Всё ещё будет…
В тот вечер Лариса возвращалась с работы поздно. Ещё в магазин зашла, набрала полную сумку. Периодически пыталась дозвониться Женьке, чтоб встретил, но его телефон упорно был вне зоны доступа.
Свернула во двор, когда уже стемнело, пошла по тропинке между пятиэтажками. Парней было двое. Наверное, следили от магазина. Один сбил Ларису с ног, другой попытался сдёрнуть висевшую на плече сумку. Она не успела их рассмотреть – очки отлетели в сторону. Лариса вцепилась обеими руками в сумку и неожиданно для самой себя заорала что есть мочи:"Ааа, пожааар!" Вдруг всплыло, что именно так надо кричать, чтобы привлечь народ. Подростки отпрянули и тут же растворились в темноте двора.
Сидя на земле, она всё ещё продолжала кричать, но голос её слабел с каждой секундой. Двор был пуст и безмолвен. Ни одно окно не распахнулось, ни одна дверь не скрипнула. Никто не кинулся девушке на помощь. И тогда Ларисе стало страшно.
"Они сейчас вернутся!" – мелькнуло в голове. С трудом нашарив в пыли разбитые очки, Лариса подобрала сумки и рванула к подъезду. Взлетела по лестнице на второй этаж, с трудом нашла в потёмках дверной замок, ввалилась в квартиру, захлопнула дверь. Тихо сползла на пол и зарыдала. Жени дома не было. Ну почему именно сегодня, когда он был ей так нужен, он неизвестно где. Опять выпивает с друзьями-художниками?
Они жили вместе почти год, сняли дешёвенькую квартирку в хрущёвке на окраине Новогиреево, чтобы не стеснять родителей. Пока не расписывались, у Жени за плечами был неудачный брак и пятилетний сын, которого воспитывали родители покойной жены.
А Лариса мечтала о своём семейном гнёздышке, втайне хотела ребёнка, как могла, создавала маленький уютный мир. И не важно, что у Жени нет пока работы, а она вкалывает за двоих. Он – молодой талантливый художник. Времена трудные, работу найти нелегко, если ты не готов торговать или не владеешь английским, как Лариса. Ну кому нужны картины, когда в стране развал? Хорошо, что ей повезло с работой и зарплаты пока хватает. Всё постепенно наладится.
Но со временем Лариса стала замечать, что Женю всё и так устраивает. Он не особенно стремился что-то менять в своей жизни. Мог днями валяться на диване в ожидании вдохновения. Подолгу нежился в постели. Допоздна засиживался вечерами с другом на тесной кухне, за бутылкой вина обсуждая планы по созданию своей студии. Но дальше разговоров дело не шло. Лариса не вмешивалась, деликатно молчала, надеялась. Но потом пустые разговоры "о бизнесе" стали её раздражать. Из-за поздних гостей она не высыпалась, на работе клонило в сон. Она попросила Женю не приводить друзей так часто. После этого он стал пропадать сам, приходил поздно, пах алкоголем, а она ждала и не могла уснуть, пока его нет дома.
И сегодня она коротала вечер в одиночестве. Пыталась отогреться в ванной, с ожесточением оттирая мочалкой прилипший страх. Даже налила себе рюмку коньяку. Женин номер по-прежнему не отвечал. Позвонила Ленке, поплакалась, рассказала о нападении.
– Лара, кошмар! – отозвалась подруга. – Ты там запрись, никуда не высовывайся. Подростки нынче совсем распоясались, а всё потому, что милиция никого не ловит и не сажает! Жаловаться бесполезно. Эх, ну что за времена настали?..
– Вот и я беспокоюсь, Лен. Вдруг с Женькой что-то случилось? Почему телефон не отвечает?
– Ой, никуда твой Женька не денется! Ты о себе лучше подумай. Стоит ли он твоих нервов?
– Знаешь, Лен, я всё же обзвоню его друзей. На всякий случай.
– Ну, как знаешь! – Ленка никогда не одобряла выбор подруги.
Обзвон друзей занял ещё пару часов, но ничего не дал. Никто Женю не видел, ничего не знает. Было за полночь. Из-за происшествия и неизвестности, Ларисе стало совсем тревожно. Она чувствовала, что Женя не просто задерживается. Что-то случилось. Дрожащей рукой она набрала номер скорой.
– Девушка, скажите, а как узнать, не поступал ли к вам молодой человек, лет 25-ти, высокий, волосы тёмные…
– Ждите, – диспетчер прервала её на полуслове. – За последние сутки поступили трое мужчин, так… возраст 43, 50 и 72. Вашего нет.
– Слава Богу! Спасибо вам…
– В морг звонили? – равнодушно поинтересовалась диспетчер. К счастью, в морге тоже не нашлось никого, похожего на её Женю.
Под утро она задремала. Разбудил звонок Лидии Семёновны – Жениной мамы.
– Лара, доброе утро. Позови, пожалуйста, Женечку к телефону, его не отвечает.
– А я надеялась, что он у вас, – выдохнула Лариса, – он не ночевал сегодня дома.
– Странно, – процедила Лидия Семёновна. – Но если учесть вашу вчерашнюю ссору… Мальчик мог и обидеться.
– Ссору? Да что вы такое говорите? Мы не ссорились! – Лариса была очень удивлена. И тут вспомнила, что накануне утром, опаздывая на работу, раздражённо бросила Жене, растянувшемуся в постели:"Когда ты уже, наконец, займёшься делом, как нормальный мужик?" Так из-за этого он не пришёл домой?! Заставил её нервничать, не спать ночь, обзванивать морги. Неужели, они не могли просто поговорить?..
Женя не появился ни в тот день, ни на следующий. Вечером приезжали подруги, утешали-жалели-подбадривали. Глаза уже просохли от слёз, но тревога не отпускала. Лариса не могла поверить, что её любимый мог так жестоко с ней поступить. До тех пор, пока его лучший друг Димка не раскололся, что у Жени новая девушка, где-то в Черёмушках…
На другое утро Лариса собрала вещи, оставила на столе ключи, и вышла из квартиры, решительно захлопнув за собой дверь. На улице она с тоскою обернулась на окна дома, где мечтала стать счастливой. И быстро зашагала к метро.
Лариса понимала, что назад пути нет. Никогда уже не будет, как раньше. Никогда в её жизни больше не будет Жени. Но по-другому она поступить не могла. Тогда она предала бы себя. Свою собственную счастливую мечту. Ей вдруг стало очень спокойно, боль утихала. Из дома напротив доносилась мелодия когда-то популярной песни:"А знаешь, всё ещё будет!".
Однажды в лифте
(из серии "Миниатюры")
Случилось это в прошлое воскресенье. Димка ждал лифта на площадке своего 15-го этажа. Ему не терпелось выйти во двор – погонять с Мишкой мяч, но тут как раз мама послала за хлебом.
Наконец, двери лифта открылись. Димка рванул вперёд, но вдруг заметил незнакомого пожилого мужчину и замер в нерешительности.
– Ну, парень, чего ждёшь? – добродушно сказал мужчина. – Заходи уже, а то дверь закроется.
И Димка шагнул в кабину. Там он вжался в стену и стал внимательно изучать пол. Ничего интересного на полу, конечно, не было. Просто Димка опасался ездить в лифте с незнакомыми дядьками. На всякий случай он нащупал в кармане куртки мобильник, но доставать не стал. Вдруг отнимет? Что он так смотрит?
Дядька, действительно, с интересом рассматривал Димку. И как будто ухмылялся в седоватые усы. В руках он держал надутый потёртый портфель. Димке вспомнилось редкое слово "саквояж". Что оно означало, Димка точно не знал. Но этому портфелю очень подходило. Интересно, что там?
И вдруг где-то в районе пятого этажа лифт неожиданно вздрогнул и остановился. Наступила звенящая тишина. Димка растерянно уставился на дядьку, а тот – на Димку.
– Неужели, застряли? – с удивлением произнёс мужчина и стал нажимать кнопки, пока динамик не заскрипел женским голосом:
– Диспетчерская слушает.
– Мы застряли! – хором выпалили оба. И невольно улыбнулись. В динамике что-то зашуршало и тот же противный голос безразлично произнёс:
– Бригада на участке. Ждите.
– Так сколько же нам ждать? – спросил мужчина, но динамик уже умолк.
Димку этот вопрос тоже очень волновал. Теперь футбол точно накрылся! Зато Димка с удивлением обнаружил, что страха перед незнакомцем у него больше нет. Голос у дядьки был добрым, да и вёл он себя совсем не подозрительно.
– Ну что ж, – со вздохом произнёс мужчина, – делать нечего, будем ждать.
Он протянул Димке руку:
– Давай знакомиться? Василий Палыч.
– Дима, – мальчик пожал его руку – большую, горячую и крепкую. Василий Палыч поставил на пол свой чемоданчик, присел на него и вздохнул.
– Вот знаешь, Дима, – сказал он задумчиво, – я иногда думаю, что наша жизнь, в сущности, как этот лифт.
Димка терпеливо ждал объяснения. Что общего у жизни с лифтом, он совсем не знал.
– Ну, сам посуди, – продолжал Василий Палыч, глядя куда-то мимо Димки, – вот ты сел в лифт и едешь. Вверх ли, вниз – у всех по-разному. И вроде знаешь, куда тебе надо. Люди входят и выходят, спешат куда-то. Все поначалу спешат…
"А всё-таки странный он, – подумалось Димке. – Наверное, писатель какой-нибудь." Димка тоже спешил. Он вынул телефон и взглянул на время – прошло уже целых пятнадцать минут!
– А бывает и так, – задумчиво рассуждал Василий Палыч, – тебе кажется, будто ты едешь, движешься, годы мелькают, как этажи, а потом вдруг глядь – а ты застрял. И этаж не твой. Висишь себе в неопределённости…
"Ага, и на футбол опаздываешь!" – подумал Димка и снова взглянул на часы. Тут Василий Палыч очнулся от своих мыслей и, прищурившись, внимательно посмотрел на мальчика.
– Вот ты, Дима, куда торопишься? Небось, с друзьями в футбол играть?
– Откуда вы… – Димка задохнулся от удивления, – знаете?
– Я, Дима, очень давно в этом лифте еду, – грустно ответил мужчина.
– Вы, наверное, писатель?
– Ну что ты! – рассмеялся Василий Палыч. – Разве писательством на жизнь заработаешь? Я – сантехник, вот мои инструменты.
Он похлопал широкой ладонью по своему “саквояжу”. И в этот момент двери лифта открылись.
Подарок
В ту ночь ей приснился странный сон. Будто стоит она на вершине высокой горы. Такой высокой, что облака проплывают где-то далеко внизу, а над головой – только небо. Но и небо не наше, не земное, а переливается оно всеми цветами радуги, аж в глазах рябит. Ветер полощет подол её длинной ночной рубахи и треплет распущенные седые волосы. Она стоит босая на голой скале, но не чувствует ничего – ни холода, ни жара.
И вдруг откуда-то сверху она слышит голос, низкий и мощный, поглощающий всё вокруг.
– Алевтина, ты умерла, – спокойно говорит голос.
– Умерла? – эхом переспрашивает женщина.
– Да, твой час настал. Но… – голос делает выжидательную паузу. – Поскольку ты прожила свою жизнь честно и по совести, никогда не сделала никому худого, ты заслужила подарок.
– Подарок? – всё тем же тихим эхом повторяет Алевтина.
– Да! Ты можешь вернуться в любой момент жизни и c этого мгновения прожить её ещё раз.
Голос опять делает длинную паузу. Алевтина терпеливо ждёт. В наступившей тишине слышен лишь свист ветра.
– Только есть одно условие, – вновь гремит голос. – Ты не сможешь ничего изменить. Всё пойдёт ровно так, как было.
– Но я всё забыла, – шепчет старушка, – совсем ничего не помню…
– Это поправимо. Сейчас ты вспомнишь всё и выберешь, куда вернуться.
Алевтина смотрит вниз – а вместо горы под ней крыша очень высокого дома. И вот она в лифте, а в нём ровно восемьдесят две кнопки, по числу прожитых ею лет. Дрожащей рукой она осторожно проводит по кнопкам, словно пересчитывая их узловатыми пальцами, и останавливается на третьей. Лифт срывается вниз, старушка ахает и от страха зажмуривается. Но вот лифт замирает, и она открывает глаза.
Перед ней железнодорожная платформа, тающие в дымке пути, линии электропередач, лесенки переходов, дощатая ограда и надпись "Северянин". По перрону идёт высокий широкоплечий мужчина лет сорока, в синей форме железнодорожника, в начищенных до блеска сапогах, в фуражке с зелёным кантом и красной звездой.
– Папа? – едва слышно выдыхает Алевтина, опасаясь спугнуть видение.
Навстречу мужчине по платформе бежит белокурая девчушка лет двух-трёх, одетая в скромное платьице голубого цвета. Лицо мужчины озаряет улыбка, он подхватывает девочку на руки, кружит, подбрасывает вверх! Дочка крепко обнимает его за шею… Папа!
– Вспоминаешь своё детство? – Алевтина вздрагивает от вновь раздавшегося голоса. – Хочешь вернуться туда?
– Нет, этого я не помню. Маленькая совсем была. Помню папу в гробу, его сбило дрезиной на работе. Мама рассказывала, что начальство на той дрезине ехало. Папу и ещё одного работника пути насмерть задавило. Не знаю, что там случилось на самом деле… Мама осталась одна с четырьмя детьми. Хорошо, что из казённой квартиры не выселили. Папины друзья хлопотали, самому товарищу Сталину письмо писали. Это было в феврале сорок первого. А потом война началась…
Алевтина тяжело вздыхает, смахивает навернувшуюся слезу.
– Не было у меня счастливого детства, в которое хочется вернуться. Ну, какое было. Старшему брату, Фёдору, уже шестнадцать исполнилось, когда немец к Москве подошёл. Помню, сварила мама яйцо. А мне так голодно! Прошу у неё яичко, плачу, а она говорит: "Нет, не могу тебе его дать – братику твоему надо идти Родину защищать, в дорогу его собираю." Только мал он ещё был воевать-то, траншеи копал под Москвой, живой вернулся.
Мама тогда на станции работала диктором. Голос у неё был звучный, и читала хорошо, грамотная была. Часто по две-три смены работала. Я её почти не видела. Помню, как сестра моя старшая, Танечка, на трамвае меня катала. Окончила курсы вагоновожатых, а было-то ей всего четырнадцать. Правда, выглядела она старше – серьёзная такая была, видная, с характером. А средняя сестричка, Милочка, больше всех со мной нянчилась. Бывало, придёт после смены с завода, усталая, и нет бы спать – со мной играется, рисовать меня учила, вязать, шить…
– Ну что ж, – вновь гремит голос над головой, – раз в детство возвращаться не желаешь, поехали дальше.
И не дав Алевтине опомниться, взмывает лифт на двадцатый этаж. Видит Алевтина: парк Горького, деревья в цвету, только что открытое колесо обозрения и она с подружками бежит смотреть на диковинку. На ней лёгкое ситцевое платье в мелкий цветочек, туго затянутое на тонкой талии, рукава-фонарики и летящая юбка. Пышные русые волосы аккуратно уложены, открывая миловидное лицо с чуть вздёрнутым носиком.
– Это твоя юность, Алевтина. Посмотри, какая ты молодая и красивая! Хочешь туда?
– Да, я была очень хороша собой, – Алевтина застенчиво опускает веки. – Сама шила платья. Мечтала стать модельером. Но не вышло. Не поступила я в Текстильный институт после школы. Пошла фотопечатницей, Танечка меня устроила в "Фотохронику ТАСС". Тяжёлая была работа – весь день в темноте, при красной лампе, с химикатами и реактивами, ноги в резиновых сапогах. Кожу на руках тогда себе испортила. Какой тут модельер! Выкинула я свою мечту из головы и поступила в полиграфический.
Многие парни на меня заглядывались. Но я ни с кем не встречалась. Мама строгая была, не пускала. Фёдор, старший брат, женился на девушке из далёкой деревни, привёз её к нам в Москву. Но жили они очень плохо. Часто ссорились, ругались до полночи. Федя пить стал, буянить. Помню, я в кладовке пряталась, к экзаменам готовилась. Мечтала поскорее уехать из дому, но маму оставлять не хотела. Старшие-то сёстры замуж повыходили и жили все отдельно. А я даже подружек домой позвать не могла, такая была обстановка. Нет, не хочу я в то время возвращаться, вспоминать даже тяжело…
И вновь мчится лифт наверх – к двадцать восьмому этажу. Почему рука это число выбрала, Алевтина сама не знает. И видит она: аэропорт под палящим южным солнцем, надписи на арабской вязи, одни мужчины кругом, все чернявые – в тюрбанах и шароварах, женщин совсем не видно, одна-две паранджи промелькнуло. И стоит посреди всего этого Востока стройная девушка в бледно-голубом элегантном платье, ладно скроенном точно по фигуре. Светло-русые волосы уложены в высокую причёску, рядом с ней – большой чемодан. Она явно растеряна и кого-то ждёт, с надеждой озираясь по сторонам. Но вот к ней подходит молодой человек европейской внешности в строгом костюме и белой рубашке.
– Простите, пожалуйста, – обращается он к девушке по-русски. – Я вижу, вы прилетели из Советского Союза? Вас должны встречать?
– Да, – смущённо отвечает девушка. – Я прилетела к мужу, он должен был меня встретить, но его почему-то нет… Может, вы его знаете – Арсений Кравченко, переводчик?
– Ну конечно! – радостно восклицает молодой человек. – Его здесь все знают, он вас третий месяц встречает, к каждому рейсу из Союза приезжает. Странно, что сегодня его нет… Давайте мы вот как поступим. Вы тут подождите немного, я свою делегацию отправлю и отвезу вас в советскую колонию. Мне как раз туда.
Алевтина ахает и прикрывает рот рукой:
– Это же я в Кабул прилетела, к Сенечке! Он там на практике после иняза переводчиком работал. Только поженились и вскоре ему уехать пришлось. А я целый год ждала документов. И ещё три месяца – вылета. Самолёт в Кабул летал всего раз в неделю, записали меня в очередь и велели ждать. С мужем связи не было, письма ходили долго. Вот он и приезжал в аэропорт к каждому рейсу, боялся пропустить. А в тот день, когда я всё-таки прилетела, его в другой город в командировку отправили. Такое совпадение! Он товарища попросил в аэропорт съездить, а тот забыл!
Алевтина счастливо улыбается, вспоминая подробности давних событий. Но тут снова доносится бесстрастный голос:
– Ну вот, дождалась ты своего "принца". И увёз он тебя в другую страну. И жизнь твоя полностью изменилась. Всё, как ты хотела?
– Да, это было настоящее чудо. Но и без трудностей не обошлось – не хотели меня к нему выпускать. Хотя это ещё до афганской войны было и местное население хорошо к русским относилось. Мы тогда очень им помогали, аэропорт этот самый построили, газопровод, заводы. Но друзья и родные меня сумасшедшей считали, отговаривали в арабскую страну лететь. А я к мужу рвалась, как декабристка!
Быт в советской колонии был очень скромный – общежитский, почти студенческий. Одна кухня на этаж. Но жили дружно, помогали друг другу. А как же иначе? Днём жара, 40 градусов в тени, а ночью скорпионы по земле ползали и шакалы за оградой выли, жутко, словно дети плакали. Но зато мы были вместе! Я с мужем и в командировки по пустыне ездила. Смелая была. Потом прекратила, правда, когда узнала, что ребёнок у нас будет. Да, наверное, это было самое счастливое время в моей жизни. Особенно когда дочка родилась.