Глава 4. ДЕТИ В СЕМЬЕ
Алексей Яковлевич и Евдокия Павловна Мордаевы поженились, вероятно, в 1888 или в 1889 году. Такое предположение можно сделать исходя из того, что в 1892 году у них родился уже второй ребенок. Это была моя бабушка Екатерина Алексеевна. Всего у них было шестеро детей. Первым был сын Дмитрий, далее по порядку – Екатерина, Анна, Илья, Иван и Мария. Промежутки между рождениями старших детей составляли примерно два года, поэтому Екатерина, Анна и Илья, будучи близкими по возрасту, и по жизни, как мне кажется, всегда были очень близки. Иван был существенно младше Ильи. Мария, самая младшая, родилась в 1906 году.
Моя бабушка Екатерина Алексеевна Мордаева, в замужестве Смолина, родилась не в Едимонове, как другие дети семейства Мордаевых, а в местечке Гатчина вблизи Петербурга. Это было связано с тем, что в 1892 году барон Корф должен был на длительное время переехать жить из Едимонова в Гатчину.
Алексей Мордаев работал у барона конюхом. Переезжая всем домом на другое место жительства, барон решил, что, живя в Гатчине, он никак не сможет обойтись без своего конюха, и распорядился, чтобы конюх Алексей вместе со своим семейством перебирался в Гатчину. Таким образом, молодая чета Мордаевых оказалась в Гатчине, там у них и родилась дочь Екатерина. Возможно, об этом факте никто бы никогда не вспомнил, но в нашей семье сохранился документ – Свидетельство о крещении младенца Екатерины в Гатчинской церкви, выданное тамошним священником в 1892 году.
О том, как семья жила в 90-е годы 19-го века, нам придется представить, основываясь лишь на маленьких эпизодах, о которых вспоминали бабушки, дедушка и другие родственники. Мои «корреспонденты», рассказы которых мне посчастливилось слышать и запомнить, в те годы были маленькими детьми и, наверное, через 60-70 лет, когда, собственно, я и была слушателем и «запоминателем» их рассказов, сами мало что помнили о своем раннем детстве. Но, тем не менее, несколько историй остались в моей памяти.
Хочу назвать имена этих прекрасных, умных, памятливых и остроумных людей, благодаря которым мы с вами, дорогие читатели, будем знать живую, реальную историю не просто одной русской крестьянской семьи, но маленькую часть большой истории нашего русского народа. Это, в первую очередь, моя бабушка Екатерина Алексеевна Смолина, в девичестве Мордаева, ее брат Илья Алексеевич Мордаев, их сестра Мария Алексеевна Комарова, в девичестве также, разумеется, Мордаева, и моя любимая мама Анна Ивановна Натчук, в девичестве Смолина. Кроме их рассказов, мне пришлось в детстве и в ранней молодости слышать рассказы и воспоминания множества других наших родных. Все их имена обязательно будут упомянуты в этих записках.
В те годы, когда старшие дети Мордаевых Катя, Нюша и Илюша (Екатерина, Анна и Илья), были маленькими, семья жила, видимо, очень бедно. Зимой ребята на улицу почти не выходили – валенок на всех не было. Как рассказывала моя бабушка Екатерина Алексеевна, при появлении первого весеннего солнышка дети выбегали из дома, как были, босые, садились рядком на завалинку дома и сидели, поджав ножки, грелись на солнышке. А кругом еще лежал снег, он сиял на солнце, и детворе было очень весело и радостно.
Главная улица села Едимоново располагалась параллельно берегу Волги. Дом Мордаевых стоял фасадом на улицу, «спиной» к реке. Позади домов в сторону Волги тянулись огороды. Вдоль всей деревни, между огородами и Волгой, расстилались заливные луга. Поздней весной, наверное, в мае, когда весенняя вода уходила с лугов, из земли тут же появлялись молодые, сочные, сладкие стебли первых растений. Ребята знали, какие побеги самые вкусные, бегали по лугу, собирали их и ели с большим удовольствием. Они ели побеги не потому, что были голодными. Просто весной, видимо, очень хотелось свежего сока, витаминов, а ничего такого не было. О фруктах по весне никто даже и не мечтал. А молодые растения, трава – пожалуйста.
Меня в сопровождении моей бабушки Екатерины Алексеевны стали регулярно возить в деревню с той поры, когда мне было 5 лет. И бабушка, зная, какими сочными и вкусными бывают стебли некоторых трав, показала мне эти травки и научила, как их можно есть. Это уже было совершенно другое время, и меня растили так, что я, конечно, не испытывала острой нехватки витаминов. Но мне очень нравилось находить и жевать вкусные стебли различных травок на диких лугах. И до сих пор, когда в каком-нибудь чистом месте я вижу знакомые травки, я не могу отказать себе в удовольствии сорвать и пожевать несколько стебельков.
Мне запомнился еще один маленький фрагмент из воспоминаний бабушки о ее раннем детстве. В середине лета, когда только начинали копать свежую картошку, самые мелкие клубни картошки, разумеется, варили не чищенными и пускали их на корм скотине, например, курам или поросенку. А те картошечки, что были покрупнее, использовали по прямому назначению – варили в пищу. При этом, несмотря на то, что картошечка в эту пору имеет очень тонкую, нежную шкурку, варить ее не чищенной, видимо, в семье было не принято. Родители хотели, чтобы на стол картошечка подавалась чистенькой и беленькой. Пусть и в чугунке из печки, но уже совершенно готовым блюдом, а не «полуфабрикатом», с которым детям еще потом долго приходилось бы возиться за столом. Поэтому картошку чистили сырой.
Чистить картошку поручали детям. Для тех, кто не знает, следует пояснить, что шкурка с молодой картошки сходит очень легко, ее не надо срезать, как со «старой» картошки, достаточно просто снимать, счищать, это нетрудно, особенно когда картошка перед чисткой немного полежит в воде. Так вот, мать сажала всех детишек в кружок, каждому в руки вместо ножа давала щепочку. И они все сидели, старались, скребли картошечку щепочками и знали, что это так и нужно. Картофелины были мокрые, выскальзывали из детских рук, но что делать? Работа есть работа. Улизнуть от такой работы не пытались, это было бы нехорошо – все работают, а один кто-то вдруг возьмет и убежит. Семья была большая, картошки нужно было много, и для детей это был нелегкий труд. Зато потом, когда вся семья садилась за стол, все знали, что каждый внес свою лепту в приготовление общего обеда, все хорошо поработали, бездельников среди них нет.
Я так детально описала процесс чистки свежей картошки потому, что и мне пришлось учиться этому делу в детском возрасте. Когда мы с моей бабушкой в летние каникулы жили у бабушкиной младшей сестры Марии Алексеевны в селе Видогощи, бабушки частенько заставляли меня делать что-то нетрудное по хозяйству. Таким образом, они старались «подключить» меня к работе по дому, дать мне понять, что есть время побегать и поиграть, но наступает время, когда следует уже заняться делом. В частности, под их руководством я училась копать и чистить молодую картошку, а бабушки при этом рассказывали мне поучительные истории на эту тему.
В семье Мордаевых, наверное, как и в каждой русской патриархальной семье, существовали четкие правила организации процесса еды. Обедали и ужинали всегда все вместе, сидя за одним столом. С завтраком так, видимо, не получалось, потому что взрослым приходилось очень рано вставать и уходить на работу. Брать еду, кому какая нравится, и есть в одиночку было нельзя. Это был один из главных законов семейной этики. Все знали – придет время, все сядут за стол, мать подаст то, что приготовила, и все поедят. При этом, во-первых, никто не останется голодным. Во-вторых, каждый сможет покушать всего, что есть на столе – и картошки, и каши, и сладкой ватрушки. И, в-третьих, такой порядок организации еды давал возможность хозяйке наиболее экономно и рационально использовать имеющиеся продукты питания. Она решала, что следует подать на стол сегодня, что семья будет есть завтра, а что-то, может быть, лучше приберечь до праздника и т.д.
Хозяйка старалась, чтобы на обед обязательно было горячее блюдо – щи или какой-нибудь суп. Горячее подавали в одной большой чашке, которую ставили посередине стола (говорили – по серёдке стола). Мясо, которое было в щах, хозяйка резала на маленькие кусочки и клала в общую чашку перед подачей на стол. Все ели из общей чашки деревянными ложками. Чтобы бульон с ложки не капал по столу, пока ложку несут ко рту, полагалось в левой руке держать кусочек хлеба и капли бульона собирать на хлебушек. Таким образом, и добро не пропадало, и стол оставался чистым. Нельзя было сразу начинать ловить в чашке кусочки мяса. Сначала нужно было поесть бульона с овощами и при этом обязательно откусывать хлеб. Хотя, думаю, что в те времена и в тех условиях жизни никому бы в голову не пришло есть суп или щи без хлеба. Отец решал, когда можно начинать выбирать мясо, и подавал знак – легонько стучал ложкой по краю чашки. И тогда уже все ловили кусочки мяса. Мальчишки были пошустрее, им, может быть, доставалось побольше, девочкам – поменьше. Но все наедались и все, в общем, были довольны.
Детей приучали с уважением относиться к порядку в семье, к старшим, поэтому, разумеется, шалить за едой было нельзя. Но когда за столом на лавке в ряд сидели трое-четверо ребятишек, им, наверное, трудно было удержаться от того, чтобы не начать друг друга толкать, щекотать, хихикать. Отец следил за детьми, видел, кто «зачинщик» баловства и сразу, не говоря ни слова, своей деревянной ложкой стукал шалуна по лбу. Это было не слишком больно, но чувствительно, и за столом моментально воцарялся порядок.
Полагаю, что сейчас нам не следует слишком сокрушаться по поводу того, что дети в деревне получали в пищу не много мяса. В семье обязательно держали корову. А при хорошем уходе, да в тех условиях, что были в наших деревнях, корова должна была давать много молока – три ведра в день. Я это так уверенно пишу, потому что в 60-х годах 20-го века, когда мне посчастливилось бывать в Едимонове, в хозяйстве бабушки Анны Ивановны Мордаевой (которая варила домашний сыр) я видела своими глазами: каждый день, утром, в обед и вечером, корова давала по ведру молока. Поэтому в рационе детей, видимо, главными составляющими были молоко и молочные продукты. Возможно, именно благодаря традиции употребления в пищу большого количества молока наши предки получали замечательную основу для крепкого здоровья.
Глава 5. УЧЕБА И ВОСПИТАНИЕ
Моей будущей бабушке Екатерине Алексеевне (тогда ее еще, разумеется, звали просто Катей) удалось только один год проучиться в сельской церковно-приходской школе, потом надо было начинать работать, помогать отцу и матери. Ее старший брат Дмитрий, очевидно, был очень рано отправлен из дома в Петербург в учение, «в мальчики». Петербург – это особая глава в воспитании детей Мордаевых, но об этом уместно будет рассказать чуть позже.
Таким образом, в отсутствие Дмитрия Катя осталась в доме старшей из детей, и на ее плечи легло очень много обязанностей по дому. Самой тяжелой работой для девочки-подростка была помощь отцу в крестьянском труде. Семья кормилась крестьянским хозяйством, поэтому надо было пахать землю, сеять, убирать с поля урожай – зерно и картошку, косить, сушить и убирать сено для коровы на зиму, ухаживать за скотиной и т.д. У матери было очень много работы по дому – с детьми, с коровой, с огородом, и она не могла уходить из дома на целый день, например, в поле. Поэтому главной помощницей отцу в тяжелом крестьянском труде была Катя. Позже она говорила, что тогда, в молодые годы, временами ей бывало очень тяжело выполнять крестьянскую работу, так тяжело, что иногда просто не под силу. Но у отца в течение нескольких лет, пока подрастали сыновья, другого помощника не было, и ей приходилось делать все, что требовалось.
Она вспоминала такой случай. Они вдвоем с отцом везли на лошади, на телеге, огромный воз сена. Кто не знает – хороший воз сена на телеге бывает значительно выше человеческого роста. То есть, высота телеги подростку примерно по грудь плюс высота воза сена, всего получается примерно около трех метров, если не больше. Сухое сено не тяжелое, поэтому лошади не слишком тяжело тащить такой большой воз, а возить воза меньшие по размеру нецелесообразно, поскольку тогда коню придется делать значительно большее количество ездок. А лошадей крестьяне старались по возможности беречь, у них, бедных, с весны до осени очень много работы, поэтому лишних маршрутов старались не делать. Так вот, везут они с отцом сено. Сверху воза, как положено, лежит длинное тонкое бревно с веревкой для того, чтобы сено с воза не падало, ну, и еще для каких-то технологических целей. Здесь главная проблема – ловкость людей, которые сопровождают воз и управляют лошадью, для такой работы надо иметь особые навыки, которые приобретаются с опытом. А Катюшка – девчонка, и силенки мало, да и ловкости еще не набралась. И допустила она какую-то оплошность, сено посреди дороги с воза поползло, и она удержать его никак не может. Отец это увидел, рассердился, у него в руках вожжи были, и он этими вожжами взял да и стегнул Катьку. Ей больно, обидно, да что же делать, папаша прав, если сено-то с воза упадет, его обратно собирать – целая история. Но отец тут же понял, что она не виновата – силенок не хватило, девчонка, что с нее взять, и не стал больше ругать, поправил дело, как мог, и дальше поехали. Бабушка вспоминала этот случай без обиды, наоборот, гордилась, что отец был хоть и суровый, но справедливый и понимающий.
Кстати, я уверена, что необходимость с самых ранних лет серьезно, по-взрослому заниматься крестьянским трудом давала мощный толчок для развития интеллекта умных от природы и способных к обучению деревенских ребят. В частности, это вполне подтверждает пример моей бабушки и многих ее родственников. Им не удалось получить какого-либо системного образования, но все они за редкими исключениями обладали обширными знаниями во многих и многих сферах реальной практической жизни. И каждый из них до старости был готов набираться нового опыта, который естественно ложился на канву уже имеющихся у них знаний.
Крестьянскому подростку для того, чтобы точно понять, что именно он делает, работая в поле или на покосе, как сделать работу технологически правильно, чтобы получить нужный результат, надо было очень внимательно слушать взрослых, стараться понять, почему это следует делать именно так, а не иначе. Улавливать связь между тем, например, как он держит в руках косу, и тем, насколько быстро и чисто ему удается выкосить делянку. На конечный результат работы влияли и угол наклона лезвия косы относительно земли, и качество заточки лезвия, и время суток, в которое следовало косить. На покос, например, ходили только очень рано утром, часов в пять, а то и раньше. Разумеется, молодым ребятам не хотелось вставать так рано, но все знали, что лучше всего косить, пока на траве лежит густая роса. И никаких возражений не допускалось.
Кроме косьбы было еще десятка три различных видов работ и еще больше орудий труда. Кто сейчас, например, знает, что такое боронить, молотить, как запрячь лошадь в телегу? А крестьянин должен был приобретать такие знания практически в детстве, и вся его жизнь зависела от того, насколько хорошо ему удалось понять суть каждого вида работы. Если вдуматься, то таким образом человек получал целый комплекс знаний и по физике, и по химии, и по геометрии, и по биологии. Одним словом, необходимо было очень интенсивно работать головой. Иначе часто приходилось бы получать вожжами. Со временем все эти базовые знания развивались и складывались в четкую и ясную систему, накапливался собственный опыт. В результате подросток, выросший в крестьянской семье, имел значительную сумму знаний, необходимых для взрослой жизни.
Бабушки вспоминали еще один случай из детства, связанный с младшим братом Иваном, в просторечии, разумеется – Ванькой. Отец во дворе колол дрова. Дров требовалось очень много – большую русскую печку в доме топили круглый год ежедневно, изредка, может быть, только летом, какой-то день пропускали. Поэтому заготовка дров была очень серьезным и нелегким делом. Так вот, дров – большая куча, отец работает, перед ним огромный пень для колки дров, в руках топор. Вокруг бегает стайка мальчишек, возятся, играют, у них своя жизнь. Вдруг отец говорит: «Ванька, сымай штаны!». Ванька решил, что отец сейчас надает ему по заднице, испугался: «Папаша, за что?». Но ослушаться не может, снимает порченки, боится. Отец говорит: «Клади на пень!». Мальчишка расстелил штаны на пне, отец поправил, чтобы штанины лежали ровно, и топором взял и обрубил нижние края штанин. Говорит – все, надевай назад. Оказывается, он увидел, что штаны у сына снизу оболтались, и нитки торчат, и решил, чтобы не усложнять, поправить дело таким образом. Вот такое было отношение к престижу семьи: пусть мы небогатые, но дети у нас должны по возможности выглядеть аккуратно, в рваных штанах бегать не годится. Эту историю я почти слово в слово пересказала так, как мне ее рассказывала моя бабушка.
Средняя дочь Мордаевых, любимая сестра моей бабушки Нюша (Анна Алексеевна, в замужестве Ломакова) была, наверное, самой тихой и робкой среди детей в семье. Бабушка всегда очень жалела младшую сестру, говорила про нее: она безответная. Учеба в церковной школе давалась Нюше с большим трудом. Буквы она вроде бы выучила, а как читать – не понимала. Отец взялся с ней заниматься дома. Рассказывали: сидит отец с ней за столом, перед ними книжка. Нюша пальцем по буквам водит, читает: «сы-а-пы-о-гы-и». Отец спрашивает – что получилось? Она отвечает: «Валенки!». Отец ее ругает, она плачет. Ну, и так далее.
Кстати, и этот забавный случай служит свидетельством тому, что в семье Мордаевых очень внимательно относились к воспитанию детей. Казалось бы, семья была большая, детей много, отец семейства тяжело работал с раннего утра до позднего вечера, чтобы всех прокормить. К вечеру, наверное, с ног падал от усталости. Мог бы и не входить в подробности – хорошо читает дочка или плохо. Ходят дети в школу – и ладно. А Алексей Мордаев, оказывается, и учебу детей старался держать под контролем, не мог допустить, чтобы его дети выросли глупее других. Заметил, что дочка отстает в учебе – сам взялся с ней заниматься.
Глава 6. МАРИЯ – МЛАДШАЯ ДОЧЬ
Младшая дочь стариков Мордаевых Мария Алексеевна (дома ее звала Маня) сохранила совсем другие воспоминания о жизни с родителями. По ее мнению, семья жила вполне благополучно, никто не работал через силу, отец был сильный, крепкий, уверенный в себе, но совсем не строгий. Дочку свою Маню баловал и все шалости ей прощал. Она рассказывала: поссорилась с подружкой, чего-то не поделили. Отец подружки пришел к ее отцу разбираться, говорит: «Я твоей девчонке косы оборву, если еще так сделает». А отец в ответ: «А я, если мою тронешь, твою девчонку за ногу возьму и вон через ту крышу переброшу». И весь разговор. Среди односельчан Алексей Мордаев пользовался авторитетом, за словом никогда в карман не лез, поэтому Маня под защитой отца прекрасно чувствовала себя и в семье, и в деревне. Разумеется, этому были свои причины.
Во-первых, напомню, Мария родилась в 1906 году. Когда она подросла, старшие дети уже были взрослыми, в семье не жили, поэтому, наверное, уже не требовалось чрезмерно много работать, чтобы прокормить семью. Во-вторых, вполне возможно, что к этому периоду времени родителям удалось накопить кое-какой экономический потенциал, и в этом смысле жизнь тоже была уже более спокойной. В-третьих, и это, я думаю, также играло свою роль, Мария более чем кто-либо другой из детей была похожа на отца – и внешностью, и характером. До глубокой старости волосы вокруг ее упрямого лба норовили завиться колечками. Но самое главное – Мария имела крутой и решительный нрав, острый язык, собственное мнение по любому вопросу, свою правоту всегда старалась доказать, в споре никому не уступала.
Так сложилось, что мне пришлось очень тесно общаться с Марией Алексеевной в течение примерно двадцати лет – с начала 60-х годов, когда я была еще маленькой девочкой, до 1980 года, до последних дней ее жизни. Моя бабушка, а потом и мои родители всегда принимали самое горячее участие в ее нелегкой судьбе. Она постоянно жила в селе Видогощи, расположенном там же на Волге, примерно в 10 километрах от Едимонова. Ее сын с семьей жил в Волгограде. У Марии Алексеевны никак не складывались отношения с невесткой, женой сына, она время от времени ездила в Волгоград в надежде, что все наладится, но ничего не налаживалось, и она, обиженная, расстроенная, возвращалась назад. Мария Алексеевна приезжала к нам в Москву как домой, иногда живала подолгу. Мы считали ее практически членом нашей семьи. Мои мама и отец всегда старались по мере сил помогать ей в решении ее сложных жизненных проблем. Пока я училась в школе, и моя бабушка Екатерина Алексеевна была жива, мы с ней ежегодно летом проводили один – два месяца у Марии Алексеевны, в ее доме в деревне Видогощи. Я с детства называла ее тетей Маней, в письмах писала ей: «тетя Манечка». И ей, как мне казалось, это нравилось. Потом, будучи старшеклассницей, студенткой, я часто приезжала к ней и на отпуск, и на каникулы, и на выходные. Когда она стала хворать, мы все старались помочь, чем могли: ездили за ней в деревню, привозили ее в Москву, провожали в Волгоград к сыну, встречали из Волгограда, мы с мамой навещали ее в больнице в селе Городня и т.д. Так и жили, можно сказать, одной семьей.
После 1970 года, когда моей бабушки Екатерины Алексеевны уже не было в живых, мы много времени провели с тетей Маней вдвоем, за разговорами. Не знаю, всегда ли она была этому рада, может быть, ей хотелось другого общества, других собеседников, но другие собеседники случались у нее нечасто и, как правило, на короткое время. А я чаще, чем кто-либо другой, бывала у нее в Видогощах, помогала ей делать какие-то дела по дому и огороду. Пока у нее были силы и желание, мы ходили с ней в лес за ягодами, вечерами гуляли по деревне. Торопиться нам было некуда, и мы много разговаривали – за завтраком, за обедом, за ужином, за чаем, вечером за картами, на прогулках по деревне. Я с удовольствием слушала ее рассказы, она – мою болтовню, мы обсуждали разные события, в том числе и исторические. По некоторым политическим вопросам ее мнение совершенно расходилось с моим, мы спорили, но не ссорились, каждый оставался при своих убеждениях.
Когда в наших беседах с Марией Алексеевной разговор заходил, например, о переменах, связанных революцией 1917 года, я как правильная советская школьница настаивала на том, что новый политический строй открыл множество новых возможностей, внес много позитивных изменений в жизнь простых людей. Она не соглашалась, сердилась и пыталась доказать мне, что до революции крестьянам жилось совсем не так уж плохо, как об этом писали в школьных учебниках. Говорила: «Наша семья жила хорошо, у нас было все, что нужно, все были одеты – обуты, никто не голодал. А мне отец покупал все, что я захочу». Впрочем, ничего другого о своем детстве и молодости тетя Маня не рассказывала, жизнь научила ее лишнего не говорить, «держать язык за зубами», поэтому складывалось впечатление, что в юные годы она, младшая из детей, любимая родителями, действительно, жила беспечно и вольно. Вполне возможно, что так оно и было. Единственное обстоятельство было в ее детстве, о котором она вспоминала и не могла скрыть досады: в семье ее родителей доживал век старый дед Комоликов, отец Евдокии Павловны. Больше всего Мане не нравилось, когда ее называли Машей. А дед, видимо, любил ее подразнить. Она рассказывала: «Слезает с печки и зовет меня – Машка, Машка! Я ему говорю – никакая я тебе не Машка. А он все равно – Машка да Машка. И смеется!» Мне рассказывала об этом, когда ей самой было уже под 70 лет, а все сердилась на деда.
Кстати, каждый раз, вспоминая об этих своих обидах, она начинала рассказ словами: «Слезает с печки…». Я смеялась, не могла понять, почему обязательно слезает с печки. Потом, подумав, поняла: дед, очевидно, действительно главным образом жил на печке. Он был старенький, работать уже не мог. Изба, в которой жила семья, была не слишком просторной, кроме того, в избе происходила жизнь молодых, активных, энергичных людей. Если бы дед день-деньской толкался по избе, разумеется, он бы всем мешал. А на печечке ему было тепло и уютно, он полеживал, мог сверху наблюдать за всем, что происходит внизу, и никому не мешал. Поэтому любое его действие и начиналось с того, что он слезал с печки, иначе никак и быть не могло.