Ведь знала же, не отпустит.
Да и он знал.
Но пока костёр не потухнет, не поверишь.
Разгорался огонь на запретном озере жарче прежнего. Горело в нем старое, рождалось новое. И всё было мало.
А свидетелем тому небо ночное, звездное. Да тень в траве мелькнувшая, чужого счастья не стерпевшая.
Выпавшим из гнезда птенцом нашел Орхана прежний заступник рода. Разглядел в еще неоперившимся, напуганном избранника духов. Воспитывал как преемника. «Сердце шамана открыто одним богам», – говорил старик в пустой юрте.
Ученик рос. Из гнезда вылетел коршуном. Быстрым. Зорким. Яростным. Когда время пришло, передал ему старик бубен и ушел, велев не оплакивать.
Род нового заступника принял с уважением. Слову его внимали даже старейшины.
Десять зим назад и сам воронёнка от голодных чаек отбил, в селенье привёл. Братом назвал.
Тянулся воронёнок за коршуном, даже повадками. Хоть и был по-иному талантлив. Гневался шаман, что бубен снова не на месте. Как объяснить, что духи сами решают с кем говорить?
Вот и опять брат под ногами крутился.
– У чужачки был? – в темноте выскочил. Поджидал.
– А тебе чего? – зло ответил, чтоб не спрашивал.
– Ничего, – брат отвернулся, с силой землю пнул, – болтают уж всякое.
Яростью сверкнули в ночи глаза коршуна. Комара на плече хлопнул. Кому какое дело?
– За своей юртой пускай лучше смотрят.
– Ты – заступник, а она, – брат замолчал и, глядя в глаза, выплюнул как грязное, – Чужачка!
Сдержался, не ударил.
– Сам таким был или не помнишь уже?
– Меня род принял, её – никогда, – отрезал и обратно во тьму скользнул, – Поразвлекся, хватит. На тракте видели воинов джунгарских. О том бы подумал, брат.
Ушел, слова камнем повисли.
И по одному осыпались.
Перо коршуна в волосы заправила – вот идёт шамана невеста.
Сам дал. Не выпрашивала.
В селение вместе вошли. Он первый. Она в след.
«Чужачка!» – кто-то выкрикнул.
А глядели-то как – выклевывали. Глаза добрые искала. Ведь рассказывал. Не нашла.
В юрту главную не впустили – «Иди к женщинам».
А взгляды их колючие. Слова колкие.
Отвечала зубами. Когти тоже есть.
Все равно не приняли. Убоятся пускай тогда в спину камнем кинуть.
Сам вернулся к ночи ближе. Тихая как вода сидела. Тихая. Ивовым прутиком на песке черточки царапала…
Пальцами по песку провел, отдернул – обожгло увиденным.
Вправо-влево колыбелька качается. По реке плывет – мать отправила.
Подобрали люди добрые. Дали кров и еду нехитрую. Только дочкою никто не звал.
А у девочки глаза ласковые. И у девушки. И у женщины.
Раны мазью, а хворь настоями. Против засухи слов не знала лишь.
Налетели с камнями, палками.
Коль не справилась – виноватая! А и может сама накликала?
Бей обманщицу! До беспамятства!
Бей обманщицу! До бессилия!
Как собаку в овраг выбросили.
По дорогам скиталась безумная. Ноги сами сюда вывели.
Не запретное, а священное. Забрало всё страшное, прошлое. Только имя ей и оставило…⠀⠀⠀⠀