Глава 13
Пообедав, я вернулся в комнату и с головой окунулся в свои старые записи, пытаясь отыскать хоть какие-то намёки на место, где мог бы быть спрятан мой дневник, если таковой вообще существовал, в чём я был не совсем уверен, но всё же логика подсказывала мне, что он должен существовать. Впрочем, сколько я ни вглядывался в лес слов, разглядеть в нём тайную тропинку к виду на прошлое мне так и не удалось – скорее всего, потому, что её там никогда не было. Меня это не особо огорчило, ведь до встречи с женой оставались всего лишь сутки – только на неё я и надеялся по-настоящему. Уж она-то мне всё расскажет, а все эти домыслы пока ничего не дают… Но от идеи записывать всё происходящее я не собирался отказываться. Мне только нужна была чистая тетрадь – за ней я отправился к Сократу.
Старик был у себя (он снова писал) и на мою просьбу одолжить тетрадь для «нового, гораздо более объёмного, чем всё написанное мною ранее, произведения» отреагировал, как обычно, с огромным воодушевлением. Казалось, что даже такая незначительная возможность помочь доставляет ему удовольствие. Мы перекинулись парой слов, в том числе и о сегодняшнем киносеансе, на который Сократ собирался идти, «несмотря на личные разногласия с организатором, ведь мы – одна семья», после чего я ушёл с толстой тетрадью в руке и с пафосным сократовским напутствием сделать эту тетрадь великой.
Не откладывая в долгий ящик, я принялся за дело и к семи часам записал всё, что произошло со времени моего пробуждения по сей день, включая разговоры и свои мысли. Оставалось только придумать тайник для столь ценного исторического документа. Мне пришло на ум два варианта: закопать тетрадь в лесу или спрятать её под каким-нибудь валуном возле реки. Второй вариант показался мне более разумным, ведь я собирался вести записи если не каждый день, то как можно чаще, а всякий раз выкапывать и снова закапывать тетрадь, да к тому же постоянно ходить через лес, было бы по меньшей мере неосторожно: кто-нибудь может заметить следы и найти дневник. С другой стороны, если за нами постоянно следят, во что я, правда, совсем не верил, потому что считал это невозможным и абсолютно никчёмным занятием, но если всё-таки следят, то где бы я ни спрятал «летопись», её всё равно найдут. В конце концов я остановился на подкаменном варианте и стал готовить тетрадь к захоронению: на саван пошла наволочка, взятая из комода в ванной. Но не успел я как следует завернуть в неё дневник, как раздался громкий стук в дверь. Я быстро сунул тетрадь в комод, вышел из ванной и открыл дверь. Это был Сократ. Он звал меня вместе с ним идти на ужин, но я изобразил на лице сожаление и вежливо отказался, объяснив свой отказ желанием «кое-что обдумать, пока оно не испарилось». Старик понимающе покивал и ушёл. Переодевшись в джинсы и лёгкий светло-серый свитер, я запеленал тетрадь и сунул её под пряжку ремня.
К моему облегчению, в коттедже и на террасе никого не было, и мне не пришлось вступать в разговоры с риском вызвать подозрения. У мостика я свернул налево и прошёл вдоль берега метров пятьдесят, пока не нашёл подходящий камень. Внимательно осмотревшись вокруг и не обнаружив признаков наблюдения, я быстро сделал своё дело и сразу же устремился прочь, как какой-нибудь преступник с места преступления.
У мостика меня ждал сюрприз в лице Афродиты. Она стояла, облокотившись на перила, лицом ко мне и, к моей величайшей досаде, не могла не видеть, откуда я иду. Тайник накрылся медным тазом – такова была первая моя мысль. Но тут же её сменила другая: ещё не накрылся, но если ты будешь вести себя подозрительно, то накроется.
– Добрый вечер, Афродита! – стараясь улыбаться непринуждённо, сказал я. – Каким ветром вас сюда занесло?
–Понятно каким, – без малейшей игривости ответила она. – Ураганным. Меня зовут Элли, а ты случаем не Гудвин?
Она шутила, но лицо её оставалось серьёзным, более того, я чувствовал исходящие от неё волны напряжения.
– Нет, я – Страшила, и у меня нет мозгов. Вы не могли бы одолжить мне свои на пару дней?
– Ах, Есенин, к чёрту этот цирк! – с каким-то непонятным отчаянием в голосе воскликнула танцовщица. – Я знаю, что ты любишь закрывать глаза, но мне это надоело.
– Простите, вы о чём?
– Хватит выкать, говори мне «ты»!
– Хорошо. Наверное, ты знаешь что-то, чего не знаю я?
Афродита принялась ходить взад-вперёд по мосту: три шага в одну сторону, три в другую.
– Да не в этом дело, а в том, что ты снова хочешь убежать от реальности! Конечно, тебя сбивают с толку остальные, но их влияние было бы ничтожным, если бы ты сам не хотел сбиться и закрыть глаза!
– Я ничего не понимаю, – откровенно признался я.
– Да что тут понимать! Ты хочешь верить, что оказался здесь не по своей воле, что здесь творится что-то странное – опыты или ещё что похуже. Почему ты не желаешь верить, что здесь нет никакого подвоха, что ты действительно болен и что тебе пытаются здесь помочь?
– Почему? Ну, во-первых, я вообще не желаю верить во что бы то ни было. Я желаю знать. Во-вторых, весь этот туман с именами и прочим напустил не я, а они. Не было бы тумана, никто бы и не стал искать подвох и выдумывать что-то.
Афродита скрестила руки на груди и мрачно расхохоталась.
– Так уж и не стал бы никто? Да ладно! Твоя наивность меня поражает. Бо́льшая часть человечества только тем и занимается, что ищет подвох и выдумывает что-то, лишь бы сбежать от реальности, разве это не очевидно?
– Очевидно? Да, оче-видно. Ну что ж, вероятно, очам этих беглецов не нравится то, что они видят, вот они и бегут куда-то.
– Вот именно! Не нравится! А почему они бегут, а не борются? Потому что трусы и слабаки. Но ты-то не трус и не слабак!
– Откуда ты знаешь? – усмехнулся я.
– Знаю. Ты и сам это знаешь.
– Не понимаю, чего ты от меня хочешь.
– Хочу, чтобы ты перестал закрывать глаза и вернулся в реальность. Разве тебе плохо здесь?
Я почувствовал лёгкую пульсирующую боль в левом виске.
– Мы с тобой раньше близко общались?
Афродита прекратила хождение туда-сюда и теперь стояла в двух метрах от меня. В ответ на мой вопрос она странно улыбнулась и сказала:
– А ты как думаешь? Но то, что было раньше, не так важно, как то, что происходит сейчас. Завтра ты встречаешься с женой, и это намного важнее, чем наше общение в прошлом.
– А ты замужем?
– Нет, но у меня есть друг.
– Он к тебе приезжал?
– Конечно. Он часто меня навещает, минимум – три раза в месяц. А твоя жена, насколько мне известно, приедет сюда впервые.
Я уловил в её тоне хорошо скрываемое недовольство, но не смог понять, чем конкретно она недовольна: тем, что моя жена так долго не навещала меня или тем, что всё-таки решила навестить. А может, и тем, и другим одновременно? В любом случае сам факт такого недовольства говорил о многом…
– А твой друг… Он что-нибудь рассказал тебе о прошлом?
На лице Афродиты снова появилась странная улыбка. Меня вдруг охватило сомнение: не комедию ли она разыгрывает передо мной?
– Он хотел, но я не позволила.
– Почему? – удивился я.
– По двум причинам. Во-первых, меня вполне устраивает это блаженное забвение, – три последних слова она произнесла нараспев. – Во-вторых, я полностью доверяю руководству, и если оно считает, что знание прошлого может нам навредить, значит, так оно и есть.
– Удивительно. И тебе совсем не интересно, как ты жила раньше? Ты хоть знаешь, как здесь оказалась?
– В общих чертах. Я пыталась покончить с собой, но попала в больницу, а врачи направили меня сюда.
– Значит, всех нас объединяет склонность к суициду. Но вот что странно: я не нашёл на теле никаких шрамов.
– Не вижу ничего странного: если вовремя наложить швы, следов не останется.
Я понял, что бесполезно её переубеждать, да и сам я не был ни в чём уверен.
– Кстати, ты в курсе, что Несмеяна, ну, которая философ, уехала? Между прочим, кое-кто считает, что перед этим она пыталась покончить с собой.
– Слышала, что уехала, и про попытку повеситься слышала. Враньё.
– Что именно? – уточнил я с усмешкой.
– Второе. Не такой она человек, чтобы пойти вешаться.
– А мне показалось, что она именно такой человек. Из её глаз прямо-таки лилась смертельная тоска.
– Ах, как поэтично! Вы, поэты, умеете красиво говорить. Точнее, красиво обманывать. И, главное, обманывать самих себя, – она вздохнула и продолжила: – Не верю я в заговор, хоть убей!
– Знаешь, что она мне сказала за несколько часов до того, как якобы излечилась? Что на дворе не две тысячи восемнадцатый, а будущее, что Солитариус – это планета, которую мы прилетели заселять, но некоторые из нас подхватили здесь какую-то болезнь и потому были изолированы.
Афродита громко рассмеялась.
– Фантастический бред! И ты в это веришь?
– Дело не в том, верю я или нет, а в том, что выдумать такое мог только не совсем здоровый человек. Но мне говорят, что она излечилась! Как? Либо я – дурак, либо руководство слепо, либо мы действительно находимся на другой планете.
– Ну не знаю… – нахмурила она тонкие брови. – Ты уверен, что она не шутила?
– Абсолютно.
– Не знаю, – повторила она. – Но ведь теперь она убедилась, что её теория неверна.
– Убедилась ли? Я бы хотел убедиться в том, что она убедилась.
Афродита подняла глаза к небу.
– Вот об этом я и говорю. Тебе-то это зачем? Я не понимаю. Тебе здесь плохо? Хочешь вернуться в стадо, которое называется народом или человечеством? Чего тебе не хватает? Имени? Я могу звать тебя Серёжей или Лёшей, если хочешь. Что изменится? Уехавшим отсюда я не завидую. Тут идеальные условия для жизни, интересные люди. А что там? Блеющее стадо, которое вдобавок плохо пахнет. Прошлое? К чёрту прошлое! Создай себя заново. Думаешь, если узнаешь прошлое, тебе станет лучше? Но ведь лучше не станет! Всё, что у нас есть – это настоящее.
– Почему ты так беспокоишься обо мне?
– Потому что ты мне нравишься, и мне не хочется, чтобы ты стал параноиком.
– Разве тот, кто хочет знать правду, параноик?
– И как далеко ты готов зайти ради правды? Готов разрушить свою жизнь из-за голой девки, которую все имеют как хотят? Правда – всего лишь шлюха, которая любит клиентов побогаче.
Она сказала это с такой злостью, что я на мгновение растерялся. Затем ответил:
– Неприятно слышать такие слова из твоих уст.
Афродита улыбнулась, явно довольная моей реакцией.
– Ну вот, видишь, тебе даже такая маленькая правда не нравится. Что уж говорить о правде большой…
– С чего ты взяла, что правда хуже, чем неизвестность?
– Ни с чего. Я не знаю, что хуже, но, как говорится, лучше синица в руке. Тем более что наша синица больше похожа на журавля. Подумай об этом. О, слышишь, давай спросим у неё, сколько нам жить осталось! – по-детски воскликнула Афродита, услышав засевшую где-то неподалёку кукушку.
– Это самец зовёт самку, – машинально ответил я, и меня на миг охватило то странное чувство, которое называется дежавю. – По-моему, нам пора. Я обещал ДиКаприо прийти в кинотеатр. Он…
– Тот ещё артист, знаю, – перебила меня Афродита. – Хорошо, пожалуй, я составлю тебе компанию. Не возражаешь? Представим, что у нас первое свидание, и ты ведёшь меня в кино. Мы держимся за руки, обмениваемся улыбками и взглядами, которые говорят яснее, чем слова…
К ней окончательно вернулась легкомысленная весёлость, которая так привлекла меня при нашей первой встрече, и то не очень приятное впечатление, возникшее у меня после разговора о правде, постепенно выветрилось из головы. Глядя мне в глаза и как будто бы застенчиво улыбаясь, она взяла меня за руку, и мы неспешно зашагали в направлении кинотеатра. Солнечный шар скрылся из вида, разлившись оранжевым сиянием над лесом. По дороге нам пели сверчки (до чего же недальновиден и высокомерен человек, думая, что всё существует ради него, царя природы!), мимо пролетали какие-то жуки, один даже врезался мне в щёку и упал куда-то в траву, натолкнув меня на мысль о том, что я не видел здесь ни комаров, ни мух, ни каких-либо иных мошек. Об этом я и сказал своей спутнице.
– Комары? Мухи? Господи, как же это романтично! – проникновенно вздохнула Афродита, в очередной раз поднимая глаза к небу. – Вы, поэты, всегда находите нужные слова… Что вы знаете о седьмом небе молчания… Говорят, что поэты не от мира сего, но это враньё. Они такие же приземлённые создания, как и большинство людей, просто тщательно это скрывают и от себя, и от других.
– Но ведь это же удивительно, разве нет? Я имею в виду отсутствие комаров. Мы всё-таки в лесу живём.
– Вам, видимо, не нравится моё общество, раз вы думаете о всяких букашках. А мне и без них хорошо, да что уж говорить, мне гораздо лучше без них, чем с ними, – сказала она, снова вздохнула и продолжила уже серьёзно. – Что ж, так и быть, если тебе интересно. Был тут один пациент… Он был уверен, что в здешнем воздухе есть что-то такое, что отпугивает комаров и прочих гадов. Какая-то химия или что-то вроде. Он доказывал всем и каждому, что этим воздухом нельзя дышать, что именно в нём причина наших приступов.
– Вот как… А где он сейчас?
– Выписали. Сама я его не знала, мне о нём рассказывал кто-то. Но подумай сам: если бы воздух был чем-то отравлен, то неужели бы это отпугнуло только комаров? Другие букашки летают – и ничего.
– Не знаю. Возможно, это действует только на комаров и им подобных. Как аэрозоль.
– Бред. Мы бы все уже отбросили копыта, будь тут что-то подобное. И довольно об этом. У нас всё-таки романтическая прогулка, а не расследование исчезновения комаров.
– Да, ты права. Могу я пригласить тебя на ужин? – кивнул я на столовую, мимо которой мы как раз проходили.
– Нет, я никогда не ужинаю. Это вредно.
– Хм…
О странностях Солитариуса мы больше не говорили. Точнее, я пытался снова поднять эту тему, но Афродита ясно дала понять, что не намерена обсуждать всякие глупости. Мне её отношение к происходящему казалось странным, даже немного ненормальным. Вот так просто взять и смириться с неизвестностью? Отказаться от попыток что-то узнать? Нет, это было выше моего понимания. Правда, попытки эти пока ничего мне не дали, но я хотя бы попытался… Несмотря на это, моё отношение к Афродите не изменилось, она по-прежнему мне нравилась. Может, потому и нравилась, что была моей абсолютной противоположностью…
Когда мы пришли в зону отдыха, темнота уже начала накрывать землю, и стало гораздо прохладнее.
– Надеюсь, у кого-нибудь найдётся фонарик на обратном пути… – сказал я.
– Боишься темноты? – насмешливо спросила Афродита.
– Опасаюсь. Вдруг змеи выползут на охоту или ещё какая-нибудь гадость. Здесь есть змеи?
– Конечно. Голодные и кровожадные. Охотятся только стаей. Они сожрали не одного здешнего обитателя, – «жутким» голосом ответила она. – Но не бойся, пока ты со мной, они тебя не тронут.
– Правда? Почему же?
– Я – их королева. Они слушаются только меня.
– О, ваше гадючество, пощадите бедного поэта! – «испуганно» воскликнул я. – Хотите, я напишу оду в вашу честь?
Мы уже подошли ко входу в кинотеатр, и её гадючество не успело мне ответить, потому что оттуда вышел ДиКаприо. Как будто караулил нас.
– Вы опоздали! На целых двадцать минут! – обиженно буркнул он.
Афродита громко фыркнула.
– Мы, наверно, пропустили что-то такое, без чего не сможем дальше жить?
Актёр мрачно посмотрел на неё.
– Вы могли бы стать неплохой актрисой, но вам не хватает гибкости ума. Ну так что же, вы идёте или нет? Кино уже в самом разгаре.
– Да, конечно, – ответил я и пропустил Афродиту вперёд.
Внутри было тихо, тише даже, чем на улице. Мы дошли до конца хорошо освещённого узкого коридора и остановились перед черной дверью. ДиКаприо повернулся к нам и шёпотом попросил «соблюдать тишину во время просмотра», на что Афродита снова фыркнула, сделала унылое лицо и торжественным голосом принялась воспроизводить похоронный марш. Актёр поморщился, молча махнул рукой и открыл дверь.
Первым делом в глаза бросился большой экран, метра три в длину и два в высоту, на котором какой-то парень разговаривал с какой-то девушкой – судя по лицам, испанцы. Помещение не представляло из себя ничего особенного, обыкновенный зал, какие бывают в кинотеатрах, только гораздо меньше; слева и справа от экрана по пять рядов чёрных кожаных кресел, всего пятьдесят мест, и почти все они сейчас пустовали, посередине – неширокий проход, устланный плотным красным ковром, глушившим наши шаги. Мы с Афродитой устроились в последнем ряду справа от прохода, а ДиКаприо занял кресло во втором ряду слева, за спиной у Златовласки, которую я не ожидал здесь увидеть – ей-то это зачем? Рядом с ней сидела Амазонка и кто-то ещё. Я перестал всматриваться в пришедших, и так было очевидно, что намерение актёра собрать всех обитателей Солитариуса с треском провалилось. Устроился поудобнее и уставился на экран.
Через несколько минут мне стало ясно, что этот фильм я уже видел раньше, только никак не мог вспомнить, где и когда, да и содержание почти полностью выветрилось из головы. Погрузившись в себя в попытках вспомнить хоть что-нибудь, не заметил, как задремал. Очнулся, когда включился свет: фильм закончился. Я повернулся к Афродите.
– Уже всё? Ну как фильм? – спросил слегка охрипшим голосом.
Она улыбнулась и махнула рукой.
– Ты правильно сделал, что уснул.
– Скучный?
– Не то слово. Скучный и пустой. Как тот, кто его выбирал.
Что-то в ее голосе меня насторожило. Я заглянул ей в глаза: кажется, она чем-то встревожена…
– Что-то случилось? – спросил я осторожно.
– Случилось? С чего ты взял? – отводя от меня взгляд, ответила Афродита.
– У тебя на лице написано.
– Ха-ха-ха! Ты плохо знаешь женщин. Мало ли что нам взбредёт в голову…
– Есенин, вам понравилось?
Я обернулся на голос: в проходе, улыбаясь во весь рот, стоял ДиКаприо.
– Честно признаться… Фильм показался мне скучным. И пустым, – не моргнув глазом ответил я.
– В самом деле? – Улыбка исчезла с его лица, и теперь он выглядел растерянным. – А я-то надеялся, что… но если так, то… даже не знаю…
Пока актёр огорчённо что-то мямлил, мимо него проковылял Сократ: вид у него был недовольный, и он даже не посмотрел в мою сторону; следом за ним прошла Амазонка, и мне показалось, что она сильно чем-то разгневана. За ней неторопливым шагом шли две незнакомых мне женщины: одна совсем молодая на вид, я бы не дал ей и двадцати, маленькая, стройная блондинка неприступным выражением лица и походкой немного напоминала Амазонку. «Амазоночка», – мелькнуло у меня в голове, но тут она кинула на меня взгляд, и я увидел в ее больших глазах весёлый блеск, говоривший о ней гораздо больше и иначе, чем выражение лица и походка. Вторая женщина, тоже блондинка, но, кажется, крашеная, годилась первой в матери; она вслед за молодой посмотрела на меня, однако без всякого интереса, и взгляд у неё был тусклым, усталым.
– …видимо, я ошибся. В следующий раз выберу что-нибудь более подходящее.
– Моё мнение – это лишь одно мнение. Спросите у остальных. Может, им понравилось?
Афродита громко хмыкнула. ДиКаприо посмотрел на неё с откровенной неприязнью.
– Обязательно спрошу. Благодарю вас, Есенин, за честность. До свидания.
– Один вопрос, ДиКаприо.
– Да?
– Кто вам сказал, что Несмеяна пыталась повеситься?
– Шопенгауэр.
– Какой ещё Шопенгауэр?
– Да вон он, с Белоснежкой разговаривает, – он дёрнул головой в сторону Шапокляка и Златовласки, которые стояли возле экрана и о чем-то беседовали.
– Шапокляк? И вы ему поверили?
– Конечно, зачем же ему врать?
– Не знаю, но он вас обманул, дружище. Несмеяну выписали, и она уехала домой.
– Серьёзно? Так что же? Я привык доверять людям. Пусть этот обман останется на его совести.
– Думаете, она у него есть?
– Нет так нет. Обманул так обманул. Мы все не без греха. Простите, Есенин, я очень устал и хочу спать. До свидания.
Он ушёл, и в зале остались только мы и Шапокляк со Златовлаской. Интересно, о чём они так долго беседуют…
– Я привык доверять людям, – передразнила актера Афродита. – Дурачок. А ты ведь тоже его обманул.
– Пришлось. Если бы я сказал, что уснул, он бы обиделся ещё больше или, хуже того, начал бы пересказывать содержание. Что это за женщины прошли мимо нас? Я их раньше не видел.
– Это потому, что они редко выходят из коттеджа.
– Так они тоже больны? Чем они занимаются?
– Наверно, больны, если живут с нами. Чем занимаются, понятия не имею. Они не очень общительные. Я несколько раз пыталась разговорить их, но бесполезно, они ничего не говорят о себе. Скорее всего…
Она внезапно замолчала и нахмурилась: к нам приближался Шапокляк.
– Салют влюблённым! Ах, как прекрасно это чувство – влюблённость! Особенно при живой жене. Не правда ли, рифмоплетун вы наш? Или нет, лучше сказать: рифмоблядун…
– Пошёл к чёрту, квазимодо хренов! – почти крикнула Афродита, но получилось это у неё как-то по-детски беззлобно.
– Ого! Так меня ещё никто не называл, мерси! А сколько страсти! Берегитесь, Пушкин. Такие женщины подобны спичке, которая может сжечь весь лес. А вам, милая, не мешало бы поучиться хорошим манерам. По доброте душевной готов преподать несколько бесплатных уроков.
– Что тут у вас происходит? – с хмурым любопытством спросила подошедшая к нам Златовласка.
– Ничего особенного, мадемуазель, всего-навсего обмениваемся любезностями. Не желаете ли присоединиться?
– Нет, благодарю. Боюсь, ваши любезности могут завести вас слишком далеко. Лишь бы не в никуда. Доброй ночи!
Шапокляк проводил её взглядом до выхода и ещё более противным голосом, чем обычно, просюсюкал:
– Ути-пути… Ух, какая! Вам бы, Лермонтов, вот на кого стоило излить всю свою, кхе-кхе, любовь. Красива, умна, пожалуй, даже слишком умна, но это ничего, любовь и гения превращает в идиота.
Афродита, в очередной раз неприятно удивляя меня, отправила его «со своей любовью в ….», то есть в тёмное место.
– Не пойду. Эх, нигде мне не рады… А я ведь никому ничего плохого не сделал, – расстроенно произнёс Шапокляк. Потом вздохнул и плаксивым голосом продекламировал:
– Пойду повешусь от тоски
И даже не сниму носки!
На память их оставлю вам!
Не грош – цена моим словам…
В носках навек останусь я.
Но не стирайте их, друзья!
Кто будет нюхать их с душой,
Тот мне вовеки не чужой!
В носках поэта – жизни суть…
– Ну что, пойдём? – повернулся я к Афродите. Она кивнула.
– Ну куда же вы, ребята?! Я же только начал! Неужто я бездарен? Как вы можете так думать? Маяковский, я вызываю вас на поэтическую дуэль! Честный поединок…
– Прошу прощения, но с клоунами не состязаюсь, – перебил я его и уже встал, чтобы уйти, но тут мне пришла в голову одна мысль. – Впрочем… Я готов принять ваш вызов при одном условии.
– Весь внимание, —склонил голову набок Шапокляк.
– Если я, образно говоря, пристрелю вас, то вы расскажете мне всё, что знаете. А вы точно что-то знаете. Например, о спичке, которая может сжечь весь лес. Откуда вы взяли эти слова?
– То была метафора. Я же всё-таки поэт – в отличие от вас. Хорошо, я согласен. В случае поражения расскажу всё, что знаю – а знаю я немало, – но у меня тоже есть одно условие.
– Какое?
– Вы должны отказаться от свидания с женой.
– Что?!
– А вы хотите убить двух зайцев сразу? Нет, так не пойдёт, придётся выбирать. Ещё неизвестно, расскажет вам что-нибудь жена или нет, а я-то точно расскажу. Вот и думайте.
– Есенин, что ты его слушаешь, он же просто издевается! – рассерженно вмешалась Афродита.
– Возможно, что эта, хм, проницательная барышня права, и я действительно издеваюсь, но ведь есть вероятность, что я говорю правду. Вопрос в том, готовы ли вы рискнуть. Ничего сейчас не говорите, подумайте. Скажете завтра в полдень, я буду у себя. Незабываемых снов, господа влюблённые!
Он поклонился мне, а затем послал воздушный поцелуй Афродите – выглядело это довольно мерзко. Афродита в ответ молча показала ему средний палец. Шапокляк неодобрительно покачал головой и ушёл.
– Как таких уродов земля носит… Ничего он не знает, врёт как обычно. Ты же не собираешься отказываться от свидания? – накинулась она на меня.
– Может, и не знает, но скорее всего знает, – задумчиво сказал я.
– Ты совсем рехнулся? Нашёл кому верить! Ты же десять минут назад говорил, что у него нет совести.
– Не волнуйся, я не собираюсь отказываться от встречи с женой. Даже если он что-то знает, оно того не стоит. Жена сама мне всё расскажет.
Афродита тяжко вздохнула и подняла глаза к потолку…
Над лесом висела полная луна. Её мягкое сияние лилось на землю, рассеивая таинственный и слегка пугающий мрак.
– Откуда она взялась? – удивился я. – Когда мы шли сюда, её не было.
– Нарисовали, конечно, – насмешливо ответила моя спутница. – Специально для тебя. Ты же боялся возвращаться в темноте. Трусишка.
– Трус – не тот, кто боится; трус – тот, кто боится и бежит, когда в этом нет необходимости.
– А когда есть необходимость?
– Когда сопротивление бесполезно. Например, когда дерево падает на тебя или когда от тебя без ума злая женщина, которая тебе абсолютно безразлична. Хотя все вы, женщины, злые. Волчицы в овечьих шкурах.
– Ой-ой-ой! Бедненькие мужчинки! Как же вы нас терпите? И если мы носим овечьи шкуры, то вы, значит, бараны.
– Похоже на то.
Мы неспешно шагали по залитой лунным светом дорожке. Позади остался дом искусств и спортзал. Вокруг стояла величественная тишина, которую мы непочтительно нарушали шутливой беседой. Неожиданно Афродита взяла меня под руку, прижалась щекой к моему плечу и ласково спросила:
– Но меня-то ведь ты не боишься, правда?
– Конечно боюсь. Ты же змеиная королева.
– Ну и бойся. Только не убегай.
– В этом нет необходимости.
Когда дорожка повела нас через густой лес, кроны деревьев которого почти не пропускали лунный свет, Афродита крепко вцепилась мне в предплечье и с притворным испугом прошептала:
– Мне страшно.
– Почему? – прошептал я в ответ.
– Как почему? Вдруг из чащи выскочит маньяк и убьёт нас?!
– Хм. Думаешь, Шапокляк затаился где-нибудь и ждёт подходящего момента?
– Спасибо, что утешил. О нём-то я и не подумала, – и она громко рассмеялась.
Так, ведя незамысловатые разговоры, мы и проделали почти весь путь. Всё было хорошо, но какая-то смутная мысль не давала мне покоя. Только когда мы подошли к повороту на женский коттедж, я понял, что меня беспокоит.
– Послушай, Афродита… – она прыснула, и я замялся. – Что?
– Ничего-ничего. Просто забавно звучит. Афродита. Никак не привыкну.
– Мне и самому непривычно, но это имя тебе подходит. Так вот, я вот что хотел спросить. Вечером, у моста, ты сказала, что я хочу убежать от реальности, везде ищу подвох и тому подобное. Почему ты так решила? И как ты там оказалась, кстати?
Афродита вздохнула, отпустила мою руку и остановилась.
– Ты что, думаешь, я за тобой следила? Делать мне больше нечего! Я просто гуляла, ни о чём не думала, потом вышла к реке и увидела тебя на другом берегу. Твоё поведение говорило само за себя. Ты хотел что-то спрятать. Спрятал?
Я внимательно наблюдал за её лицом. Если она врала, то делала это мастерски. Или я ничего не понимаю в людях…
– Спрятал. Поэтому ты решила, что я бегу от реальности? – усмехнулся я.
– Не только поэтому. Дело в том, что ты и до приступа постоянно искал во всём подвох, иногда нёс такой бред, что даже вспоминать не хочется.
– Какой бред?
– Не скажу. Вдруг ты снова встанешь на ту же дорожку? Что ты спрятал?
– Не скажу. Пока ты не скажешь, какой бред я нёс.
– Ну и не говори, не очень-то и надо. Можешь не провожать.
И она быстро зашагала дальше. Секунд десять я стоял на месте, затем догнал её и примирительным тоном сказал:
– Хорошо, больше не будем об этом.
– Вот и отлично, – ответила Афродита и натянуто улыбнулась.
До коттеджа мы шли молча. Множество мыслей пронеслось у меня в голове за эти минуты. И только одна вселяла в меня надежду: мысль о встрече с женой. Больше надеяться было не на что…
– Ну, спасибо за хороший вечер, – сказала Афродита, остановившись перед коттеджем.
– Не за что, – машинально ответил я.
– Надеюсь, совесть тебя не замучает, – и не успел я спросить, что она имеет в виду, как она поцеловала меня в правую щёку. Губы у неё были тёплыми, несмотря на прохладную ночь. – Какой ты колючий! Не забудь побриться перед тем, как идти к жене. Приятных снов!
– Спокойной ночи!
Я провёл рукой по щеке и задумчиво погладил бороду, смотря ей вслед. Что же она скрывает?