Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Потерянный рай

В небольшой сельской церкви – ской губернии служил один батюшка. Приход у него был немноголюдный, десять бабушек да летом – дачники. За хор и чтеца была у батюшки собственная матушка, редко кто находился подпеть ей.

Матушка была особой тонко чувствующей, да еще и с, что называется, «близкими слезами». И вот начнут они служить, наступит какое-нибудь любимое матушкино место в службе, и она уже тихо плачет. До того жаль ей потерянного рая, потому что в эти минуты она особенно остро ощущала именно это: рай потерян. Сначала плачет тихо и одновременно поет, это еще было ничего, но служба продолжается, а ей всё горше. И до того доходило, что уже и петь она не могла от растущих рыданий. А петь-то надо! И читать тоже – громко да внятно. Но как тут возгласишь, когда реально душат слезы?

В общем, батюшка был всем этим сильно недоволен. Выходил он из алтаря, службу останавливал, делал своей чтице-певице строжайшие выговоры, истерики велел немедленно прекратить. Не помогало. То есть помогало, но ненадолго, до тех только пор, пока матушка не вспоминала: раю мой раю потерянный, и здесь его нет. И вот однажды терпение у батюшки кончилось. Вышел он из алтаря и ка-а-ак даст матушке затрещину. Да еще одну, да еще. И что же? Матушка на него ничуть не обиделась, но с тех пор научилась плакать безмолвно, направлять слезы внутрь, так что никто их теперь не замечал. Плачет, а служба все равно идет – ровно, степенно. Священник не нарадуется: никто больше не всхлипывает, ничто его не отвлекает, прихожане, если и есть, молятся, свечки зажигают, прикладываются к образам. Все хорошо. Одного жаль – рай потерян.

Чего человеку не хватает, или Не самый плохой праздник

У Лени Короткова всё было. Ну всё. Семья? Да отличная была семья. Жена одних с Леней лет, но чудесно выглядела, как студентка. Сохранила блеск в глазах и смеялась как девочка. Дети – два крепыша, три и пять, мальчишки, краснощекие, серьезные боровички. Секс? Ну соответственно, жена его была женщина азартная, да он и сам был не дурак. Работа? А куда без работы. Леня руководил одной небольшой компьютерной фирмой, работали в ней всего четверо человек, в прошлом все его однокурсники, четвертая (однокурсница) вела у них бухгалтерию. И всем четверым через несколько лет существования фирмы хватило на покупку просторной квартиры, машины, оставалось и на путешествия в любую точку планеты. К тому же Леня свою работу любил, потому что в душе был заядлый компьютерщик – и программист, и спец по «железу», – а при словах «переформатировать жесткий диск» начинал подскакивать и потирать ладони. То есть было всё у человека. А заскучал.

«Церкви! Веры! Бога у него не было!» – закричат читатели, воспитанные на литературе Толстого и Достоевского. Но Леня тоже был на ней воспитан, поэтому Бог у него был. И в церковь он ходил. Раз в два месяца обязательно. А на Пасху и Рождество исповедовался у батюшки, каялся, потом причащался, потом читал благодарственные молитвы, потому что и молитвослов у него тоже имелся, и иконки на работе над компьютером висели, ну, всё путем. И все равно – скука.

Делать нечего, поехал Леня к старцу, в Печоры, к отцу Иоанну Крестьянкину, помолился в пещерах, прожил там два дня – и чудо! Старец даже принял его, хотя давно никого не принимал, но Лёне просто чудовищно повезло. Он встретил в Печорах свою давнюю знакомую, Ирку Козлову, она, оказывается, тоже обратилась, переехала сюда десять лет назад из Москвы, чтобы быть при старце, начала писать иконы и знала все ходы и выходы в монастыре. И вот эта-то Ира Леню узнала, вспомнила и провела его тайными тропами к батюшке, прямо в келью, потому что, как объяснила Ирка Лёне, сегодня келейничал отец Амвросий, а он по гроб жизни ее должник. И отец Амвросий их действительно пустил. Конечно, ненадолго, пять минут! Старец очень болен. Леня зашел. И так и сел. Старец был не просто болен, он явно был еле жив. Хотя лицо было, конечно, очень доброе и ласковое, немножко похожее на Деда Мороза, но все-таки совсем, совсем старенькое. И Леня не решился ни о чем у отца Иоанна спросить. Как-то не посмел. Точнее, глядя на него, сидящего в большом кресле и даже не способного привстать, Леня всё в этот момент в общем понял. И просто сложил руки и подошел под благословение. Отец Иоанн назвал его по имени, хотя Леня не представлялся, но это было даже неважно, благословил и сказал довольно горячо для столь преклонных лет:

– Бог благословит! И всё подаст тебе, всё, что будет нужно и полезно твоей душе, только ты Ему не мешай.

Леня смущенно улыбнулся, кивнул и вышел.

– Что ж вы так быстро! – разочарованно воскликнула Ира.

– Да мы вроде обо всем уже поговорили, – пожал плечами Леонид.

Напоследок занес Ирке тортик, купленный тут же в магазине, но чай пить не остался, поспешил на вокзал. И отправился в родной город, на поезде, который шел как раз сегодня, а в следующий раз только послезавтра, чувствуя себя немножечко идиотом, но идиотом счастливым.

Встреча со старцем слегка посветила в его жизни, и несколько недель он не скучал. Повеселел обратно. И объяснял себе это так, что просто повстречался с очень хорошим человеком, а это важно. И даже говорил Ларисе, своей жене: «Вот чего не хватало мне человека. А теперь всё, видишь, опять я веселый». Лариса кивала. Она была тоже верующая, пришла в церковь вслед за Леней, но бывала там намного чаще, чем он. Она-то и подала совет съездить к старцу и теперь радовалась, как всё легко решилось.

Но вскоре выяснилось, что ничего не решилось. Опять Лёне показалось, что жизнь его серая и безвкусная. Даже улыбнуться он не мог, даже детям. И Леня пошел к психотерапевту. Психотерапевт ему объяснил, что нужно будет посещать его раз в неделю и, даст Бог, через полгода они смогут подобраться к первопричине его хандры. Они подобрались немного раньше. Помог близящийся Новый год. Леня шел по улице мимо оптики, и вдруг оттуда выглянул человек в красном колпачке, без бороды, но с большим мешком, вынул из мешка крошечную шоколадку с приклеенной к ней визитной карточкой оптики и дал Лёне. Это была рекламная акция.

И Леня вдруг вспомнил. И побежал к врачу.

Ему только что исполнилось шесть лет, дело происходило под Новый год. Он верил тогда в Деда Мороза. В тот раз родители ему клятвенно обещали, что Дед Мороз не только придет, но, может быть, даже дождется, когда Леня проснется и поговорит с ним. Маленький Леня царапал себе живот, чтобы не уснуть, дождался даже, как в родительской комнате пробило двенадцать раз, но тут уже накрепко уснул. Он проснулся рано утром, под елкой была куча подарков, но Леня даже не взглянул на них. И стал звать Деда Мороза. Вместо Деда Мороза пришла мама. Она виновато улыбалась и сказала, что буквально минуту назад Дед Мороз ушел. Не дождался. Поехал на своих летающих санях к другим детям.

Но Леня маме не поверил. А вдруг маме только показалось, что Дед Мороз ушел? А вдруг он прячется где-то здесь? Он обегал все те места, где обычно прятался сам, когда играл в прятки, заглянул за занавески, в шкаф, под кровать, за дверь в ванной, вышел даже в подъезд. Но в подъезде было пусто и тихо, только вдруг хлопнула дверь. Он глянул сквозь пролет лестницы, – это была соседка снизу, она вызвала лифт, и лифт загремел и поехал. Деда Мороза видно не было. Леня рыдал, топал ногами, и родители были в полной растерянности, они никогда не видели сына таким.

Им все-таки удалось отвлечь его на подарки, и Леня утешился. Через год он случайно подслушал, как мама с папой тихо обсуждают, не вызвать ли им Деда Мороза из фирмы «Заря», смело вошел в комнату и сообщил, что в Деда Мороза давно не верит. Потому что дедов морозов не бывает на свете, это просто переодетые артисты. Родители Лени успокоились, и история с Дедом Морозом была навсегда забыта.

Только теперь, в тридцать два года, Леня вдруг вспомнил, как плакал, как кусал маму, которая пыталась удержать его и не пускать в подъезд. Вспомнил ощущение непоправимого горя и потери.

Психотерапевт даже поерзывал от удовольствия во время Лёниного рассказа.

– Всё ясно, всё ясно, всё ясно, – приговаривал Иосиф Самуилович и поправлял очки.

И дал Лёне совет вызвать детям Деда Мороза, благо Новый год на носу, к тому же теперь это стало совсем просто. А когда Дед Мороз придет, постараться самому превратиться в ребенка, хотя бы мысленно, и порадоваться приходу бородатого старика, словом, внутренне пережить недопережитое и спустя годы восстановить потерю.

Леня так и сделал. Дед Мороз пришел. Его малыши тут же спрятались за папину спину, и папе пришлось принимать огонь на себя. На «раз-два-три, елочка, зажгись!» елочка, вопреки Лёниным стараниям, зажглась не сразу, зато со второго раза уже зажглась. Мальчишки потихоньку раскрепостились, прочитали Дедушке по стишку, поводили с ним хоровод, получили по подарку. Тут Лариса решила проявить гостеприимство, пригласила Деда Мороза попить чай, но Дед Мороз шепотом сообщил, что для этого придется снять бороду. И, в общем, был на это готов. Но Леня замахал на него руками – ни в коем случае. И, сунув дополнительную сотенную в глубокий красный карман, выпроводил Деда Мороза восвояси.

С тех пор всё переменилось. Лекарство подействовало. Леня больше не скучает. А в новогоднюю ночь поднимает бокал с одним и тем же тостом: «Друзья! Психотерапия тоже иногда помогает. Да и Новый год – не такой уж бессмысленный праздник».

Сны отца Валерия

1

Отец Валерий сначала был просто Валерка, хорошо готовил яичницу и до смерти любил свою болтушку-жену. Но потом он окончил семинарию, рукоположился и стал отцом Валерием. У них была одна дочка, а потом через много лет родился сын. Однажды отцу Валерию приснился сон: он служит, а за алтарем стоят два мальчика со свечами. Батюшка проснулся. А вскоре матушка родила ему следующего мальчика. УЗИ и бабка-акушерка предсказали девчонку, но батюшка только смеялся в уже седеющую бороду. «От бабья один шум!» Следующий сын ему уже не снился, но родился потом тоже. Получилась одна дочка и три сына.

2

В другой раз отцу Валерию приснился батюшка Серафим Саровский, который постучал палочкой об пол: «Родственники, а что ж так плохо служишь?» Очнулся отец Валерий и стал разузнавать, что такое? Действительно, оказалось, что его прадед жил в Курской губернии, там же, откуда преподобный Серафим был родом.

3

Отец Валерий, перед тем как стать батюшкой, работал чтецом в одной церкви. Церковь была небольшая, американская, так что, можно сказать, почти сельская, и так уж исторически сложилось, что по праздникам в ней служил владыка. Особенно ревностен владыка был к богослужению и очень не любил, когда ошибаются и путаются в службе. Но отец Валерий к службам тщательно готовился и читал хорошо. Только вот он курил. И сколько ни боролся с собой, ничего не получалось. Тогда Бог послал ему сон.

Ему приснилось, что идет всенощная, а он стоит, как обычно, за аналоем, на своем месте. И вот хор замолчал, его очередь, но что читать – он не понимает. Перед ним и октоих, и служебник, и минея, стихиры на стиховне выписаны на отдельном листочке – но всё спуталось! Что читать – неизвестно. Листает одну книгу, другую, хор молчит и ждет, проходит минута, вторая, пауза страшно затягивается. Ужас объял отца Валерия.

Тут и владыка выходит из алтаря. Подошел к отцу Валерию, хлопнул его по плечу и говорит: «Ну что, пойдем покурим?»

Отец Валерий проснулся в холодном поту. Курить ему с тех пор расхотелось.

Елочки

Отец Валерий очень любил Россию. Америка – это было так… Заблуждение молодости, перестройка, романтика. Он, конечно, и в американской церкви служил искренне и ревностно, за несколько лет собрал целый русский приход, все сплошь интеллигентные люди, компьютерщики, историки – из соседнего большого университета, и все его очень любили. А все-таки не Россия. И вернулся отец Валерий со всей своей большой семьей домой. Стал жить сельским батюшкой в одной из неблизких губерний своей необъятной родины.

Раз заехал он в Москву, туда-сюда, по магазинчикам, в Патриархию, а вечером зашел в гости к своим давним добрым знакомым, бывшим однокурсникам – жене и мужу. Попил чайку, расслабился, а хозяйка, большая любительница необыкновенного, ну его пытать: батюшка, да как вы, да какие случились в вашей жизни за последнее время чудеса? Все-таки вернулись на Святую Русь.

– Ох, – говорит батюшка. – И рассказать-то не о чем. Если только о елочках.

Хозяйка обрадовалась, ручки сложила, слушает. И батюшка начал:

– В деревне нашей возле храма в ограде посадил я елочки.

– Зачем же?

– Да там провели у нас в соседнем доме канализацию, ее прорвало, полгода никто не чинит, всё это на дорогу выливается, стекает в яму, двести метров от храма… И магазин рядом, пьянчужки местные всегда там толкутся, кричат, место дурное, голое; в общем, посадил я вокруг храма елочки. И есть у нас там один сильно пьющий, не из денежных, так, за десяточку купит себе пузырек какой-то дряни – и доволен. Сашей зовут. Часто заходит в храм, покачается-покачается и выйдет. «Ты, – говорит, – батюшка хороший. Но в Бога я все-таки не очень верю».

И вот посадил я елочки. На следующий день только меня этот Саша увидел, как начал ругаться:

– Ты, батюшка, зачем елочек насадил?

– А что ж такого? – удивляюсь я. – Пусть растут.

– Да ведь это плохая примета! Вырви. Хочешь, я сам завтра к тебе приду, выкопаю?

– Ты не хватил ли сегодня лишку? От елочек радость.

– Примета плохая, елки-то, – твердит Саша. – Плохая примета.

– Да что же плохого в них, ты погляди! Стоят рядком, глаз радуют, – пытаюсь вразумлять его я.

– Не радуют, – говорит Саша и в землю смотрит. – Примета нехорошая. Со смертью связано.

– Эх ты, в приметы веришь, а в Бога не очень.

«Так и прогнал его», – заключил свой рассказ отец Валерий.

Ждет хозяйка продолжения, а его и нет. Да и хозяин удивлен – ни назидания какого, ни чуда. Канализация, елочки…

– И всё? – спрашивает.

– Всё, милые, – вздыхает батюшка. – Хорошо, если в воскресенье придет десять бабушек. И все-таки… слава Богу, что мы вернулись!

Отец Артемий

Батюшка Артемий окончил филологический факультет Московского государственного университета имени великого русского ученого и просветителя Михайлы Васильевича Ломоносова. Едва батюшка открывал уста – шелковистые травы ложились на землю, благоухающие цветы приклоняли головки, клейкие листочки в немом восхищении жались к веткам, птицы небесные складывали крылышки и примолкали, не смея продолжать свои сладкие чудные песни, звери лесные, косматые и хвостатые, останавливали поспешный бег, принюхивались и шевелили в благоговейном недоумении ушами, рыбы морские замирали и только изредка всплескивали хвостом и пускали пузырик. Люди записывали батюшкины проповеди на диктофоны, видеокассеты, издавали его книжки тысячными тиражами. Некоторые же соблазнялись и терли виски.

– А просто, – говорил один любящий отца Артемия раб Божий, – батюшка от большого напряжения и великой своей занятости забыл все русские слова и употребляет древнерусские, потому что по старославянскому и древнерусскому у него в университете были одни пятерки. И если поставить при батюшке переводчика, всё сразу станет хорошо. Скажет батюшка: «Памятовать должно, что надлежит нам отряхнуть от стоп своих прах безбожия, а наипаче гордости и пагубнейшего самомнения». А значит это, что нужно перестать грешить. Видите, как всё просто! И соблазняться тут не о чем.

Неожиданная встреча

Отец Яков Поттер не верил в чудеса. Как услышит, что где-то замироточила икона или кому-то было видение, тонкий сон, голос, страшно морщится и воздыхает:

– Ребята, надо же иметь совесть!

А уж если при нем произносили слово «старец», да еще «прозорливый», просто молча вставал и уходил из комнаты.

Незадолго до смерти ему явилась женщина в белом с очень бледным лицом в длинном холщовом платье. Женщина стояла у изголовья его кровати; отец Яков был тогда уже сильно болен и почти не вставал. Женщина явилась внезапно, отделясь от стены, потом рука ее прошла сквозь деревянную спинку кровати, и отец Яков понял, что она бесплотна. Батюшка двинул на гостью стул, но женщина даже не шелохнулась. Тогда отец Яков с неизвестно откуда взявшейся силой громко спросил ее:

– Что, хочешь, чтобы я поверил, что ты – не галлюцинация? Хочешь, чтобы я поверил, что ты и есть чудо?

– Нет, – спокойно отвечала женщина. – Я не чудо. Я твоя смерть.

Отец Александр и стихотворцы

Отца Александра Меня спрашивали:

– Почему вы хвалите любые стихи, которые вам приносят, даже и вовсе графоманские?

– Лучше уж пусть пишут стихи и верят в свое предназначение, чем пьют горькую, – отвечал отец Александр.

Свет миру

Отец Александр говорил: «Нам дано только светить».

Самый красивый

Отец Митрофан говорил: «Отец Александр был красивее всех, кого я видел».

Об идиотах

Одна беременная женщина много болела. То одним, то другим, то третьим, просто не было уже никаких сил. Врачи говорили ей: «Немедленно делайте аборт. Родится ведь идиот!» Родственники тоже очень переживали и добавляли: «Мало того что идиот. Где он будет жить? У нас и так повернуться негде». Жили они и правда большой семьей в двухкомнатной квартире. Но женщина упрямилась, все-таки она была верующая и аборта делать не хотела. Тогда хитрые родственники посоветовали ей поговорить с отцом Александром, потому что знали: человек он широкий, свободный, не то что какой-нибудь поп-мракобес, знает языки, читает книжки, чужое мнение уважает, глядишь, благословит и аборт.

Женщина отправилась к отцу Александру и всё ему рассказала. Отец Александр ответил: «Родится идиот – будете любить идиота».

Родился вообще не идиот. Сейчас он уже вырос и учится в университете.

Не старец

Отец Александр никогда не хотел быть пастырем наподобие древних, руководить душами, говорить «можно» и «нельзя», давать судьбоносные советы, назначать епитимьи и применять педагогические приемы. У него был совсем другой склад. Он всё больше просто утешал своих чад и говорил с ними о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском. Но те, кто посещал его, иного и не желали.

Когда он умер, ему так и не нашлось замены, потому что больше никто из батюшек Флоренского и Соловьева не читал.

Идеже несть болезни

Когда отцу Иоанну Крестьянкину исполнилось девяносто лет, он перестал принимать чад. Чада же, много лет кормившиеся из его рук, роптали: «Столько лет окормлял нас, ведя ко спасению, а теперь? Это не он, а злые люди вокруг него. Почему нас к нему не допускают?»

Келейник же отца Иоанна, в очередной раз отказав страждущим от встречи с батюшкой, сказал другому брату с улыбкою: «Отец Иоанн так широко распахнул пред людьми двери рая, что они забыли, что существуют старость и болезнь».

Отец Мисаил

Отец Мисаил встречался с Анной Ахматовой, был чудесным рассказчиком, говоруном и записывал разные истории про батюшек – документальные, очень смешные. Потом эти истории вышли книжкой, потом стали выходить и переиздания. Читатели присылали отцу Мисаилу благодарственные отклики, телевидение приглашало его поразмышлять о судьбах церкви, газеты брали у него интервью. И все были довольны.

Но однажды отцу Мисаилу приснился странный сон. Будто сидит он за столом, листает свою книжку про батюшек, а в книжке вместо текстов – фотографии всех, о ком он писал, и все его герои – в чем мать родила. «Что это такое?» – в ужасе вскрикнул отец Мисаил и захлопнул книжку. Но и с обложки ему погрозил пальчиком один его знакомый священник, при этом опять-таки совершенно голый, проговорив грозно: «Не обнажай наготу отца своего».

Пастырь добрый

Вскоре после этой истории отец Мисаил узнал, что у него есть коллега. Из мирян, да еще и женщина! Какая-то Кучерская, которая, как говорили, тоже очень любила писать про батюшек. Отец Мисаил даже прочитал в «Литературной газете» несколько слетевших с ее пера историй и после этого не поленился, узнал ее телефон и позвонил начинающей писательнице.

– Слышал я, что вы, госпожа Кучерская, пишете пасквили на батюшек, – сказал отец Мисаил после небольшого и в общем ласкового вступления. – И даже их читал. Временами смешно, но чаще грустно.

Кучерская же в трепете молчала. Сам знакомец Ахматовой звонит ей и преподает урок!

– Вообще же писать про пастырей – дело опасное и неблагодарное, – продолжал отец Мисаил. – Хорошо знаю это по собственному опыту. Так что уж лучше бы вы, матушка, занялись рождением детей. У меня такой возможности нету, а то бы, ей-богу, бросил писать и начал нянчить детишек… Но вы, вы не забывайте: чадородие намного спасительней, чем писательство.

Подивилась Кучерская такому вниманию к себе и пастырской заботе и от удивления начала рождать детей – одного, другого. Но на втором дело что-то застопорилось. И тут уж ничего не поделаешь: или дети, или батюшки, – так что снова начала она писать свои небылицы про пастырей.

«Жить я без них не могу, – говорит. – Вот и всё».

И вот дети в садике, а она целые дни пишет, перечитывает свои истории вслух, бьет себя по бокам, хохочет, подскакивает, а временами горько плачет.