– Любезный Петр свет Егорович! Сходите, пожалуйста, на развилку, покараульте нас, пока я статью читаю! – скомандовала Леночка, и медведь-лесничий, коему и губернатор-то бы указывать поостерегся, сам не понял, как покорился этой вежливой крохотуле и послушно встал на часы.
Правду молвят люди: не суди человека по внешности – лучше в деле его оцени, в чем Петр Егорыч в очередной раз убедился, когда на одну из маевок пришел таинственный незнакомец – тощий как вяленая сорога, чернявый юноша. Представился псевдонимом – товарищ Андрей, но очерские девушки неконспиративно проговаривались, ласково называя его Яшей. Блестя стекляшками пенсне, он то и дело бросал взгляд на могучую фигуру Петра Егорыча. «Ишь ты, словно полымем жжет шарами-то», – усмехался лесничий и вслушивался в слегка картавую бойкую речь парня. Говорил он о воле, о братстве и равенстве, старался заразить своих слушателей революционным энтузиазмом. Вещал о партийной дисциплине, о тюрьмах и ссылках, о грядущих битвах не на живот, а насмерть. Но большинство ребят, услышав о вооруженной борьбе, куксились и сникали.
«А этот Яша-Андрюша зазеленить штаны не боится, на такие мелочи не отвлекается, – думал Петр Егорыч. – Сразу видно, что далеко пойдет, если не пристукнут жандармы. И, главное, готов зайти до самого края, вторгнуться в неведомое и немыслимое, решать вопросы, которые и сам Господь Бог разбирать робеет. Эх, горе тому, кто обманется незавидной внешностью этого товарища. Куда вам, до него, телки да тёлки очерские! Не собрать тебе тут, Яша, рекрутов в боевые дружины, ой, не собрать». Но Яков Михайлович Свердлов был не по годам умен и уже давно сам всё понял…
– Ладно, будем создавать ячейку РСДРП! – переведя дух, устало промолвил молодой большевик. – Кто «за»? – оглядел он собравшихся, чуть брезгливо скривив губы.
Руки подняли все, однако кое-кто из юных заговорщиков, услыхав про рабочую партию, зарекся в будущем в лес ходить, кроме как по ягоды-грибы. Партия – это вам не «Марсельеза», одной тюрьмой не отделаешься…
– В следующий раз глубже в чащу уходите маёвничать, эРэСДееРПе! – вздохнул Петр Егорыч. – Не ровен час, застукают всю вашу партию и по сибирьку погонят, чаю не дадут испить. Разговоров да пересудов и так уже много про вас по Очеру гуляет – стражники уши греют, даже сплетнями не брезгуют. Исправник уж справлялся о ваших чаепитиях. Не прогневайтесь, не обессудьте, но сказал ему, что вы тут водку пьете да по кустам щупаетесь. Вот и вся, мол, политика. Но вижу, не верит мне…
Зарядил дождь-обложник. Свердлов закутался в кургузую куртёшку и поднялся с земли.
– Прощайте, Петр Егорович! Спасибо вам! Может, свидимся, – и его тонкая в синих прожилках рука с музыкальными пальцами утонула в ковшистой лапище лесничего, словно кашик в чугунке с пельменями…
А в другой раз Петру Егорычу встретился иного рода смутьян – высоченный, сильный, коренастый, заросший черной бородищей до самых бровей. Выглядел он в компании молодых очерцев еще более белой вороной, чем Яков Свердлов. Петр Егорыч заметил, как парни его побаивались, а девушки во все глаза глядели на великана и цепенели перед ним, будто мышки перед котом. Настоящий разбойник, коим, в общем-то, и считала его вся Россия. Крутолобый – под стать своей тяжеловесной фамилии. Взгляд тяжелый, оценивающий, впрочем, привыкший после этой оценки к чванной снисходительности – мол, и ты, мил человек, слаб против меня в коленках…
«Этот над книжками не шибко глаза портит – другого полета птица. Ишь, как проворно сунул руку под полу», – ехидно фыркнул лесничий.
– Не шали, борода, пострашней видали твоей пукалки, – Петр Егорыч даже бровью не повел, когда в руке незнакомца оказался вороненый маузер. Браконьеры и порубщики не раз стреляли в него из-за деревьев убойными жаканами на кабана и лося, грозили топорами, замахивались дрекольем. Но Петр Егорыч с такой шантрапой справлялся на «раз-два».
Богатырь с неожиданной для его неуклюжей фигуры ловкостью вскочил и вразвалочку подошел к лесничему. Постояли они с минуту – лоб в лоб – как два медведя. Настолько близко, что бородами сплетались. Дышали друг на друга жарко – разве что не рычали. Оба – хозяева, которым тесно у этого костерка, в этом лесу да и во все мире божьем, пожалуй.
– Чистый Топтыгин ты, батя! Вот такие б у меня были – до последнего гада всех полицейских да стражников переломали бы, – первым сбросил груз повисшего в воздухе напряжения атаман Александр Лбов.
Да-да, это был он – непомерно уставший, загнанный в тупик, но несломленный демон революции, долго державший в страхе слуг самодержавия на всем рабочем Урале. Окольными путями Лбов добрался до Очера, чтобы прощупать местных мастеровых – может, кто и сгодился бы в его поредевшую боевую ватагу. Верных людей у него осталось – всего ничего: один ершок, свари ухи горшок… Лучшие погибли в боях или схвачены полицией, к дружине прибилось много авантюристов, а то и вовсе откровенных бандюг, и такую разношерсть Лбов едва-едва удерживал хоть в жалком подобии дисциплины. И, казалось, уже не он управлял ватагой, а она им. Но после того как в поселке появилось подполье РСДРП, осуждавшее лбовскую партизанщину, очерские рабочие с прохладцей отнеслись к визиту атамана.
– Чаёк хлебаете, а товарищи мои под пулями жандармскими да казачьими пиками гинут. Все вам газетёшки да тары-бары, а как до драчки дойдет – по кустам да мамашиным подолам попрячетесь! – Лбов, не жалея самолюбия собравшихся, зло выплевывал гневные слова. – Пробрехали, просорочили революцию, боягузы…
– Ты бы, мил человек, поделикатней в чужом лесу-то себя вёл – тут у нас уремы глухоманные, грубияны часто пропадают! – рассердился Петр Егорыч.
– Ха-ха-ха, отец! Не впрягался бы за земляков – они люди взрослые! – рассмеялся атаман. – И не держи сердца на Сашку Лбова! Просто устал я ждать, пока вы, товарищи дорогие, языки из одного места вынете! Уремы у них, видите ли… Да в этих чащах уже давно отряды должны гулять, как у нас за Камой! Страх наводить на угнетателей, чтоб земля у них под пятками горела!
– Александр Михайлович, – не страшась, положила руку на плечо Лбова Елена Пищалкина. – Зачем вы нас обижаете зря?
– Да я не про тебя, Леночка, упаси Бог! С тобой, милая, да лесником этим матёрущим я хоть сейчас на баррикады! – суровый разбойник удивительно нежно прижался губами к ладони маленькой подпольщицы. – Я вон про тех архаровцев, что глаза от меня прячут. Стыдно, небось, братва?
– Не пришло их время еще, но, поверьте, когда придет – не дрогнут ребята, поведут себя правильно и других за собой увлекут, – убежденно промолвила Пищалкина, но Лбов в ответ лишь грустно улыбнулся. Он встал с пенька – прямой и гордый, выше всех на две головы, залихватски свистнул, из глубины леса ему отозвались зловещим филиньим уханьем – Петр Егорыч еще раньше по следам приметил, что в чаще атамана дожидались сотоварищи, охраняли его. Лбов, не прощаясь, пошел напрямик – леса он не боялся, для него он уже давно был домом родным. Шагал широко и смело, ухарски напевая песенку, которую со времен Ермака наизусть знала вся отпетая прикамская вольница; шел, не выбирая дороги, шумно треща сучьями, под ноги не глядел. Честно и открыто, как делал всё в своей жизни – таким его и запомнил Петр Егорыч…