Моё настоящее имя. Истории с биографией

и потому голая часть ноги между концом чулок

и началом штанов прилипала к табуретке

и это было очень противно

тут я заболела туберкулезом

и мне назначили больше гулять

и меньше играть на пианино

сейчас на пианино играет кое-как сын Петя

он гитарист

замечательно играет внук Лукас

когда изредка приезжает

и я иногда прикасаюсь к клавишам

с каждым годом музыку слушаю

все больше и больше

помню круглый золоченый столик

на котором стоял телевизор

чуть ли не первый в нашем дворе

приходили мои дворовые подружки

посмотреть на эту диковинку под названием квн

с большой линзой перед маленьким экраном

боже какая космическая скорость

во времена моего детства

было всего несколько новинок вроде телевизора

да и телефон в квартире был редкостью

Д-1-11-58 незабываемый наш номер

таких личных телефонов на весь двор было два…

а сегодня кошмар мобильного телефона

за которым возвращаешься

если забыл дома даже

когда идешь за хлебом на пятнадцать минут

новые вещи топорщатся и страдают

приживается в моем доме только старье —

из дома двух покойных бабушек мамы отца андрея а также с помойки —

столик возле кровати и одно кресло…

были такие времена

когда старинную мебель выбрасывали

чтобы заменить ее чешским гарнитуром

в прихожей у меня стоит в сложенном виде

ломберный столик который я купила

у княгини волконской

за очень маленькие деньги

лет пятьдесят тому назад

надеясь что отреставрирую

но так до сих пор и не отреставрировала

диких денег стоит реставрация

столик стоит с подвязанной кое-как ногой

и служит – на нем лежат шарфы письма и ключи

а сегодня еще пачка одноразовых масок

и резиновых перчаток

они должны друг друга ненавидеть —

красное дерево ампир с шахматным

и еще каким-то полем на верхней доске

и эта одноразовая дребедень

первый знакомый мертвый человек нина костикова

бледная высокая девочка с водянистым лицом

из моего первого класса

она перестала ходить в школу перед новым годом

и больше никогда не пришла

после нового года нам сказали что она умерла

весь класс пошел на похороны в соседний барак

на кухне со множеством маленьких столов

стоял на табуретках гроб

и было много людей и много красивых

бумажных и восковых цветов

они показались мне гораздо более красивыми чем живые

и мы весь девчачий класс

медленные и скованные страхом подошли к гробу в котором лежала еще более высокая

и еще более бледная нина костикова

и каждой из пришедших девочек дали по конфете

Аминь

надо позвать человека говорили у нас дома

когда ломался звонок падал карниз или засорялся унитаз

приходил человек водопроводчик и человек слесарь

и человек плотник и человек стекольщик

все мужчины в семье были совершенно безрукие

даже мой прадед-часовщик

а ведь казалось бы тоже ремесленник

памятник этой безрукой враждебности к материи

стоит у меня в прихожей

эта наборная шкатулка орехового дерева

с остатками перламутровой инкрустации

поверху порубленная топором не окончательно

а слегка но очень густо

я-то знаю кто это проделал и зачем —

на каляевской было печное отопление в пять печей —

в ванной для подогрева воды в колонке

в коридоре в спальне в столовой

и в комнате у тети сони

прадед любил топить печи

садился на скамеечке перед печкой

аккуратно укладывал рыхлым штабелем

наколотые в сарае поленья

а потом на этой самой шкатулке

маленьким топориком а то и большим ножом

отщипывал от полена щепочки

прямо на крышке этой драгоценной шкатулки

как его рука поднималась

до сих пор понять не могу

потом он под поленьями поджигал в печке

маленький костерок из щепок и стружек

огонь занимался и печь начинала гудеть

а какими привлекательными мне казались

те мужчины которые приходили и чинили

замок дверь и все

что требовало мужской умной руки

не надо мне доктора наук я сама умная

пусть рядом будет человек

с умными руками умным глазом

ну так и получилось —

вошла я в мастерскую

а там художник гостей супом кормит

но одной ложки не хватает

он взял деревянную чурку и топор —

раз-раз – и ложку вырезал

ну я за него и вышла замуж

правда не в тот самый момент

а лет через двадцать

теперь его не допросишься

венский стул переклеить

а ведь все может…

когда моему сыну пете было лет пятнадцать

мы с ним случайно попали в бабушкину квартиру

алеша был в это время уже в америке

связь была сложная он присылал письма с оказией —

привезшие письмо люди жили

в доме двадцать девять

по каляевской соседнем

с бабушкиным тридцать первым

поехали мы с петей за письмом

я письмо забрала и решила показать пете

наш старый дом

поднялись мы на второй этаж по винтовой лестнице

остановились у двери

я ее толкнула открыто зашли

здесь в коридоре говорю стоял книжный шкаф

красного дерева…

там столовая там комната бабушки…

тоже открыто мы заходим —

большой стол посреди комнаты

на нем трава какая-то

вокруг стола четверо траву фасуют по кулечкам

ох, думаю, сейчас пулю в лоб получим

изо всех сил улыбаясь говорю

здравствуйте я в этой квартире

жила сто лет назад

вот хочу сыну показать

люди замерли настороженно

я веду петю к окну – вот говорю

здесь была балконная дверь

но балкон видишь уничтожили

тут бабушкина кровать стояла и швейная машинка

которая у меня теперь стоит…

спасибо, говорю, большое спасибо до свиданья

петька тогда еще про травку и прочее что бывает

ничего не знал так что пожалуй не понял

что эти люди здесь делают…

сначала я влюбилась не в биологию

а в лабораторное стекло

и по сей день люблю стеклянную мелочь пробирок колб

воронок чашек петри

в биохимической лаборатории куда заходила с мамой

от этого стекла глаз отвести не могла

когда провалилась на экзаменах на биофак

пошла работать лаборантом

в лабораторию по изучению развития мозга

кроме стекла там оказался еще и великий смысл

так влюбилась что руки стали талантливы схватывали все

тонкие навыки гистологического лаборанта

как будто это не новое для меня занятие

а воспоминание о чем-то что прежде умела и забыла

припоминание такое случилось

с микротомом бинокуляром и микроскопом

сразу нашла общий язык

только с электричеством не поладила

так до сих пор с электрическими приборами сохранились разногласия

даже с утюгом и кофейной мельницей

биологический кабинет в школе был на четвертом этаже

а рядом со школой был участок на котором кое-что росло а кое-что гуляло весной

некоторые избранные любимчики биологички

выводили-выносили погулять жильцов кабинета – кролика черепах и ужа

учительница имя которой я забыла

доверила мне ужа и он обвил мою руку

от кисти до локтя

прикосновение змеиной кожи было холодным и страшным

а вчера у иры на даче возле тинистого прудика

на участке нашли выползок —

там живет целое семейство ужей

выползок был прозрачный в маленьких ромбиках

и весьма драгоценного вида

нет нет нет – никогда

никакой обуви сумок и прочей галантереи

из змеиной кожи в руки не брала

а в студенческие годы мы с леной лапиной

и еще кем-то третьим на практике

три часа сидели в болоте

и наблюдали как из куколки

выкарабкивалась бабочка

а потом долго сушила крылья

они медленно расправлялись

лена фотографировала мы рисовали

а потом бабочка улетела

вспомнила кто был третий —

галя иванова

надо спросить у нее

какого вида была та бабочка

я не помню

любовь к науке не была взаимной

вынесло меня из ботаники и зоологии

из физиологии и генетики

давно уже не нужна в генетике эта стеклянная дребедень

секвенируют геномы без чашек петри

и предметно-покровных стекол

и в мир молекулярной генетики

меня судьба не пустила

а я все пытаюсь туда заглянуть через докинза и ридли маркова и асю казанцеву

могу понять приблизительно о чем речь

это не я ее а она меня отвергла

жалко конечно но судьба так сложилась

дорогу в кратово я больше семидесяти лет знаю стояла пятилетней у станции кратово

с прадедом за ручку и ждала маму из города – и она выходила из электрички

своей чаплинской походочкой носками врозь

в шелковом платье в облипочку и в черной шляпе

с полями и выросшим сбоку на полях

букетиком искусственных незабудок

и с двумя сумками

восторг восторг – мы стоим не на той стороне

куда поезд подходит а на противоположной

и переходить на ту сторону запрещено

потому что одна бабушка из родственной семьи

которая тоже здесь дачу снимала

как-то переходила под платформой

высунула свою беленькую бедную головку —

и как раз под летящий паровоз

а под платформой осталась полная сумка яиц

которые она везла семье

и все до единого остались целехонькие

и еще не забыть —

уезжаем со съемной дачи на грузовике

в кузове кровати столы стулья и мы с мамой

а прадед в кабине сидит

на нем белые холщовые штаны

а в руках у него авоська в ней утка

это бывший утенок которого мне купили

на рынке в начале лета

я с ним играла и кормила его

он за мной по пятам ходил

но за лето утенок вырос

о том чтобы его съесть речи не было —

как можно домашнее животное есть…

я умолила забрать его в москву

прадед довез утку до москвы в авоське

высунув ее из машины

потому что она гадила

на его белые парусиновые штаны

утка долго жила у нас в дровяном сарае

прадед относил ей еду после обеда

и я помню как после чая дед собирает

остатки какого-то печенья

и просит у леночки банку для чая —

утке отнести

бабушка смеется и говорит

что утки чаю не пьют

ближе к зиме утку из сарая

украли дворовые мальчишки и съели —

они сентиментальными не были

никакой хронологии на самом деле нет

хронология явление временное для удобства заполнения документов

а жизнь круглая просторная направлена не в одну сторону и не в четыре иногда горизонт прорывается верх-низ отменяются и ветер посмертия бьет в лоб

мусорный лес – говорит андрей – он понимает

родители оба работали в институте лесоведения

и у него тоже осталось некоторое понимание леса —

казанская дорога была самым сосенным местом подмосковья

но сосен становится все меньше

разнолесье непривередливый клен осина и кустарник

у андрея в мастерской завершенный мир

большой красоты и замкнутости —

как будто своя собственная система координат —

верх-низ-горизонталь

и еще одно измерение без названия

день на даче у иры щипачевой в заозерье

озеро даниловщина плавала в пресной воде

впервые не помню за сколько лет

тридцать-сорок-пятьдесят

а в морях в разных сколько угодно —

черном балтийском и более всего в средиземном

то есть в той его части которое лигурийское

какой прекрасный климат континентальный —

зима весна лето осень

ничего этого нет в жарких странах

и как это бедные люди живут на экваторе

без перемен погоды

как я люблю все это зеленое

которое на свободе

а до́ма не люблю

и как раз сегодня вынесла в подъезд

два моих домашних цветка с окна

они случайно ко мне в дом попали

они меня тяготят

потому что надо постоянно помнить о том что забыла их полить

и чувствовать себя виноватой

теперь они будут общественным достоянием

хотела перечитать гоголя но забыла очки

гоголь лежит со мной рядом

но шрифт ужасный и нечитаемый

хотела посмотреть на весь набор его героев

и выудить их самых сегодняшних —

ноздрев назначен губернатором

манилов работает на телевидении

и сладким голосом рассказывает о будущем

коробочка пристроилась любовницей олигарха

и скупает бриллианты и антиквариат

собакевич размножился и сидит повсюду

хлестаков в президентах

нет не смешно

пришло письмо

на днях привезут урну с прахом

бориса аркадьевича лапина для захоронения

он умер на сотом году жизни

пережив дочь лену на пятьдесят лет

и сына аркашу на несколько

он был последний мой знакомый фронтовик

академик и храбрец невиданный —

история замечательная

как он в пятьдесят третьем году

в самые жидоедские времена

не сокращал двух сотрудниц евреек

несмотря на звонки из академии наук

и требования их немедленно выгнать

был он тогда директором по научной части в институте

приматологии в сухуми

на фронте такого мужества нужно не было

как в той советской жизни сказать – нет

он оставил этих евреек перевел

в разряд старших лаборантов

а тут сталин помер

и они вернулись на свои должности

был он инвалид

ногу потерял на войне

служил в разведроте —

на мину напоролся

солдаты вынесли

герой был от начала до конца

Аминь

когда с дворовыми подружками

я первый раз в жизни вошла в пименовскую церковь

чувство совершаемого преступления отлично помню —

мне еврейке там быть не полагалось

десяти лет мне не было

но глубинное противоречие

между иудаизмом и православием я остро чувствовала

на этом месте начиналась моя отдельность

от моих дворовых подружек и одноклассниц

а в более поздние годы отдельность эта только усиливалась

в тот день был какой-то праздник

церковь полна народу запах горящих свечей и ладана

был волшебным и пели на странном языке

в котором только отдельные слова были русскими

а остальное тревожно-непонятное

что-то вроде зависти почувствовала —

прекрасное и не мое

и пахнет преступлением само мое пребывание здесь

кто же мог предвидеть

что пятьдесят лет я буду здесь стоять

отзываться на слова которые знала наизусть

а потом легко и безболезненно выйду вон

нет-нет-нет не зря я там так долго стояла

но вынесло меня оттуда в пространство

прекрасно-пустое и свободное

андрей медитирует а я не знаю что это такое

пожалуй был один период в конце школы

когда я приблизилась к этому состоянию

неприсутствия нигде

в десятом классе школа была мне в тягость

к этому времени я уже не была отличницей

занималась физикой и химией с репетиторами

для поступления в университет

и в школе сидела уже не на первой-третьей парте

а на последней

и впадала в состояние похожее на обморок

такая была школа медитации

вот проклятье – чувство долга

не пойму от кого мне достался этот груз?

может от бабушки лены – больше неоткуда

мама все делала что надо не напрягаясь

отец вообще избегал таких неудобных вещей

как чувство долга

прекраснейшая легкость жизни

скользящая поверхность его привлекала

а всякая глубина пугала

всю жизнь от сложности бегал

и счастливейшие часы жизни

пролежал на телогрейке под автомобилем

починяя железные потроха москвича гаечным ключом

и мама жила не обременяя себя долгами

включая и супружеский

а я урод со своими списками дел обязательств

и обещаний

сны не перестали сниться

они перестали запоминаться

вот сейчас придет с никитой шкловским невролог

и пропишет волшебную таблетку для памяти

и я – глядишь – снова буду помнить сны

просмотрела файл всяких заготовок —

взять бы какой-нибудь взять и закончить

но нет

смысл остался только один-единственный —

перегонять ежедневную жизнь в текст

если этого не делать не останется ничего

один вопрос для страшного суда – для кого еще?

надо ли выбрасывать весь мусор, есть опасность что просто вообще ничего не останется

улетела с выправленными документами

в лигурию через рим

с ночевкой в аэропортовской гостинице

в номере где было столько углов

что я не смогла их пересчитать

и бо́льшая часть тупые и острые

угадать невозможно

как меня зовут и как тебя зовут

сколько вокруг людей ходят под чужими именами

псевдонимами никами кликухами

и не догадываются об этом

но иногда встречаются люди с подлинными именами

и сразу это чувствуешь – настоящее имя

скоро скоро уже совсем скоро

мне откроют мое настоящее имя

прием надоел. дальше все по правилам.

О теле

Не забыть про оболочки. Их для начала три.

Первая записана на лице новорожденного – нос, рот, линия лба и ноздрей. Эту первую оболочку, со временем меняющуюся,

носим до самого конца. Когда подрастает ребенок,

на него надевают первые штаны и платье. А потом он, взрослея,

вторую тряпочную оболочку выбирает себе сам. И тут я выступаю как эксперт – эта вторая оболочка говорит

и про отношение к себе самому и к миру. Личные качества проявляются

в выборе цвета, кроя, цены, уместности и удобства-неудобства.

Пренебрежительно-безразличное отношение

столь же много говорит,

что и капризные предпочтения,

и тонкости выбора галстука, чулок, косметики,

старья или модной новинки.

Третья оболочка – дом,

который выбран, построен

продуманно и чутко или вообще без внимания:

это решение космических задач пространства

и точки в этом пространстве, плоскостей и объемов. Это героизм стояния в обороне дома-крепости,

охраны тайны гнезда и гроба.

В этих оболочках есть послание и признание

и есть запирание дверей.

Распахнутый ворот рубашки и туго стянутый галстук,

зеркальный блеск ботинок и мягкость стоптанных сандалий, разгороженная криво комната и стоящий неуместно буфет —

все это знаки личности, ее приметы.

Я читаю эту книгу, я великий шифровальщик и дешифровщик —

дама в брильянтах и мужчина

с заклеенной газетным клочком царапиной от бритья,

ненавистные модные джинсы с искусственными дырами и демонстративные заплаты на новеньких рубахах,

лейблы споротые и предъявленные.

Гордость, скромность, тщеславие, наглость, смирение —

я узнаю их по сумкам, кепкам, рваным шнуркам и полированным ногтям. Оболочки опасно прозрачны,

и со мной поосторожнее —

я их вижу.

Про другие оболочки знаю только, что они есть,

но пока не вижу и не читаю.

Тело – первая оболочка, в которой заключено

это самое люся улицкая. Это у всех и каждого – и надо узнать себя,

свое тело как материальную вещь,

научиться к нему хорошо относиться

и наладить хорошие отношения души и тела. У меня ушло на это много лет, но не могу сказать, что научилась.

Чего мне в себе самой не нравится – длинный список.

Начну с короткого – что мне нравится.

Нравится мне в оболочке не так много:

во-первых, кисти рук —

их я унаследовала от бабушки Маруси,

но у нее кисть была поуже.

Руки у меня хорошие, пальцы

длинные, суставы не разбухшие,

но стали очень рельефны синие вены,

сейчас они видны только на правой,

потому что как раз после того,

как я написала слова, что руки мои мне нравятся,

произошла большая неприятность с левой рукой —

неприятность странная и настойчивая:

в первый же день, когда я спустилась к морю

две недели тому назад,

меня слегка полоснула по руке медуза —

красная полосочка, почти незаметная.

Обошлось без последствий —

это было предупреждение.

А за несколько дней до отъезда

снова я налетела в воде на медузу,

и на этот раз она не постеснялась

и здорово меня прижгла в плечо.

Ожог сильный – довольно быстро снимался мазью,

а вот отек от медузьих поцелуев все нарастает.

Рука моя стала совсем слоновья,

и завтра лечу в Москву,

придется, видимо, лимфу как-то откачивать.

Нельзя себя хвалить,

враг из враждебного мира подслушал

и послал на меня медузу.

Руками-то всегда была довольна,

а ногти невзрачные, как у мамы и как у папы —

треугольные, хлипкие и ломкие. Бо́льшую часть жизни мама стригла ногти “наголо”, руки у нее были жесткие, шершавые, рабочие,

ловкие и без прикрас —

перчаток в своей биохимической работе не терпела,

они ей мешали и мне тоже: знаю много женщин,

которые даже посуду моют в перчатках,

а я люблю прикосновение к тому, с чем работаю.

Пожалуй, еще мне нравится моя голова. О форме, конечно, речь – не о содержании.

Я по воле обстоятельств дважды в жизни ходила с бритой головой —

первый раз, когда после химиотерапии волосы начали лезть, я их сама обрила. А второй раз случайно по собственной неаккуратности: в те годы я не стриглась ножницами,

а, выставив нужную длину на бритве мужа,

который бороду ею подстригал,

проходилась по своей голове лезвием,

выставляя отметку один-два сантиметра, чтобы волосы лежали “бобриком”. Однажды бритва соскочила,

и первый проход ото лба к затылку обнажил ровную голую полосу. Пришлось побриться наголо…

Был какой-то прием

типа букеровского или “Большой книги”,

и я иду себе лысая по лестнице и слышу,

как одна баба другой говорит: Улицкая как всегда выебывается…

Вообще-то волосяной покров у человека —

эволюционный атавизм;

сохранят ли люди растительность на теле

через тысячу лет, если сохранятся сами как вид… вопрос.

Про волосы много рассказывает культурная антропология:

дергаешь за единый волосок, и поднимается из глубины

великое разнообразие религий, привычек, мод, диктатур и множество мистических вещей. К волосам не прикасаются,

их дарят прядями, истребляют целиком,

выдергивают по волоску,

режут, жгут, закапывают в землю, колдуют,

хранят в медальонах.

Когда мне плохо, я стригу волосы. Что-то ритуальное и древнее —

срезать волосы и выбросить с ними ситуацию. Не всегда помогает,

но подъем после стрижки ощущаю. Недавно постригла себя,

а сегодня, видимо, уже надо наголо.

Так тошно…

Волосы с детства были густые и темные,

но не радикально черные,

а хорошего цвета черного кофе. Слегка кудрявые.

Еврейский мелкий бес около лба —

свидетельство близости к негроидной расе —

проявлялся только в детстве,

а потом прошел почти сам собой. Помню, что в детстве, когда носила челку, мочила ее и косыночку повязывала, чтобы была гладкая.

Первый раз постриглась сама

между седьмым и восьмым классом

и одновременно слегка потравила себя перекисью водорода.

Окраска волос в школе произвела большой эффект,

был скандал, даже устроили по этому поводу классное собрание. Мягкое руководство собранием осуществляла

замечательная тетка, завуч Александра Петровна,

крашеная блондинка, красивая, ухоженная —

класс туповато молчал – меня не то что любили,

но я в девчачьей иерархии занимала место из первых.

Одноклассницы вяло осудили за стрижку, за узкую и короткую юбку (из маминой перешитая длиной до колена, что было по тогдашним временам экстремально).

Под конец припомнили,

что видели меня на улице в обнимку с молодым человеком.

Ответила я, как теперь думаю, блистательно:

это замечательный молодой человек,

он даже член партии.

Самое смешное, что это было чистой правдой:

Игорь Коган учился в физтехе – туда было трудно поступать,

пришлось даже поработать два года на заводе: там он и вступил в партию для облегчения студенческой карьеры.

Встречала его в Израиле лет семь тому назад, он в порядке,

живет возле Ирадиона,

а прежде жил на Селезневке.

Несколько лет я волосы коротко стригла,

а потом снова отрастила.

Когда после школы работала

в Институте педиатрии лаборанткой,

уже была не то с хвостом, не то с пучком.

Парикмахерскую стрижку ненавидела

как унизительное насилие:

сидишь в белой простыне с мокрой башкой

перед зеркалом, и оттуда смотрит на тебя

испуганное “не я” —

так до сих пор я и стригу себя сама,

хорошо ли, плохо – не так важно.

Волосы у меня скорее не мамины, а папины,

что стало особенно заметно, когда я стала седеть —

седина ложится красиво, как у отца. А мама поседеть не успела – умерла раньше.

Заканчиваю с головой и волосами.

Уши мои не вызывали у меня протеста,

они всегда были великоваты,

но мне нравятся люди с большими ушами.

Уши что-то сообщают об их хозяине – я это чувствую.

Самые маленькие и изящные ушки были у Любочки,

жены моего покойного театрального поводыря

Виктора Новацкого,

и связаны были с какими-то ее мелкими недостатками,

а может даже с тайными талантами.

Как раз в последние годы к моим ушам

появилась у меня большая претензия —

стала глохнуть, и время от времени

обращаюсь к ушам с просьбой вести себя приличней

и не лишать меня окончательно слуха.

Между прочим, поразительно:

по мере ослабления слуха

я становлюсь все чувствительней к музыке

и все лучше ее слышу и понимаю. Спасибо, уши, я вас люблю

и прошу вас тормознуть по части глухоты

и продержаться подольше.

Хорошо еще, что уши выходят из строя, а не глаза…

Дальше – шея. У всех в маминой семье короткие шеи, самая короткая была у мамы.

Мне немного длинношеести прибавила бабушка Маруся. Спасибо.

Все детство я очень горевала, что похожа на папу,

а не на маму. Она была очень красивая. Все было в ее лице соразмерно и благородно:

кругловатый лоб, нос с легкой горбинкой,

крылатые брови, рот с красиво нарисованной верхней губой,

чудесный овал лица, чуть заостренный к подбородку.

Я мало что от нее унаследовала,

разве что рисунок бровей. Материнская

порода дала мне приземистости, прочности, ширококостности

и лишила достоинств отцовской линии —

длинноногости, легкокостности, светлоглазости. Вспомнила, что бабушка Маруся как-то сказала,

что сын ее сложен как Аполлон!

А сегодня в моде геркулесы

с накачанными шашечками и шишечками мышц…

Мое вполне устаревшее генетическое образование

очень глубоко во мне засело,

и, хотя я отлично знаю, что наследование признаков

гораздо более сложно, чем просто взаимодействие доминантного и рецессивного гена,

я с большим вниманием отношусь к тому,

что могла бы назвать глубоко упрятанной рецессивностью.

О, сколько всего сидит в каждом из нас в запечатанном виде,

не передано нашим потомкам первого поколения,

а хранится, как в кладовой, для дальних…

От бабушки Маруси помимо красивых рук

я унаследовала маленькую грудь с маленькими сосками,

и выкормить своих детей грудным молоком,

которого было довольно много, мне не удалось.

У моих младенцев не было сил вытянуть из меня

имеющееся молоко, и я,

помучившись три месяца с грудным вскармливанием Алеши,

с Петей решила вопрос радикально:

после родов сразу перевязала грудь полотенцем,

и молоко как пришло, так и ушло.

По материнской линии пришла не пышность груди, а склонность к раку,

он и сел десять лет тому назад мне на грудь.

Правда, рак был какой-то ослабленный, не самый яростный,

да и у мамы первый раз он объявился годам к сорока, договороспособный, и после операции отошел,

и со мной случилось то же самое.

А может, прогресс медицины,

которая от рака груди научилась спасать,

а от ретикулосаркомы, которая была записана в мамином тексте ДНК или в тексте судьбы,

пока не научилась.

От нее мама и умерла в 53 года.

А мне уже под восемьдесят.

Вот так.

Опускаюсь ниже: ребра расходятся довольно высоко, и желудку вольготно выпирать как ему угодно. Это от отца и от деда. Мы пузаты. И много едим. Я поняла это довольно поздно и стала ограничивать себя, но это не помогло, именно потому, что поздно спохватилась. По женской линии тоже все плотные дамочки, но они-то все грудастые и живот не так заметен.

От мамы также пришли суставчатые пальцы ног.

У меня еще ничего, не так страшно,

а у мамы и бабушки стопа была ужасно деформирована,

этому способствовали и высокие каблуки,

которые тогда носили с утра до ночи.

Я уже лет двадцать не ношу

обуви на каблуках,

но всю молодость проскакала на шпильках-гвоздиках.

Изящество было большое у бабушки Маруси – и в кистях, и в стопах – не зря же побывала в босоножках Айседоры Дункан…

Фотография где-то сохранилась – не балетный класс,

а нечто эвритмическое.

Некоторую свободу движения и я от нее переняла —

не сразу, к старости лет…

Итак, с кистями собственных рук я вполне согласна.

Это единственное. Нет, пожалуй, еще и рот.

Вообще-то рот как рот, ничего в нем нет особого.

Но в какой-то момент, сравнительно недавно

я заметила, что у рта есть свое собственное выражение,

которое определяет иногда и все выражение лица:

оно слегка детское.

Это я заметила на любительских фотографиях,

или когда снимают меня, а я этого не знаю.

Смотрю серьезно и с удивлением.

Рот мой умеет улыбаться,

но совершенно не умеет смеяться.

Вспомнила! Году в 1911-м, кажется,

когда бабушка Маруся работала в труппе Свободного театра,

там проводили конкурс на самую красивую ножку:

актрисы встали за занавес и высунули из-под него ножки.

И первый приз получила Маруся.

Это был бумажный башмачок, наполненный конфетами,

и на нее надели передник, на котором было написано:

“У меня самая прекрасная ножка”…

Бедная Маруся. Счастливой она не была.

…Вот Андрей бреется перед зеркалом почти каждый день, смотрит на себя в зеркало. Я-то знаю, что он себе нравится. Но смотрит он на себя, чтобы видеть, по какому еще месту бритвой пройтись.

Женщины смотрят таким же осмысленным взглядом на себя, когда красятся. Я же не крашусь. То есть раза два в год, когда под камеру вылезаю. Я-то, в отличие от Андрея, себе не нравлюсь. Но про него потом.

Последние годы я стараюсь с собой примириться, перестать враждовать и хоть немного себе нравиться, а скорее – себя принять такой, какая я есть. И к тому же я ему (телу) благодарна:

до сих пор оно не заставляет меня страдать. Даже мои сильнейшие мигрени с годами делались все легче и легче, а к старости и вообще прошли. А в последние годы даже стала испытывать нечто похожее на чувство вины перед телом, к которому относилась невнимательно, непочтительно, не прислушивалась к нему и даже постоянно его мучаю курением, которое явно не нравится моим легким, о чем они мне иногда тихонько и очень деликатно сообщают.

Никаких идей о здоровом образе жизни во времена моего детства еще не было: диеты, вес, спорт еще не обозначились как жизненные принципы.

Семья, которая мне досталась по рождению, никогда ничего общего со спортом не имела. Единственная его разновидность – игра в карты – практиковалась ежевечерне: дед играл со своим братом в преферанс. Тоже вид спорта – интеллектуального. Меня же отдали в музыкальную школу, чтобы именно там я училась играть. Тоже вид спорта. Я и училась, пока у меня не нашли первичный туберкулезный процесс и врачи предложили маме изменить образ жизни ребенка: больше времени проводить на воздухе и заниматься спортом. И мама отдала меня в детскую спортивную школу на ближний стадион “Машиностроитель”. Ни мой рост, ни физические данные не предполагали успехов. Но мама считала, что если уж я бросила музыкальную школу – пусть будет спортивная. И с дворовой подружкой Женей мы пришли на “Машинку”, как называли стадион юные спортсмены. Туда брали всех подряд. Года три мы с Женей туда ходили и даже ездили в летние лагеря, что-то вроде спортивных “сборов”. Хотя физические данные мои были никудышными, но я оказалась хорошо скоординированным подростком: результаты ничтожны, но техника прекрасная. И тренер Новиков, человек немолодой, с необыкновенно красивым и мужественным лицом американского киногероя, о чем никто, да и он сам, не догадывался, велел мне показывать остальным правильный “перекидной” или “перекат” – это такая техника прыжков в высоту – или гонял на барьеры, где у меня тоже была правильная техника. Но выше 1,35 м прыгнуть мне не удавалось. Зато красиво! И скорость в беге была соответственна длине ног – не ахти. Но ведь красота важнее практического результата! И телу моему нравились все эти упражнения, и, наверно, с тех самых пор у меня хорошая координация движений. В рок-н-ролльные времена ловко скакала под музыку. Но, главное, занимаясь спортом, я научилась падать – “калачиком”, подбирая кисти и мягко опускаясь на согнутые плечи, немного катясь. До сих пор это умение меня не покинуло.

В целом я благодарна моему телу, и чем дальше, тем больше: я достаточно подвижна, хорошо хожу, могу таскать рюкзаки с продуктами большого веса, есть еще некоторое количество зубов, а которых нет, те я заменила имплантами и искусственными приспособлениями.

Правда, я стала быстрее уставать и ослабела память.

Но память никогда не была особо цепкой – не хотела учить иностранные языки, зато замечательно сберегала мелкие детали и подробности, которые прекрасно теряются. И хотя более всего у меня претензий именно к моей дырявой памяти, но я благодарна тем не менее и ей, бедняге, потому что отдельные картинки, иногда невероятно ранние, она сохранила. Так что спасибо ей, моей памяти.