– Почему вы вините себя? Вы же писали ради себя, разве нет?
– Нет, я писал ради своей забавной цели. Хотел запомнится благодаря своим новаторским идеям, но лишь огорчился в самом себе, ведь нет в моей души борьбы закрытых чувств и чрезмерной рациональности. Так что пеняю я всегда лишь только на себя, хоть эту правду нашёл. А для чего пишешь ты?
– Я пишу только потому, что не могу держать в себе ту черноту, которая живёт во мне слишком долго. Раз я не могу рассказать своим друзьям о себе, то попытаюсь поделится с этим с бумагой, хотя бы она молча примет меня и поможет найти ответы на проблемы.
– Раз ты пишешь для себя, то какова твоя общая цель в жизни? Нам всё равно долго ехать, так расскажите, если не секрет.
– Моя цель – запомнится в этом мире. Я не вижу смысла жить ради жизни, как это делали многие миллиарды людей до меня. Для меня сама суть добиваться чего-то, хоть это может стоит мне потери друзей, воспоминаний и даже чувств. Так сказать, цель оправдывает средства.
– Хм… А что вы ставите в значение «запомнится», каким образом вы хотите запомнится? Ведь можно запомнится среди друзей, или же в семья, чтоб вспоминали родные, или же в городе, став инженером, построивший больницу. Как вы хотите запомнится в мире?
– Я… – Обычно люди не расспрашивали меня о цели дальше, услышав саму её составляющую, но этот человек поставил в меня в угол. – Я не думал об этом…
– Жаль, мне всегда нравилось узнавать цели людей, ведь почти каждый да отличается в них.
– Не знаю, каждый раз, когда мои друзья слышали мою цель, будто бы они моментально отворачивались от меня, будто существуют лишь два вида целей. Чёрные и белые. Моральные и аморальные.
– Не стоит так делить цели. Ваши друзья более эмоциональные, чем вы. Как я вижу, вы похожи больше на рационалиста. Ваши мировоззрения разные, так что тут неудивительна их реакция на вас и на вашу цель.
– Даже несмотря на то, что мы разные, я всё равно хотел бы остаться с ними. Может даже изменит свою цель или прошлое, но главное, чтобы стать ближе к ним. Я уже устал страдать от внутренней тоски по ним. Каждый сон и кошмар о них и о будущем с ними.
– А изменив прошлое, ты бы застал настоящее? Да и было бы то настоящие более благоприятным и счастливым, чем нынешнее? Изменять нужно не вчерашнее, нужно изменять данный момент. Изменения – это всегда хорошо, даже если оно не развивает в лучшую сторону.
– Но, если я изменю себя, буду ли счастлив, ведь теперь буду страдать от нелюбви к себе?
– Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem.
– Снова вы за своё.
– Ты сказал «буду страдать от нелюбви к себе», тут напрашивается вопрос, ты сейчас страдаешь от нелюбви к окружающим?
– Я ненавижу людей. Ненавижу в них всё то, что составляет их эгоизм и эго. Только от этого люди совершают зло по отношению к другим. Сколько бы не пытался переубеждать людей, так они снова за своё. Мне это осточертело настолько, что закрылся в себе, став теперь эгоистом по отношению к ним. С чем боролся, тем и стал.
– Вот ты говоришь, что ненавидишь людей, но ты же альтруист внутри, ведь пытался исправить их. Ты ненавидишь эгоистов, а не людей. Ненавидишь сами чувства, которые заставляют людей относится к другим безразлично. На самом деле ты любишь людей. Ты живёшь благодаря любви к людям, творишь благодаря чувству, которое идёт из ощущения к этим людям, ведь не можешь одним словом поведать о своей любви к ним. Ты как слепой, который ориентируется только с помощью звуков и осязания, ты проходишь своей путь ради чувств к людям. Хоть в борьбе с эгоистами, ты потерял любовь к себе, став эгоистом по отношению к себе и к людям, но постарайся жить с помощью чувств к людям, окружающих тебя, а не вопреки эгоизму. Будь настоящим альтруистом, ведь внутри тебя он есть.
– Пока я ощущаю себя эгоистом. Но вашу правоту не могу отрицать, внутри себя, может быть, остался тот самый альтруист с детства.
– Ты боишься. – С улыбкой произнёс мужчина.
– Боюсь? С чего вы взяли, мне нечего боятся в своих чувствах к людям.
– Не, ты боишься не этого. Твоя ненависть исходит из страха, но этот страх не по отношению к людям.
– Да не боюсь я людей. – Пытался я остановить его уже, ведь наш разговор уже затянулся.
– Ты боишься своих чувств, как будто что-то хочет тебе о них напомнить, но ты пытаешься закрыть глаза ненавистью. Знаешь, человеческое сознание делится не только на рациональность и эмоциональность, а ещё оставляет место для веры. Именно вера в чувства не даёт нам стать машиной для цели, заставляя твою рациональность сомневаться в том, что чувств в тебе нет. Так что, душа в тебе есть, хоть и скромна. Вера – это часть твоей интенциональности.
Я не стал спрашивать у него, что такое, эта ваша, «интенциональность», мне было уже всё равно, настолько он выжег мне мозг своим разговором. Посмотрев в окно, я пытался найти среди темноты ночи остановку, чтоб наконец выйти из этого дурдома.
– Остановите на остановке, пожалуйста! – Прокричал я водителю.
– Вы уже уходите? – Спросил меня дяденька. – Жаль, а я лишь только начал.
– Извините… – Без искренности ответил я, мне нужно было лишь избавить это место от себя.
Автобус резко затормозил, отчего все пассажиры в мгновенье замолчали и начали провожать меня взглядом. Мне было уже всё равно на смущенье, только лишь этот автобус уехал из моей жизни также, как и приехал. Двери открылись, и я вступил на землю необитаемой остановки, чьё одиночество меня хотело захлебнуть, да и не только одиночество.
VII
Автобус оставил меня с разваливающейся от теченья песочных часов времени остановкой. С одной стороны она всё это время была одинока, но с другой это и одиночеством не назвать. С кем ей быть одинокой, если она сама уже умерла от природы, и после неё остались лишь камни? Она уже давно не одинока. Тротуара от неё не было, лишь маленькая тропинка в редкий лес, чей массив из листьев был облит холодом луны. Что же остаётся мне, как не зайти в новый мир и поприветствовать его своим топотом? Чем глубже я заходил в лес, тем чаще я стал замечать, как осенних листьев всё становилось меньше и меньше, деревья стали более редкими и отдалены друг от друга, а тропинка укутывалась снегом. Сезон года менялся на глазах, наступила зима. Слабый холодный ветерок немного продувал мою куртку, но пока это было терпимо. Самое главное, это как преобразился лес. Теперь холод лучей луны дополняла и земная природа. Только среди всей красоты мелькал тёплый свет, будто что-то осталось из прошлого. Пробираясь до огонька, я заметил, как на тропинке лежала застеленная снегом папаха, рядом с которой была испачканная турецкой кровью фуражка. Я уже почти добрался, как на меня полетела куча бумаг, на которых было что-то небрежно написано и некоторые слова зачёркнуты, что-то вроде черновиков. Эти бумажки вылетели из растянувшегося от ветра портфеля, валявшийся возле пылающей берёзы. Это и был источник тёплого света. На раздетых ветках берёзы вместо листьев развеивался, как флаг, чёрно-жёлтая кофта. Дерево моей родины полыхало так, будто никогда и не собиралось сгорать, хоть внутри, скорее всего, уже расплавилось и умерло. За деревом пылало что-то ещё, что-то более громоздкое, отчего вместо снега падал мёртвый огонь – пепел. Это была усадьба какой-то известной фамилии. Рядом с домом стоял дуб, который никак не подавался огню, да и чему было там гореть, если увял он уже. В дупле его что-то блистало от холодных лучей солнца, похожее на свадебное кольцо, но тут некому идти на помощь. С другой стороны дуба виднелась дверь в самом дереве. Дверь эта была деревянная и старая, а, открыв её со скрипом, я увидел холодный белый свет, как от луны. Наверное, только за этой дверью я мог найти продолжение своего пути, среди бессмыслицы и неразберихи этого леса.
Как только я зашёл в дуб, так дверь за мной и захлопнулась. Я оказался до жути в знакомой прихожей. Этот тёмный коридор, шкаф с одеждой и обовью, полка с ключами и бумагами, всё навеивало то самое чувство, а из самой дальней комнаты доносилось тихое пение. Нет, это не от музыкальной шкатулки, это тот самый голос, который остался в лишь в моём подсознание. Голос доносился из кухни. Стоило мне лишь зайти туда, как песня утихла и мрак тишины настиг меня, где и возникла ты передо мной – моя звезда, смотрящая в окно. Там падали такие же звёзды, сжигающие себя дотла, но не знают они, почём гаснут. Сгорали они за свои мечты, идеи, цели, любовь, а может они устали от мира и были им поражены. И падение в необъятную пустоту города продолжалось изо дня в день, за что с ними так госпожа удача? Но самая страшная агония в любви, ради которой можно сгореть не то, что до тла, а так, что и переродится уже не сможешь, оставшись под одной звездой. И вот ты и я, которых разлучило проказа – расстояние, но остаёмся под одной звездой – мечтой и верой. Как только я подумал об этом, так повернулась ты. Первое, что я увидел, – были твои глаза. Скорее нет, не глаза, а тёмные впадины, вместо глаз. Не было того самого пылающего солнца, которое постоянно там находилось. Может я просто забыл?
Я надеялся на разговор, хотел узнать куда уехала и почему не сказала, но не никак не мог открыться в мгновенье, не мог вспомнить имени твоего. Пока я пытался хоть звук произнести, она встала изо стола и ушла в коридор. Через секунду донёсся хлопок входной двери, и я остался снова один. Находится здесь мне не было смысла, толку от рассмотрения падающих звёзд. Я пошёл к двери, а коридор позади меня как будто пропадал позади меня с каждым миллиметром. И вот снова передо мной дверь, которая откроется от лёгкого нажатия на ручку, но в этот раз не будет новой комнаты, где ждёт меня новый мир. Открыв дверь, я ощутил влагу у своих ног. На меня нахлынул океан, а квартира позади растворилась, и после секундного мгновения я оказался на дне, где был только я со своей печалью от очередной потери своей звезды и с памятью об упущенном. Уже надеясь на смерть от нехватки кислорода, осознал, что даже дышать мне не нужно, ведь вода и есть мой новый воздух, и чем это не ад покинутости. Мне оставалось смотреть на луну, чей свет просачивался через литры океана, и вынуждал по нему мечтать, по моему новому раю. Но в лучах луны мелькнул чёрный блеск – это были твои длинные волосы русалки. Ты плыла к поверхности, к чему-то новому, где нет мне места. Даже крик не сможет тебе напомнить обо моей покинутости, он лишь рассеется в воде. А может попробовать отпустить свою печаль и оставить память о тебе на смертном одре, чтоб наконец начать помнить о новом, пусть уж утонет она? Ноги отцепились ото дна, и я начал всплывать. Всплывать о мечте о земле, где смогу разделить своё одиночество со своей луной, где ты ждёшь меня. Чем ближе я подплывал к поверхности, тем ярче становились лучи, в которых растворялось всё, в которых потерял я тебя. Всё ярче и ярче холодный свет ослеплял меня. К концу я видел лишь белый свет.
Но моя слепота прошла, как только ты убрала с моих глаз свою руку, и оказался я в саду, нет, в поле. Поле деревьев сирени. Каждое дерево напоминало тебя, твою красоту, запах, лучи от волос. Ты убегала от меня в своём чёрном платье, скрываясь среди фиолетового массива. Я шёл за тобой и наблюдал, как прекрасное цвело, но долгий ли его век? Нет, ведь ты убегала в новые годы, где только расцветала сирень, а в старых увядала она. Как бы не старался я догнать тебя, я не мог приблизится даже на метр к тебе, всё время сирень закрывала тебя. Может, мне не стоит гнаться за тобой. Стоило мне остановится, так ты пропала, а я остался среди засохшего поля, где только одно дерево цвело. Возле него был проход, из которого излучался белый свет. Пока я шёл к нему, я думал насчёт того, почему я всё время иду за ней? Она вечно исчезает в глазах и памяти моей, но всё также я пытаюсь найти её в мире безупречном и новом, где я перерождаюсь, но это походит больше на пытку. Может моя любовь и есть моя вина за всё перед жизнью? Но за что мне извинятся? Как только я подошёл к лучезарному проходу, то я услышал: