Кто играет в кости со Вселенной?

Глава 2. Звенья цепи на туманной картине

Жизнь – эксперимент.

Порой, возможно, вы сделаете что-то неправильно, но именно благодаря этому извлечете пользу.

Ошо

Если представить мою студенческую жизнь как картину маслом, то, как понятно из предыдущей главы, тусклый фон преобладал. По краям, однако, художник отдельные пестрые мазки на картину нанес. Из каждого яркого пятна в будущей жизни предпринимателя сформировались нужные звенья успеха.

Один такой мазок – проба пера в институтской газете. Каждый комсомолец обязан был иметь общественную нагрузку. Я записался студенческим корреспондентом в многотиражку «Политехник». Возможно, учителя из английской школы были правы – гуманитарное начало прорастало из технического окружения, в которое упаковалась жизнь. Я осваивал азы журналистики на неприхотливых статейках о преподавателях, стройотрядах, студенческих спортивных соревнованиях.

Второй мазок – получение водительских прав. Мне страстно захотелось научиться водить автомобиль. В семье машина была обязательным атрибутом: сначала «Победа» у деда, а потом «копейка» у отца. Запах бензина ласкал мой нюх с детства. Но родителям идея допустить двадцатилетнего юнца до руля не пришлась по вкусу: они мягко отговаривали и жестко отказались финансировать автошколу.

Я не упоминал, но упрямство было замечено у меня с детства. Так что на летних каникулах после второго курса я устроился на стройку, заработал сто рублей, а с осени записался на курсы вождения. Вот тут, в отличие от институтского процесса, я и теоретические занятия, и практические посещал с запойным интересом. По субботам время занятий на водительских курсах пересекалось с парами в политехе – из двух альтернатив я выбрал автошколу. В результате сессию завалил, лишился стипендии, но экзамен в ГАИ сдал с первого раза.

Третий мазок – поучительная история, которая случилась на армейских сборах. Нас, курсантов военной кафедры, отправили на месяц в дивизион противовоздушной обороны. Советская армия – страх всех матерей, с дедовщиной и ударом по пищеварению. Для курсантов служба шла мягче, все-таки мы после сборов должны были стать лейтенантами: наша казарма, переделанная из спортзала, располагалась в стороне, что спасало от наездов солдат-срочников. «Деды» попытались с нами вести себя как с первогодками, но наткнулись на коллективный отпор. Офицеры тоже нас «строили», учили армейскому послушанию, но и они почувствовали силу духа единого взвода, в отличие от разрозненных рядовых. Поэтому и они махнули на нас рукой и в своих требованиях не выходили за пределы разумного. Это сплотило. Для меня командный дух очень важен. Еще в годы активной турнирной шахматной практики лучшие мои выступления – за команду. Казалось бы, шахматист играет со своим противником один на один. Но зависимость от твоей победы результата всей команды – сильнейший стимул.

В предпоследнюю ночь перед дембелем нам, курсантам, пришло в голову слегка, как нам казалось, похулиганить. В те годы страна выполняла Продовольственную программу, и каждому военному подразделению в приказном порядке навязали содержание небольшого сельского хозяйства. В нашем дивизионе развели свиней. За ними следил один из рядовых-срочников. Мы ночью нитрокраской написали на двух свиньях фамилии офицеров, которые нам больше всего досаждали. И по глупости считали, что шутка пройдет. Но она не могла пройти незаметно. Утром рядовой доложил начальству о раскрашенных свиньях. Нас выстроили на плацу.

– Кто выкрасил свиней? – зычно рыкнул полковник, командир нашей военной кафедры. – Кто вам позволил издеваться над животными?

– Да дело не в животных. Они нахамили офицерам, – перебил его капитан, начальник дивизиона.

– Да, именно. Вы понимаете, что наделали? – подтвердил полковник. – Вам придется выдать виновных.

Мы молчали.

– Круговая порука?!

– А может, это не мы покрасили свиней? – робко заметил кто-то из курсантов.

– Вы за дураков нас держите, что ли? – заорал капитан. – Кто еще мог? Вон банка краски стоит. Баба Дуся из соседней деревни ее принесла, что ли?

Мы молчали.

– Не хотите выдавать зачинщиков. Ладно. Я напишу рапорт в штаб полка.

– Вы понимаете, чем это грозит? – подхватил полковник. – Лишением всего взвода зачета за сборы. Вам уже не дадут лейтенантов. Пойдете по призыву на два года в армию рядовыми.

Тишина, никто не рыпнулся. Рапорт ушел в штаб полка. В ожидании вердикта мы обсудили историю одного парня (назовем его Леонидом) с нашего факультета. Хороший, толковый студент, который мог стать ученым или сильным инженером. Но ему не повезло. Какого-то лешего Леониду с двумя приятелями захотелось сыграть в преферанс в учебное время. Они нашли свободную аудиторию и сели играть. А, как нарочно, заместитель декана перепутал время своей лекции и пришел в эту аудиторию именно в тот момент, когда студенты разложили карты. По тем, советским, временам такое поведение считалось аморальным. Последовало исключение Леонида из комсомола. И автоматически его выгнали из института, он попал в армию и, говорят, опустился морально. По несчастному стечению обстоятельств хорошему парню сломали жизнь, и нас могло ждать аналогичное.

Пока вопрос решался в штабе, капитан дивизиона решил отомстить нам за хамство на своем уровне – отправил на прополку картофеля в подшефный колхоз. Для курсантов, будущих офицеров, такая работа считалась унизительной. «Деды», которых тоже отправили на прополку, попытались взять свой реванш за то, что не могли над нами изгаляться в течение месяца, – вытащили припасенные ножи, напали. Началась драка. Донесение о драке попало в тот же штаб полка. Видимо, отправка нас на поля была делом незаконным, поэтому в штабе решили: «Плюс на минус: отпустим ребят домой без санкций, но про драку с солдатами пусть молчат». Мы с такой сделкой согласились. Было бы счастье, да несчастье помогло.

История со свиньями закончилась легким испугом и осознанием, что глупая шутка-малютка может привести к катастрофе. Лучше выбирать игры с обратной асимметрией: при маленьких рисках – возможности больших выигрышей. О теории этого вопроса я узнал много позже.

Почти незаметный, но приятный мазок на серой картине моих успехов – успеваемость по отдельным предметам. Нельзя сказать, что я получал только тройки на экзаменах. Были предметы, которые я сдал на пять. Например, такие легкие, как «охрана труда» и «основы советского права». Или гуманитарные – философия и история. Один предмет особый – многими студентами нелюбимый – «сопротивление материалов». Не знаю почему, но именно сопромат мне «зашел». Я легко понял его логику и щелкал задачки как орешки. В отличие от трудных «теории колебаний», «аналитической механики», «теории упругости», «математической физики» и тому подобных.

И еще мазок – самый крупный и пестрый. На последнем курсе института я, к удивлению однокурсников, родителей и себя самого, женился. На следующий год родилась дочка. Семейная жизнь – это стресс в жизни любого человека. Но богатейший опыт (как заметил еще Сократ) и жесткая прививка от инфантилизма. И не в технической нагрузке – стирать пеленки по вечерам, ходить в молочную кухню, подменять жену по ночам, когда ребенок не спал – дело. Надо взять на себя ответственность за семью, не рассчитывать на родителей. Сам, теперь – сам! Пришлось искать подработку. Я устроился в профтехучилище (ПТУ) вести шахматный кружок. Первый опыт работы с трудным контингентом – пэтэушниками. И опыт публичных выступлений. К удивлению руководства ПТУ, мой кружок привлек много ребят, они заинтересовались шахматами. Заработок был невелик – тридцать шесть рублей в месяц, но и времени уходило немного. А удовольствие получал.

* * *

Такая вот картина институтской жизни. Все – и серый общий фон, и яркие мазки – это мой опыт. Повторюсь – опыт перерастает в навык. Из звеньев-навыков и звеньев-событий выстраивается цепь. Если цепь «золотая» и обвивает нужный дуб, то идешь по ней к жизненным победам. В ежедневной суете на звенья не обращаешь внимания, но, оглядываясь назад, понимаешь, как они формировались – одно за другим. Даже возникает ощущение сказки, когда их раскладываешь на оси времени задним числом. К метафоре счастливых цепочек я еще буду обращаться в книге.

Известно, что из начальной школы мы берем и используем в жизни почти сто процентов знаний, из средней – четверть, из высшей школы – не более пяти. Казалось бы, зачем учиться в вузе? И мой случай – показательный пример. Нас на кафедре готовили на специальность инженера-механика-исследователя. То есть на стыке науки и практики. Считалось в те годы, что единственный путь к материальному успеху – защита диссертации. Кто ж тогда, в начале восьмидесятых, знал, что кандидаты наук вскоре скатятся в низ социальной лестницы? А в бизнесе будут нужны другие знания. Мне из всех ста предметов, по которым сдавал зачеты и экзамены, в бизнесе пригодились три: «сопротивление материалов», «основы советского права», «охрана труда». Именно они мне и давались легко.

Почему так получилось? Какая сила знала наперед, что будет востребовано в моей жизни? Но задним числом я не жалею, что отмучался пять с половиной лет на трудном факультете, изучая различные «теоретические механики». Институт научил «решать задачи». Браться за них медвежьей хваткой и доводить до ответа. Браться – значит сформулировать условия, ограничения, отбросить малозначительные факторы, понять, где и как искать информацию, корректироваться по ходу. В любой области, в том числе и в бизнесе.

Да, студенчество не стало для меня звездным периодом. Сквозь пелену неудач не просматривались будущие победы. Череда черных и белых полос – красивый образ, но упрощенный. В черной полосе пробиваются светлые жилки. Их надо только разглядеть, радоваться им и лелеять. Чтобы ухватиться за «золотую» цепь, возносящую ввысь, нужно, первое – накопить коллекцию «неудач», второе – что-то начать делать позитивное самому. Появляется положительная обратная связь от мироздания: что-то сделал – оно помогло в другом деле – ты обрадовался – успех подстегнул сделать что-то еще – опять мироздание подсобило и т. д. И наоборот: грустишь – мироздание подбрасывает тебе свинью – ты еще больше грустишь – оно опять и т. д.

Всей этой теории я тогда не знал, светлые жилки имел, но не лелеял, больше грустил, чем радовался. Но мироздание (или кто-то другой?) навязывало мне красивые мазки – навыки, которые тянули меня на путь к успеху. Но это будет ясно в будущем, по студенческим годам эта дорога не просматривалась.

Не всегда ясна цель, не всегда виден путь, но есть повод искать направление.

Бери в дорогу любые свои навыки и победы.

* * *

Чтобы дать отдохнуть читателю от моих рефлексий и воспоминаний, буду перемежать биографию рассказами. Это не абстрактные новеллы – они имеют отношение к главному выводу, который я сделаю в конце книги.

Первый рассказ – про отца. Случай в Белом море – одна из семейных тайн (помните из предисловия, что эта история запала в душу однокласснику Константину?).

Упавшая люстра
(Из цикла «Семейные тайны»)

Три звонка. Это к ней. Кто бы мог быть? Клавдия Петровна прошаркала до двери. О! Сынок зашел в гости. И старого друга Юру привел. Какая радость! Женившись, Рома все реже навещал мать.

Прямо с порога Рома объявляет, что они вдвоем завербовались в полярную экспедицию, пришли попрощаться. Клавдия Петровна уговаривает молодых людей зайти на пять минут, угоститься чаем. Они пытаются отказаться, но все-таки соглашаются.

Старая родительская квартира – как много воспоминаний с ней связано. И не все приятные. Классическая ленинградская коммуналка – кишка коридора, кухня с двумя газовыми плитами, вечно занятый туалет. Квадратный стол по центру большой комнаты.

Чаепитие освещает широкая люстра ручной работы. Старинная, двенадцатигранная, на бронзовом каркасе. С грифонами. Мастер обшил матерчатый голубой абажур азиатским орнаментом. Школьные друзья иногда заходили к Роме в гости, сидели за столом и делали уроки. Но как только наступал вечер, они собирались домой. Тусклый свет от люстры угнетал.

– Мам, давай повесим современный светильник, яркий, прозрачный, с четырьмя рожками, – умолял он чуть ли не каждый месяц.

– Нет, пусть висит. Ты помнишь, ее еще папа купил? До войны! Сам повесил, – упорствовала Клавдия Петровна. – От нее тепло дому.

– Ох, какое тепло? Одни сумерки! На какой барахолке отец отрыл это старье?

– Когда тебе было три годика, ты отца папой звал.

– Не помню такого.

Три года Роме было до войны. Когда отец вернулся с фронта, сын его сразу не признал – какой-то незнакомый инвалид с костылем. И отвернулся вместо объятий. Одно неудачное мгновение, и разрыв на всю жизнь. Отца возмутила холодность сына, он вспылил и ударил по лицу. После такой встречи родственные отношения так и не сложились – оба упрямые, со взрывным характером.

После окончания института Рома женился, уехал из родительской квартиры, спор про новый светильник исчерпался. Но каждый раз, заходя к матери в гости, раздражался, увидев люстру.

– Сынок, зачем тебе эта экспедиция? – Клавдия Петровна берет сына за руку. – У тебя молодая жена, маленький ребенок. Есть где жить. Все грезишь наполеоновскими замыслами? Чем тебе инженерная работа не мила? У тебя высшее образование. Как люди…

– Мама, это моя мечта! Север! Льды! Медведи! – Рома уже жалеет, что пришел проститься с матерью.

Но он и не договаривает. Северная экспедиция – это только первая часть, а потом в планах археологическая экспедиция в Туркмению.

– Какие еще медведи… – Клавдия Петровна ставит чайник на подставку, опускается на стул.

– Белые, мама! Ну, хватит уже, это тоже работа! Мы не отдыхать едем. Это научная экспедиция. На-уч-на-я!

– Ты не умеешь нырять с аквалангом. Юра, скажи ему. Это опасно! Холодный океан!

– Мама! Уже собаки из космоса вернулись, а ты все боишься океана. Нас научат. Не дураки же там.

– Рома, не надо, отмени поездку! У меня плохое предчувствие, – Клавдия Петровна поднимает голову, смотрит на люстру. – Помнишь, я просила тебя не ездить играть в футбол в Павловск, а ты меня не послушался?

– Так ничего тогда и не случилось!

– Это у тебя не случилось. А у меня был удар!

– Причем тут Павловск? Удар был не из-за футбола, а потому что лампочка взорвалась.

Рома тогда слукавил – у него тоже случилось: в тот день на футболе он неудачно упал, ударился головой и потерял сознание. Друзья отнесли за ворота, там он отлежался. Через неделю тошнота продолжалась, боль в голове не давала уснуть: пришлось госпитализироваться. Диагноз – сотрясение мозга. Но про потерю сознания в Павловске он и от матери, и от докторов утаил – раз соврал, значит, надо придерживаться той же легенды.

За столом наступает тишина. По улице проезжает трамвай. Люстра качается, тени от грифонов вытягиваются. Клавдию Петровну передергивает.

– Юра, ты же его лучший школьный друг. Почему ему хочешь зла? – это была последняя материнская попытка, – зачем уговариваешь поехать с собой? Это твоя профессия, не его. Ему бы работать по специальности.

– Клавдия Петровна, там романтика, красота. Белое безмолвие, как говорится. Полярное сияние, морские звезды. Заработаем денег, вам какой-нибудь подарок купим! Вы у нас будете красавица! – Юра любит льстить.

– О-о-й! Какое еще безмолвие… Не нужны нам такие деньги.

Но все уговоры были бесполезны: она знает заранее, что родовое упрямство не перешибить ничем. Чаепитие заканчивается.

Выходя из парадной, Юра замечает: «Ты, старик, что-то резок с мамой». Рома поднимает голову. Клавдия Петровна глядит из окна, совершает крестные знамения. Он в ответ ей машет рукой.

* * *

Рома быстро влез в штатный водолазный костюм «трехболтовик», проверил герметичность и подошел к борту. За неделю появился некоторый опыт. Поступила команда погружаться. Он спрыгнул с предпоследней ступени трапа, не держась за спусковой конец. Неаккуратно, вопреки инструкции, но Роме нравился этот молодцеватый прыжок.

Его сильно дернуло. Что-то пошло не так. Он повернул голову и через стекло шлема увидел, что течение подхватило его и стремительно относит. Судно на глазах сжималось в игрушку. Значит, оборвался сигнальный конец. Что делать? «Гвардия умирает, но не сдается!» Чему учили? Отстегнуть грузы. Рома достал нож, резанул и освободился от обеих пудовых чугунных отливок. Поднял голову – вокруг только волны. Судно не просматривалось даже на горизонте. Что еще? Не паниковать. Закрыл глаза, лег на спину. По инструкции надо экономить силы. Через какое-то время он замерзнет. Сколько есть на воспоминания? Час, два?

Почему-то вспомнилась история, когда он маленьким жил с мамой в эвакуации в Рыбинске. В начале лета 1941 года поехали к деду отдыхать, а вернуться не смогли. Клавдия Петровна устроилась на завод, сына отводила в детский сад на неделю. В выходные забирали домой.

Корпус детсада находился на горе. Воспитательница велела сходить «по-большому» перед сном. Дети побежали на веранду и расселись на металлические горшочки. Рома достал письмо отца с фронта и стал читать вслух. Хотелось похвастать перед другими. Резко завыла сирена воздушной тревоги. Оглушил громкий удар металла по металлу. Горшок из-под Ромки вылетел, содержимое расплескалось, он упал на спину прямо в мочу и дерьмо. Дети заорали, заголосила воспитательница. Шальной осколок снаряда перелетел через Волгу и попал аккурат в горшок. Ромка не испугался, но сконфузился. И не понимал, про какую рубашку, в которой он родился, говорила воспитательница, когда его отмывала.

Обидно, что мечта так и останется мечтой. Полгода назад они с Юркой встретили молодого археолога, который бредил идеей раскопать секретный город рядом со Старым Ургенчем. Денег ему на экспедицию не дали. Он искал энтузиастов, чтобы начать раскопки на общественных началах. «По размерам и научной ценности не меньше, чем Луксор в Египте, – исступленно размахивал руками археолог. – Я знаю, что говорю, я написал диссертацию! Это скрытая песком древняя столица зороастрийцев!» Рому и Юру эта идея захватила. Они готовы были работать бесплатно.

Вспомнился концерт Окуджавы в Доме офицеров. Небывалый ажиотаж. Одноклассник мог провести в зал только одного. Пошел Юрка. А Рома остался в фойе, слушал через открытую дверь. «Надежды маленький оркестрик».

Тамара. Извини, Тамара! Сына воспитаешь сама – родители тебе помогут…

Рома открыл глаза. Волны заливали иллюминатор шлема. Было видно, что сильный ветер гонит низкие облака, а небо ровно-ровно затянуто серой пеленой.

* * *

Юрина смена закончилась. Перед тем как пойти в каюту отоспаться, Юра решил посмотреть, как друга спускают в воду на очередное задание. Вдруг трос, на котором спускали Рому, оборвался.

– Человек за бортом! – закричал кто-то.

– Спускайте шлюпку! Что встали как тюлени?! Где капитан?! – заорал Юра.

– Так у нас за шлюпку отвечает Савелич, – как-то нерешительно ответил страхующий водолаз.

– Так позовите его сюда! Чего стоите?! – Юра побледнел, усталость слетела.

– Так Савелич… в запое.

– А-а-а! Кто-нибудь еще умеет спускать шлюпку?

– Как-то мне один раз объясняли, – начал нерешительно молодой матрос, – но там есть болт, который постоянно ржавеет. Чтобы открутить – нужна «приспособа».

– Так, где она?

– Может, в каюте Савелича?

– Мать вашу, беги, ищи! Человек может погибнуть! – Юра клокотал, но чувствовал тщетность своих усилий. Он посмотрел на небо. Темные тучи придавили море.

Пришли из каюты Савелича. Хотя он и плохо соображал, но где спрятана «приспособа», помнил.

– Быстрее! – визжал Юрка.

– Не ори! Не начальник! – ответил матрос. – Посмотри лучше, есть ли бензин в моторе?

– Что?! В моторе спасательной шлюпки может не быть бензина?!

Юра перемахнул через борт и с усилием стал отворачивать крышку бензобака. Руки не слушались, крышка примерзла. Через облака пробились лучи солнца: крышка провернулась. Бак оказался полон. Тросы выдержали, мотор завелся, спускающие ржавые ролики прокрутились. На палубу вышел капитан, быстро оценил обстановку.

– В какую сторону идем? – спросил страхующий водолаз у капитана, когда шлюпка была на воде.

– А куда его унесло?

– Не знаю. Куда-то туда, – Юра неубедительно махнул рукой.

– Сколько прошло времени?

– Где-то полчаса.

– Судно за это время двигалось. Ты уверен, что туда?

– Нет. А куда направление течения?

– Их несколько…

Наступила пауза. Урчал дизель. Подходило время обеда. Волны не по-доброму бились о судно. Борт, как граница между жизнью и смертью, уютом и жестокой работой. Лучи прорвались через просветы в облаках.

– Идите на солнце, – ровным голосом скомандовал капитан. – Случайно, может, угадаете… А ты оставайся на палубе!

– Нет, я с ними, – Юра прыгнул в шлюпку.

* * *

Что-то ударило в бок, потом потащили за шлем.

– Ты везучий, щенок, – матрос втащил Рому в шлюпку и снял шлем. – Шансов у тебя было один из ста. Как мы угадали?! Удивительно!

Юра переодел Ромку в свою одежду и держал в объятиях до возвращения на судно.

* * *

Соседка зовет Клавдию Петровну к телефону.

– Алло!

– Мама, это я, – в трубке трещит, как будто говорят со стрельбища, – я на вокзале в Мурманске.

– Рома-а, – кричит Клавдия Петровна. – С тобой все в порядке?! Неделю назад мне причудилось, что с тобой что-то случилось!

– Что опять?

– Люстра у нас в комнате упала… Я позвала твоего папу и попросила, чтобы он тебе помог.

– Как позвала? Откуда? Отца похоронили давно.

– А что в том мире люди без ушей?!

– Ладно, мам, перестань. Чушь суеверная. Все в порядке, еду домой. Через два дня буду.

– Почему раньше времени возвращаешься? Точно с тобой все в порядке? Денег заработал?

– Деньги выдадут позже, их Юра получит.

– Рома, Юра жадный. Он не вернет тебе деньги. Останься, дождись получки.

– Мама, не говори ерунды. Юра – мой друг.

Рома нажимает отбой.

* * *

Юра получил Ромины деньги, тянул с возвратом, да так их и не вернул. Потом оказалось, что он сделал взнос в кооперативную квартиру. Археологическая экспедиция в Ургенч отменилась.

* * *

В конце 1980-х в профкоме Роману предложили две путевки в Туркмению. В Куня-Ургенче после экскурсии дали час свободного времени.

– Куда сходи? – спросила Тамара.

– Давай вернемся к мавзолею Фахраддина Рази, – ответил Роман и прибавил шаг.

– Довольно скучная архитектура. Зачем? Куда ты помчался?!

– Уточнить кое-что. Помнишь, экскурсовод сказала, что Рази – тот философ, кто признавал другие миры?

– Ну и…

– Здание мавзолея как куб, а сверху двенадцатигранный шатер с орнаментом. Помнишь в квартире у мамы стол в центре комнаты и люстра над ним? – Роман бежал вперед.

– Помню, старомодная такая. Чего несемся-то? Что уточнить? – Тамара еле успевала за мужем.

– Так это один в один по форме мавзолей Рази. Ты веришь в случайные совпадения, в знаки?

Тамара не могла ответить, дыхание сбилось. Песок под ногами тормозил бег. Роман пристально вглядывался в мавзолей.

– Какой знак? О чем? Почему надо нестись по пустыне, нельзя спокойно дойти?

– Ту люстру папа купил и повесил. У люстры было двенадцать граней. А стол – кубический. Мавзолей – один в один как обстановка в комнате. Мама верила в потусторонние миры и верила, что люстра ей дает знаки. Мы с Юркой хотели приехать сюда, в Ургенч, работать на раскопках. Так и не получилось. И вот я, наконец, здесь. А?

– Ничего не поняла. Что из всего этого?

– Я простил папу, а он меня. Из того мира. Вот что следует.

– Это ты серьезно? Бред какой-то! – Тамара с подозрением глянула на мужа. – Как в молодости страдал завиральными идеями, так с ними и прожил.

Роман махнул рукой, озлился, обежал мавзолей несколько раз.