Когда стреляет мишень

Она в двух словах передала ему суть происшедшего, а потом прямо заявила:

– Эти люди утверждают, что они действовали по твоему поручению и проверяли таким образом, соответствует ли Свиридов твоим требованиям. Это так?

Коваленко молчал.

– Это так? – повысив голос, переспросила Аня.

– Знаешь, дорогая, я не думаю, что это телефонный разговор, – сдержанно ответил Сергей Всеволодович. – Что касается капитана Теплакова и лейтенанта Степанова, то я признаю, что они на самом деле действовали по моему поручению. Я рад, что твой новый телохранитель оказался на высоте. Мои же действия были продиктованы заботой о тебе... Я хотел быть уверен, что отдаю тебя под охрану по-настоящему надежного человека. Ты не должна на меня обижаться, Аня. С тобой все в порядке?

– А у тебя есть сомнения? – ядовито спросила она, смешно наморщив лоб.

– Все было продумано, дорогая. Возможно, это было в самом деле несколько жестоко с моей стороны подвергать тебя таким встряскам, но это лучше, чем если бы ты попала в реальную переделку с ненадежным телохранителем.

– Ясно, – холодно проговорила Аня, но ясно было только то, что она с трудом сдерживает обиду – и за себя, и за Свиридова, которого подвергли унизительному испытанию.

– Я рад, что ты все поняла, – откликнулся Сергей Всеволодович и соизволил дать отбой.

Тем временем Владимир обратил внимание на пришедшего в себя водителя «БМВ», который незамедлительно был отправлен в прострацию повторно.

Внешний вид незадачливого субъекта не оставлял сомнений в том, что ему, то бишь лейтенанту Степанову, или как там его звали на самом деле, потребуется медицинская помощь, в том числе в отделении пластической хирургии, потому как его нос стараниями Влада был просто-таки размазан по его физиономии, как коровьи экскременты под железным катком асфальтоукладчика.

– А если все было разыграно, – проговорил Свиридов, пристально глядя на уже поднявшегося с земли и теперь тщательно отряхивающегося с видимым спокойствием Теплакова, – тогда почему же ваш напарник кинулся на меня, как человек, страдающий диареей, – на унитаз? Это что, тоже элемент проверки?

– Нет, – ответил Теплаков, – просто он не знал, кто вы такие и с какой целью проводится эта операция. Естественно, что, увидя своего непосредственного начальника на земле, а перед ним неизвестного с пистолетом, он принял меры. К счастью, неудачно.

– Что же вы так несолидно работаете-то? – усмехнулся Владимир и отвернулся от капитана. – Ни тебе прикрытия, ни какого-нибудь захудалого вертолета наблюдения.

– Я же говорил, что эта акция носит частный, внеслужебный, так сказать, характер.

– Все это так, – сказал Свиридов, – но я-то об этом не знал. Так что не думаю, что мне пришлось бы отвечать за вашу смерть в случае, если бы я не разобрался с вами так быстро и пришлось бы прибегать к кардинальным мерам. Поэтому в следующий раз, капитан, берите ношу по себе.

Теплаков покачал головой и медленно направился к своей «БМВ». С сомнением посмотрел на ее помятый салон, на разбитое стекло заклинившей к тому же дверцы, потом взглянул через плечо на неподвижное тело Степанова.

– Погодите! – окликнул он уже севших в «Мерседес» Владимира и Аню. – Погодите... вы не могли бы подвезти нас до Москвы? А то я не уверен, что машина заведется...

Аня продолжала сидеть неподвижно, словно и не слышала этих слов капитана, а Свиридов, широко улыбнувшись, похлопал ладонью по рулю.

– Ну конечно... – сказал он и после долгой паузы, во время которой Теплакова уже машинально потянуло к «мерсу», добавил: – Но как-нибудь в другой раз.

Огромное авто легко сорвалось с места и через несколько секунд уже растаяло за поворотом, а остолбеневший от такой выходки Владимира капитан ФСБ постоял некоторое время на обочине дороги, а потом, устало вздохнув, направился к уже начавшему шевелиться Степанову...

Глава 4

– Вот таковы вкратце наши условия, многоуважаемый Афанасий Сергеевич, – произнес высокий представительный мужчина лет около сорока пяти, в легком сером пиджаке поверх белой футболки с треугольным вырезом на шее. – Сами понимаете, дело серьезное, и на него мы можем пойти только при участии профессионала экстра-класса. Такого, как вы, Афанасий Сергеевич.

Фокин, сидевший в глубоком темном кресле где-то в углу огромной гостиной, в которой и происходил разговор, потер ладонью небритый подбородок и медленно выговорил:

– А вы вообще понимаете, кому вы это предлагаете?

– О, конечно! – Мужчина в сером пиджаке, прихрамывая на левую ногу, прошелся по комнате, а потом сел за стол, на котором находился компьютер, и пробежался длинными тонкими пальцами пианиста по его клавиатуре. – Пожалуйста. Фокин, Афанасий Сергеевич, дата рождения – 15 августа 1965 года... м-м-м, а кстати, вам известно, что пятнадцатого августа родились Вальтер Скотт и Наполеон Бонапарт? В разные годы, разумеется.

– Нет, – угрюмо буркнул Фокин.

– Жаль. А впрочем, это не суть важно. Занимательная у вас биография, Афанасий Сергеевич. Так... это все не столь интересно, а вот это уже лучше. «С 1983 по 1988 год проходил обучение в высшей школе при ГРУ Генштаба вооруженных сил СССР, в том числе с апреля 1985-го – в спецгруппе „Капелла“, на базе которой позже был сформирован одноименный отдел. В июле 1988-го – практика в Афганистане». Хорошая практика, – одобрительно произнес человек в сером пиджаке. – Правда, война на тот момент уже фактически заканчивалась, но у таких войн нет жестко фиксированной даты окончания. Ведь так, Афанасий Сергеевич?

– Совершенно верно, – по-военному четко ответил Афанасий.

– Так... работа в отделе... участие в подавлении августовского путча 1991... подавлении мятежа 1993... расформирование отдела и направление в Чечню на предмет ведения там боевых действий. Превосходная биография, господин Фокин! В особенности мне нравится предпоследний ее пункт. В период с июня 1996-го по июль 1999-го служил священником в Воздвиженском соборе в... господи, что это вас занесло в такую глушь? Да еще священником... cedant arma togae, то бишь оружие да уступит тоге, как мудро говаривали в Древнем Риме. Все это хорошо, вот только не могу я представить вас, Афанасий Сергеевич, священником.

– Митрополит тоже не мог, – проворчал Фокин. – Поэтому лишил меня сана, несмотря на то что я его племянник. А что касается глуши, так эта глушь – моя родина. Я там родился. Русские люди вообще имеют вредную и чреватую неприятными последствиями предрасположенность рождаться не только в Москве.

Его собеседник мягко улыбнулся.

– Я вижу, богатая военная биография не вытравила из вас чувства юмора. Нельзя за вас не порадоваться, Афанасий Сергеевич.

– Угу, – лаконично отозвался экс-священник Воздвиженского собора.

– Последние же два месяца, как нам обоим известно, вы провели в столице, будучи начальником охраны у милейшего Сергея Всеволодовича Коваленко. Весьма уважаемый и богатый бизнесмен. И жена, как говорят, у него просто красавица. Впрочем, кому, как не таким людям, как Коваленко, жениться на красавицах?

Фокин шумно вздохнул и зашевелился в кресле, а потом сказал, глядя в упор на своего столь образованного, культурного и понимающего толк в людях и жизни собеседника:

– И сколько вы заплатите мне, если я соглашусь убрать названного вами человека?

Тот некоторое время сидел неподвижно и молча – очевидно, он не рассчитывал, что эти слова будут произнесены так скоро.

– Мы обсудим этот вопрос вместе, – наконец отозвался он. – А вы быстро попали в нужную струю, – добавил он после некоторой паузы.

– А что мне... – задумчиво произнес Фокин. – Убивать людей – это моя профессия. Все-таки я занимался этим всю жизнь и только последние три года ушел от этого... думал, что нашел свое призвание или, по крайней мере, то, к чему больше, чем к смерти, лежит душа... ан нет, вышло, что я ошибался. Зачем тогда перекраивать себя?

– Зачем? – машинально откликнулся мужчина в белом пиджаке и серой футболке с вырезом на шее.

– Все равно, как говорил Микки Рурк в «Сердце ангела»... Есть такой фильм... «Врата ада отверзнуты, и гореть мне там вечно».

И Афанасий рассмеялся раскатистым и звучным горьким смехом, при звуках которого его собеседник невольно вздрогнул и искоса посмотрел на этого странного человека.

* * *

Фокин хорошо помнил все шесть лет своего пребывания в спецотделе ГРУ «Капелла». Первоначально предполагалось, что это будет элитный отдел внешней разведки, в котором будут собраны исполнители экстра-класса, которым принадлежало последнее слово в решении внешнеполитических конфликтов.

Проще говоря, это было подразделение государственных киллеров, и все их отточенное искусство убивать предназначалось только для одного – для физического устранения врагов Советского Союза.

Во главе «Капеллы» стояли во всех отношениях выдающиеся люди – великолепный профессионал разведки полковник ГРУ Петр Платонов, идеолог и стратег отдела профессор Михаил Климовский.

Но изменившаяся политическая ситуация расставила новые акценты в бурной и невероятно засекреченной деятельности отдела. Советский Союз безвременно почил в бозе. Хотя, к слову, профессор Климовский давно предсказывал именно такой исход горбачевских реформ, которые Михаил Иосифович считал бесполезными и подрывающими мощь государства.

Человек в сером пиджаке был совершенно прав. Фокин, как, впрочем, и Свиридов, прошли обучение в закрытой высшей школе ГРУ Генштаба, и спецгруппа «Капелла», официально готовившая кадры для контрразведки, а в действительности поставлявшая государству, а конкретно – силовым структурам высококлассных и фактически неуязвимых киллеров, выковала из них бойцов по-настоящему высокого класса.

Настолько высокого, что они чувствовали себя как рыба в воде в обманчивом, шатком и зыбком, как трясина, кавардаке позднегорбачевской эпохи и кровавом беспределе с начальным перераспределением собственности. В этом адском вареве работники спецотдела ГРУ и существовали под крылом существенно ослабевшего, но еще мощного государственного аппарата, на заказах властных структур.

Заказы были четко сориентированными и чрезвычайно ответственными.

Это касалось устранения нежелательных для дальнейшего прозябания на этой земле фигур, преимущественно из криминалитета и бизнесменов первой волны, что в принципе почти что одно и то же. А равно и особ из других обременительных и неприятных категорий – несговорчивых политиков, назойливых и не в меру любопытных журналистов и репортеров.

«Капелла» была расформирована в конце 1993 года. Большая часть из ее четырнадцати сотрудников отправилась на войну в Чечню.

* * *

Торжественный прием, устроенный вице-президентом «Сибирь-Трансойла» Сергеем Коваленко в одном из дорогих ночных клубов Москвы, был, как всегда, великолепен. Обилие смокингов, вечерних туалетов, драгоценностей и дорогих иномарок у входа уже не поражало взгляд, но все равно, оставалось только удивляться, как в этой громадной полупарализованной стране еще могут уживаться нищета и это совершенно неправдоподобное, по-русски роскошное и щедрое и по-американски зрелищное и дорогостоящее великолепие.

Неизвестно, кого больше было у дверей клуба – мрачных и сосредоточенных парней из секьюрити в одинаковых черных костюмах, навязчивых и вездесущих журналистов и фотокорреспондентов-папарацци из желтой прессы, сующих свой нос и фотообъектив куда надо и куда не надо, или же собственно гостей – стильных молодых банкиров, сумевших удержаться на плаву в экономическом шквале последнего года и теперь еще более самодовольных и внушительных, старых прожженных деятелей мини-олигархического типа еще советской закалки, а также разноперых и разноликих артистов эстрады и кино всех мастей и калибров.

Службой охраны с крайне неприступным и преисполненным чувства собственной значимости видом руководил Чечеткин.

На этот банкет, разумеется, пошел и Свиридов. Благо Аня была обязана присутствовать здесь на правах едва ли не хозяйки вечера.

...Владимир не раз задавал себе один и тот же вопрос: почему все-таки его вызвали в Москву, положили за услуги весьма значительную сумму, да еще проверяли, по зарплате ли его компетенция в вопросе телохранительского мастерства. Так ведут себя люди, которые знают, что к ним каждую секунду под любым видом и предлогом может постучаться многоликая Смерть.

И не хотелось бы верить, что Аня – из числа этих людей.

И опять... Опять он ловит себя на странном ощущении – словно его новая работа только предлог, только отправная точка для какой-то странной, тонкой и опасной игры.

Сейчас его фигура маячила за спиной затянутой в узкое вечернее платье госпожи Коваленко. Аня была под руку с мужем.

Нефтяной король был в чрезвычайно красивом и безукоризненно стильном костюме. Чувствовалось, что над его внешностью изрядно потрудились стилисты, визажисты и люди той модной и вместе с тем абстрактной профессии, что именуются имиджмейкеры.

Еще бы – кандидат в Госдуму за немногим больше чем два месяца до выборов.

Он был в ударе, много шутил и смеялся, и на фоне отдельных напыщенных гостей его открытая искренняя улыбка выглядела особенно ослепительно, а лучащееся, казалось бы, совершенно искренним счастьем и молодым самодовольством лицо было по-настоящему красиво.

Он был лучшим.

Аня наверняка чувствовала эту ауру мощи и удачи, исходящую от Коваленко, и потому просто не отрывала от него неподвижного взгляда, в котором перекатывалось сытое и самодостаточное удовлетворение, которое так часто принимают за сердечную привязанность и даже любовь.

Про Владимира она забыла. Казалось, ее и не интересовало, стоит ли за спиной человек, в присутствии которого она могла не бояться и самого дьявола или его человеческой ипостаси, или его там уже нет.

Только однажды она повернулась к нему и коротко, с мгновенно поблекшей улыбкой, которая сияла на ее лице еще секунду назад, когда она беседовала с одним из многочисленных артистов, почтивших своим присутствием это пышное мероприятие, – бросила:

– Сделай лицо попроще, а то тебя люди пугаются.

На лице Владимира появилась великолепная голливудская улыбка в тридцать два зуба. Несколько неестественная и до предела американизированная, но именно так рекомендовали улыбаться в подобных ситуациях дипломированные психологи-физиономисты в пору обучения в группе «Капелла».

Великолепно, Анечка. Ты превосходно вжилась в роль хозяйки вечера. Эта маска надменности делает твое прекрасное ухоженное лицо еще более притягательным и совершенным.

Поменьше бы этого совершенства...

* * *

Потом говорили речи.

Как оказалось, этот банкет устраивался чуть ли не в рамках рекламной кампании как нефтяного концерна «Сибирь-Трансойл» в целом, так и Сергея Всеволодовича Коваленко как кандидата в депутаты Госдумы в частности.

Свиридов до конца так и не разобрался в целях и следствиях этого грандиозного вечера.

Речи говорили представитель московского мэра Лужкова, какие-то политики второго и третьего эшелона, артисты. Пели бездарные эстрадные песни. Под конец официальной части на сцену вышел какой-то певец, который, судя по аплодисментам и приветственным выкрикам аудитории, до того момента довольно сдержанной, был весьма популярен среди российских граждан.

Но Свиридов никак не мог вспомнить фамилии этого заклейменного славой корифея российской эстрады.

Нечто промежуточное между Иосифом Кобзоном и средним арифметическим «Иванушек Интернешнл».

Но не это привлекло внимание Владимира. В группе подтанцовки Кобзона Интернешнл он увидел высокую гибкую мужскую фигуру, затянутую в узкие кожаные брюки, с наброшенной на плечи педерастического вида прозрачной распашонкой, и уже не отрывал от нее взгляда.

Нет, Свиридов отнюдь не поменял ориентации. Просто в этом человеке он узнал своего брата Илью.

– Вы знаете, Аня, – говорил госпоже Коваленко какой-то высокий представительный господин с обширной лысиной и непрестанно издающим однообразные призывные трели «сотовиком», – вы с Сергеем Всеволодовичем на редкость гармоничная пара. И совершенно неважно, что у вас разница в возрасте пятнадцать лет. Я человек без предубеждений и уверен в обратном: зрелый мужчина и совсем еще молодая и, извините за вульгарное выражение, свежая женщина – это куда более счастливый брак, чем в случае с двумя юнцами.

– Возможно, что вы и правы, Зиновий Евгеньевич, – очаровательно улыбаясь, ответила Аня. – По крайней мере, хотелось бы надеяться, что ваши слова справедливы применительно к нам с Сергеем Всеволодовичем.

Господи, как они ее вышколили! Что же тут над ней вытворяли в этой Москве?

– Я думаю, у него очень неплохие шансы попасть на выборах в Думу, – продолжал господин, – так что ваш муж имеет значительные перспективы не только в бизнесе, но и в политике.

Аня кивнула и совершенно неожиданно для Владимира краем глаза покосилась на него.

Он вяло пил минеральную воду и отсутствующим взглядом смотрел на сцену, на которой под музыку прыгал и извивался его брат. Да, Свиридов явно не выдерживал сравнения с Коваленко.

Циничный и бесплодно философствующий неудачник. Но неудачник сильный и все еще, несмотря на эту душевную анемию, способный на многое.

Впрочем, вряд ли Ане приходили в голову подобные мысли. Слишком много чести Свиридову сравнивать его с великолепным Коваленко.

Рядом мелькнула рослая фигура Чечеткина, Владимир придержал его за плечо и, кивнув на беседующего с Аней Зиновия Евгеньевича, спросил:

– Кто это такой?

– Рябинин, – отмахнулся Чечеткин.

– А кто это – Рябинин?

Андрей Васильевич посмотрел на Свиридова, как уставший врач диспансера для слабоумных и больных синдромом Дауна смотрит на своего потенциального пациента.

– То есть как это – кто? – медленно выговорил он. – Рябинин Зиновий Евгеньевич, один из двух главных держателей акций «Сибирь-Трансойл». Очень известный, богатый и уважаемый человек.

– Что-то не похож он на Рябинина, – пробормотал Свиридов, вперив оценивающий взгляд в семитский профиль Зиновия Евгеньевича.

– А, вот ты о чем? – На невозмутимом лице Чечеткина появилось что-то вроде легкой усмешки. – Рябинин – это русская производная форма от фамилии Рабинович.

– Это больше похоже на правду. А что это он сменил фамилию? Сейчас их брат в большом фаворе, – с серьезной миной произнес Свиридов. – Порой ловишь себя на мысли, что «новому русскому» просто стыдно называться Ивановым, Романовым либо Кузнецовым.

– Не знаю. Вероятно, изменил ФИО еще при коммунистах, а теперь не считает нужным разворачиваться в этом вопросе на сто восемьдесят градусов.

Высказав столь умное предположение, Чечеткин развернулся и растаял в толпе гостей.

* * *

...Из этого окна открывался очень хороший вид на парадный вход ночного клуба, откуда раздавалась громкая музыка и – время от времени – аплодисменты различной степени интенсивности.

Фокин присел к окну и осторожно раскрыл чемоданчик, который он незадолго до того поставил на подоконник.

В чемоданчике были детали для полуавтоматической винтовки с оптическим прицелом. Он начал поочередно вынимать их и по отлаженной до автоматизма технологии, без задействования сознания, машинально стал собирать ее. Было темно – жалкая лампочка, что освещала пролет лестничной клетки всего пару минут назад, была предусмотрительно вывернута.

Впрочем, Афанасий и не нуждался в освещении. В то время как руки уверенно и четко состыковывали части в единое смертоносное целое, глаза киллера неотрывно следили за входом в ночной клуб. Вход был богато иллюминирован, и в слепящем свете неона четко прорисовывалось несколько неподвижных силуэтов, застывших вдоль стены.

Их можно было легко снять одной очередью, но это меньше всего было нужно человеку, который медленно и выверенно осуществлял подготовку к своей жестокой, короткой, как вспышка гибельного выстрела, миссии.

Подготовив оружие, он взглянул на часы. Двадцать три пятьдесят восемь. Через две минуты его жертве должно прийти важное сообщение по пейджеру, а еще через четыре-пять минут он окажется в зримой досягаемости для одной-единственной – роковой – пули.

И он, Афанасий Фокин, должен найти этот единственно верный путь для крошечного куска металла. Иначе точно такой же кусок найдет его самого.

И тех, кто ему так дорог...

* * *

Сергей Всеволодович произнес благодарственную речь всем собравшимся и начал чокаться с самыми важными гостями, в число которых случайно попал и Свиридов. Владимир не пил даже шампанского, бокал которого покоился в сильных пальцах Коваленко, и не имел ни малейших поползновений чокнуться с ним. Тот сам протянул руку с бокалом, дружелюбно улыбаясь Свиридову. И тому не оставалось ничего иного, как тупо ткнуть стаканом минералки в звонкий бок коваленковского хрустального сосуда.

Аня в этот момент продолжала свой, по всей видимости, весьма увлекательный разговор с Рябининым и вовсю пила вино и коньяк, богато выставленные на столах. По всей видимости, она была уже изрядно пьяна.

– Ваше здоровье, – выговорил Владимир и опрокинул в рот осточертевшую минералку так, как если бы это была нормальная водка.

Зиновий Евгеньевич оглянулся на него и что-то сказал сначала Ане, а потом подошедшему к нему с вновь наполненным бокалом Коваленко.

– Возникли новые дела... очень жаль, – услышал Владимир долетевшие до него обрывки фразы, произнесенной уже вице-президентом «Сибирь-Трансойла». – Ничего не поделаешь... очень, очень жаль.

Судя по всему, господин Рябинин-Рабинович неожиданно вознамерился покинуть веселое собрание.

Наверное, позвонили или скинули информацию на пейджер.

– Я провожу вас до вашего лимузина, – тем временем с открытой физиономией радушного хозяина говорил Коваленко.

– Не стоит трудиться, – отвечал тот, – вы сегодня просто нарасхват, Сергей Всеволодович. Не тратьте на меня свое драгоценное время...

Коваленко принялся горячо убеждать в чем-то несговорчивого визитера, а потом до Свиридова долетело:

– Если вы уж непременно хотите проводить меня, то сделайте это, так сказать, в лице вашей очаровательной супруги. Надо сказать, что в выборе спутницы жизни вы проявили великолепный вкус, Сергей Всеволодович.

– Ну конечно, конечно, – чуть поостыв, но с не менее приветливой улыбкой ответил Коваленко. – Анечка, будь так добра...

Он обернулся и, найдя глазами находящегося в трех метрах Свиридова, кивнул ему на выход из клуба. Владимир немедленно оставил свою минералку, которой он в этот вечер по причине настоятельной необходимости воздержания от алкоголя выпил больше, чем за всю предыдущую жизнь, и начал пробираться к выходу вслед за великолепной парой – г-н Рябинин и г-жа Коваленко.

Впрочем, потерять их из виду было достаточно сложно даже полуслепому и рассеянному a la Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель человеку. Превосходный белый как снег костюм Зиновия Евгеньевича и блистательные – как сказал бы Лев Николаевич Толстой – плечи Ани не могли выпасть из поля зрения ни на секунду.

Он быстро настиг их и пристроился в полутора метрах за спиной Ани. Вокруг них возникло несколько шкафовидных молодых людей, на фоне отдельных экземпляров которых даже Владимир Свиридов выглядел просто-таки стройным субтильным мальчиком-одуванчиком.

Вероятно, охрана Рябинина.

В лицо пахнуло свежим осенним воздухом, пронизанным ароматами мокрой листвы, и Владимир подумал, что в 1993 году, когда он был в столице последний раз, она пахла по-иному. В промозглом октябрьском воздухе тогда витал запах гари, машинной копоти и какой-то индустриальной гадости, которая в Лондоне именуется красивым словом «смог». А в уши неотвязно наползал лязг танковых гусениц и грохот выстрелов, а потом сумбурные лепестки разрывов, облетающие под порывами ветра и обнажающие черный провал в стене «Белого дома»...

А теперь Москва пахнет простой – добропорядочной и шальной – московской осенью.

Рябинин поцеловал Ане руку и, распрощавшись, за живым щитом телохранителей стал спускаться по ступенькам туда, где стоял шикарный черный «Линкольн». Судя по всему, с бронированными стеклами.

Да, что-что, а охрана у господина Рабиновича поставлена на высшем уровне.

«Я не завидую киллеру, которому поручат убрать Зиновия Евгеньевича, – неожиданно подумал Владимир. – У него слишком мало шансов. Охрана прикрывает Рябинина так плотно, что отсекается малейшая возможность изыскать лазейку для пули. Один шанс из тысячи...».

Стоявшая рядом Аня вдруг взяла его за руку, но ничего не сказала, а просто сжала его ладонь тонкими пальчиками, на которых еще равнодушно тлел рябининский поцелуй.

– Пойдем выпьем, – наконец выговорила она под его пристальным взглядом.

– Да.

В этот момент Зиновий Евгеньевич проскользнул в почтительно распахнутую перед ним заднюю дверь, а вслед за ним на сиденье грузно взгромоздился один из телохранителей.

– Да, выпьем, – повторил Свиридов и взял Аню за обнаженную руку чуть выше локтя.

...Так бывает не только в фильмах про Джеймса Бонда и «Смертельное оружие». Словно очнувшись от звука собственного голоса, Владимир как-то сразу понял, что сейчас что-то произойдет.

Бывают такие моменты, когда остро пульсирующие импульсы первородного инстинкта самосохранения, будто бы убаюканные неспешным течением патриархальной сентябрьской ночи, вдруг звонко прорываются озарением, открывая пути интуитивному осознанию ситуации. Причем ситуации во вневременном контексте. Независимо от того, сложилось грозящее гибелью нечто в настоящем или смоделируется в недалеком будущем.

Свиридову показалось, что он почти физически ощущает мощные силовые векторы противостояния. Кто и кому противостоял, было уже не суть важно.

Но так ни секунды не могло продолжаться. Что-то должно реализовать это невесть откуда выплывшее напряжение, как разряд молнии с пугающей ясностью овеществляет потенциал двух полярно заряженных грозовых облаков. Что-то должно разрядиться.

«Пора лечиться», – подумал Свиридов. И в тот же момент с пугающей ясностью осознал, откуда придет эта разрядка.

Он поднял глаза вверх, к окнам почти полностью уснувшей панельной девятиэтажки метрах в семидесяти-восьмидесяти от клуба через дорогу. И тут в набрякшем ночном полумраке возникло движение. Словно дрогнуло и встрепенулось в застывшем воздухе что-то живое. Свиридов знал, что не может видеть этого, но подсознание настойчиво диктовало, что...

Слабо осознавая, что он делает, Владимир бросился было к лимузину, в который только что сел Рябинин. И тут словно два легких камушка упало на крышу рябининского лимузина. Два камушка, которые были услышаны только Свиридовым, потому что он совершенно сознательно вычленил эти звуки из общего гула, лавиной вырывающегося из полуоткрытых дверей клуба.

– Что с тобой, Володя? – полувстревоженно-полуязвительно спросила госпожа Коваленко. – Тебе приснился на ходу страшный сон? Кто кого охраняет – ты меня или я тебя?

– Шизофрения, – весело улыбнувшись, ответил Владимир, – господь бог наконец-то устал любить меня. Ведь ничего не произошло, правда?

– На тебе только что лица не было, – сказала Аня. – В чем дело?

Свиридов медленно обернулся и посмотрел на дорогу.

– А вот в чем, – пробормотал он.

...Лимузин Рябинина уже проехал два метра, как вдруг остановился и задняя дверь распахнулась так резко, словно по ней врезали кувалдой.

Потом в ее проеме появилась широченная спина телохранителя. Он медленно, пятясь по-рачьи, высвободился из тесного для его богатырского телосложения салона, а потом Свиридов и Аня увидели в его руках что-то белое.

Это белое лишь на секунду расплылось в свете фонарей тусклым туманным пятном, а потом просветлело и приобрело контуры неподвижной человеческой фигуры.

Фигуры в белом стильном пиджаке, отвороты и воротник которого уже потемнели от оплывающего багровым уродливого бесформенного пятна. Фигуры, беспомощно повисшей на руках проколовшегося бодигарда.

Это был Рябинин с простреленной навылет головой.

* * *

Фокин медленно разогнулся, ощущая неловкость в затекшей от длительной неподвижности спине. Рябинин запоздал на целых пятнадцать минут, и все эти пятнадцать минут он простоял в достаточно неудобной позе, боясь пропустить тот самый – единственный, которого уже может не быть, – момент.

– Так и знал, что придется стрелять через крышу, – пробормотал он, разбирая и складывая оружие обратно в чемоданчик. – Хитрый, паразит.

Он пощупал натянутые на руки специальные высокочувствительные тонкие перчатки, рабочая модель которых была разработана еще в ГРУ Союза, и убедился в том, что они абсолютно целы.

Афанасий был предупрежден, что стрелять в окна лимузина Зиновия Евгеньевича бесполезно. Поэтому нельзя позволить тому сесть в машину. Не получилось.

Но ничего страшного. Все почему-то думают, что окна – это единственный путь для пули в салон автомобиля. Ничуть не бывало. И хотя пуля пробила крышу под опасно острым и оттого ненадежным углом, она нашла свою мишень.

Афанасию вдруг почудилось, что в неподвижной и оттого давящей тишине типовой лестничной клетки почти неуловимо для слуха скрипнула дверь. Он хотел поднять голову и в ту же секунду почувствовал, как спокойный и уверенный взгляд равнодушно обшаривает его. Афанасий упал, как стоял, и на том месте, где он только что находился, появился корявый росчерк угодившей в подоконник пули, а по перилам скатился негромкий хлопок, как при откупоривании бутылки шампанского.

Перекатившись с одного бока на другой – тело неожиданно пронизала острая резаная боль, – Фокин выхватил из полуприкрытого чемоданчика нож из охотничьего набора и с левой, неудобной руки метнул в выросший в сером дверном проеме квартиры напротив темный силуэт.

Человек захрипел и беззвучно упал на пороге квартиры.

– Интересная получается игра, – пробормотал Фокин. – Вопреки надобности я остался жив. Так вот почему тот козел настаивал, чтобы я стрелял не с крыши, а из подъезда. На крыше я мигом бы раскусил того... второго.

Он осмотрел бок, в котором почувствовал резкую боль, и поморщился. Между ребрами на манер короткого стилета вонзился маленький осколок стекла – вероятно, от разбитой каким-нибудь подъездным алкашом бутылки. Афанасий легко, словно из чужого тела, выдернул его и осмотрел рану. Ничего страшного. Больше морального урона.

Фокин покачал головой и задумчиво выговорил себе под нос совершенно безотносительно к этой досадной и весьма нелепой травме:

– Кажется, я начинаю догадываться, почему мне показались знакомыми манеры и голос моего дражайшего работодателя... только не дай бог, чтобы я оказался прав. Но пора сваливать отсюда. – Он взглянул на часы и отметил, что с момента, когда две пули прошили крышу рябининского «Линкольна», прошло уже две минуты.

Слишком много...

Он приблизился к неподвижному телу своего несостоявшегося убийцы и перевернул его на спину.