Quotes from the book «Нюрнбергский лабиринт»

Мне с юности казалось, что элита те, кто первыми погибает за свою страну, а не прячется в хорошей жизни за проливом у ее же врагов.

Я давно уже играл сам с собой в увлекательную психологическую игру, пытаясь разгадывать незнакомых мне людей, впитывая их слова, взгляды, жесты. А потом постепенно пробирался к ним внутрь, подтверждая свои предположения или разочаровываясь в них.

Когда я читала про Византию, про исчезнувший Константинополь, было очень интересно, но как-то далеко, а потом до меня вдруг дошло, что город этот существует и сейчас, просто люди в нем живут другие, другие правила, другая цивилизация.

Я петлял по случайным улицам города, и мне казалось, что он опился какао. Почти все его старые, восстановленные после бомбардировок или совсем новые дома были облицованы камнем «теплых» оттенков какао с молоком, что придавало ему удивительную архитектурную цельность

Странно, думал я, кивая Гюнтеру, вот он немец, я русский, а говорим мы по-английски. В истории наших стран были Бах и Чайковский, Гете и Достоевский, Бор и Циолковский, Вернер и Менделеев, а мы общаемся на чужом для нас обоих языке.

Мы были с ней совсем близко, всего на расстоянии вдоха. Ближе был только поцелуй…

Если бы в ту ночь мы переспали с ней в старой Нюрнбергской башне, наши отношения, наверное, стали развиваться подругому. Но мы, наоткровенничавшись до изнанки, невинно уснули под одним