Нилов уточнил, можно ли увидеть модели вживую, так как он потрясен их красотой. Фотограф замялся и сказал, что услуг подобного рода он не оказывает, но может дать телефончик. Телефон Нилов взял, чтобы отдать в разработку. Потом поинтересовался: «Нет ли еще другая красота». Антиквариат, иконы, картины. Фотограф стал мрачнеть на глазах – такой поворот беседы похоже испугал его.
Нилов понял, что поспешил – собеседник закрывался для дальнейшего контакта. Оставалось действовать ва-банк.
– Мы из Германии привези вам известный картина. А тут ее украсть. Вы знать эту история?
–Слышал,– фотограф стал убирать снимки со стола.
–Подождать, я возьму вот эти два, – он выбрал фотографии похожих на Лизу девушек. Подарит ей. Она воспримет как комплимент.
Фотограф заломил такую цену, что Нилов едва сдержался, чтобы не прокомментировать ее крепким русским словом.
–А не сказать мне, где можно искать картину. Которая украсть.
–Ну, вы совершенно не по адресу обращаетесь. У меня фотосалон.
– Я не буду жалеть деньги для картина. Очень много денег. Любые деньги.
– Это беспредметный разговор. Я не имею к этому никакого отношения.
Хлопнула входная дверь, раздались голоса. Вошла компания молодых ребят. Нилов поднялся.
Он устал от этого спектакля, от необходимости ломать язык. Да, и профессиональное чутье подсказывало: вариант пустой. Фотограф на предложение денег не реагировал. Остается понаблюдать за ним еще дня два-три. Если он имеет отношение к краже – зашевелится сегодня же.
Алексей вернулся в отдел эмоционально опустошенным. Он долго сидел за столом и смотрел на них. Во взгляде матери он прочитал вопрос, на который не было ответа.
– Я стараюсь, – виновато прошептал он.
Следующий подозреваемый – бывший валютчик. Он давно болел и не выходил на улицу. Для встречи с ним требовалось разработать другой сценарий.
Телефонный звонок бесцеремонно вырвал Нилова из сна. Он заснул с трудом, спал плохо, с тяжелыми сновидениями. Подушка была мокрой от пота. Лишь под утро сон стал сладко-вязким. И вот – звонок. Лиза подняла трубку и сонно пробормотала: «Тебя!»
В трубке зазвучал бодрый голос начальника: «Здравствуй, Алексей! По делу о хищении картины проходит некий Фраерман?»
–Да, это один из подозреваемых, – ответил Нилов.
–Ну, приезжай тогда, разбирайся.
–Да что случилось?
–Убит он у себя в квартире этой ночью.
Нилов вскочил: только не хватало, чтобы это дело стало обрастать смертями. Он оделся, схватил бутерброд, наспех сделанный Лизой.
Так с торчащим изо рта бутербродом он и вскочил в служебную машину. На заднем сидении дремали лейтенант Волков.
–А вы чего здесь? – удивился Нилов, – Убийство – это же не ваша епархия. Спал бы.
–Начальство распорядилось по-другому, – сладко зевая, ответил лейтенант.
Фраерман жил в центре города в старинном величественном доме.
У двери квартиры их ждал растерянный молоденький милиционер-участковый. Его свежевыбритое лицо было бледно. Он бросился им навстречу. И путаясь в словах, стал докладывать.
– Вы почему не на месте преступления находитесь? – удивился Нилов.
Тот стал бестолково и многословно оправдываться, но Нилов понял, что это первое убийство в его небогатом служебном опыте, и он просто боялся находиться у мертвого тела. Возможно, и труп он увидел впервые в жизни. И забыл все, не слишком прочно усвоенные инструкции.
– Кто же на месте преступления? Как никого? Молодец, – деланно рассердился Нилов. – Давайте ключи от квартиры и обходите соседей. Выясняйте кто, кого, когда видел, слышал. Осмотрите подвал и чердаки.
– Подвала в этом доме нет.
– Ну, будет вам поменьше работы.
Большая однокомнатная квартира валютчика поразила необжитостью и захламленностью.
При изучении материалов дела у Нилова сложилось определенное представление о каждом из подозреваемых.
Валютчика Фраермана Игоря Аркадьевича он представлял человеком, живущим в свое удовольствие. Этакий сибарит, вкушающий сладкие плоды преступной деятельности. В его доме – широкий удобный диван с кучей мягких подушек. Бар с разнообразными напитками: бутылки с этикетками на иностранных языках, а в переполненном холодильнике – баночки икры. И другие деликатесы.
Но квартира, в которую он вошел, выглядела совсем по-другому.
Огромную комнату заполняли коробки с бытовой техникой. На порыжевшем картоне – названия известных фирм. В центре этого склада небольшое жилое пространство: надувная кровать и шаткий журнальный столик с дорогим ноутбуком. Выцветшие обои, ржавые трубы в ванной, кухонная мебель времен ленинского нэпа. В холодильнике пачка прокисшего молока, прилипшие к стенкам морозильника пельмени. То ли скупость, то ли маскировка, то ли равнодушие к себе, нелюбимому. То ли нигилизм, философское презрение к суетности бытия.
Посредине кухни на стуле сидел хозяин квартира. Он был связан удлинителем. Голова откинута назад. На лице несколько гематом.
Медэксперт, любивший сопровождать свою профессиональную деятельность циничными шутками в духе «mementō morī », на этот раз молчал. Он с недоумением рассматривал тело.
У входной двери топтались, вытягивая шеи от любопытства, и перешептывались две старушки-соседки, понятые.
– Что-то смущает? – спросил Нилов у медэксперта.
–Да пока понять не могу. Ударить его, конечно, ударили. Но он не от этого умер. Ладно, после вскрытия разберусь
–Можешь сказать: давно умер?
–Часов двенадцать не меньше. Уже закоченел.
Нилов пригласил в комнату соседок-старушек, предложил им присесть на кровать. Те, смущаясь, пристроились на самом краешке, Нилов отодвинул разрядившийся ноутбук, освобождая место для своих бумаг. И отметил, что ночные посетители его не забрали и это странно – вещь дорогая. Плюс источник информации.
Он достал удостоверение. Представился. Старушки дружно закивали головой.
Нилов по опыту знал, что вот бабушки-соседки могут быть или очень полезными свидетелями, или наоборот – весьма ненадежными. Если они неглупые, имеют долгий опыт общения с людьми – бывшие учительницы, врачи, библиотекарши, и добродушные, то их рассказам можно доверять. Скучая на скамеечке во дворе, они замечают много интересного, могут дать вполне объективные характеристики соседям.
Но если старушки не слишком образованные, злобные и ворчливые и, не дай Бог, завистливые, то такие наплетут с три короба, приврут, и невозможно будет отличить правду от их домыслов. Зависть сильно искажает реальность.
Сейчас, по-видимому, был второй случай. Уж слишком явно выражение любопытства на их лицах, и не заметно сочувствия к покойному соседу. А ведь зрелище тяжелое.
– Родные у соседа вашего есть? Кому можно сообщить о случившемся?– спросил Нилов.
– Да как же, сын взрослый есть. Редко, но приходил сюда. Женщин он, – старушка кивнула в сторону кухни, – иногда приводил, на ночь они у него оставались. Такие, знаете, – лахудры…– уточнила шепотом вторая старушка, повязанная по-деревенски цветастым платочком.
–Вот на той неделе…. – с готовностью затараторила первая, моложе, в кокетливом беретике с брошью, навязчиво блестевшей стекляшками.
–Он всегда так жил? – перебил ее Нилов и ткнул ручкой в сторону коробок.
Старушки неуверенно переглянулись и признались, что они не знают, потому что не были в этой квартире лет двадцать. Последний раз заходили на похоронах его матери. «Царство ей небесное, доброй женщины».
– Тогда все было у них по-другому – путем. Мебель, ковры, посуда, хорошо жили, отец – бухгалтер в универмаге. Я там тоже работала – продавцом, – рассказывала вторая старушка. – После смерти родителей Игорь все это продал. Коробок навез. Сам у жены долго жил. В тюрьме сидел, да вы ж, наверно, знаете. Квартира в это время запертая стояла. Пять лет. Никто не приезжал даже посмотреть, что с ней, – тараторили старушки.
Нилов жестом прервал ее.
–Давно он вернулся в этой квартиру.
–Да годика два уже прошло.
В комнату заглянул милиционер, доложил: «Соседи ничего не видели, не слышали».
–Как обычно, – вздохнул Нилов. И сказал операм:
–Начинайте осмотр квартиры. Будьте внимательны. Ищите тщательно. Не пропускайте ничего. Такое впечатление, что убийцы квартиру не обыскали.
Нилов повернулся к старушкам:
–Ну а вы видели, слышали что-нибудь этой ночью? Людей незнакомых в подъезде не встречали?
Соседки постарались вспомнить: «Кажется, слышны были голоса, вроде ходил кто по кухне, стул двигал». Назвать точное время они не могли, но стали так словоохотливо высказывать свои предположения, что Нилов дал им подписать протокол и попросил их поприсутствовать при осмотре. И они с неприятным ему, жадным любопытством стали наблюдать за происходящим в квартире.
Сил и времени у оперов хватило только на десятка два коробок. В одних действительно была бытовая техника, соответствующая надписям. В других валом лежали книги, в основном – дешевые детективы. В третьих – ширпотреб: упаковки расчесок, сувениров, женских трусиков.
–Всем понемногу торговал, – заметил лейтенантик, с улыбкой показывая стринги, украшенные розовыми перышками.
–Вы не белье женское перебирайте, а ищите, – раздраженно приказал Нилов.
Ничего ценного не нашли. Не было и картины. Хотя он и не особенно надеялся ее найти.
–Ладно, – распорядился Нилов, – опечатайте квартиру. Поехали в отдел. Завтра с новыми силами продолжим.
По он размышлял: конечно, это убийство могло быть и не связано с похищением картины. Фраерман – человек с криминальным прошлым. Убийцами могли быть его бывшие подельники, например. Или домушники по наводке квартиру хотели обчистить. Но если картина была у него, Фраерман мог и отдать ее преступникам, не выдержав побоев.
Нилов долго не смог заснуть этой ночью, бродил по квартире, сопоставлял факты, искал ответы на вновь возникшие вопросы. Лег, сон не приходил, он с ненавистью смотрел на часовую стрелку, которая издевательски, изредка вздрагивая, двигалась еле-еле.
Встал, долго стоял у окна. Огромный город, погруженный в ночь, был украшен загадочным светом фонарей. Как красиво! А он разучился замечать красоту окружающего мира.
«Нервишки у меня расшалились не на шутку. Надо взять себя в руки, – думал он. – Необходимы силы и выдержка, чтобы принимать неудачи, без которых не может быть успеха».
С восьми утра он стал названивать медэкспертам. Трубку подняли только в девять. Выводы экспертов были неожиданными. Валютчик умер от сердечного приступа. Что было неудивительно – организм ослаблен отсидками по тюрьмам, сердце барахлило, перенесенный грипп сыграл свою пагубную роль, да и возраст.
– Ему достаточно было сильно испугаться, и все – обширный инфаркт, – уточнил эксперт.
–Ну, а если он пережил другое сильное чувство. Ненависть, например. Или неожиданную радость.
–Ну, что я тебе не скажу? Любое сильное чувство могло так подействовать. И радость тоже. Если сильная. А ты что считаешь, что покойник в этой-то ситуации мог чему-то обрадоваться? – сыронизировал медэксперт.
Нилов понял, что его вопрос звучал глупо, но он даже самому себе не мог до конца вразумительно объяснить, что заставляло его рассуждать подобным образом.
Непросто было испугать валютчик до смерти. Он человек бывалый. В жизни, и в зоне поведал всякого, а если картины у него не было, то и бояться особенно ему было нечего. Хотя почему он решил, что дело именно в картине…. Могло быть, десятки других причин. Мог прийти выяснять отношения, например, обманутый муж. Ведь приходила к нему женщина пару дней назад. Вопросов много, но ответов еще больше.
Он с ребятами снова отправился на квартиру Фраермана. Они пересмотрели все оставшиеся коробки. Простучали стены и пол. Единственной неожиданной находкой стала старая одежда в нескольких коробках.
– Тайников нет, – сделал вывод лейтенант Волков, когда они в уставшие повалились на единственную кровать. – Картины нет, и, похоже, не было.
Расстроенный Нилов предчувствовал очередную бессонную ночь.
Он снова в тупике.
Часть 14
Сергей Ивановский (Антиквар)
Увы, от мудрости нет
в нашей жизни прока,
И только круглые глупцы
– любимцы рока
О.Хайям
Хлыщ подливал Антиквару коньяк. Тот, узнав о смерти Валютчика, так разнервничался и раскричался, что почувствовал себя плохо.
–Я приказал только поговорить с ним. Только пощупать. Неизвестно, была ли у него вообще картина. Предложить деньги. Зачем его бить стали, за что?
Хлыщ оправдывался:
– Да тут, понимаешь, обстоятельства. Череп, старшим я его назначил, в отсидке был с этим, покойником. И там они что-то не поделили, то ли в карты он его обмухливал, то ли нары не уступил. Валютчик, этот парень, весьма себе на уме, с богатым прошлым. Ну, он ребят послал. Сходу. Они и вышли из себя. Решили припугнуть. А он умер, почти сразу, разок только и ударили. Задыхаться стал, хрипеть и обмяк. Сердце, наверно.
–Неужели у нас все такие кретины, Хлыщ? Пол извилины и та под линейку в бестолковках у этих ребят. Ты, понимаешь, какой шум менты поднимут.
Хлыщ нервно крутил в руках рюмку.
–Да чисто все будет, ребята ушли через черный ход, не видел их никто.
– Череп стал выяснять отношения на работе? Для ментов ниточка. Избавься от этих бестолочей на время. Отправь куда-нибудь подальше. В глубинку на три-четыре месяца. Пока рассосется. Они для серьезных дел не годны теперь.
Чтобы успокоиться и взять себя в руки, Антиквар прекратил разговор и подошел к окну. Светало. Небо загоралось тем загадочным оранжевым светом, который так завораживал его в детстве.
– Про картину узнавали?
–Он все категорически отрицал, обзывал их, высмеивал, – признался Хлыщ.
–Квартиру хоть осмотрели.
–Нет, говорят там хламья немерено, за неделю не управиться, даже браться не стали.
–Трижды кретины, – Антиквар сплюнул.
Раздосадованный Антиквар нетерпеливым жестом отправил Хлыща. Он понимал, что тот не виноват в случившемся. Такое стечение обстоятельств невозможно было предугадать. Грязную работу приходилось поручать всякой швали.
Ведь разумный человек преступным путем по жизни не пойдут. Он в 999 случаев из тысячи предпочтет для решения проблемы путь, ну уж если и не полностью законный (в этой стране это слишком сложно), то уж не кровавый, наверняка.
А бить морды по указке или за бабло готовы лишь люди, обделенные жизнью. Или садисты, искалеченные несчастным детством. Хрестоматийным стало утверждение, что маньяки – дети слишком злых и строгих матерей, или, как их называл Антиквар, жертвы несостоявшихся абортов. Когда в семье ограниченных и часто пьющих людей появлялся нежеланный ребенок, то вырастает он обычно никому ненужным среди злобы, глупости, бессмысленной жестокости окружающих. И учится защищаться, качая бицепсы и ненавидя всех. Потом срок за хулиганство или кражу по пьянке, и молодой человек, «становился членом преступного сообщества». Таковы были «менеджеры младшего звена» в их, да и не только их преступной группировке. И требуй, не требуй от них дисциплины даже под страхом жестокого наказания результат один – все равно дров наломают. Слишком глупы.
Хлыщ, почувствовал себя виноватым, он уже на следующее утро пришел к Антиквару с новой информацией и по делу о похищенной картине: «Менты картины в квартире убитого не нашли, теперь будут разрабатывать третьего подозреваемого».
Антиквар задумался:
Если и этот вариант окажется пустышкой, получается, что картина пропала бесследно, – рассуждал. – Но ведь такого быть не может. Опера или что-то упустили, или картину наверняка у этого, третьего. Я сам встречусь с ним, пусть тебе и твоим дуболомам стыдно будет, не по ранжиру мне такие визиты наносить, но не хочу, чтобы они опять все испортили.
Антиквар недолго думал, как лучше поступить: припугнуть парня или предложить ему деньги? Он давно предпочитал мирно решать проблемы. По молодости он крошил табуретками черепа в исступлении драки или махал «пером». Правда, всегда без удовольствия – вынуждено. Умно спланированной хитростью всегда можно добиться большего, чем мордобоем.
Надо сделать такой психологический ход, который сразу бы дал ответ на главный вопрос: есть ли у парня картина? Например, предложить ему сумму, от которой тот потеряет способность соображать. Шоковую сумму, так сказать. И показать ему эти деньги. Чтобы искушение было непреодолимым.
Но какую же сумму предложить, чтобы наверняка? О чем, недоступном для себя мечтает, двадцатитрехлетний ботаник? Жилье у него худо-бедно есть, девочек вокруг него не видно. Почему-то? Слишком стеснителен, проблемы со здоровьем, или все банальнее, он педераст?
Какая же сумма будет для человека с зарплатой в 300 баксов непреодолимым искушением?
А о чем он, Серега Ивановский, мечтал в этом возрасте? Он вспомнил свое двадцать третий день рождения – один из самых печальных. С разбитым ментами лицом он сидел в «обезьянике», ожидая вполне справедливого обвинения в квартирной краже. И мечтал он в тот вечер о том, чтобы в ментовке случился пожар, и он смог бы сбежать в суматохе. Чтобы не переживать снова унижения суда, тяжесть отсидки. Да, его мечты трудно назвать типичными для 23-летнего человека.
–Ладно, – Антиквар зашагал по кабинету.– Возьми тысяч двадцать-тридцать «капусты» бумажками помельче и сложи в сумку побольше.
Хлыщ удалился с недовольной физиономией. Он предпочел бы послать дуболомов, а не давать деньги.
Антиквар давно сам не участвовал в «мероприятиях». И теперь он почувствовал уже забытое волнение. Адреналин медленно закипал у него в крови.
Часть 15
… год н.э.
И сняв его,
обвил плащаницей
Евангелие от Луки
Гл.23, стих.53
Мать опустилась перед крестом на колени и протянула к сыну руки, она словно умоляла его сойти. Но он был неподвижен.
Иосиф подошел к центуриону и протянул ему несколько золотых монет. Ученик знал, что по римским законам тело распятого можно было выкупать у стражи.
Центурион смотрел на деньги, но, поколебавшись, отказался. И даже пригрозил а Иосифа, что прогонит его с попутчиками с Голгофы.
Смеркалось. Мать и Магдалина стояли перед крестом на коленях. Иосиф ходил вокруг них. Ученик сидел на земле и наблюдал за ними. Теперь они были теми людьми, за которыми он пойдет.
Солдаты задремали, сумрак поглотил их неподвижные фигуры.
Центурион жестом подозвал Иосифа и сказал: «Давай свои деньги. Забирай тело, но быстро, пока я вижу это один».
Иосиф бросился к кресту, за ним Ученик. У них с собой не было ничего, чем можно выдернуть гвозди и разрезать веревки. Иосиф стал руками тянуть гвоздь, которым были прибиты ноги Учителя. Ржавый и длинный, он плотно сидел в дереве.
Ученик предложил раскачивать гвоздь из стороны в сторону, тогда возможно, удастся вытянуть его. Они обхватили лодыжки стали раскачивать ноги Учителя. Со стороны казалось, что они заставляют Учителя идти.
Гвоздь медленно вышел из дерева. Тело повисло на руках.
Мать бросилась и обняла ноги сына. Она, как слепая, ощупывала их.
– Он еще не успел остыть, – прошептала она.
Иосиф оттолкнул Ученика: « Мы не так все делаем – сказал он. – Сначала нам надо было руки освободить. А теперь веревка сильно затянулись».
– Приподнимайте Его, – приказал он женщинам, – я попробую развязать веревку.
Но женщины рыдали, обнимая ноги покойного.
– Тише. Тише, ради Него тише, – шептал Иосиф. – Будет у вас еще время поплакать. Нам надо забрать его как можно скорее.
Женщины постарались приподнять тело. Иосиф залез на плечи Ученика и дотянулся до рук Учителя. Он долго возился с веревкой и гвоздями, шепотом бормоча ругательства. Узлы сильно затянулись.
И вдруг тело повисло на одной руке. Женщины вскрикнули. Иосиф слез, сплюнул на землю кровь и два зуба, сказал: «Зубами пришлось развязывать».
На соседнем кресте забормотал-забредил еще живой распятый. Ночь была беззвездной. Сумрак поглотил спящих солдат, сгустком темноты возвышался над ними центурион. Иосиф стал освобождать вторую руку Учителя.
Ученик обнял ноги Учителя и ощутил тепло его тела.
Он никогда не думал, что Учитель может умереть. Когда Его схватила храмовая стража, он был уверен, что тот попал в беду ненадолго. Силой своих слов Учитель обратит своих противников в своих последователей, как это произошло со всеми, кто пошел за Ним.
Но римляне вели себя с ним так, словно он был простым смертным. Самым непонятным для него было то, что Учитель и п вел себя, как простой смертный – уязвимый и беспомощный. .
–Приподнимите, приподнимите еще, – потребовал сверхуИосиф.
Они старались, но тело своей грузной тяжестью, казалось, ломало им руки.
Ученик положил Его руку себе на плечо, так словно Учитель по-дружески обнял его.
Он никогда не делал этого при жизни. Он всегда был отстранен. Добр, внимателен, заботлив. Но нельзя было представить, чтобы он обнял кого-нибудь из них.
И когда вчера Иуда поцеловал Учителя, все изумились, и больше всех сам Учитель.
А сейчас Он обнимал его безжизненной рукой, словно прося о помощи.
Иосиф развязал веревку, и тело Учителя рухнуло им на головы.
Мужчины подхватили его и быстро понесли с Голгофы. Мать, совсем ослабевшую от горя, Магдалина почти несла на себе.
Иосиф и Ученик отошли как можно дальше от горы и остановились, чтобы перевести дыхание. Не было видно отставших от них женщин.
– Я пойду посмотрю, что с ними,– сказал Иосиф и ушел.
Ученик остался один с телом Учителя и мог, наконец, дать волю своему горю. Он упал ему на грудь и взмолился: « Не оставляй меня, не оставляй, я не знаю, как жить без тебя».
Учитель молчал, черты его лица становились жестче – смерть неумолимо вступала в свои права над ним.
Часть 16
Алексей Нилов
Несправедливость,
допущенная в отношении
одного человека,
является угрозой всем.
Шарль Луи Монтескье
Нилов все больше склонялся к выводу: что дело об убийстве Валютчика, то есть, – Фраермана Игоря Аркадьевича, вероятно, с кражей картины не связано. Да и прошлой его преступной деятельностью тоже
Старые связи Валютчика оборвал, нашли только тех, кто последний раз «сотрудничал» с ним лет десять назад. И все говорили одно и то же – от криминала покойник отошел давно. Нилов сам посетил одного его подельника, который подтвердил информацию.
-На что же он жил? – спросил Нилов. – Не работал же.
–Вы у него дома были? – уточнил подельник, крошечный седенький старичок, одиноко живущий в неухоженной квартирке.
Он был рад любому собеседнику, даже следователю. Нилова он встретил, сидя в креслице. Ноги его были прикрыты ватным, из ярко-красного атласа одеяльцем. В таких обычно забирают младенцев из роддома.
–Ну, были, не сомневаюсь, – старичок понимающе кивнул головой.– Добро же видели. Оно ж не портиться – не консервы. Загонял помаленьку технику. Она морально устаревшая, конечно, но на не б/у покупатель найдется. Да и что ему одному надо??
– К нему женщины приходили, – сказал Нилов. – Это мы выяснили точно.
– Ну, так женщины его и кормили. Он ведь был обходителен, великодушен, без пакостей. Бабы к нему ластились как кошки.
– Ну, вот вы как думаете, за что его убили?
– Не знаю, не понимаю, – старичок вздохнул.– Жалко Фросика. У меня есть только одно объяснения – это какая-то нелепая случайность. Мы же в кровавые игры не играли. Мы ведь как Санта Клаусы помогали людям. Может быть, просто отомстили ему. Или должок кому-то не вернул …. Хотя Фросик был человек разумный, в опасные для жизни дела не вмешивался, но бывал иногда, я бы сказал, фанаберист, заносчив. Сам себе цену назначал.
Нилов поблагодарил старичка, поднялся. Направился к двери, которую была открыта, когда пришел в дом.
–Вы бы все-таки запирались, – сказал он по профессиональной привычке. – Идемте, я выйду, а вы за мной закроете.
–Не получится «идемте», – сказал старичок, и голос его задрожал. – Не мои уже эти ноги. Подлечили меня в местах не столь отдаленных.
Помолчал и добавил.
– И вы знаете, что особенно обидно, гражданин начальник?
Нилов с сочувствием посмотрел на него.
–А то, что нас сажали и даже, как вы знаете, расстреливали, за то, что теперь можно совершенно безнаказанно делать на каждом углу.
И он указал на вывеску «Обмен валюты» напротив его окна. И словно еще уменьшился.
– За что же нас мучили, калечили?
Нилов почувствовал себя виноватым.
Слова старичка подтвердились, Фраерман действительно последние годы лишь приторговывал бытовой техникой, много и часто болел. Нашлись и его подруги. Обе оказались одинокие, интеллигентные – учительница и библиотекарь. И так они искренне оплакивали своего Фросика, что Нилов специально проследил, чтобы они не узнали о существовании друг друга. Он понимал, что подобное открытие нанесло бы бедным женщинам тяжелую душевную травму.
Но версия с обманутым мужем отпала.
Судьбы картины оставалась неизвестной.
Мухоморов вызвал Нилова, раскричался: требовал результаты.
Следующим утром Нилов собрал ребят из отдела.
– Принимаем за аксиому, что картины у Фраермана не было. И работаем дальше. У нас остался последний подозреваемый, которого мы не отработали. Продолжаем операцию «Покупка» и берем в разработку этого, как его, Нарышкина, кажется. Надо продумать сценарий знакомства с ним.
– Через два дня, в субботу в музее открывают новую выставку, – сказал Волков. – Там теперь часто меняют экспозицию, чтобы заработать деньги на выплату компенсации. Парень туда должен прийти: мы на его институт выслали пригласительные, якобы от музея. Вот там можно и познакомиться.
Нилову откладывать операцию на два дня не хотелось, но ребята были правы. Знакомство на выставке – удобный предлог для нужного разговора.
Часть 17
Андрей Нарышкин
Нет ничего тягостней,
чем хранить про себя какую-либо тайну.
Лафонтен.
Андрей вздрагивал от каждого шороха за дверью. Страх измучил его. Ему надо пойти в такое место, куда не ходят ни бандиты, ни менты. И хотя бы пару часов провести, не оглядываясь и не вздрагивая.
В музее открылась новая выставка. Он решил, что пойдет на нее, и это отведет от него подозрения.
Выставлены были иконы из провинциальных музеев.
С потемневших от времени досок на него смотрели самые разнообразные святые: грозные, благонравные, величественные, а иногда – смешные: круглолицые, бородатые и лупоглазые.
Андрей долго стоял перед одной из икон. На ней было изображено святое семейство. Младенец Иисус тянул свои непропорционально длинные ручки к полевому колокольчику, трогательному примитивностью рисунка. По-крестьянски загорелая богоматерь прижимала малыша к себе, с тревогой глядя на посетителей музея.
На соседней иконе Бог-Отец, старик с лохматой, нечесаной бородой, строго насупил брови под духом божьим, изображенным в виде голубя, больше похожего на упитанного курчонка. Он не был похож на грозного судию, а скорее на дедушку, старающегося выглядеть строгим.
Андрей позавидовали их создателям, творившим эти шедевры в полном согласии с самим с собой для тех, кто, как и они, верили в изображенное искренне и простодушно.
Он не был верующим, но текст Библии знал хорошо: он много раз вместе с дедом перелистывал книгу, иллюстрированную Г. Доре. И дедушка объяснял, что изображено на картинках.
Андрей задержался около одной иконы – «Троица». На ней были изображены Бог-Отец с длинной, тщательно уложенной седой бородой. Он строго, как рассердившийся учитель, смотрел на посетителей, рядом с ним сидел Бог-Сын. Молодой с ярким румянцем и по-детски розовыми губами, он подносил к своим губам ладонь, стараясь спрятать ласковую и добродушную улыбку. Казалось, он хочет скрыть от своего грозного Отца, что умеет только любить и прощать. Он никогда не видел, чтобы Иисуса изображали молодым, веселым, улыбчивым. Этот Христос ничем не напоминал того, умершего с похищенной им картины.
«Вот эту бы икону украсть и дома повесить, – подумал он. – Просыпаться утром, смотреть на нее и верить – все будет хорошо».
И вдруг он заметил, что за ним из зала в зал переходит какой-то человек. Невысокий, хорошо одетый, но Андрей боковым зрением разглядел на его пальцах татуировки в виде перстней. Знак вора в законе. И страх мгновенно вытеснил все другие чувства …
Он испугался и стал отступать к выходу из зала, косясь на своего преследователя. И вдруг услышал за спиной громкий возглас по-немецки.
Какой-то иностранец пытался поднять с пола каталог выставки, на который Андрей наступил.
– Извините, – пробормотал он по-английски.
Мужчина, поднял каталог, взглянул на него вполне доброжелательно, что-то сказал по-немецки, а затем с акцентом по-русски добавил, мол, что он сам виноват.
Потом протянул руку и представился: Питер Сказофф. Андрей насторожился: такая непосредственность показалась ему странной, но он пожал протянутую руку и назвал себя.
Странный немец словоохотливо стал рассказывать, что имел русских предков и приехал, чтобы увидеть их родину. Потом заговорил о выставке икон и с восторгом отозвался о ней.
Таинственный преследователь (Андрей краем глаза продолжал следить за ним) ушел. Немец предложил Андрею продолжить знакомство где-нибудь, где «можно кушать, я хотеть угостить вы».
Андрей торопливо закивал, он хотел, как можно скорее уйти из музея.
Словоохотливый немец привел его в кафе, заказал еду, много выпивки. Андрей сказал, что не пьет, немец был в недоумении: неужели есть такие русские!? И снова заговорил о «русская красота». Навязчивость этого человека смущала Андрея, и он с жадностью принялся за еду, потому что был голоден, и можно было в беседе обходиться кивками и неопределенной жестикуляцией.
Часть 18
… г. н.э.
И сняв его, обвили плащаницей и
Положили его во гробе,
высеченном в скале
Евангелие от Луки,
Гл.24, ст.53.
Ученик смотрел на сквозные раны на ладонях и ногах, рубцы от кнута на ногах, плечах и бедрах Учителя. Сколько боли принесло ему Его тело.
Но на лице Учителя не было страдания. Он принял тяжкий жребий, назначенный ему: предательство ученика, унижения, пытки, суд, путь к месту казни и муки распятия. Чаша его судьбы не миновала его.
Вернулись Иосиф, Мария и Магдалина. Женщины с рыданиями упали на тело. Ученик отошел. Он понимал: как не велико его горе, оно несравнимо с горем матери.
Им нужно было подготовить покойника к погребению, по иудейской традиции они должны похоронить его до захода солнца.
Они постучались в первый же дом у дороги, бедный и неказистый. Дверь открыла немолодая женщина, сгорбленная тяжелым трудом, с грубыми руками и морщинистым лицом. Она впустила их и уступила покойному свое единственное ложе, ни о чем не спрашивая.
.
Мать стала вытирать кровь с лица сына. Она пыталась снять венец его с головы. Но ветви не поддавались, иглы вонзались в ее пальцы. А она, словно не чувствуя боли, продолжала ломать их.
Ученик отвел ее руки, обернул ладони краем плаща и стал снимать венок. Иглы вонзались, но он, сжав зубы, ломал упругие ветви.
Наконец, они поддались. Он бросил на пол сломанный венок и развернул плащ: кровь сочилась из десятка проколов. Ему было очень больно. Он сжал руки и поднял их над головой, чтобы остановить кровотечение. Боль принесла ему радость – он страдал так же, как Учитель.