Шесть часов утра

За рекой

Сегодня дежурство в приемном на редкость спокойное. Четверг, середина недели. Всем лень и некогда болеть, драться и калечить друг друга, принимать химические жидкости, несовместимые с организмом. День проходит в скуке и полусне. Мы с Виталиком, санитары отделения, и вовсе не вылезаем из-за своей занавески. Сидим на диване, бесконечно шлепаем по его дерматину засаленными картами. Счет в турнире приближается к трехзначному числу. Мы уже потеряли к картам интерес, но заняться решительно нечем.

Жидкий поток поступающих больных иссяк еще в 11 утра. Все они были ходячие, и наша с Виталиком помощь не понадобилась. Еще вчера из терапевтического отделения выписали пациентку 150 кг весом, которую надо было таскать с третьего этажа в подвал на рентген и ФГДС. Переломанные из травмы тоже как-то обошлись без нас. В обед мы лениво сходили на кухню за кастрюлей борща для приемного отделения. После обеда Виталик пошлялся по этажам, приставая к медсестрам, но девчонки поголовно были не в настроении, и он вернулся играть со мной в карты.

Скучно и лень. День тянется, как расплавленная на солнце резина.

После восьми вечера на столе медсестры приемного Наташи задребезжал телефон.

– Санитаров? Сколько? Обоих? А он буйный, кусается?

Наташа с нехорошей усмешкой посмотрела на нас. Мы с Виталиком насторожили ушки.

– Ну смотрите. Сейчас скажу им. – И, уже положив трубку телефона: – Собирайтесь, лентяи. Надо пациента в Задвинье везти.

Задвинье – это район Полоцка. Старинный город традиционно делится Западной Двиной на две части. Верхний город, увенчанный белыми стрелами Софии. Там вал Ивана Грозного, пробитый в самое сердце чашей стадиона. Там мост, по которому отступали наполеоновские войска, остатки зданий кадетского корпуса. Там стоянка первобытных людей. За забором базилики, искалеченной императором Петром, мрачнеет наша первая городская больница. А на другом берегу серые пятиэтажки Задвинья. Кварталы советской постройки, перемежаемые унылым частным сектором. В древние времена там были какие-то слободы, выселки. Да и теперь там не слишком весело. А еще Задвинье – это психиатрическая клиника. Психиатрия недалеко, если уметь шагать по серым двинским волнам. Ее почти видно. Но ехать приходится в обход, через бетонный мост, по городским улицам.

А если зовут нас, значит, кто-то из пациентов Задвинья попал к нам в больницу с переломом или обострением язвы. Его пролечили и сейчас возвращают в объятия постоянных врачей.

– Кто там? – осторожно спрашивает Виталик.

– Кусается, плюется и мажет санитаров дерьмом! – делает страшное лицо Наташа.

– Вот и езжай сама, – не остается в долгу Виталик.

– Да ладно, пошутила я. – Наташе лень с ним пикироваться. – Псих какой-то. Тихий.

– А чего они свою бригаду не пришлют?

– Некого. На всю больницу только трое санитаров остались. И все в буйном. Не могут их оторвать. Мало ли.

Привычное дело. В Задвинье санитары долго не задерживаются. Кому охота за копейки смотреть на все это. Тут в обычной больнице иногда прилетает. А уж среди психов…

Набрасываем на халаты синюшные телогрейки с вышитыми на спине буквами «ПЦГБ», тянемся по лестнице в отделение.

– Не лети. – Виталик останавливается между пролетами, забирается на огромный, шириной почти в метр, подоконник, открывает рассохшуюся форточку.

– Покурим.

Я восхищаюсь его наглостью, его уверенностью в себе. Виталику сам главврач не брат. Он и его пошлет подальше, если вздумает цепляться. Неторопливо дымим помятыми «астринами». Табак плохо утрамбован, его шелуха попадает в рот, приходится отплевываться.

Наверху хлопает дверь в отделение. Слышится раздраженный женский голос:

– Виталик… твою! Вы куда делись? Машина ждет, а они тут курят.

– Счас. – Виталик невозмутимо, нарочито неторопливо делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок в окно. Сползает на клетчатый пол.

«Псих» – щуплый мужичонка в каком-то непонятном и немного смешном ворохе одежды. Сидит на стуле, возле поста медсестры. Ноги вместе, глаза в линолеум, на коленях потертая сумка. Рядом сопровождающая из Задвинья – некрасивая костлявая медсестра. Смотрит на нас сердито.

– Где вы шляетесь? Мне тут до вечера сидеть?

Виталик расплывается в своей неизменной улыбке.

– А что? Тепло, светло, и вкусно кормят. Отчего не посидеть.

– Придурок, – фыркает медсестра, но уже не так зло.

– Я Виталик, – поправляет ее мой напарник. – Но для вас – можно и придурок.

Постовая Анечка, место которой заняли задвинские, хмыкает. Медсестра из «психички» тоже почти улыбается. Только пациент сидит неподвижно и смотрит в одну точку где-то у себя под ногами. Его почему-то жалко.

– Пойдем, Зайцев, – говорит ему медсестра. – Домой пора.

Зайцев с готовностью вскакивает. Семенит по коридору так быстро, что мы едва за ним поспеваем. Спускаемся во двор по серой бетонной лестнице, затертой тысячами ног. Мимо массивного сейфа, у которого я когда-то отходил после получения зарплаты. Мимо дежурных «покойницких» носилок. Во дворе промозглый ноябрьский ветер лупит нас в лица смесью дождевых брызг и мелкой цементной крошки. Зайцев испуганно прикрывается сумкой. Мы грузим его в темно-коричневую «буханку» с красными крестами на боках, садимся напротив на неудобные скамейки.

– Держитесь, хлопцы! – кричит нам водитель.

И с лязгом трогает с места.

Предупреждение своевременно. Раздолбанную машину бросает по выбоинам в асфальте. На перекрестках, перед светофорами, водитель старается тормозить аккуратно, но нас все равно бросает вперед. Зайцев валится на бок, чуть не теряет свою сумку, испуганно охает.

– Американские горки! – торжествующе орет Виталик.

Даже сейчас ему весело.

Зайцева выгружаем во дворе психиатрической клиники. Сопровождающая медсестра уводит его в здание с обшарпанными желтыми стенами.

– Когда назад поедем? – спрашивает Виталик у водителя.

– Поболтайтесь тут с полчаса, – отвечает тот. – Надо какие-то бумажки забрать.

– Без проблем. – Виталик кивает мне и топает вслед за пациентом в здание.

– Ты куда? – испуганно спрашиваю я.

– А что? Торчать тут под дождем? Пошли, с местными медсестричками побалакаем.

– В дурку?

– Ну в дурку! И что? Не больница, что ли? Везде люди. Пошли, не ссы.

И мы пошли. И уже через пять минут Виталик сидел в сестринской, дул из чужой чашки горячий чай, хрустел сушкой и смешил курносую девчонку в белом халате. Мне тоже сунули в руки стакан с чаем, позволили занять краешек продавленного дивана.

– Как тут у вас? – спрашивает Виталик. – Весело?

– Веселее некуда, – отвечает курносая. – Приперлись вчера студентки из медучилища – и в третью палату. А там у нас Михайловна, второй месяц как из деревни забрали. Ну, стандартный случай: соседи травят, председатель – немецкий шпион, корова проповеди толкает. Шиза. При этом толковая бабка. Студентки к ней: «Как живете? Чем болеете? Чем вы на пенсии занимаетесь?». Михайловна невозмутимо: «Телевизоры вяжу». Девки дуры хихикают: «Ну да, телевизоры. А холодильники не получается?». Михайловна на них посмотрела, как императрица на червей: «Девочки, кто из нас сумасшедший? Телевизоры я вяжу. Сети такие для рыбалки».

Виталик ржет. Курносая хихикает. Мне почему-то не смешно. Стакан обжигает пальцы, чай спалил мне всю слизистую на губах и языке. Теперь я занимаюсь тем, что ощупываю этим языком повреждения.

Виталик угощает курносую сигаретой, выходим на крыльцо покурить. Посреди двора стоит скамейка, на которой виднеется скорченная женская фигура.

– А это кто?

– А-а… – Курносая машет рукой. – Филиппова. Тоже деревенская, из Экимани.

– Тоже соседи травят?

– Не, с этой грустно. Залетела от какого-то тракторис та, тот жениться отказался. Сделала аборт в нашей гинекологии, у Ковова. А на почве этого аборта тронулась. Сидит, со своим дитем разговаривает. Жалко бабу. Но что поделаешь.

От новой истории мне становится тоскливо. Еще и дождик накрапывает, вымачивая покрытый трещинами асфальт, превращая в грязь осенние клумбы, смывая остатки листьев с торчащего в углу вяза. Курносая чувствует повисшую между нами паузу и пытается загладить впечатление от своего рассказа.

– А во втором отделении забавный товарищ лежит. Думает, что он летать умеет. Просит его к койке привязывать. Мы привязываем, так он выгибается, упирается пятками и затылком, получается такая дуга. И висит чуть не часами. Откуда только силы берутся. Кричит, что задница его к небу стремится.

– А вдруг вправду улетит? – хмыкает Виталик. – Может, он экстрасенс какой-то. Типа Кашпировского.

Они с курносой еще о чем-то болтают. Виталик подвигается к девушке поближе, уже по-хозяйски лапает за талию. Медсестра не возражает, опять хихикает. Я чувствую себя лишним.

– Хлопцы, вы тут?! А я вас ищу!

По лужам к крыльцу шлепает наш водитель.

– Забрал все бумажки. Можно ехать.

Курносая смотрит не него недовольно. Виталик что-то шепчет ей в розовое ушко, и та согласно кивает. Лезет в карман за ручкой. Виталик протягивает ее свой проездной и медсестра пишет на краешке номер телефона.

– Поехали уже, – ворчит водитель.

И я почему-то ему благодарен.

Через полчаса мы сохнем у батареи приемного. Телогрейки висят на вешалке и пахнут псиной. Снова диван, снова карты шлепают по дерматину.

– Симпатичная Катька? – спрашивает у меня Виталик.

– Какая Катька?

– Ну из дурки. Ниче такая, да?

– Ниче, – соглашаюсь я.

Виталик довольно ухмыляется. Счастливый человек. И в карты ему везет.

За окном снова дождь, ветер лупит в окно. До утра еще пять часов. И спать совсем не хочется.

Салон красоты

– Студент, вставай! – Аркашка-паразит со всей дури лупит в дверь чуланчика, в котором я сплю. Грохот мгновенно вырывает меня из тревожного сна, и я несколько секунд ошалело таращусь в темноту, пропахшую хлоркой и заплесневелыми матрасами.

– Вставай, говорю, бомжей везут!

Вот же сволочь. Мог бы как-нибудь аккуратнее разбудить. Впрочем, что это я. Это же Аркашка. Не пнул по ногам – и ладно.

Поднимаюсь с продавленной, пахнущей кислятиной раскладушки, натягиваю измятый белый халат, выползаю в коридор больницы. Направо – лифты в отделения, налево – дверь приемного и ухмыляющийся напарник санитар.

– Аркашка, какие, на фиг, бомжи?

– Обычные, – пожимает плечами Аркашка. – Пьяные и побитые. Я один не справлюсь. Пошли, Танька сказала тебя разбудить.

Тянемся в приемное. Я иду еще неуверенно, от резкого пробуждения пульс стучит в висках. Аркашка доволен. Сегодня его очередь не спать, ему скучно, а тут законное основание меня разбудить. Какое-никакое развлечение. Еще и бомжи какие-то.

Танюша, медсестра приемного, кутается в наброшенный на плечи цветастый халатик.

– Сигареты есть?

Шарю по карманам, достаю измятую пачку «Астры», на дне которой болтаются штуки три.

– Пока приедут, у нас минут десять есть. Пойдем покурим, – командует Танюша.

Спускаемся по лестнице во двор. Над Софийским собором вовсю светит луна. Над корпусом КВД так же яростно пылает полуночный фонарь. Закуриваем, давясь горьким дымом.

– Аркашка сказал, каких-то бомжей везут, – лениво интересуюсь я.

– Так и есть. – Таня ловко сплевывает попавшую в рот табачную крошку. – Менты подобрали возле аэродрома. Они там чего-то пили, потом подрались. Так громко дрались, что местные проснулись и ментов вызвали. Тем лень к себе везти, а вытрезвители полгода как закрыли. Вот и прут к нам.

– Что-нибудь серьезное?

Таня пожимает плечами.

– Вроде нет. Пара ссадин, ушибы. А сопутствующие заболевания определим на месте.

– Врачам позвонила?

– Ага. Петрович сейчас спустится.

Петрович – это хорошо. Петрович – это надежно. Старый терапевт, который на вот таких ночных побудках собаку съел. У него все по струнке ходить будут. И менты, и бомжи, и мы с Танюшкой. Юного интерна Володю никто не послушает. А вот с Петровичем спокойнее. Глядишь, и драки в приемном не будет. А то на прошлой неделе устроили бои без правил. Санитары против пациентов. До сих пор ухо болит.

У входа тормозит милицейский уазик, мрачные типы в форме выгружают теплую компанию из четырех небритых мужчин неопределяемого возраста. Последний из выгружаемых поворачивается и галантно подает руку единственной даме. Дама, наверное, симпатичная, но все впечатление портит отсутствие передних зубов и свежий, наливающийся багровой синевой фингал под левым глазом.

– О, Семеновна, – узнает красавицу Таня. – Давно не виделись.

– Таню-юша, – распахивает свои объятия гостья. – Так почитай с декабря. Как вы пневмонию мою подправили, так я и не заглядывала.

– Разговорчики! – рявкает один из типов в форме. – Медики, оформляйте поступление.

– Во-первых, здравствуйте. – Петрович высовывается прямо из окна приемного и с презрением смотрит на прибывших. – Во-вторых, неплохо было бы сначала завести пациентов в помещение, а потом разглагольствовать!

Без дальнейшей демагогии Петрович скрывается в глубине здания.

– Да он охренел! – возмущается патрульный помоложе.

– Тихо, сержант! – обрывает его второй, тот, что постарше. – Это Петрович. Ты с ним не ругайся.

– Чего это? – ершится молодой.

– Я тебе потом расскажу. – Старший кончиком резинового «демократизатора» тыкает в бок ближайшего бомжа. – Проходите, граждане.

Бомжи с шутками и благодушным переругиванием топают вверх по лестнице. В приемном сразу начинает пахнуть вчерашним и свежим перегаром, немытыми телами, какой-то кислятиной. Уже привычный мне запах неухоженного опустившегося человека. Я таких каждый день вижу. Надо же, 1997 год на дворе, а их все больше.

Танюша садится на свое место, достает сразу пачку историй болезни. Эти истории мы с Аркашкой весь вечер подшивали грубыми нитками. Тупая работа, нудная. Берешь из пяти пачек разные листки, складываешь их определенным образом, потом огромной иглой прокалываешь в месте сгиба и наскоро скрепляешь тремя-четырьмя стежками. Вроде просто, но когда надо сделать таких сотню – надоедает.

– Не торопись, Татьяна, – поднимает руку Петрович. – На что жалуемся, пациенты?

– На жизнь! – хохмит один из бомжей – высокий мужчина в дырявой телогрейке, по самые глаза заросший неопрятной бородой.

– Это понятно, – невозмутимо отвечает Петрович. – Конкретные жалобы есть?

– Башка трещит, – встревает второй, с татуированными пальцами. – Похмелиться дашь, медицина? Спиртику бы нам накапал.

– И это понятно. – Петрович быстро и ловко осматривает пациентов. Светит в глаза фонариком, щупает пульс. От пациентов пахнет так, что глаза слезятся, но Петровича это не смущает, он не брезгливый.

Бомжи участвуют. Охотно распахивают на впалой груди несвежее белье, говорят «а-а-а», так широко открывая зловонные рты, что видно даже гланды. Дама стесняется, Петрович уводит ее за фанерную перегородку, осматривает там.

Менты топчутся в стороне с явным желанием побыстрее закончить всю эту катавасию и смыться. Молодой уже два раза выходил курить.

– Так, – наконец выпрямляется терапевт. – Даму оставляем на предмет диагностики ЗЧМТ. Вот этого, – он кивает на высокого бородача, – тоже оставляем. У него какие-то подозрительные хрипы, надо флюорографию утром сделать. Остальных – пожалуйте на выход.

– Как это на выход?! – тут же возмущается молодой мент.

– Не вижу причины размещать их в учреждении здравоохранения. Коечный фонд не резиновый, – парирует Петрович.

– Слушай, Гиппократ. – Молодой нависает над невысоким Петровичем. – Мы тебе пациентов привезли? Привезли. Забирай.

– Пациентов – заберу, – поднимает на него взгляд терапевт. – А вот этих троих можете вернуть, откуда взяли. Они здоровы. Несколько ссадин – не повод для госпитализации.

– Послушай, чудак-человек, – не сдается мент. – Куда же я их повезу? Обратно – так это через полгорода тащиться. В отделение – так они вонючие, грязные. Вши у них. На фиг они мне нужны! На улицу выбросить – они опять подерутся. Так что бери их к себе в больничку и не разглагольствуй.

– Не возьму, – отвечает врач. – Не вижу показаний для госпитализации.

– Будут сейчас тебе показания, – мгновенно вспыхивает молодой. – Мы их из отделения выведем и на газончике, прямо под окнами отметелим. Вот этой дубинкой! Будет тебе и ЧМТ, и ВЛКСМ, и ГКЧП, и что хочешь будет!

Бомжи испуганно шарахаются подальше от мента, забиваются в дальний угол.

– Если вы это сделаете, я буду вынужден позвонить Сергею Дмитриевичу и доложить о действиях его подчиненных, – говорит доктор.

– Какому… Сергею Дмитриевичу?! – повышает голос молодой.

– Сержант, ты это… – Старший осторожно трогает напарника за локоть.

– А чего он меня каким-то Дмитриевичем пугает?

Кто он такой?!

– Начальник нашего УВД, – тут же ровно говорит врач. – Подполковник Уваров, слышали? Он у меня в прошлом году гипертонию свою лечил. Телефон оставил. Для специальных случаев. Звонить?

Молодой на глазах сдувается, как воздушный шарик. Злобно смотрит на врача, на нас с Таней. Срывает злость на безропотных бомжах.

– А вы что уставились?!

– Остынь, сержант. – Старший уже решительней берет напарника за локоть, выталкивает его в коридор.

– Любит Петрович театральные эффекты, – шепчет мне в спину Таня. – Прямо Немирович-Данченко.

Старший мент тем временем возвращается в приемное.

– Петрович, вы простите дурака этого. Он молодой еще. Второй месяц в органах. Привыкнет.

– Бывает, – отвечает врач. – Ну так что, заберете троицу?

– Никак нельзя, Петрович, – разводит руками старший. – Они же правда воняют, вши вон у них. Вид неприглядный. Утром начальство в отделение придет – а у нас такая красота.

– Так пусть идут подобру-поздорову.

– И это нельзя. Нас же на их драку вызвали. Все зафиксировано. Если опять подерутся – нам по шапке прилетит.

Петрович завис. Принимать теплую компанию ему категорически не хотелось. Коек действительно оставалось мало, а ночные гости и не пациенты вовсе. Полежат пару дней с диагнозом «ушибы» и «алкогольное отравление» и пойдут себе обратно в свою берлогу. Но за эти пару дней могут половину больницы на уши поставить.

И тут на выручку терапевту пришла Таня.

– Я так понимаю, что основная претензия к гражданам без определенного места жительства – это вши, запах и неухоженный вид? – спросила она старшего мента. – Ну да, – нерешительно ответил тот.

– То есть если вшей не будет, вы их заберете?

– Заберем, – вздохнул старший.

– Мальчики. – Таня повернулась к нам. – Проводите граждан в клизменную. Аркаша, разбуди Валю. Сейчас все будет в лучшем виде.

Минут через пять в клизменную ввалилась тетя Валя, наша санитарка. Тетю Валю в ее шестьдесят с хвостиком было трудно чем-либо удивить, поэтому при виде трех голых дрожащих мужиков она даже глазом не моргнула.

– Валя, – скомандовала Татьяна. – Моем, бреем, выводим вшей.

– Да, мой генерал, – щелкнула тапками санитарка и пошла за «Ниттифором».

Через некоторое время мы с Аркашкой не выдержали и заглянули в клизменную. Таня, вооружившись огромными ножницами и дежурной бритвой, колдовала над одним из гостей. Еще двое, по самые брови намазанные «Ниттифором» и укутанные в клеенку, сидели у стены на табуретках, под охраной бдительной тети Вали.

– О, студент! – обрадовалась Таня. – Ты вовремя. Вон в углу узел с их вонючими шмотками. Хватай его и беги сейчас в прачечную. Там ночная сторожиха Васильевна. Я с ней договорилась – простирнет и просушит по-быстрому. Стерильно не будет, но запах отобьет.

Менты не сбежали?

– Нет, – ответил я. – Курят на крыльце.

– Не давай Петровичу ничего подписывать. А то подпишем – и скроются на горизонте. Впрочем, Петрович опытный, не подпишет. Бегом, студент. Что нам, всю ночь тут возиться?

Через полчаса я вернулся в приемное с теплым и влажным узлом, от которого пахло хоть и не слишком приятно, но и не тошнотворно, как вначале. Энергия Тани поражала. Она в самом деле уговорила по телефону ночную сторожиху, та открыла прачечную, не глядя и не сортируя, забросила содержимое узла в беспощадную пасть стиральной машины. Через десять минут водных пыток перенесла лохмотья в сушилку. Вся процедура едва заняла полчаса, поэтому, когда я возвращался, менты, курившие на крыльце, еще не подавали признаков нетерпения.

Бомжей было не узнать. В клизменной сидели трое костлявых, но аккуратно подстриженных и побритых человека. Таня бросила им принесенный мной узел.

– Облачаемся, господа.

Бомжи с видимым удовольствием, перешучиваясь, разобрали свои тряпки.

– На выход, – скомандовала медсестра. – Студент, зови ментов.

Я вышел во двор. Патрульные сидели на скамейке, прямо под окнами кабинета УЗИ, и докуривали вторую пачку. К счастью, за прошедший час их никто не вызвал.

– Забирайте, – махнул рукой я.

– Ну, посмотрим, посмотрим, – проворчал старший, поднимаясь.

Молодой не сдвинулся с места, только презрительно покосился в мою сторону.

– Ну, девочки, вы прямо волшебницы, – удивился мент, разглядывая посвежевших «гостей». – Таких красавцев уже и в отделение взять не стыдно.

– Катите уже, – невежливо отозвалась тетя Валя. – Нам еще убирать за вашими красавцами.

– Пойдем, – старший приоткрыл дверь, пропуская вперед первого из троицы.

Помолодевшие бомжи вышли в коридор. Замыкающий обернулся и послал воздушный поцелуй всему приемному отделению.

– Спасибо за салон красоты, – сказал он. – И присматривайте тут за нашей дамой.

– Уж не оставим, – в тон ему ответила Таня.

Милицейский уазик завелся и наконец укатил с нашего двора. Валя пошла приводить в порядок клизменную, Аркашка скрылся где-то в глубинах больницы. А я пошел досыпать в свой чуланчик. В конце концов, у меня было еще законных сорок минут до шести часов утра.