Сиреневый туман

…Надо сказать, жили они очень экономно. Всё, что удавалось, не потратить, Ли складывал в баночку. Они её прятали. Он говорил: на чёрный день. Училась Настя отлично по всем предметам. Английский шёл хорошо, а Ли приносил газеты, заставлял читать и переводить, это здорово помогало. Языки ей вообще давались легко, и он заставил брать частные уроки немецкого и французского. Даже слушать не стал возражений. Говорил, что деньги за уроки не большие, а пользы много.

– Таким образом, английский и китайский я знаю в совершенстве, немецкий и французский так себе, на тройку. Ли знал немного японский разговорный и меня научил. Вообще, всё, что знал он, хотела знать и я. Мой старый Ли обзывал меня глупой девочкой, но было видно, как ему приятно. Сашечка, не каждый родитель, не каждая мать делает для своего ребёночка столько, сколько сделал для меня этот чужой человек. Он стал мне отцом и матерью, бабушкой и дедушкой, гувернанткой и няней. Мой китаец заплетал мне косы и кормил, приносил одежду новую и не совсем, стирал и гладил, мыл меня и перед сном пел свои китайские колыбельные. Когда у меня начались месячные, он где-то доставал прокладки и учил ими пользоваться. В то время даже наши женщины не знали что это такое.

Настя вздохнула, Сашка полез за сигаретами.

– Ему очень хотелось отдать меня в музыкальную школу, но по возрасту было поздно, а частные уроки мы не потянули. Тогда мне пришлось брать уроки танцев. Я думаю, что он просто нагружал меня работой, чтобы времени на глупости не оставалось. Нашёл какую-то бомжиху – бывшую танцовщицу. Видно, что когда-то она была потрясающей красавицей, но эта собачья жизнь её сожрала. Несколько месяцев она приходила три раза в неделю, была чистенькой и трезвой. Занимались по два часа. Но однажды она забежала на минутку, сказала, что больше не сможет приходить, расцеловала меня и подарила свой костюм для восточных танцев. Наверное, он был ей особенно дорог, потому, что хранила его в двух пакетах. И исчезла. Потом Ли перевёл меня в обычную школу, там никто не знал, что я детдомовская. В аттестате были одни пятёрки. Нет, одна тройка – по пению.

– По пению? – Вытаращил глаза Сашка. – Не может быть!

– Может, – улыбнулась Настя. – Мудрый китаец сказал: будешь громко петь – пропадёшь. Много людей будет слушать, много беды будет. Пой тихо и плохо. Я так и делала. Одна тройка – это не страшно. В институт я поступила сразу. В это время мы жили уже хорошо. Почти хорошо!

…Старый китаец сумел договориться с главврачом госпиталя, и Настя стала работать санитаркой, а когда начались занятия – ночной сиделкой. И, казалось всё замечательно, но однажды она не застала его дома. Соседи сказали: милиция, забрали…. Это был удар! Найти его не удалось. Честно сказать Настя надеялась, что старый китаец выкрутится. Придёт она как-нибудь домой, а он сидит у печки, щурит свои глазки – щёлочки, курит трубку и улыбается. Но однажды Настя дома застала людей из домоуправления. Сказали, что живёт она здесь незаконно, велели собрать вещи и опечатали комнату. Насте в ту ночь надо было на дежурство. Растерянная и оглушённая неприятностями, приняла смену, дождалась отбоя, села за стол заниматься, как всегда. В голову ничего не лезло. Около полуночи заявился главврач, он не ленился приезжать с проверкой, поэтому Настя не удивилась. Но он коротко сказал: зайди, и ушёл в кабинет. Она пошла следом, гадая, что могло случиться, зачем понадобилась главному. Шла и думала: если сейчас скажет, что увольняет, даже причину не буду спрашивать, пойду и под поезд лягу. Но главный без предисловий сказал: – Звонил твой китаец, просил передать, что его отправляют домой. Он пытался что-то сделать, но в этот раз не получается. И я уже ничего не могу. Если бы сразу…. Почему ты молчала? Ещё он просил передать, что ты, девочка Настя, уже большая, сильная и умная, и помнишь всё, чему он тебя учил. А теперь пойди и принеси свой паспорт.

Ошеломлённая Настя принесла.

– Где устроилась?

Услыхав ответ: – Нигде – бросил: – Занимай комнату в изоляторе. Это не надолго.

И уехал. Через несколько дней так же вечером приехал, скомандовал: – Собирайся! – Затолкал в машину её сумки и повёз по вечернему городу. Остановился у пятиэтажного дома почти в центре. Главный сам тащил сумки на второй этаж, пыхтел и решительно отвергал Настины попытки помочь. Порывшись в карманах, достал ключи, открыл дверь и, бросив у порога сумки, облегчённо выдохнул: – У – ух! – Подтолкнул её в комнату: – Осматривайся. – Сам пошёл на кухню, и было слышно, как хлопнула дверца холодильника и с шипением полилась в стакан вода. Пришёл довольный, плюхнулся в кресло и весело сказал: – Вот, девочка Настя, жить будешь теперь здесь, это твоя квартира. Ты – полная хозяйка, не забывай оплачивать счета. Вот документы, всё оформлено на твоё имя, паспорт прописан. Живи! Не понравится – продай и купи в другом районе.

И пошёл к дверям. Настя захлопнула рот и, ничего не понимая, побежала за ним. Главный сердито рявкнул: – Иди домой!

Она села на ступеньку, стиснула руки и непослушными губами прошептала: – Не пойду! Там чьи-то вещи, хозяева вернутся, а я…

Он засмеялся, вернулся, объясняя на ходу.

– Забыл сказать, прости. Это всё тоже твоё. Не новое, конечно, но и не барахло. Я сегодня всех своих знакомых объездил, у кого что лишнее увидел, выпросил. Сказал надо! Мне верят. Так что, девочка Настя, и это всё твоё. На кухне тоже всё необходимое – от чайника до сковородки. Светильники и шторы мы с внуком сами повесили, холодильник забили продуктами, на первое время хватит, а потом сама управишься.

– Пошёл он к дверям, я за ним. Надо сказать хотя бы спасибо – не могу: трясёт всю, губы прыгают. Он всё понял, говорит: – Не надо. Твой китаец моего внука, считай, с того света вытащил, я ему по гроб обязан. Будут проблемы – скажешь. Будь здорова! – Потом вернулся: – Сегодня у нас что, среда? На работу в понедельник выйдешь, пока отдыхай.

– Знаешь, Сашечка, многие люди жизнь прожили, а счастья так и не попробовали. А я в то время уже дважды была счастлива. Не поверишь, всю ночь тогда бродила по квартире, по своей квартире. Насмотреться не могла. И только об одном жалела: что нет со мной моего дорогого китайца. Ну а дальше уже всё просто: из санитарок меня перевели в процедурный кабинет медсестрой, потом главный стал брать в операционную. Учил, помогал, он много со мной возился. Говорил, руки золотые, от Бога! А последний год я была с ним на всех операциях, он только наблюдал. И не было ни одной неудачи! Получила диплом, вот и выгнал он меня в отпуск сразу за всё время. Я ведь ни разу не брала, пока училась. Вот, Сашечка, и вся история. Пойдём чай пить, а то скоро уходить.

От избушки шли молча. Сашка молча курил, хмурился, иногда стискивал зубы и оттягивал ворот футболки, будто она его душила. Настя с тревогой наблюдала за ним.

– Как твоя нога?

– Нормально, забыл уже. У тебя вещей с собой много? Я заказал два места в вертолёте. Если вещей много – приду за тобой.

– Нет, – пожала она плечами, – немного. Честно сказать я не рассчитывала, что продержусь здесь так долго. Думала сбегу. Со мной только самое главное.

– И что у тебя главное?

– То, что не купишь. Старый Ли не взял почему то свой кисет с табаком и трубочку. Они так и хранятся у меня. Иглы лечебные он мне подарил, они всегда со мной. И костюм танцевальный привезла. Не по тому, что он мне нужен, побоялась, вдруг украдут! Он мне очень дорог, это тоже память о Ли.

– Ты его когда-нибудь одевала? – Сашка всё теребил и теребил ворот футболки.

– Нет. – Настя грустно улыбнулась. – Только примеряла. Я, Сашечка, всё мечтала: вот заявится мой Ли однажды, устроим мы праздник и я буду танцевать для него. – Она горько вздохнула.

– А для меня когда-нибудь станцуешь?

– Когда хочешь. У меня и кассета с записью восточных мелодий с собой, вместе с костюмом получила.

– А у меня магнитофон есть, даже запас батареек новых – обрадовался Сашка. – Настён, давай в следующий выходной, а? Давай устроим себе праздник!

Настя несколько секунд раздумывала, потом её лицо просветлело, и она торопливо заговорила:

– Сашечка, а ты не можешь в субботу придти? Ну, отпроситься, что ли? Мы бы остались на два дня. Избушка есть, места хватит. А то день так быстро проходит!

Сашка остановился, долго с каким-то непонятным недоумением смотрел на неё, а потом тихо спросил:

– Настёна, душа моя, ты когда-нибудь осла видела?

– Нет. – Растерялась Настя.

– Тогда смотри! Я – самый большой осёл в мире! – Торжественно сказал Сашка. – Это истинная правда! До такой простой вещи не додуматься! – орал он.

Настя звонко хохотала: – Сашечка, не обольщайся! В мире есть ослы куда больше тебя! Но что ты самый большой в нашем регионе – спорить не буду.

Они договорились встретиться в субботу. Радовались, что неделя будет короткой, и даже расставаться было не так обидно. Сашка между поцелуями пытался объяснить, что это он недавно поглупел, а кто в этом виноват? Вот приедут они домой и ….

– Бабуля тебе скажет, что я приехал совсем глупым, вот увидишь!

Разошлись почти счастливые. Сашка всё оглядывался и кричал, чтобы очки не забыла одеть и платок.

Всю эту неделю Настя не жила, а порхала. Хотелось петь и смеяться, танцевать и плакать. Хотелось, чтобы все кругом были такие же счастливые. Вечерами, закрыв окно, она подолгу примеряла костюм и сама себе нравилась. Нравилась вся: волосы послушно лежали, как надо, щёки нежно румянились, зелёные, в пол лица глаза счастливо смеялись. И губы…. Губы, всегда скрытые под серой помадой, а теперь влажные и розовые, тоже нравились. В пятницу сходила в баню, долго сушила волосы, собирала рюкзак, суетилась и, счастливо вздыхая, уснула.

Субботнее утро выдалось солнечным и прохладным. У реки трава серебрилась от росы. Это было чудо – почти летняя погода в начале октября. Вот—вот начнутся дожди, снег. – Ну и пусть. – Счастливая Настя сняла очки, платок и, напевая, весело шагала по знакомой дороге. Целых два дня! -Боже, как хорошо! Чем я заслужила такое счастье? Проси, что хочешь, Господи! Возьми, что хочешь, я всё равно буду, благодарна тебе за это лето.– От быстрой ходьбы раскраснелась, зелёные глаза сияли. Такой её и встретил Сашка, вынырнувший из-за поворота. Подхватил, закружил, уткнулся носом в растрепавшиеся волосы, пожаловался: – А я тут себе уже всю шею вывихнул, всё тебя высматриваю. Ты что так долго?

– Я с лодочником заболталась. – Весело поделилась Настя.

– Я убью тебя, лодочник! – Свирепо рявкнул Сашка и, пересмеиваясь, они пошли, как он выразился, домой.

День прошёл замечательно! Долго гуляли по лесу, набрали пакет брусники. Усталые, долго сидели за столом. Много разговаривали и много смеялись. И было так хорошо! Хорошо, что вдвоём, что погода замечательная, лес вокруг сказочный и шумит, а речка поёт свою песню. И не надо спешить, поглядывать на часы, про себя ахнув: уже пора! Можно просто валяться под любимой лиственницей, смотреть в небо, держаться за руки и слушать дыхание друг друга. Но вот Сашка зашевелился, лениво пропел: – Настёна, пора делом заняться!

– Ну, каким ещё делом, Сашечка? Всё так хорошо! Смотри, любуйся и запоминай. Нам всего одно воскресенье осталось.

– Вот дело сделаем, и будем запоминать. – Он поднял ноги, резко опустил и…. Красивое Сашкино тело метнулось вверх и мягко приземлилось на полусогнутые ноги. Он сунул руки в карманы и угрожающе сказал: – Лучше вставай, а то бабуле пожалуюсь, что ты ленивая!

Молнией взлетела Настя, проделав тот же трюк и тихо приговаривая: – Ах ты, ябеда! Ах ты, стукач! – Пошла на Сашку, размахивая ногами, как заправский каратист.

– Жаловаться? На меня? Бабуле? – Она вертелась юлой. Он посмеивался, отражал удары руками и похваливал её: – Ай, молодец! Умница, душа моя! Давно бы так!

Настя как-то ловко, веретеном, крутанулась прямо перед его носом, коса обвилась вокруг Сашкиной шеи, они обнялись и расхохотались. Потом долго целовались, пока он не сказал: – Без глупостей!

Посмеиваясь, нарезали свежих веток на постель, сверху насыпали сухих листьев и травы. Постели получились пышными и мягкими. Настя достала две простыни, одну протянула Сашке.

– А я тоже две принёс, – похвастал он, – даже пару одеял прихватил. Они, правда, тоненькие, но если что, печку затопим.

На пол набросали веток лиственницы с мягкой и уже пожелтевшей хвоей. В избушке сразу запахло лесом, вкусно запахло! Сашка поставил на стол две свечи, ночи стали тёмными, и ахнул: – Настёна, пойдём позировать, я же фотоаппарат принёс! – Она попыталась привести себя в порядок, но он сказал: – Нет, давай как есть!

И они позировали « как есть»: штаны закатаны до колен, босые ноги облеплены травой. Солнце к вечеру грело нежно и ласково.

Подолгу устанавливали небольшой «Кодак» где-нибудь на ветке, дружно бежали к выбранной точке и, счастливые, замирали, шикая друг на друга. Потом Сашка долго уговаривал её распустить волосы. После клятвенного обещания: – сам заплету – подхватил Настю, поставил на скамеечку и, прикусив губу, сосредоточенно стал возиться. Он распускал косу прядь за прядью, медленно пропуская каждую через ладонь. Блестящая, пушистая, мягкая она выскальзывала из пальцев и, как живая, закручивалась крупным локоном.

– Настёна, – изумлялся Сашка, – я разглядел! Каждый волос похож, как бы тебе объяснить…. Вот металлическую спираль, если распрямить, она вроде бы и прямая, а всё равно волнистая. У тебя каждый волос такой волнистый, а когда вырвется на свободу, ещё и в кольцо закручивается. Никогда такого не видел! – И тихо ахал.

Насте надоело его копание, она привычным движением расплела, тряхнула головой и…

– Я же говорил – фея! – Сашка полез за сигаретой. Пышный роскошный плащ, надёжно укрывающий тонкую фигурку до колен, золотился на вечернем солнце, слегка шевелился под слабым ветерком, будто живой. Настя достала щётку, скомандовала: – Теперь собери! – Он послушно возился, сопел, запутывался, пытался собрать. Она обняла его за шею, укусила за ухо: – Ну, теперь понял, какое это наказание?

– Настён, дай я тебя сначала поцелую. А теперь сама подумай: если мы вдруг заблудимся в тайге и обносимся до предела, нам твоих волос на двоих хватит – и для тепла, и срам прикрыть. Обещание своё помнишь? Стой, не шевелись!

Он побежал за фотоаппаратом, щёлкнул несколько раз.

– Ещё два кадра осталось на танцы, не забыла?

Она перебросила волосы на одну сторону, быстро причесала, придерживая локотком, собрала в пучок, и завязала на макушке лёгким зелёным шарфиком.

– Всё, Настёна, не трогай больше! Походи немного так, – упрашивал он. Она фыркнула: – Если бы я была лошадью, все бы любовались на мой хвост.

– Так, душа моя, о хвостах всё! Давай ужинать, я есть хочу! Скоро темно, а ты обещала танцевать для меня. Я сегодня как будто султан, опечаленный думами о народе. А ты будто моя наложница и пытаешься отвлечь меня от этих дум. – Сурово сдвинув брови, он суетился у костра, разогревая в котелке мясо, Запахло так вкусно, что Настя побежала накрывать на стол. Красиво разложила огурцы, помидоры, приготовила хлеб, приплясывая: – Ну, быстрее, Сашечка, я тоже есть хочу!

Потом дружно мыли посуду, поставили на огонь котелок для чая. Солнце почти село, яркий край его висел где-то совсем недалеко, прямо за деревьями. Ветерок совсем затих, и только речка негромко шумела на перекатах. Сашка уселся под лиственницей на штормовку, скрестил ноги и объявил: – Ну, всё! Я султан!

– Ещё нет, – Настя принесла полотенце, намотала ему на голову подобие чалмы, – вот теперь всё! Держи кассету, я переоденусь. Буду готова – скажу.

Она убежала в избушку. Сашка курил, улыбаясь, смотрел на тот берег, на скалы, лес, будто хотел оставить в памяти каждый кустик.

– Включай, Сашечка! – Он нажал клавишу, недолгое шипение и вдруг посреди тайги у избушки северного охотника зазвучала музыка. Незнакомые инструменты заголосили резко и пронзительно, но так дружно и слаженно, что перед глазами сразу возникла картина: песок, караван верблюдов, закутанная с головы до ног женская фигура…. Вот вступили барабаны – солидные, басовитые. Им отозвались звонкие и энергичные, лёгкая перекличка и полилась музыка. Томная, страстная! Темп то нарастал, то затихал, и тогда негой разливались знакомые голоса скрипки и флейты.

Солнце уже совсем упало за деревья, но багровая полоса на небе ещё не погасла, горел костёр. И вот сюда, в отблески огня молнией вынеслась фигурка и резко остановилась. На щиколотках босых ног звенящие браслеты. Широкий тёмно зелёный пояс, низко сидящий на бёдрах, расшит бисером, блёстками, бусами. От него вниз спадает полотно юбки лёгкого шёлка такого же цвета и вьётся вокруг ног мягкими складками. Где-то в них запутался разрез, в котором иногда мелькает округлое белое колено. Блики огня играют на нежном обнажённом животе с неправдоподобно тонкой талией. Высокая красивая грудь прикрыта лифом, расшитым в тон поясу, несколько рядов блестящих пластинок на шее спускаются на грудь. Голова туго повязана зелёным шёлковым платком до самых бровей, одним концом прикрывая лицо. Только огромные зелёные глаза остались свободными и они пристально, и даже с вызовом смотрят на Сашку. У него медленно сошла улыбка с лица и упала сигарета.

Быстро – быстро забили барабаны, ритм нарастал. Широкий пояс на бёдрах вдруг стал мелко подрагивать, заметались нашитые бусины и висюльки, и только потом стало заметно, что это не пояс, это по нежным бёдрам проходит мелкая дрожь. Но вот резко стихли барабаны, запели скрипки и флейты, и фигурка закружилась по поляне. Лёгкий шёлк взлетал, открывая стройные девичьи ноги. Трепетали нежные плечи, и тогда дивное ожерелье начинало звенеть и перешёптываться. Руки сорвали платок и он, будто сказочное перо Жар-птицы то зависал в воздухе, то, подхваченный ловкими пальчиками, опять кокетливо прикрывал лицо, оставляя улыбающиеся лукавые и дерзкие глаза.

Сашка, схватив фотоаппарат, щёлкнул пару раз, отбросил его в сторону и опять замер неподвижно. Танцуя, фея то приближалась к нему, слегка касаясь кончиками пальцев и немыслимо изгибаясь, то, резко отпрянув, кружилась по поляне, играя с платком. То замирала на месте, и только бёдра вели свой соблазнительный танец. Зелёный шарфик развязался, сполз с волос и упал к Сашкиным ногам. Барабаны резко выдали заключительный аккорд. Над поляной повисла тишина, только слышалось Настино дыхание. Она стояла, окутанная водопадом волос, раскрасневшаяся и вопросительно смотрела на Сашку.

– Настёна, – сдавленно сказал он, – если ты меня бросишь, я…. Не знаю…. Я залезу на самое высокое здание и прыгну оттуда…. чтобы мозги.… в разные стороны…

Немного помолчав, она вскинула голову и звонко сказала: – А если ты меня бросишь, я их из тебя сама вышибу!

Он растерянно хлопнул несколько раз глазами и…. заплакал. Крупные, как горох слёзы сыпались из глаз. Он пытался задержать дыхание, чтобы не всхлипнуть, зажмуривался, а они всё сыпались, и он сидел и ждал, когда же, наконец, сгорит от стыда!

Настя, скользнув на колени, мягким движением прижала его голову к груди и поглаживала по отросшим волосам, приговаривая: – Всё хорошо, Сашечка, всё хорошо…

– Мне так стыдно, Настёна, я не мужик…

– Не правда, ты мужик! Самый настоящий! Только настоящий может быть добрым, а добрый может позволить себе плакать – это нормально. Ублюдки не плачут, у них сердца нет.

– Я вообще – то не трус, – Сашка яростно вытер глаза кулаком, – но мне сейчас стало так страшно, что в то день мы могли разойтись или не понять друг друга. Или…. Да мало ли что! Я даже придумать не могу, как бы я дальше жил. Наверное, у меня не получится тебе объяснить всё, да и не надо. Я же чувствую, что тебе и так понятно.

– Понятно. – Настя улыбнулась, заглядывая в его глаза. – Мы ведь с тобой даже думаем иногда одинаково. Хотя временами ты кажешься старше, чем есть на самом деле. Похоже, ты или многое повидал, или знаешь, по крайней мере, что-то такое, с чем незнакома я. В глазах иногда замечаю жёсткость, но это не личное. Такое чувство, будто там, без меня ты бываешь в ситуациях…. экстремальных, что ли…

– Тебя это пугает?

– Нет. Я бы никогда не осталась с балаболом и пустомелей. Ты надёжный, я это сразу почувствовала и поняла: ты мой. Как ты говоришь – моя половина. Другого мне не надо. А что ты всё время дурака валял – это же очевидно: сначала хотел завоевать моё доверие, а потом боялся показаться скучным.

– Я выглядел, как идиот?

– Не совсем. Ты выглядел, как влюблённый идиот, это было очень трогательно. Не поверишь, я просто таяла от нежности. От сознания, что всё это для меня делается. Спасибо, Сашечка! Я была так счастлива этим летом, что уверена: счастливее уже никогда не буду! Счастливее уже невозможно быть!

Сашка сгрёб её в охапку, усадил на колени и, покачивая, нашёптывал: – Вот увидишь, Настёна, самое счастье ещё впереди. Нам ведь немного надо от жизни: просто быть вместе. Когда не вместе – дышать трудно. Понимаешь, душа моя? Понимаешь. Ты понимаешь всё, кроме одного: мне крупно, мне сказочно повезло! Только бы не свихнуться! Я иногда сам себе напоминаю идиота, хожу и разговариваю с тобой вслух. Что? У тебя тоже так? Тогда в этом регионе два идиота, уж извини!

Уткнувшись носами, хихикали над собой. Краем глаза заметили какую-то вспышку, подняли головы, и тут над ними громыхнуло так, что они оглохли. Низко, так низко, что можно достать рукой, неслись грозовые тучи. Чёрные! Вдоль реки сверкнула молния. Даже не сверкнула, она висела над рекой и сияла жутким белым светом.

Они стояли, завороженные дикой картиной, но тут опять громыхнуло так, что у Насти подкосились ноги. Сашка подхватил её на руки и полетел в избушку. Сунул на топчан: посиди. Сам выскочил, мигом собрал разбросанные вещи, тёплый котелок, залетел в избушку и захлопнул за собой дверь. Зажгли свечи.

– Настён, я сейчас печку разожгу, а потом ноги помоем, ага?

– Ага. – Печка разгорелась сразу и даже не дымила. Весело заплясал огонь, стало ещё светлее. Снаружи громыхнуло так, что пламя свечей дрогнуло и заметалось. И вдруг хлынул дождь! Нет, это нельзя назвать дождём. На землю обрушился водопад. Сашка приоткрыл дверь, они встали на пороге. В двадцати сантиметрах от них стояла стена воды. Долго смотрели, заворожённые, пока Сашка не спохватился: – Настёна, ты же раздетая, простудишься!

Он подхватил её на руки, приказал: – Мой! – Она вытянула ноги, подставила их под водопад. Усадив её на топчан, он ополоснул свои, обулся.

– Давай вытру! – Взял полотенце и принялся растирать её розовые пятки. Она хихикала и вырывалась, он строго покрикивал: – Сиди смирно! – А сам пытался удержать непослушные губы: они так и расползались в счастливую улыбку.

– Что будешь пить – чай или сок?

– Всё!

– Тебе сколько?

– Всё!

– Я же говорил – жадина!

В избушке было уютно, от печки пошло тепло. Они сидели по обе стороны стола, каждый на своей постели и переговаривались.

– Что это с погодой? Не могла подождать ещё немного?

– А если это на неделю, что делать будем?

– Сидеть у печки и ждать пока МЧС найдёт.

Сашка встал, отодвинул котелок на край печки, приоткрыл дверь, покурил.

– Настён, ты спать хочешь?

– Да!

– Вот соня! Я думал, всю ночь разговаривать будем. Ты, почему не одеваешься?

Он сел на топчан: – Давай заплету. Ты сейчас на русалочку похожа, Настён, прямо сердце щемит! – Он копался в волосах, раскладывал их, делил, пытался сплетать в косу, а сам то и дело зарывался носом в пышную гриву.

– Настёна, это сон, так не бывает!

Она отобрала у него щётку, быстро и небрежно заплела волосы.

– Сашечка, где моя одежда? Помоги расстегнуть, я не достану.

Сашка, обняв ее, искал на спине застёжки, путался, а сам норовил чмокнуть в нос. Она пищала и уворачивалась.

– Какие там застёжки? Дай посмотрю, а то никак…

– Там такие…. Крючочки. Всё просто и нечего смотреть. – И опять вертелась и уворачивалась. Последний крючок расстегнулся, резинка лифа щёлкнула, и он соскочил с Настиных плеч. Перед Сашкиным носом торчали две восхитительные грудки! Он уставился на них и смотрел, не в силах отвести глаз. Растерявшаяся Настя даже не пыталась прикрыться.

– Настёна. – Сашкин шёпот вдруг оглушил. – Настёна…

Он поднял тяжёлую руку и осторожно потрогал грудь. Медленно перевёл глаза на неё и долго смотрел. Она сглотнула и неожиданно попросила: поцелуй.

В Сашкиных глазах появилось сомнение, он немного постоял в нерешительности, медленно наклонился и тихо дотронулся губами раз, другой. Настя напряглась и перестала дышать. Это было восхитительно! Сашкино горячее дыхание обжигало кожу. Он губами нашёл розовый сосок и лизнул его. Настя охнула и ухватилась за его плечи. Он судорожно вздохнул и поднял пьяные глаза. Молча смотрели друг на друга и тяжело дышали. Пересохшими губами Настя сказала: – Ещё! – И выпрямилась, подставляя грудь. Сашка благоговейно трогал их руками, поглаживал, прижимался лицом и целовал, целовал…. Потом сел на топчан, трясущимися руками взял её лицо: – Настёна… Она пыталась снять с него футболку, руки не слушались. Путаясь и мешая друг другу, справились. Долго расстёгивали юбку, наконец, она свалилась к ногам. Сашка подхватил и бережно уложил Настю на постель. Не было стеснения, не было смущения, не было стыда, будто они первые и единственные люди на всем континенте.

Долго и бережно целовал он руки, плечи, грудь, нежный живот и ноги, потом возвращался к губам, задевая и царапая кожу горячими колючими щеками. И уже не было сил терпеть эту сладкую муку, и Сашка что-то тихо шептал, то ли ругался, то ли молился, потом крепко прижал к себе, она вздрогнула, тихонько ахнула и уронила руки с его плеч.

…Настина голова лежала на Сашкиной груди. Его сердце стучало прямо в ухо. Она прислушалась. И у неё стучит, в такт. Он прошептал: – Слышишь, будто одно на двоих работает! – Настя кивнула. Помолчав, он спросил: – Настён, ты как? – Приподнялся и заглянул в глаза. Она густо покраснела: – Нормально.

У него повлажнели глаза.

– Фея моя, колдунья моя, что же ты со мной делаешь?! Я же свихнусь, Настёна! – Прижал её голову к себе и затих. Немного погодя шепнул: – Я воду приготовлю, тебе помыться надо.

Настя встрепенулась: – Я сама. – Но он уже встал, быстро, ловко и бережно, не слушая возражений, всё сделал сам, промокнул полотенцем и уложил на свой топчан. Сам выскочил под дождь, прибежал мокрый и холодный, налил сок в кружку: – Попей. – И пока она жадно пила, собрал и аккуратно сложил простыню.

– Брось её в печку. – Настя опять густо покраснела.

Сашка погладил её по голове: – Настён, давай сохраним, пусть это будет наше реликвией.

Она фыркнула: – Тоже мне, реликвия! Глупо это.

– Пусть глупо, пусть сентиментально, я так хочу. – Он полез в рюкзак прятать «реликвию» и вдруг завопил: – Настёна, я всё-таки осёл! Помнишь, я говорил, что заказал в городе кое-что? Совсем забыл, хотел сегодня вечером и забыл! – Он протянул синюю бархатную коробочку: – Открой! – Настя открыла и легонько ахнула: на голубом шёлке лежали два обручальных кольца. Тоненькие, изящные золотые ободочки. Сашка достал маленькое, взял её руку, надел колечко на палец. Оно было в самый раз.

– Настёна, я хотел сегодня обручиться с тобой, но раз так получилось…. Женой ты мне стала и сейчас я клянусь: никогда, слышишь, никогда не дам тебе повода обижаться на меня, никогда ты не будешь нуждаться ни в чём, никогда и никто не посмеет обидеть тебя, пока я жив. Умирать буду, и тогда буду просить Бога, чтобы послал тебе счастья, здоровья и жизни. Если для этого надо будет отдать кровь, я отдам её по капельке, только ты живи! Я так хочу! – Она положила ладошки на его колючие щёки, долго смотрела в глаза, всхлипнула, одела ему на палец кольцо и поцеловала руку. Они легли рядом, притихшие. Настя положила голову ему на плечо, обняла за шею и…. уснула.

Солнце светило прямо в маленькое окошечко, ярким снопом пробивало сумрак избушки и упиралось в дверь. Маленький лучик, пробегая мимо, касался ресниц. Это и разбудило Настю. Она полежала, вспоминая, что-то такое случилось.… Вспомнила, медленно улыбнулась и открыла глаза. Сашка лежал на боку, подпирая рукой голову, и в упор смотрел ей в лицо. Она нахмурилась и тихо спросила: – Я громко храпела и разбудила тебя?

Он улыбнулся и покачал головой: – Нет.

– Значит, ты подглядывал?

Сашка засмеялся: – Нет, душа моя, я разглядывал. У тебя ресницы в несколько рядов, поэтому такие густые. Я всё удивлялся, почему они такие мохнатые? Когда ты поднимаешь глаза, они почти прикрывают брови, а когда спишь, лежат на щеках, как два веера. Брови немного темнее волос и…. Наверно о таких говорят – вразлёт. Как крылья птицы!

– Тебе не холодно? Почему ты голый? – Не глядя на него, спросила Настя. Он опять засмеялся.

– Знаешь, душа моя, одна маленькая фея оказалась такой нахальной, стянула с меня одеяло, потом простыню. Честно сказать, я сопротивлялся. Но против феи не устоишь. А она оказалась ещё и жадной. Даже для себя оставила только половину, остальное под себя. Ни себе, ни людям!

Настя опустила глаза и опять немедленно покраснела. Сашка взял её в охапку: – Настёна, да не красней ты так! Не могу я смотреть на это!

Лежали и шёпотом болтали.

– Я ещё в школе стригла ножницами ресницы под самый корень. Три раза. Всем почему-то хотелось непременно потрогать, подёргать и, конечно, попасть в глаз. Потом Ли купил мне слегка затемнённые очки, очень дорогие. И стало проще.

– Я бритву забыл. Представляешь, всё взял, а бритву забыл.

– Ну и ладно, переживём! А есть сегодня будем?

– Как, опять есть? Вчера ели, позавчера ели и сегодня тоже?

– Ага, ещё жениться не успел, а уже прокормить не можешь! Сашечка, мне так кольцо нравится, как ты угадал размер?

Сашка засмеялся.

– Я тебе однажды целый день наматывал на пальчик то травинку, то нитку из полотенца, не помнишь? Настёна, давай проживём эти десять дней здесь, давай не пойдём никуда, а?

– Хорошо бы! Но…. Нехорошо!

– И чего людям не живётся, как медведям? Поели и спать! – Вздохнул Сашка.

– Сашечка, а ты.… Ну, в той нашей жизни будешь так же надолго уезжать?

– Настён, я сам об этом думаю. Пока ещё ничего не придумал, вот приедем домой, я тебе всё расскажу, и мы вместе решим – что и как, хорошо? А ты будешь против такой работы?

Она немного подумала.

– Нет, конечно! Я свою работу очень люблю и не хочу от неё отказываться. И ты будешь делать то, что хочешь, и совсем неважно, на сколько ты будешь уезжать. Главное – ты у меня есть, а часто мы будем видеться или нет, это неважно!

– Душа моя, красавица должна быть дурой, а ты почему умная?

– У красавиц размеры: девяносто – шестьдесят – девяносто, я в них не вмещаюсь.