Глава 18
– И пишет он еще, что в чужой стороне всегда вспоминает тебя, дед, низко кланяется и не забывает по твоему совету есть на ночь чеснок от всех их лихих болезней. Вот какой у нас с тобой, старче, внук вырос. Загляденье, а не внук! – жена Финогена Семеновича склонилась над письмом и украдкой смахнула слезу. Завхоз сидел напротив за самоваром, на котором по-старинному собрался в гармошку сапог и висела нитка с толстыми, глянцевыми баранками. Всегда жесткий и безучастный взгляд Финогена был подернут каким-то светлым, мечтательным умилением и вся его грузная фигура дышала покоем. Первый его внучек, затейник и непоседа Алексашенька, выбился-таки в люди, оседлал непокорные науки сначала на суровой к неточностям Неметчине, а потом и в Англии, где на голову обошел своих однокашников и с отличием закончил какой-то мудреный Оксфорд. Стариков своих блестящий юноша не забывал, писал им исправно и неустанно благодарил деда за все его старания и советы. Писал, но в губернскую глушь не показывался, поэтому присланные с оказией его портреты и открытки с видами тщательно Марфой собирались и подклеивались в альбом, а письма зачитывались до ветхости. Вот и сейчас супруга по десятому разу разбирала деду нынешнее послание Алексашеньки:
– Даже недруги и злопыхатели прежние мастерство его признали, так как нет ему равных в Европе, а, может, и во всем мире в искусстве взлома сетей. Не знаю, что за диво такое, дед, но, видимо, очень великое достоинство. Мальчик-то весь в тебя, ученый да смекалистый.
Финоген как-то застенчиво улыбнулся в бороду и перекрестился. Слава Всевышнему, услышал его беспрестанные молитвы и отвадил мальчишку от плохого! Нет ему теперь печали, выучился, вырос, живет в достатке и даже в роскоши, перебил своих отца и деда во всем.
– Ну, почитай еще, Марфушка! Что он про жизнь свою пишет, не болен ли, не хандрит в их туманах англицких? Не томи уже, вдруг его на что вразумить надобно?
– Успокойся, старый, да он нас двоих вместе разумней. Все уже прочитала тебе, ты еще когда первый самовар ставил. Вот, пишет он, что все время посвящает занятиям и совершенствованию в науках, а для крепости тела увлекся английской гимнастикой "бокс". Очень пользительна и стойкости ему добавляет. А свободен Алексашенька бывает нечасто, в праздности не шатается. Хотя ты, дед, театров и маскарадов не одобряешь, ходил он на представление, в синему. Называется "Побег из Шоушенка". Очень подивился действу и хочет не менее известным стать, чем главный герой. Не пойму, что такое.
– Темная ты, Марфа, а ведь в школу ходила, пусть и сельскую. Как не поймешь? Это Алексашенька у нас, как всякий господский отпрыск, революционными идеями прельстился, вольнодумствовать стал. Я бы не посмотрел, что ему двадцать с лишком, разложил бы на лавке и выпорол!
– Да что ты такое говоришь, Финоген Семеныч? Зачем на внучека напраслину возводишь? Разве может наш Алексашенька в этот омут попасть, ни в жизнь не поверю, – Марфа вся побледнела и приложила руки к лицу.
– Что здесь гадать, все же ясно для тебя написано: спектакль он глядел про этого дьявола красного, Ленина, и как он бежал из ссылки в Шушенском! Это они на своем басурманском коверкают, "Шоушенком" его обозвали. Как говорит Назар, Бероевых сынок, "А розу как не назови, все пахнет розой". Тьфу. Шушенское оно и есть, и побег этот проклятый, который царю-батюшке жизни стоил, а нам всем горе и разорение пришло на долгие лета. Лавры каторжника ему полюбились, поди ж ты! Прославиться желает, недоросль! А все мать его, вертихвостка, со своим либеральством. Садись, Марфа, пиши, что наследства лишу, ежели еще раз налево потянет, к коммунистам и террористам всяким. Посмотрим, долго ли на голодный желудок можно робеспьерством развлекаться.
Финоген Семенович не на шутку раздухарился и пыхтением давал приличную фору самовару. В этом воинственном настроении его и застал Павел Динин, привычно стукнувшийся о низкую притолоку в доме крепким кочаном головы и пустивший этим столкновением волну по всему срубу. Лампадка перед иконами закачалась, масло попало на фитиль, и огонек в красном углу чуть не погас. Старик завхоз тут же забыл про семейные неурядицы и накинулся на нежданного гостя:
– Хуже татарина ты, Павлуша! Решил нам с бабкой устроить смерть по неосторожности, не от обрушения, так от пожара?
Павлик виновато жмурился, пытаясь спрятать огромные ручищи под полы дорогого пиджака, где и так было тесно от мускулисто-стального торса и кой-каких не менее опасных железок. Пятясь бочком к старозаветной козетке у окна, он по широте телесной сшиб пару стульев, распугал беспечно дремавших под ними кошек и даже сподвиг испокон веков немую канарейку протрелить истошный СОС собратьям по дому. Тут Марфа решила больше не рисковать хозяйством, и, приманив Павлика гигантской баранкой с маслом, усадила за стол. Со стороны стенки, как всегда учил Финоген Семенович, чтобы хотя бы дубовой мебелью сдержать бьющую из Динина энергию.
Наконец, радость встречи немного поутихла, и Павлуша смог говорить спокойно. Он откашлялся и зычным голосом обратился к завхозу:
– Финоген Семеныч, вы не смотрите, что так получилось. Все как раз наоборот, я с хорошими вещами пришел, сейчас расскажу, – он попытался сложить свой гигантский организм в позу дореволюционной институтки-скромницы, заправив ноги в ботинках последнего размера под стул и разложив на коленях салфетку, которая тут же затерялась на бескрайних просторах. Финоген укоризненно повздыхал, прикинул ущерб от Павлушиного вторжения и махнул рукой – сам виноват, нужно было еще с прошлого Дининского визита вынести из гостиной всю мебель, ну или встречаться с этим великим человеком на заброшенном полигоне.
– Скажешь, раз пожаловал, – старик щедро насыпал в блюдечко колотый цветной сахар и пододвинул к гостю. – Прежде чайку откушай и поешь, чего Бог послал. Сладости, они ум подгоняют, – тут Финоген посмотрел на Павлушу с некоторым сомнением и добавил, – но без гарантий, токмо ежели ум в наличии имелся.
Насчет подкрепиться Динин в уговорах не нуждался. Его любимым блюдом был тазик оливье, или ведерко жареной картошки с салом и луком, или, на худой конец, пятилитровая кастрюля борща с огромным тающим айсбергом жирной сметаны. Пригодность рецепта определялась для него количеством затраченных продуктов, поэтому почет и уважение у Павлика заслужила только одна поваренная книга, изданная еще при царизме и дававшая отличные рекомендации в плане организации кухни для барина. Когда нежная жена Динина, медленно водя пальчиком по ятям и ижицам, сказала ему, что готовить по книге невозможно, ибо в первом же рецепте требуются пять сильных кухонных девок, сорок яиц, пятнадцать фунтов масла и полпуда муки, Павлуша понял, что вот она, его отрада. Не супруга, конечно, хотя она ему тоже очень нравилась, а новая система питания. На его столе теперь красовались фазаны и пироги с припеком, курники на шестьдесят блинов и расстегаи на четыре конца, не говоря уже о супах, наливках, моченых яблоках и огурцах в меду. В общем, дома у него был праздник, когда хозяин обедал в гостях. "Хоть чуток передохнуть", – говорили кухарки и шли крутить котлеты на завтра.
Сейчас Павлик вполне увлеченно уничтожал запасы Марфы, в один укус отправляя в рот по два пирожка. Финоген, поняв, что его младший товарищ сам не остановится, поспешил занять его деловой беседой.
– Ну, добрый молодец, откель ты к нам пожаловал такой довольный? – сказал старик и незаметно отодвинул от Павлуши выпечку.
Динин с шумом отхлебнул прекрасного облепихового чая, заел его удивительно пышной сдобой с лесной ягодой и с воодушевлением начал:
– Так я того, Финоген Семеныч, с корешками видался. Пришлось отъехать, сами же просили. Чтоб выяснить про фраерка вашего, Поленко. И вот, что люди говорят: лох он, а не фраер, – Паша умело выдержал паузу, и, воспользовавшись передышкой, с необычайным проворством подтянул к себе поднос с булочками. Марфа осмотрела стол и побежала на кухню за добавкой – в пять минут гость Финогена облегчил сервировку на все съестное, даже прикончил прошлогодние сушки, висевшие на самоваре в качестве декорации.
Старик терпеливо ждал, пока гость макал остатки хлеба в горячее вологодское масло, с любовью прилаживал сверху сыр и веточку петрушки, а затем отправлял кораблики бутербродов в рот, да не по одному, а целыми флотилиями. Поток снеди не давал новостям, запрятанным внутри Павлика, вырваться наружу, но было видно, что их важность распирает едока пуще трех литров выпитого чаю. Финоген же нежился в негаданном тепле азарта, охватившем его давно иссушенную впечатлениями душу, и Динина не торопил.
С того момента, когда Финогену осталось нечего желать, ибо все ему было доступно и подвластно, завхоз больше не знал радости предвкушения, которое и служит вечным двигателем в обретении блага. Стремление обладать, добиваться, захватывать, наконец, воплощается в действие, а не гаснет сиюминутно и бесславно, если путь к желаемому сам становится желанным, а цель остается лишь вехой, верстовым столбиком на дороге к следующей победе. В достижение искомого первую скрипку играет присущий всему в мире инстинкт борьбы, то есть инстинкт самой жизни. Ты идешь к цели, значит, ты живешь, и чем выше и дальше цель, чем смелее мечтания, чем дальше индивид закидывает удочку своего воображения, тем больше в нем жизни. Хотя, чем больше ее в человеке плещется, тем короче она может быть. Парадокс, но факт. Финоген Семенович вывел его еще до начала 90-х, когда особо витальные фарцовщики почему-то крайне редко доживали до пенсии. Летали себе, как Икары, где-то в запредельном поднебесье, все и спалились. У старика еще в этом мире имелось предостаточно дел, поэтому он прогореть экспресс-фейерверком не спешил, а медленно и верно, потихонечку, шел к вершинам. Но когда все вершины лежали у его ног покоренными, перед ним вдруг обнаружилась бесконечная равнина, бескрайняя и плоская, как лента отсутствующих глубоких тонов мозга у обреченного. Желания за ненадобностью угасали, под гнетом пустого существования без мысли и действия сгибалась спина, и старик как будто, по словам одного известного человека, готовился к земле. И закопался бы в нее вскорости, если бы не Поленко. Сейчас Марфа с удивлением видела перед собой блестящие глаза, румянец и здоровый аппетит ее Финочки, ее ненаглядного супруга, и это без терапевтической дозы коньяку или просмотра федеральных новостей для тонуса!
Финоген Семенович наслаждался предчувствием дела, которое заварится, когда Павлуша расскажет ему все. За то, что материал будет достойный, старик про себя уже поручился, уж больно занятные события случались вокруг нового директора, и, скорее всего, это неспроста. У завхоза на такие дела имелся стопроцентный нюх.
Налив себе еще чаю, Динин приступил к рассказу:
– Вот почему наши местные брателло не в теме, если к ним прямо с зоны завалился такой трефовый авторитет? Все просто. Клоун он, потому что. В Нарьян-Маре до сих пор над его выходом ржут на всю тайгу. Значит, у них там какая история. В голодные годы в каком-то задрипанном НИИ вместо бабок, извиняйте, Марфа Тимофевна, за ихний грубый диалект, платили сотрудникам орудиями и плодом труда. Хрен редьки не слаще, вместо негодных бумажек со словом "рубль", им давали то, что даже сожрать нельзя или использовать при налете на сберкассу. Или даже на ларек.
Финоген Семенович покачал головой, Марфа заохала, вспоминая, как стерла все руки в кровь, перекладывая и пересчитывая горы денег за день до реформы. Жизнь тогда и впрямь была сложная.
Павлик убедился в первом правильном впечатлении и продолжил:
– Этим завлабам не подфартило очумело: НИИ было по поводу зверья в тайге и его подкорма, которого, ну блин, не было! Сначала эти терпилы распустили меховой цех, горностаев всяких. Хотя, как учит Финоген Семеныч, они могли бы малой кровью спасти великое: шуб из них настрогать и купить мясо белому тигру. Или мясо даже не покупать, а пусть ошкуренных бы горностаев дегустировал. Но они ж там все чудики, расцеловали этим крысам морды и на улицу, жбемс! А там народ злой. В общем, не стало ихнего мелкого пушняка, но без пользы для науки.
Тогда, они ж ученые все-таки, а не от сосиски шкурка, решили большого зверя переместить в естественную среду обитания. А какая, едрить, им среда, если они всю жизнь вот с такусеньких шкетов провели в этом зазеркалье? Молочко им с бутылочки, мяско с вилочки, тьфу, политесы всякие. И людей они не боятся, а вот темноты очень даже. Но делать нечего. Похмурились профессора коллегиально и отвезли черного кабана Василька и медведя Ласточку в тайгу. Долго прощались, плакали друг на против друга, обещали не забывать. Ученые уехали, а дичь всякая, включая остроухих ежиков, уже шлет нашим засланцам последние предупреждения и стрелки забивает.
Взяли они дрессурой. Стоят на поляне, спина к спине, и лапами машут по-македонски. Так их и не съели. К тому же худые они были, бледные, под люминесцентными лампами ведь росли, да еще вблизи от компьютера, а это вредно. Значит, время проходит, обжились они на поляне, мед собирают, желуди вместе копают, кооперация и взаимовыручка. Общения им хватает, время от времени в связи с перебоями в электричестве в лагере убегают зэки, одной колючкой их не удержишь, а у конвоя и на вышке за каждый патрон из зарплаты вычитают. Нет их, патронов, а производят ли их в новом государстве и как оно называется, никто пока вообще не знает. Так вот, зэки пробегают иногда мимо полянки, побалакают с Васильком, за ухом его почешут, а он им следы затопчет. С собачками Ласточка договаривался, они к ней не очень были расположены. В смысле, на зуб попасть.
В общем, это начало. Сейчас будет конец. Про Поленко.
Финоген одобрительно закрякал:
– Пророчишь, Павлуша, но не спеши, еще обождать надобно. Неисповедимо, что готовит для нас день завтрашний, но про конец – это хорошо. Давай, стопочку-то пригуби. Не обижай хозяина.
Динин смазал связки знаменитой зубровкой Марфиного собственноручного производства и еще заливистей пустился рассказывать.
– А теперь подходим к этому живому уголку с другого конца. Леонида Серафимовича угораздило попасть в Анадырь к военным летчикам. Вернее, это летчиков угораздило его поиметь, но сначала в отряде, а потом уже как хотелось. Одному асу срочно понадобилось на Большую Землю: его невеста сообщила ему о скорой свадьбе с совершенно посторонним мужиком, и летчик поехал расцеловать брачующихся в холодные лобики. На его место прислали Поленко. Он уже давно болтался по гарнизонам как, это, непотопляемое. А тут оказия, и, конечно, его бывшие сослуживцы провожали его самолет всем коллективом, так им радостно было за карьерный рост летчика. Они даже в военнике пытались вымарать название своей части, чтобы Поленко не возвращался к прошлому, а рос над собой.
Значит, в Анадыре он сразу же завоевал такую популярность, что миролюбивые обычно чукчи давали за него годовой приплод оленей и три куба поделок из моржа. Это если за скальп. А так, то поменьше, конечно. Летчикам и без него было мутно, икрой травились, от бакланов спасались, ну, зато верили в будущее, счастливое в том числе. А с приездом этого выродка все мечты завяли, как окуньки в убыточном рыбхозе. Камбалоглазый Поленко оказался хреновый товарищ, барыга и подлюк. Чукчам продавал свободно растущие на территории части мухоморы по двадцать пять рублей, чем выдоил все их подкожные запасы и подорвал экосистему Дальнего Востока, гад. На экипаж стучал как дятел на току, и подкладывал анонимные записочки их женам, жалуясь на плохую потенцию офицера такого-то от Доброжелательницы. Наконец, когда даже неприхотливые Илы перестали фурычить, если к ним приближался летчик Поленко Л.С., на всеобщей стихийной сходке было решено отдать новичка Матушке Природе, то есть забросить в тундру с термосом прохладной водички и посмотреть, кто победит.
В тот раз победила осторожность. За смелую инициативу можно было лишиться премии, а вот результат, пожалуй, может обломаться: до гарнизона слишком близко. Зато у начфина вдруг отыскался в южном, почти курортном городе Наръян-Маре свояк, отличный парень и голова Аристарх. Он и предложил: "А премируйте вашего воина отпуском недельки на две и пришлите его к нам на охоту". Все покивали и подивились мудрости простого золотоискателя: и ведь правда, охота – очень травматичный спорт, непредсказуемый. Особенно, если с подготовкой.
В общем, раздутый, как павлин, Поленко вскорости уже вываливался из поезда в Нарьян-Маре. Ему по-быстрому провели ликбез, как изящно и легко завалить медведя голыми руками, потому как такому богатырю идти на бедное беззащитное животное с ружьем – грех, и выпустили в тайгу с парой кусков вырезки – приманивать мишку, а то он так боится – причем свояк лично обмотал ей Поленковскую талию. «Чтоб видно, где кусить» – как-то по-странному объяснил он новообращенному охотнику.
Короче, в Анадыре уже пили, не чокаясь, а свояк спокойно пошел на работу. И вот здесь начинается полоса феноменального невезения: Поленко сбивается с маршрута, так как кретин и в картах понимает только значок вилки с ножом. Да еще он прихватывает с собой арбалет собственного производства, давно его смастерил и все мечтал применить. Идет он, идет, и натыкается на нашу заповедную полянку, где постаревшие Василек с Ласточкой тихо готовятся перекусить ягодками. Поленко вскидывает свое смертоносное оружие, натягивает тетиву и засобачивает корешок стрелы себе в глаз. Ласточка бросается на помощь потерпевшему, но тот не хочет быть счастлив насильно. Вроде как отбивается от заботливого мишки своим прибором. Арбалетом то есть. Сердобольный кабанчик не выдерживает, откладывает свои корешки и интеллигентно заходит на Поленко сзади. В общем, забрали они у Леньки паспорт, деньги и боеприпасы вместе с курткой, чтобы не удушился ею ненароком. Дали пинка и завещали вести себя хорошо. Прежде на него такие советы не действовали, но тут, видно на природе и свежем воздухе, что-то екнуло.
Леонид Серафимыч, не разбирая дороги, убежал в тайгу. Так у него сверкали пятки, что у росомахи-свидетельницы экологи отмечают расстройство зрения. Как всегда, идиоты бессмертны, поэтому Поленко невредимым добирается до охотничьего домика, где, вместо охотника, заседали уже вторую неделю под таежный чай со спиртом барды. Лирики довели будущего директора до дороги, откуда от собирался попасть в Москву, но рухнул на дистанции в аккурат рядом с домом родни Ахмета. Несколько дней ушло на восстановление отшибленной кроссом памяти, в которой в конце концов проявились цифры Аристарховского телефона. Свояк анадырского летчика знал, что его номер съеденному Поленко никогда не пригодится, поэтому назвал от балды первые попавшиеся цифры. А на языке у него тогда вертелся ненавистный номер тетки-приемщицы с работы. Та Аристарха заложила с радостью, и пришлось суеверному свояку есть чеснок и строгать для свидания с летчиком осиновое колышко. Однако их встреча не состоялась: вроде бы Поленко удалось дозвониться до кого-то еще, ему выслали денег, в милиции дали справку о приблизительно установленной личности, и охотник упорхнул в Москву. Больше его на Севере не видели.
Отсюда вывод: по протекции с Нарьян-Мара Леонида Серафимовича могли бы взять только в цирк или в кино, что-то там было про тупых. Вот, шеф, все, что узнал.
Павлик наклонил самовар, чтобы до краника достали последние капли кипятка, положил в стакан ложку меда и, шумно звякая, принялся размешивать чай. На середине стола дымился пузатый горшочек каши, сваренной по секретному рецепту Финогеновского авторства. В истомившуюся гречку мелко-мелко шинковались соленые огурцы, крупа сдабривалась до золотистости поджаренным репчатым луком, заправлялась постным маслом, и вместе было объеденье. Динин радовался, что удачно зашел, ерзая от нетерпения на лавке, а старик напротив сидел задумчивый и, не мигая, смотрел в маленькое оконце с витражом. Деревянные часы в углу мерно тикали, напрягаясь пружинами к скорому появлению кукушки, Марфа дула на блюдечко, а Павлик млел над паром, исходящим от съестного. Наконец, Финоген Семенович вздрогнул, будто очнувшись от морока, навеянного многолетним бесстрастием, и глухо сказал:
– Не ваших будет, значит. Но борзость-то в нем сидит державная. Кто ж он есть – из первопрестольной засланец по мою душу, значит? Так и мы не лапти, одолеем, поди, хоть и туго придется.
Павлик, весь сосредоточенный на медовой ложке, светской беседы все-таки не бросил. Повернувшись к завхозу в анфас, чтобы хотя бы наполовину скрыть от законного владельца уничтожение каши, Динин бросил фразу, которая озарила ум Финогена светом тысячи фейерверков и предотвратила криминальную войну в городе.
– Ну, да, ясен пень. В столице такому недоделку легче затеряться, может, он с Москвы. Но за вашу душу я бы не волновался. Начальник, а что, если он ничейный?
Финоген Семенович уставился на борца.
– Именно, – продолжал осененный догадкой Динин. – А что, если он ниоткуда, а просто хам чучельный?
Старик вскочил и вмиг в его голове из кусочков предположений, обрывков разговоров, трухи мелких сплетен сложился вывод.
Леонид Серафимович был самозванец.