– В Ленобласти девочка пропала, ну и он сказал, бес попутал. Сказал, что ничего не мог с собой поделать. Его загнобили люди, и он решил им отомстить. Девочка была якобы из самой злобной семьи, которая над ним глумилась. Его действительно местные постоянно задирали. Спонтанное решение. Плакал. Моей жене даже жалко его стало. Подонок! Нельзя таких жалеть! Какой бы ни была причина, детей трогать нельзя никогда! Не можешь за себя постоять, значит, учись, а не твори дичь.

– И что он говорит сейчас?

– Отрицает. Рьяно отрицает. Сказал, что свое отсидел и не собирается возвращаться. Сказал, что хочет открыть пекарню. Я не верю ему. Такие вечно под дурачка косят. Решил сыграть в правильного.

Я снова посмотрел на фото педофила. Пекарь… Ну, может быть.

Я скривил лицо и посмотрел на Леню, на что он ответил: "Вот-вот, и я о том же".

– А он так и не признался, где тело?

– Нет. Сказал, не помнит. И не хочет вспоминать.

* * *

У убитого Владислава остались жена и пятнадцатилетняя дочь.

Я уговорил Леонида взять меня с собой на встречу с ними.

– Жена у него немного аутичная, но в целом общаться можно. А вот девочка настоящая буря. Палец в рот не клади, дерзкая. Что в голове, то на языке.

Жена погибшего действительно была отстраненной, да и вообще почти безэмоциональной. Она витала где-то в облаках, ей подошло бы быть поэтессой и читать вдохновенно стихи, смотря в стену и высоко задрав подбородок. Ее это спасало – потеря любимого переживалась легче, чем если бы она полностью осознавала случившееся.

Мы попросили осмотреть комнату убитого. Женщина махнула рукой, разрешая нам пройти.

Мы миновали комнату, в которой на кровати полулежа сидела девушка с хвостами из длинных русых волос в черной юбке-трапеции выше колена с цепочками и футболке. Она слушала музыку в наушниках и жевала жвачку. Когда она увидела нас, она закатила подведенные черным глаза, подошла и захлопнула дверь, отсекая личное пространство.

В комнате убитого ничего особенного мы не нашли.

* * *