Наказание

Она не выдержала и все-таки сорвалась на крик, понимая, что он ее уже не слышит.

Эйден поддернул ее на себя, поудобнее располагая на столешнице, жестко раздвинул ноги, провел пальцами по промежности, легко проникая внутрь.

И замирая. И глядя на Каролин с понимающей веселой усмешкой.

– Мокрая, а? Вся мокрая, блядь! Ну ты и потаскушка! Ну надо же! Хочешь, значит?

– Нет! Нет! – Каролин беспомощно выгнулась, ощущая его пальцы у себя внутри и сгорая от ужаса и стыда.

Потому что он был прав. Она, несмотря на весь кошмар ситуации, была совершенно, предательски мокрой.

Она почувствовала это сразу, стоило ему войти в кабинет и посмотреть на нее своим фирменным злым-веселым взглядом.

Вот только знать, что он теперь это тоже знает, знает, как ее ведет от ужаса и похоти, было самым страшным, самым ужасным в этой дерьмовой ситуации.

Потому что теперь у него карт-бланш.

Эйден вынул пальцы, поднес к лицу, вдохнул ее запах. Ноздри хищно дрогнули.

– Сладкая какая. – Он облизнул пальцы, провел по ее лицу, оставляя мокрый след, спустился к шее, обхватил, слегка сжал, не больно, но крепко. – Не дергайся.

Последнее прозвучало приказом.

И Каролин, судорожно вздохнув, подчинилась.

В конце концов, что она могла сделать?

Только прерывисто и жалко вздохнуть, ощутив тяжесть крепкого тела на себе.

Только тихо застонать, когда он резко двинул бедрами, проникая в нее.

Только запрокинуть голову, давая доступ неожиданно мягким губам к шее.

Только вздрагивать от жесткости его щетины на своей груди, от хриплого развратного шепота на ушко.

Она извивалась в его руках, то прижимаясь сильнее, чтоб вдохнуть полной грудью его совершенно крышесносный запах и провести языком по мощной загорелой шее, помимо воли наслаждаясь вкусом, то отклоняясь назад, чтоб утонуть в темных сумасшедших глазах, жадно оглядывающих ее, распластанную на столе, с растрепанной сбившейся прической, зацелованными губами и совершенно безумным взглядом.

Стол, не предназначенный для таких нагрузок, опасно скрипел, Эйден, успевший снять только куртку, поощрительно матерился, когда Каролин стаскивала с него майку, чтоб в полной мере ощутить гладкость и рельеф его мускулов, жар его кожи, проводил тяжелыми руками вдоль изгибающегося тела, получая дополнительное нереальное удовольствие от ощущения нежной и чувствительной к ласкам плоти под пальцами, от ее, такой потрясающей покорности, отчаянной жажды и готовности, с которой она подавалась ему навстречу.