Зачем?

Прошло шесть лет. И она встречает, просто на улице, своего любимого, который, тоже в отместку, женился, и у него двое детей. Но далекая любовь так и не угасла. И опять сердце выскакивало из груди. И опять ничего не хотела ни видеть, ни слышать, ни знать, ни понимать. Все трещало по швам. И в первую очередь – семьи. Они опять вместе: теперь уже муж и жена. Рожают очаровательного Эдика. Он любит ее, детей, работает от зари до зари, зарабатывая на семью. У них есть все: прекрасная квартира, две машины. В нашей стране это не просто хорошо, это очень хорошо.

Проходит еще шесть лет, и знакомые начинают нашептывать, что есть другая, есть соперница. Но разве любовь слышит? Нет-нет, считает она: это от зависти. Наверно, и от зависти, но другая, оказывается, тоже была. А ведь Аллочка очень красивая, с прекрасной фигурой женщина. Остроумная, хозяйственная, достаточно мудрая.

Что было у той, другой, не знаю. А может, дело не в ней, а в нем? Но есть же люди, которые не умеют или не хотят любить. Как их узнать? Может, они жестокосердны? Нет, не жестокие, а именно, жестокосердные. У них жесткое, равнодушное сердце. Им никого не жаль. Кроме себя. Далеко не все из них имеют равнодушный взгляд и равнодушную манеру говорить. Многие – очень даже обаятельны.

Именно те, кого мы больше всего любим, приносят нам самую большую боль и самое большое разочарование.

А может, у нас неправильное представление о любви? Потому что счастье ассоциируется с удовольствием. А не с ежедневностью и трудом.

Аллочка с мужем рассталась. Теперь уже навсегда. Теперь уже с двумя детьми и без влюбленного соседа рядом. И теперь она увидела все, что не хотела видеть и слышать, и поняла все, что не хотела понимать. И квартиру, и машины муж оставил себе. Прилюдно, через суд, не стесняясь.

16

– Вы давно видели Заура? – спросил Рауль.

– Давно. Но разговаривала по телефону перед отъездом.

– Папа в этот же день позвонил и сказал.

– Что?

– Встречайте.

– Мадлен меня тоже ждет?

– А ты ей не звонила?

– Нет. Еще не успела. Послезавтра поеду в Фонтенбло и зайду к ней в гости. Вообще-то я думала, что мы встретимся все вместе.

Сара и Рауль как-то замялись. Я так и не поняла, что было причиной нежелания объединить все в одну встречу. Может, Рауль недолюбливал Мадлен или наоборот. Может, семья Глаас не находила общего языка с семьей Девалье. Может, у Мадлен были сложные отношения с мужем. Какая разница. Я интуитивно позвонила сначала Саре. Почему Заур не предупредил меня? А может, он и не знает? В его присутствии – все наилучшим образом.

Общие разговоры все равно в какой-то момент переходят на более конкретные темы. И мы, конечно же, заговорили о Франсуазе и Зауре, о превратностях судьбы.

Прошло столько лет, а Сара с горечью упрекала отца за то, что решил вернуться в Советский Союз, и разрушил семью.

– Сара, мне кажется, ты не все понимаешь, твои упреки необоснованны.

– Я не упрекаю, я горюю.

Какое интересное слово “горюю” подобрала она, и какое правильное.

– Можно объясню свою точку зрения?

– Конечно.

– Ты же знаешь, что папу и маму Заура арестовали до войны?

– Знаю.

– Он надеялся, что они вернутся, что он, молодой и здоровый, поможет им. В стране, разоренной войной. Ты знаешь, что в конце сороковых годов, когда Заур еще жил с вами, в нашей стране был ужасный голод?

– Нет. Не знала.

– А что дедушка, бабушка и тетя Заура умерли от голода?

– Нет. Не знала.

– Это, Сара, на Кавказе. В цветущем краю, где кажется, растет все.

– Я там была. Нас папа возил.

– Где вы были?

– Везде.

– В каких городах?

– В Нальчике, Тбилиси, Ереване, Баку.

– Понравилось?

– Да. Но живут странно.

– В чем странность?

– Мы были там, когда еще был Союз. Одни очень богатые, другие очень бедные.

– Тебя это удивило?

– Конечно. У вас же тогда не было частной собственности.

Я промолчала. Ну, что ей сказать? Слово “воровство” на любом языке звучит отвратительно.

– Понимаешь, Сара, Заур находился далеко от своей страны, от близких, которым было так тяжело. Он мужчина, он понимал свою ответственность.

– Но ведь вез нас в разоренную страну. На что он рассчитывал?

– Наверно, много работать и вас обеспечивать.

– О чем ты? У него тогда не было образования, у мамы тоже. Кем мог работать? Низкооплачиваемым рабочим? У него не было дома.

– Был.

– Где? В кишлаке? Бабушкин?

– Сара, я все понимаю. Но когда близкие, очень близкие, самые близкие, в беде, как он должен был поступить?

– Не знаю.

– Я тоже.

– Мама всю жизнь его ждала.

– Но ведь они встретились.

– Встретились.

– Отчего так грустно?

– Понимаешь, они всю жизнь не просто любили друг друга, они были очень близкими людьми, они были очень нужны друг другу. И при этом прожили врозь.

– Извини, если это удобно.

– Все уже удобно.

– Почему мама не удержала папу в Париже?

– У вас есть такое выражение “он стал сникать”. Я правильно, понятно сказала?

– Правильно и понятно. Когда мы с ним познакомились в 1959 году, Заур уже знал себе цену. Видимо был хорошим специалистом. Но при этом столько одиночества в глазах.

– Ты помнишь?

– Помню.

– Сколько же тебе было лет?

– Четырнадцать.

– А в Париже у него глаза стали тускнеть.

– Мой папа рассказывал, что Заур не смог найти достойную работу.

– Не смог. Везде нужно сначала двигаться по лестнице карьеры. Или большие знакомства.

– А у мамы их не было?

– Были.

– ?

– Папа так и не научился прилично говорить по-французски. А тот уровень общественной лестницы предполагает очень хорошую речь.

– Не представляю, как Франсуаза с ним расставалась.

– Они рассчитывали, что, по крайней мере, два месяца в году будут вместе.

– Получилось?

– Да. Очень много лет так и было. Мама в отпуск приезжала к папе. А папа к нам.

– Я смотрю, ты его любишь.

– Очень.

– Но ведь вы не росли с ним?

– Нас так воспитала мама. Понимаешь, мама рассудила как врач.

– Как это?

– Ничем хорошим для здоровья и психического состояния папы жизнь в Париже не закончится. Но ведь у многих женщин мужья по работе надолго уезжают, и они их ждут.

– Какая умница.

– Мама была очень мудрой. Она ждала и встречала, и была счастлива.

17

Столько, сколько существует мир, женщины плачут и ждут. Ждут и плачут. Мужей и детей. Плачут от счастья, от горя, от ужаса. В надежде и в испытаниях. Плачут, плачут, плачут. Снимая собственную боль и в надежде облегчить участь любимого. Плачут всю жизнь, не зная, когда будут плакать в последний раз.

Передо мной письмо бабушки к папе.

г. Можга

08.06.42г.

Милый, дорогой сыночек Ленечка!

За сегодняшний день я готова отдать полжизни. За девять месяцев это первый счастливый день: что получила твое письмо. Ленечка, детка, я не знаю, что писать и с чего начать. Я так счастлива и рада, что ничего не могу сообразить, что писать. Сыночек, поздравляю тебя с правительственной наградой. Я счастлива и рада за тебя, мой дорогой сынок. Надеюсь, что в 1942году ты покончишь с фашистскими бандитами, и мы вернемся в родной Харьков. И много будет о чем говорить. Ленечка, извини, но я ничего не соображу, что писать. Я немного приду в себя, и завтра напишу подробней.

Ленечка! Если у тебя есть какая-нибудь возможность приехать, хотя бы на несколько дней, я буду очень рада.

   Целую тебя крепко-крепко, мой родной орденоносец.

Твоя мама.

Пиши мне каждый день.

Бабушка ждала, как ждут все мамы на земле своих сыновей. С работы, с охоты, с войны.

У меня в папке много ее писем к папе с 1942 по 1944 год. Но одно из них разрывает душу. Потому, что это письмо, в котором боль и ужас переплелись воедино. Потому, что это страшная правда, написанная в письме.

г.Можга 6.09.43г.

Здравствуй дорогой Ленечка!

Сегодня получила из Дружковки письмо от Васильевой-Лаврентьевой, где она сообщает, что мама Сима с девочкой расстреляны в феврале 1942г., а Муля, Маня с детьми где-то спрятались, но немцы их нашли и тоже расстреляли. Шура с Зимочкой ушел из дому, и она не знает о них ничего. Для меня понятно, что Шура с ребенком тоже погибли. Дорогой сыночек, не могу тебе передать мое положение и настроение. Ведь дети, дети при чем? Я чувствую, что мои мозги не выдерживают. Я не могу успокоиться. Леня, милый, вот теперь я действительно бескровная. Никого у меня нет из родных. Были братья, сестра. Теперь только я и Миша. И все. Из моей семьи уничтожили девять невинных человек. Ленечка, нет сил передать тебе, какой кошмар лежит на моем сердце. Была я тетя, но лишилась этого звания. Нет. Леня, я не могу. Я не перенесу это. Для меня это слишком большой удар по расшатанным нервам. Слишком тяжело. Не могу тебе, сынок, больше сегодня писать. Будь здоров.

Целую, твоя мама.

Мать тети Фани расстреляли в Ростове.

В папке лежат разрозненные письма к папе. Больше всего от бабушки, от Лиды, от знакомых сокурсников, от сослуживцев. Я понимаю – это все, что осталось. Где остальные – не знаю. Интересно, где все эти письма окажутся после меня?

В школе папа дружил с мальчиком – Васей Еременко. Одаренным мальчиком из очень бедной семьи. У него были удивительные способности к математике. После школы, которую окончил с отличием, поступил в военное училище. И, конечно же, с первых дней войны ушел на фронт.

Вот письмо, которое написала папе сестра Васи Еременко.

Донецкая обл. Дружковка 24.09.43г.

Здравствуй многоуважаемый Леня!

Шлем мы тебе привет и самые наилучшие пожелания. Уведомляем, что живы и здоровы, чего и тебе желаем. Только сейчас получила от тебя открытку, за которую очень, очень благодарны.

Леня! Мы от Васи еще не получили письмо, но переписку имели до самого последнего дня, когда пришли к нам немцы. Теперь, где он? Жив ли?

Теперь напишу о Дружковке, и о людях живущих и живших в ней. Как только наши отступили в 1941году, у нас началась жизнь по-новому.

Первую зиму люди жили неплохо, потому что, когда наши отступали, то люди наносили продуктов. А дальше запасы все уменьшались и уменьшались. Полицаи стали отбирать хлеб. Люди, как только кто мог, так и прятали хлеб и остальные про дукты.

Мы первую зиму тоже были с хлебом. Хотя, жиров не было ни каких, но мы были довольны и этим.

Буду писать покороче.

Люди начали ездить тачками за 200-300 км и больше. Меняли одежду, обувь и материю. У нас папа зарабатывал на селах продукты, и перевозил тачкой по 100 – 200 км.

Когда папа ушел на заработки, и его не было слышно целое лето, то мы устроились на работу не из-за денег (на них ничего не купишь). Давали 300г хлеба или макухи. Ну, в общем, кое-как пережили.

Напишу о тех ужасах, которые творил немец во время оккупации. Как только нас заняли немцы, евреям был дан приказ носить на рукаве повязку, чтобы их было везде видно, и гнали на самые тяжелые работы.

Потом начали забирать коммунистов и комсомольцев. Первое время повесили 7 человек коммунистов. Дальше забрали компанию молодежи и стариков, очень били, и в конце концов расстреляли. Уничтожили семью Власюковых: мать, отца и дочь 19лет.

Забрали очень много коммунистов, беспартийных и всех евреев. Евреям был дан приказ забрать все самые лучшие вещи. Всех коммунистов и евреев у нас в заводе поставили один возле другого и взорвали. По слухам, твой дядя сбежал и Роза Иосифовна. Ходят слухи, что ее нашли замерзшей в деревне. Лосина раньше забрали, чем остальных. Мира сбежала, а к вечеру пришла к нам. Мы ей смастерили документ, и к утру она ушла в Краматорск. Прятать евреев никак нельзя было. Мы так переживали, что ужас. На нашей улице расстреляли одну семью за скрывательство евреев.

Сейчас в заводе делают раскопки. Там одни черепа. Забрали много девушек в Германию. Они убегали, их ловили и опять забирали. Кто не являлся, или кого не было дома, то на место их забирали родителей, и не давали кушать и пить до тех пор, пока не придет дочь. Забыла написать, при отступлении немец взорвал заводы.

По близости от нас нет признаков жизни. Села попалил, мужчин садовил на колья, девушек и детей обливал бензином и палил. Так что, спасибо нашим товарищам, что пришли вовремя, а то и нас бы постигла та же участь.

Не знаю, нужно ли сообщить Лосину о его родителях или нет. Извини, что грязно, возможно есть ошибки. За эти 2 года забыла все, и не держала ручки в руках.

С приветом Надя Еременко.

Вася с войны не вернулся. Еще один талантливый мальчик не выполнил свою миссию на Земле.

Приказ от 23.01.1942 г. о награждении орденом Красной Звезды красноармейца Бержанского Л.С. (№11) и Ливенцова А.Г. (№31).

Бержанский Л.С. и М.И.Калинин, январь 1942 г.,

Кремль (награждение орденом Красной Звезды)

Вася Еременко, 25.09.1938 г.

“На память Лене Бержанскому, лучшему товарищу и другу от Васи Еременко”

18

Мы надоели Богу? Он забыл о нас? Такой вопрос естественно возникает в голове, когда читаешь эти письма.

Что же делать? Молиться? Кому? А может, стоит подумать прежде чем начинаем молиться: кому молимся. Ведь молитва предполагает надежду. На что?

На что надеется человек разумный, сотворенный Богом? Если разумный, то оппонент своему же Создателю.

Интересно, у Него есть ответственность перед нами? Умирающий солдат наверно кричал то же, что Христос перед распятием: “Отче, отче, зачем ты меня покинул?” А в ответ – молчание. Как всегда. Хотя Он должен понимать, как нужен живым. А душам умерших?

Кто знает, какие у Него предпочтения? Православные просили о победе, католики и протестанты просили Бога о том же. С кем же Он был? А может, смотрел свысока: кто кого? Как это у людей называется? В чью победу Он верил? Почему позволил офицерам СС носить на пряжках ремней надпись “С нами Бог”? А может Его разрешения никто не спрашивал? Как узнать: во что Он вообще верит? Людей Он заставляет верить в чудо, желать чуда. И одно из них – бессмертие. Если Душа и Разум не умирают, кто скажет, где они обитают? Общаются ли между собой? Образуют сообщество душ? Организуют Вселенский Разум? Как влияет эта общая Душа на мою одинокую душу? Помогает? Советует? Подсказывает? Или равнодушно ждет ее прихода? А Разум? В чем проявляется Его влияние на каждого из нас? А может, все проще? Ведь Он состоит из огромного множества умных и глупых, способных и бездарей, восторженных и равнодушных, талантливых и никчемных. Может, Он уравновешен противоположностями? И тогда, в результате, не стоит ждать особого эффекта Великого Разума?

Может, Душа и Разум умершего живут другой, непонятной нам вечной жизнью, и не имеют к нам, живым, никакого отношения? Кроме памяти и снов. Господи, скажи, Ты дал нам Разум для иллюзий? Говорят, что у человека избыток энергии по сравнению с животными. Скажи, этот избыток нам дан Тобою для разума?

Бог, Ты самый легкий ответ на самый сложный вопрос.

Интересно, Тебе нужна вера человека, или достаточно выполнения религиозных обрядов? Зачем мы нужны Тебе только слепо-послушными? Подскажи, как уложить в мозгу чувство реальности и веры в Тебя? А может, Тебе достаточно нашей сопричастности вере? Мы так много знаем о Боге карающем, и так мало о Боге любящем. В чем выразилась Твоя любовь к нам? А может, Ты занят борьбой с Дьяволом? Интересно, как это у вас происходит? Главное, что ни с одной стороны нет смертельного исхода, нет потерь. Кто научил людей доказывать свою правоту только “до крови”, “до смерти”, “до слез”, “до страданий”? Почему Ты не дал человеку один единственный способ доказательства своей правоты – убеждение? Ведь это же Твоя первая заповедь – не убий.

Посмотри на убитого солдата, лежащего на земле. Руки в стороны. Как распятый на кресте. Зачем Ты позволил надломить этот крест страдания, который нечестивцы назвали свастикой? ЗАЧЕМ?

У Тебя, похоже как у человека, все имеет обратную сторону. Посмотри: по-английски слово “жизнь” пишется “LIYE”, а наоборот – “EVIL”, то есть “зло”. “Жизнь” в прошедшем времени “жил”, по-английски “LIVED”, а наоборот “DEVIL” – “дьявол”.

Почему Ты не передаешь человеку разумному все свои знания? Чего Ты боишься? Что он станет умней Тебя? Что перестанет Тебе верить? Почему из 30 евангелий, то есть благих вестей, Новый Завет предлагает только четыре (от Иоанна, Луки, Матфея, и Марка)? Остальные очень сложны? А четыре легкочитаемы? Почему глубокое, истинное, тяжело воспринимаемое находится вне интересов большинства верующих? Почему Ты вообще решил, что нам комфортней всего будет жить на планете Земля? Почему не на другой планете, где больше воды, и планетарное притяжение приблизительно вполовину меньше нашего, родного? Где бы мы не падали и не ломали кости. Почему Ты заставил женщину рожать в муках, почему младенец, родившись, кричит? Им обоим больно? ЗАЧЕМ? Почему Ты считаешь, что человек может использовать возможности своего мозга только на 10%? Остальные 90% не нужны для жизни на Земле? Или Ты этого не хочешь? Почему человеку, единственному живому существу на Земле, невозможно жить без одежды? Ни шерсти, ни перьев, ни подкожного жира. Может, ему, в самом деле, нужна другая планета? Посмотри, Вечность бесконечна во времени. Но почему же так коротка разумная жизнь? А время, когда человек пользуется своим разумом, еще меньше. Господи, Ты знаешь, что такое прогресс? Это так просто: человеку стало холодно, захотелось покушать повкуснее и лень далеко идти.

19

Назавтра намечалась поездка в Версаль, по дороге назад посещение кладбища Сен-Женевьев, чтобы поклониться праху русских, покинувших Родину или наоборот тех, кого Родина заставила себя покинуть. К вечеру в планах был Дефанс. Но утром, непонятно почему, планы поменяли, и решили ехать в Фонтенбло. Хорошо, что была суббота, нерабочий день. Иначе встреча с Мадлен могла бы и не состояться.

После короткого разговора по телефону я договорилась о встрече в 10 утра.

– Мадлен, как мне узнать тебя?

– Я копия мамы.

– А найти?

– Мимо нашего кафе будет обязательно проезжать ваш автобус. Продиктуй его номер.

– Фонтенбло небольшой городок?

– Небольшой, но очаровательный.

– ?

– Старинный, уютный. Понимаешь, французские и русские провинциальные города – это, как говорят у вас в Одессе, “две большие разницы”.

Я убедилась в этом, как только автобус въехал в город. В отношении провинции мадам явно преувеличивала. Во-первых, от Парижа мы ехали не больше получаса. Во-вторых, вдоль улиц стояло столько больших, старинных, красивых, ухоженных особняков, что слово “провинция” никак не вязалось со всем этим.

Практически напротив Дворца Наполеона наш автобус стал разворачиваться, и я увидела маленькую женщину, машущую рукой. Передо мной – постаревшая Франсуаза. Надо же, чтобы дочь была абсолютной копией мамы. И совершенной противоположностью сестре.

После объятий Мадлен настоятельно порекомендовала пойти во Дворец и парк.

– Я подожду.

Потом пошла к гиду, о чем-то быстро поговорила с ним.

– Я сказала, чтобы он не волновался, что мы тебя в целости и сохранности вернем в гостиницу.

Я мало знала об этом Дворце. На слуху у нас больше Версаль. А жаль. Очень большой и интересный. С удовольствием прослушала все, что рассказывал экскурсовод. Прогулялась по большому ухоженному парку. Наполеон и Россия так связаны исторически, что каждая новая информация воспринималась с интересом. Честно говоря, мне раньше казалось, что он жил поскромнее.

Когда я вышла, Мадлен стояла на том же месте. Ее лицо излучало счастье. У меня перед глазами – старая военная или послевоенная фотография, где Франсуазе чуть-чуть больше 20. Сейчас, глядя на Мадлен, увидела ее в зрелом возрасте – под 60. Если бы не знала, что она и Сара сестры, то не поверила бы, что они вообще родственницы.

Мадлен тоже ухоженная, с французским шармом женщина. Она говорила по-русски значительно лучше Сары.

– Папа учил тебя в детстве говорить по-русски?

– Нет. Он учил маму.

– А она тебя?

– Нет. Я с мамой говорила по-французски, а с папой – по-русски.

– Можно я спрошу?

– Конечно. Все, что угодно.

– Ты помнишь, когда вас разлучили на границе?

– Очень хорошо. Мне было восемь лет.

– Большая девочка.

– Мы ничего сначала не поняли. А потом было поздно. Папу куда-то попросили пойти и все…

– Извини, я как-то сразу с грустного начала наш разговор.

– Ты папу давно видела?

Мадлен задала тот же вопрос, что и Сара.

– Давно. Но разговаривала по телефону перед отъездом.

– Знаешь, когда он нам рассказывал о знакомстве с вами, мама улыбалась грустно-грустно.

– Почему?

– Потому, что их встреча из серии невероятных.

– Но ведь мужчины и женщины обязательно когда-нибудь встречаются.

– Ты представляешь, если бы не было войны, чтобы мальчик из кавказского аула и девочка из французской провинции встретились?

– Нет. Но встретиться в одной стране людям из разных городов, в общем-то, возможно.

– Я не о встрече. Я о том, что знакомство перешло в жизнь.

– А разве такое бывает редко?

– Думаю, не часто. Тем более, благодаря стараниям ваших государственных руководителей вы живете сейчас в разных странах?

– Мадлен, ты знаешь, что очень многие проблемы у нас в мозгах. А в наших головах и душах мы продолжаем жить в одной стране.

Почти напротив Дворца остановились у двухэтажного, очень обыкновенного дома, на первом этаже которого находилось кафе. Все хотела запомнить название улицы – не получилось.

– В каком районе твоя гостиница?

– Сейчас вспомню номер.

– Рядом есть станция метро?

– Да. Габриэль Пери.

– Все понятно, доставим.

– Какие планы у вашей группы на завтра?

– Версаль, Сен-Женевьев, Дефанс. А чего ты спросила?

– Думала оставить тебя до завтра.

– Знаешь, Мадлен, после встречи с тобой и Сарой у меня появилось чувство, что я обязательно еще раз приеду в Париж, и мы обязательно встретимся.

Мне показалось, что Мадлен восприняла это как реверанс.

– Я говорю искренне. Понимаешь, у меня почему-то со вчерашнего дня и сегодня это внутреннее чувство окрепло. Не говоря о том, что в Париж хочется всегда.

– Париж – это не Франция.

– Я об этом слышала. У меня в планах, если будут здоровье и деньги, попутешествовать по городам юга Франции, переехать Пиренеи и отдохнуть в Испании.

– Сколько же дней такое удовольствие?

– Думаю, недели две.

– Ты покупаешь такой тур у себя в Харькове?

– Да.

Мы сели за столик прямо на улице. Просто напротив Дворца. Подошел официант – очень пожилой француз. Мадлен что-то сказала ему четко и утвердительно. Я не поняла ни единого слова. Через минуту подошла очень молоденькая девушка. В руках – поднос. На нем: две чашечки кофе, две необычайно изящные рюмки (не маленькие), крошечная бутылочка (100 – 150г) с изящной стеклянной ручкой сбоку и на блюдце что-то сладкое: то ли маленькие конфеты, то ли маленькие шоколадные печеньица.

– Ты уже пробовала французские пирожные?

– Да.

– Хочу чтобы ты поняла: такого больше нигде нет.

– Ты тоже будешь кормить меня ими?

– Почему тоже?

– Начала Сара.

– Вы были в кафе?

– Да. На Монмартре.

Мадлен сморщилась.

– Там так шумно.

– Во-первых, я попросилась туда.

– А во-вторых?

– А во-вторых, мы прошли Санкре-Кер и спустились вниз по маленькой улочке. Вот там-то и было это кафе.

– А-а. Понятно.

– Что понятно?

– Я знаю это кафе. Оно мне тоже очень нравится.

– Господи, в Париже столько кафе. Как их можно запомнить?

– В любом большом городе их много. Но каждый выбирает несколько, в которых вкусно и комфортно. У тебя в Харькове есть такие?

– Есть. Но у нас это только начинается. Во всяком случае, для людей моего возраста.

– Почему?

– Ты в Ленинграде обратила внимание на то, что общение вечерами в кафе среди немолодых людей не распространено?

– Может, пока?

– Может.

– Давай выпьем за встречу. Ты любишь кофейный ликер?

– Очень. Давай.

Ликер был на славу. Кофе тоже. Ликер немного расслабил меня. Нет, я не была скована, скорее, устала. Хотя и в доме Сары, мне не пришлось напрягаться и думать, о чем и как говорить. Может, этому способствовал Рауль.

Видимо я замешкалась. Мадлен начала говорить о себе. О том, что на втором этаже они живут. Что для нее с мужем кафе – это работа и источник доходов. Что их единственная дочь вышла замуж за англичанина и живет в Эдинбурге. Что француженке с англичанином ежедневно уживаться тяжело. Но за многие годы привыкла.

– Она не очень счастлива?

– Не знаю, не понимаю. В моем представлении слово “счастье” предполагает эмоции.

– У англичан с этим сложновато?

– Это очень мягко сказано.

– Но ведь она была до свадьбы с ним некоторое время знакома?

– Была. Мне кажется, что ее замужество ответ на несчастную любовь.

– Грустный ответ.

– Неправильный.

– У вас не принято давать советы взрослым детям?

– В каждой семье по-своему. У меня получилось так, что она много времени проводила с мамой.

– Франсуазой?

– Да. А у мамы, как ты понимаешь, были свои представления о любви и верности.

– По-моему, неплохие.

– Да. Но уж очень тяжелые для жизни.

– Бог его знает, Мадлен, ждать всю жизнь тяжело. А жить с тем, с которым тяжело, наверно, еще тяжелее.

Я обратила внимание, что сегодня, как и вчера, обе дочери Заура говорили со мной как с очень близким человеком, который много-много знает, перед которым нет тайн.

Мадлен помолчала, а потом каким-то усталым голосом сказала:

– Давай выпьем еще ликера, и я выскажусь.

– Давай.

– Она любила хорошего мальчика. Им было лет по семнадцать.

Опять молчание.

– Здесь есть моя вина.

– В чем?

– Мы решили поехать отдохнуть и попутешествовать в Италию. Она уговаривала не ехать. Так просила остаться. Но я настояла.

– И во что это вылилось?

– А вылилось это в беременность ее лучшей подруги от него.

– А как любовь?

– Эмоции, темперамент, чувства, ответственность – слышала такие слова?

– Все мы их знаем.

– Первые два слова в молодости легче произносятся и больше впечатляют.

– Но ведь маме с папой было почти столько же?

– Во-первых, была война, во-вторых, дедушка все поставил на места.

– То есть, обвенчал их?

– Обвенчал? А разве они были обвенчаны? Они зарегистрировали брак в мэрии.

–Мне казалось, что Заур не раз произносил слово “обвенчаны”.

– Он говорил, как это было?

– Подробностей не помню.

– Я этим не интересовалась. Но, в общем, интересно. А у Сары ты не спрашивала?

– Мадлен, у нас вообще не зашел разговор на эту тему. Да какая сейчас разница. Так что дальше?

– Моя девочка замолчала, закрылась и все. А ее подружка вышла замуж и родила сына.

– Дочка не смогла его забыть?

– Это было бы полбеды. Прошло года полтора. Он начал одолевать вниманием мою девочку.

– И она поверила?

– Не так быстро. Но нас, женщин, нетрудно уговорить. Особенно, если мы любим.

– Ключи от нашего сердца, чаще всего, лежат не в нашем кармане.

– У нас говорят иначе: никогда не забывайте, что ключи от сейфа, где хранятся ваши тайны, ваше богатство и ваша совесть, есть не только у вас.