более 450 швеек, бытовавших в пределах Вологодской губернии. Отдельные из них напоминают настоящие скульптурные произведения. Убежден, что по степени изящества форм и тонкости отделки они вполне заслуживают того, чтобы стать предметом самого серьезного и всестороннего изучения.