Степной принц. Книга 1. Горечь победы

Глава 7
Караван

– Отдыхаешь? – Баюр откинул полог, занавешивающий юрту, вошёл. – Или прячешься?

– И то, и другое, – рассмеялся Чокан. Он лежал на кошме, наконец-то вымывшийся, побритый, переодетый в тонкую белую рубашку, распахнутую на груди, и мягкие шерстяные шаровары. Чтобы увидеть в нём пыльного, замученного передрягами дороги бродячего киргиза, нужно было обладать недюжинным воображением. По-барски лениво развалившийся в уюте юрты, специально для него поставленной, поручик напоминал больше восточного принца, утончённого денди, которому наскучило угождение неутомимых слуг, и он удалился от шумной суеты для благородного созерцания. – Есть новости?

Снаружи в юрту доносились крики работников, блеяние овец, звон железа, гомон торговцев, скрип повозок – купцы продавали домашнюю утварь, специально привезённую для степняков, а те, в свою очередь, расплачивались скотом. Закупить нужно было как можно больше голов, ибо в Кашгаре баранов продавали втрое дороже. Свои стада там почти не держали, так что этот товар был самым выгодным.

– Пока тихо, – волхв сел рядом, подогнув под себя ноги, как это делали обычно киргизы. – Мусабай так обрадовался твоему появлению, что чуть вприсядку не пляшет. Велел никому Алимбая не беспокоить. Говорит, отчаялся тебя встретить, видать, разминулись. Столько подготовки, инструкций, наставлений – и всё верблюду под хвост!

– Я про туркмен, – серьёзная сосредоточенность в голосе никак не вязалась с вальяжной позой Чокана, которую он и не подумал сменить, словно позировал художнику. Только кивнул другу на блюдо с мясом, приглашая к угощению.

Баюр отрицательно качнул головой, мол, сыт уже:

– Видели каких-то залётных. Проехались туда-сюда, даже приценились. Я думаю, для вида. Им дали понять, что закупщик здесь один. Они покатались ещё, присмотрелись и свалили.

– Думаешь, поверили, что мы с караваном не связаны?

– Война план покажет. Но как мы сюда прибыли, они точно не видели, – с торжеством победителя провозгласил волхв. – Это уже плюс!

Друзья подъехали к урочищу Карамула ещё засветло, как и предполагал Джексенбе. Завидя их, татарин-приказчик ринулся искать караванбаши. И пока тот не явился, побратимы прощались, отсюда их дороги расходились.

Баюр снял с плеча ружьё:

– Держи на память.

У киргиза загорелись глаза, но руки он не протянул:

– А как же ты?

– Добуду другое. В караване наверняка есть запасное.

Джексенбе принял подарок, с нежностью погладил ствол. Чокан, почти сроднившийся с парнем за совместную дорогу, жестоко жалел, что ему при расставании нечего подарить верному другу, который ради него рисковал собственной шкурой. Он безнадежно шарил в пустых карманах, как вдруг наткнулся на провалившуюся в прореху и застрявшую в подкладке детскую свистульку. И вспомнил, как её сунул ему в руки внучок Гирея, когда он уходил в горы. Маленькая птичка, вырезанная из дерева. Он совсем про неё забыл.

– Вот, – протянул поручик смешной подарок, смущаясь. – Проку с детской игрушки никакого… просто так, на память.

Джексенбе рассмеялся, однако смех вышел невесёлым, словно простуженный кашель. Он с восторгом и недоумением посмотрел на свои руки: одна сжимала ствол ружья, другая – свистульку. Сочетание, прямо сказать, выглядело нелепо, и в иной ситуации стало бы соблазнительным поводом для насмешек друзей, острых на язычок. Но не теперь. Он взглянул на Чокана, сконфуженного своим подарком, и неуклюже приободрил его:

– Пригодится когда-нибудь, – потом совсем расстроился: – А мне и подарить вам нечего.

Чокан хлопнул его по плечу:

– Не навек прощаемся. Подаришь в другой раз. Вот вернёмся с караваном, встретимся.

В глазах киргиза ясно читался вопрос: «А вы точно вернётесь? Или…», он поспешно опустил их в землю, боясь накаркать им неприятности своими опасениями.

Но тут пришёл Мусабай, и печальная заминка сгладилась.

Караванбаши был невысоким, плотным (но не жирным) мужчиной с умными внимательными глазами, которые так и засияли, остановившись на поручике. Со стороны казалось, что он вот-вот бросится его обнимать, но нет, сдержался. Приложил руку к груди, здороваясь.

Едва проводили Джексенбе (памятливые глазки караванбаши запечатлели обтъезжающего – на всякий пожарный случай), закрутилась совсем другая жизнь. Обеспечили им помывку, накормили, Чокану поставили юрту и стащили туда его вещи, которые везли в караване (по легенде Алимбай был родственником караванбаши), Баюра тоже не обидели, даже приодели, поменяв изодранный о колючки и камни халат на новый, и ружьё для него нашлось (чтоб караванщики в опасное-то путешествие да не взяли с собой оружия!), а там и знакомство с купцами состоялось.

В рассказах о своих переживаниях, как бы не сорвалась экспедиция, Мусабай был сдержан. Чего теперь-то ругаться и шороху наводить, когда всё обошлось! Чокан тоже о своих злоключениях по пути к каравану рассказывать не собирался. Тем более о карачах. Впрочем, по плачевному виду поручика можно было и так догадаться, что пришлось ему не сладко. А Козы-Корпеша представил просто как надёжного человека, давнего знакомого из Каркаралинского округа, который едет с ними.

Когда Мусабай заикнулся было (тихо, так чтобы слышал один Чокан), что по документам у них сорок два человека, поручик не моргнув глазом оборвал его:

– Значит, будет сорок три.

И караванбаши не возразил.

Вот тут волхв окончательно понял, кто в дому главный, а кто свадебный генерал.

По сути, если разобраться, особого значения число людей (равно как и скота, и вьючных животных, и товара) не имело, ибо в пути могло случиться всякое: мало ли кто примкнёт по дороге, заболеет и отстанет или погибнет. Так что сколько достигнут Кашгара – большой вопрос.

Когда Баюр вышел от Чокана (самому поручику не следовало без крайней надобности никому показываться на глаза. В этих местах его видели, причём в мундире, и его чудесное преображение вызовет немало пересудов, которые далеко разнесёт степной хабар, сведя на нет всю маскировку), торг уже подходил к концу. Однако видно было, что нынешняя закупка далеко не последняя и по пути придётся стадо приумножать. Как говорили купцы, чтобы поездка себя оправдала, а прибыль не разочаровала, надо гнать не менее двух тысяч голов баранов.

Волхв прошёлся по торжищу из конца в конец. Прямо на траве неровными рядами были разложены новенькие чугунные котлы разных размеров, кованые треножники, какие волхв видел прежде у киргиз над очагом, заступы, что-то ещё. Проворные работники собирали нераспроданные товары, снова упаковывали в дорогу. Всё правильно. Караваны дальнего следования так обычно и поступают: сбывают по пути самое тяжёлое и громоздкое в обмен на скотину.

Сумерки густели, подгоняли людей поскорее завершить срочные работы, так что всем хватало хлопот. Только Козы-Корпеш был свободен. Ему сказали: присматривайся пока.

Развьюченные верблюды лежали горной грядой, поросшей бурым мхом, только изредка поднимали головы, словно ископаемые чудища, выныривающие из подземных пещер.

Спать Баюру не хотелось, он раздумывал, куда бы ему направиться, и увидел Мусабая с толстой книгой под мышкой, идущего прямо на него.

– Как там мой компаньон? – весело спросил он. – Не спит ещё? Вот с отчётом к нему, – и хлопнул ладонью по кожаному переплёту.

– Я не помешаю?

– Да чего уж! Пошли, секретов нет… – хотел добавить ещё: «Раз уж ты главный секрет удостоился хранить», но передумал, полагая, что парень не дурак, сам поймёт.

Чокана застали сидящим перед очагом и при пляшущем свете что-то пишущим, разложившим свою канцелярию на деревянном сундучке. Однако при виде гостей он сразу убрал писанину, пригласительным жестом указал на кошму.

Едва усевшись рядом с поручиком, караванбаши раскрыл книгу и, тыча в неё пальцем, стал знакомить Алимбая-мурзу, совладельца возглавляемого им каравана, с состоянием коммерческого предприятия.

– Это списки приказчиков и работников – ташкентцы, бухарцы, киргизы, всего сорок два человека, – Мусабай коротко глянул на Козы-Корпеша. А Чокан взял перо, невозмутимо вписал сорок третье имя, пополнив список, перевернул страницу.

– Здесь опись товаров, – продолжал караванбаши. – Меха, кожа русской выделки, мыло, умывальники, – палец быстро полз вниз по строчкам, – а тут ткани… это зрительные трубы, зеркала… Вот припасы: сорочинское пшено³⁸, сухари, чай…

Поручик с серьёзным лицом листал страницы, ничего не упуская, как заправский купец, которого хотят надуть ловкачи, но его, тёртого калача, шиш два проведёшь. Не поднимая глаз от товарной описи, он кивал татарину, который комментировал записи:

– По таможенному обложению числится товару на восемнадцать тысяч триста рублей серебром и тридцать две копейки. Ещё для мелочной торговли на четыреста рублей…

Не то чтобы поручик не доверял компаньону, строго взыскивая за каждую неучтённую монетку, просто оба совладетеля каравана знали, что тратят не свои собственные деньги (снаряжение-то экспедиции оплачивала государственная казна, а караван был освобождён от всяких пошлин и налогов) и отчитываться потом придётся по всей форме.

Баюр, впервые имеющий дело с торгашами и ничего не смыслящий в их ремесле, половину из того, что со вкусом перечислял Мусабай, пропускал мимо ушей. Его больше занимал учёный офицер, который не только принял облик купца, но и прилежно постигал тонкости караванной торговли. Оно, конечно, правильно. Знать цены, спрос на рынке и особенности местного края, предугадывать выгоды от сделок – дело необходимое. Попробуй без этого выдать себя за торговца – мигом расколют. Не только с коммерцией прогоришь, но и с жизнью распрощаешься.

Козы-Корпеша уже посвятили в подробности легенды Алимбая Абдиллабаева, сочинённой в Семипалатинске местными купцами – Букашем и Якубом Джанкуловым, с которыми Мусабай водил караваны в среднеазиатские ханства и даже в Кульджу. Они, как не без оснований предположил волхв, были торговцами не простыми, а состояли на службе в разведывательном департаменте, и их творчество, без всякого сомнения, получило одобрение сверху. Это Баюра ничуть не удивило: давно известно, что любой иностранный купец – обязательно шпион. А эти личности торговали не только в степи, но и в ханствах. Особенно Якуб. Он был родом из Коканда, сбежал оттуда, чудом избегнув казни (уж за что – неведомо), в Кульджу, где и осел на много лет. Даже семью завёл. В других уйгурских городах тоже бывал, в том числе и в Кашгаре. Везде у него остались знакомые, которые при случае выручат. Или сдадут, что тоже очень может быть. Во всяком случае, роль главного эксперта отводилась ему. И именно он припомнил давнишнюю историю, наверняка не забытую жителями торгового города, с одним маргеланским³⁹ купцом – кокандским подданным, который выехал из Кашгара в Семипалатинск с маленьким сыном Алимбаем. Потом уехал в Саратов и следы его затерялись. Было это двадцать лет назад.

Чокан так увлёкся, рассказывая эту историю Баюру, будто врос в неё корнями, и поездка в Кашгар была для него возвращением на родину. Все детали легенды, по всему видать, прорабатывали тщательно, потому что, когда волхв стал задавать каверзные вопросы, поручик с лёгкостью выходил из затруднительного положения и каждый щекотливый момент объяснял естественно и правдоподобно.

– Мне двадцать два года. Примерно столько же теперь было бы Алимбаю, – говорил поручик, с торжеством выставив для обозрения Баюру лицо, чтоб тот оценил такое счастливое совпадение.

Но волхв кочевряжился, копая залежи родственных связей и знакомств, как археолог, обнаруживая под верхним слоем более древний, объясняющий или опровергающий возникшие предположения или скоропалительные выводы:

– Но ведь там наверняка осталась родня, вдруг она что-то заподозрит?

– Чего? Не узнает? – в голосе звучала ирония. Мол, всем известно, как взрослый человек отличается от себя самого в детстве. Только расовые, национальные признаки сохраняются. – Ребёнок вырос, а моя азиатская внешность – лучший козырь.

– А если ты? Ну… не узнаешь родичей?

– Они тоже на двадцать лет постарели. Какой спрос с детской памяти?

Вопросы для Чокана были не новы, он давно знал на них ответы. И Баюр признавал его правоту. Всё сходилось. Но где-то в глубине, спрятанная за нарядной обёрткой, таилась бомба, которую надо найти и обезвредить, пока не поздно, и волхв не сдавался:

– А вдруг купец с ними переписывался? Или сам приедет? Или весточку пошлёт? Или настоящий Алимбай явится?

Плечи Чокана опустились, он сразу сник:

– Хм… Попал в яблочко! – на этот раз обёртку волхв обнаружил, но только обёртку. Сердцевину уже извлекли до него. Вот только удалось ли её обезвредить? – Нас это тоже волновало в первую очередь. Но! В Саратове никаких следов купца не нашли. Канул в неизвестность. Пришлось за помощью обратиться к Алишеру-датхе⁴⁰. Хороший человек, у меня с ним приятельские отношения. Я сам к нему ездил в Пишпек. Он навёл справки. В Коканде живёт бабка Алимбая, но и она никаких вестей не получала, – уверенность вернулась к поручику, он снова выпрямился, прямо глядел в лицо друга. Но тот не позволил так легко себя уговорить:

– Дело случая. Всё это может произойти, когда ты будешь уже на месте.

– Любая легенда уязвима! – отбил выпад Чокан. Коварство судьбы ни предусмотреть, ни предотвратить невозможно. – До всего можно докопаться. Значит, надо вести себя так, чтобы радость от встречи перевешивала подозрения. К тому же, выбора не было. Эта зацепка была и по сей день остаётся единственной…

– …прошёл слух, что скот в Кашгаре подорожал вдвое, – донеслось до Козы-Корпеша, он очнулся от раздумий, вникая в негромкую беседу, – некоторые даже говорят: втрое. Ну, это смотря по обстоятельствам, день на день не приходится.

– Во время политической неразберихи такое всегда случается, – компетентно заявил Алимбай. – Нам это на руку.

Мусабай кивнул, скрывая под усами улыбку, при этом его глаза стали хитрыми-хитрыми. О причине такого явного удовольствия, будто ушлый пройдоха втюхал простафиле лежалый товар, выдав за первосортный, гадать не пришлось, ибо поручик её озвучил:

– Караван отправился в Кашгар, который лихорадит смута. Да аж из Семипалатинска! Подозрительно? О да! Но как подорожал скот! Можно озолотиться! Какой купец устоит? Да ради такого барыша не страшна и преисподняя! И тут все подозрения – как с гуся вода!

Караванбаши встал, захлопнул книгу и провёл ладонями по лицу:

– Аллах милостив, всё в его воле.

Чокан, провожая компаньона, тоже поднялся и в тон ему произнёс:

– Аллах мудр! Поможет в тяготах пути, – а потом по-арабски прочитал суру из Корана: «Вводит он, кого пожелает, в свою милость, а обидчикам приготовил он наказание мучительное».

Баюр увидел, как мгновенно просияло лицо татарина. Такую учёность среди мусульман встретишь редко. Большие люди знали, кого выбрать Алимбаем. Этот молоденький поручик стоит того, чтобы ради него терпеть опасности и неудобства, а ещё – беречь его пуще глазу.

Волхв собрался последовать за Мусабаем, наклонил голову перед выходом туда, где было уже черным-черно, только цвели походные костры, звякало железо да тянуло вкусным дымком, но Чокан ухватил его за рукав:

– Оставайся. Места хватит. Ты ведь к моему кошу приписан. Еду нам сюда принесут.

Баюр затормозил и вдруг догадливо ухмыльнулся:

– А ведь верно. Место телохранителя – рядом с тем, кого он бережёт. Это разумно и намного надёжнее.

– Какого ещё телохранителя?! – возмутился поручик. Только няньки ему не хватало! – А просто друзьями быть нельзя?

– Можно, – разрешил волхв. – Одно другому не мешает. Остальным всех причин знать не обязательно. Особенно про охоту на валихана.

– Они проверили караван и ушли, – огрызнулся Чокан. Голос, которому он хотел придать жёсткость, прозвучал крайне неубедительно. И фраза, не получив подкрепления ни с одной, ни с другой стороны, повисла в воздухе между скрещёнными взглядами. Впрочем, её продолжения не требовалось, ибо оба приятеля понимали, насколько зыбкая и обманчивая наступила безопасность.

Ужин им действительно принёс киргиз-кашевар. Ели спокойно, не оглядываясь, не напрягая слух. Хорошо! Да и болтали на сон грядущий о всякой ерунде. Сколько можно строить догадки и расчёты, со всех сторон ожидать нападения или ещё какой подлянки.

Тушить очага не стали, расположившись на ночлег по обе стороны от него. Спать хотелось жутко. Бдительность скитальцев здесь, у мирного очага, почувствовала себя третьей лишней и ускользнула вон, к ночным сторожам. Имущество каравана охранялось и от разбойных налётов, и от мелких воришек, которые могли позариться на лошадей, на отбившихся в сторонку баранов, да и мало ли что придёт в дурью башку. Друзья разом провалились в сон, как в пропасть, будто кто-то одним махом отсёк верёвку, которая их держала на весу, пошатывая, но не давая упасть. За чертой юрты слышались иногда шаги, какое-то движение, приглушённые голоса и фырканье лошадей, но слух спящих они не тревожили.

Баюр проснулся внезапно, будто его толкнули, и долго лежал, не шевелясь, прислушиваясь к ночным шорохам, наблюдая из-за опущенных ресниц, как мечутся тени по рёбрам юрты от слабых сполохов огня. Повернул голову к Чокану. Тот лежал щекой на кошме с закрытыми глазами. Лицо застывшее, неподвижное… Даже слишком, пожалуй. Вгляделся внимательнее и, наконец, осознал, что он не спит. Первый глубокий сон обоих вырубил на какое-то время, спасая от изнеможения, и снова вернул в явь.

Почувствовав взгляд волхва, поручик открыл глаза, недовольно проворчал:

– Неужели теперь так и придётся всю жизнь спать вприглядку?

– Почему всю жизнь? – не понял тот. – Всё ведь когда-то кончается. Кончится и экспедиция, миссия Алимбая, даже охота карачей… Тогда спи в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывай!

Чокан перевернулся на спину, потянулся, выпрямляя согнутые колени:

– Да потому… Разведчик – это тебе не в речке искупался и забыл. Это навсегда.

– Клеймо?

– Вроде того, – скривился от сравнения поручик. – Я вспоминаю, как Гасфорд… омский губернатор, у которого я состою адъютантом… рассказывал о Виткевиче, вернувшемся из путешествия по Азии. Собирался с докладом в Петербург, но погиб при загадочных обстоятельствах. Исчезли и все его бумаги…

– Думаешь, его свои пристукнули?

– Может, выследили противники – убрали его и всё им написанное. Уничтожить секретные материалы, которые он вёз, посчитали явно недостаточным: из головы их не сотрёшь. Он живой носитель запретной информации и потому опасен.

– А другие случаи были? Ну… когда избавлялись? Гасфорд твой не говорил?

Чокан вздохнул:

– Говорил, как же… Сейчас я думаю, он остерегал меня, чтоб ушами не хлопал. Кириллов, тоже разведчик, погиб на пути в Петербург, в гостинице. И опять концов не нашли. Схема с бумагами та же. Официально подозрение возложено на англичан, наших конкурентов в Азии. Но доказать ничего невозможно.

Роковая предопределённость закружилась под куполом юрты арканом, высматривая достойную шею, чтоб затянуться на ней узлом, и волхв поспешил сбить ориентиры насмешкой. Судьбе положено быть слепой. Пусть знает своё место.

– Вот значит, почему ты не заводишь гарем. Боишься: конкурентам достанется.

Чокан не ожидал таких выводов и рассмеялся:

– Думаешь, все разведчики дают обет безбрачия?

– Но ведь…

– Наоборот! Семейные менее подозрительны. У них другие заботы.

– А ты?

– Мне простительно по молодости лет. Хотя… этот момент тоже надо учесть. Женюсь при первом удобном случае.

– Ничего, прорвёмся! – Баюр лёг бритым затылком на сомкнутые ладони и, помолчав, добавил: – Нас тоже голыми руками не возьмёшь!

И тут Чокан понял, что разговор о женитьбе мало интересует друга, а мелет он эту чушь с единственной целью: отвлечь от чёрных мыслей. Но говорит всё время «мы», не отделяя себя от его бед, нынешних и грядущих. Кажется, этот человек, возникший в его судьбе ниоткуда, но в самый нужный момент, послан ему самим Аллахом. Так, чего доброго, начнёшь верить во Всевышнего и его чудеса!

Глава 8
У святого источника

Утром караван снялся с места и тронулся в дорогу. А чего здесь дольше задерживаться? Торговля с местными себя исчерпала за два дня. Алимбай, ради которого была устроена стоянка, благополучно прибыл. Пора продолжить путь, который ох как не близок. Так что собираться начали в предутренних потёмках, чтобы выйти по прохладе.

Дорога шла через долину близ Алатавских предгорий, ровную и гладкую, как необъятный стол, пестревшую по сторонам оранжевыми тюльпанами, брызгами алых маков и высокими стеблями белой мальвы, покачивающей на своих макушках маленьких быстрокрылых пташек. С запада в дымке виднелись бурые хребты, окаймлявшие степь, на востоке тоже топорщились громадные каменные пики, вдали – покрытые снегом. А под ногами гулял ветер, завихряя пыль, поднятую верблюдами, и разнося в разные стороны.

– Когда-то в этих местах проходил Великий шёлковый путь, – Чокан ехал стремя в стремя с Баюром рядом с караванной цепью и, как показалось волхву, тяготился неповоротливостью и медлительностью вьючных горбатых носильщиков, мерно переставляющих копыта и равнодушно покачивающих головами с отвисшими губами. Он знал, что все караваны шли с такой скоростью, позволяющей верблюду с грузом в шестнадцать килограммов одолевать огромные расстояния. Подхлёстывать их – означало загнать раньше времени. Измученные животные просто сдохнут по дороге. И что тогда? Знал – но ещё не привык.

После двадцатипятивёрстного перехода караван остановился на отдых. Место было приятное, возле чистой и звонкой речки, поросшей по берегам тенистыми тополями и джигдой, шелестящей серебристой листвой.

Люди соскочили на землю, с удовольствием разминая затекшие тела. Пока развьючивали животных и ставили коши, дневной свет погрустнел, стал сереть. Местные киргизы, жившие неподалёку – их юрты видны были, если глядеть стоя, сразу распознали караван и погнали скот на продажу. Так по пути постепенно разрастается стадо проходящих мимо купцов. Деньги здесь в ходу не были, только меновая торговля.

А потом, когда пастухи убрались восвояси, запылали костры, караванщики расселись вокруг них отдыхать, они весело окликали друг друга, шутили. Бухарцы потягивали кальян, кто-то на память читал Хафиза.

Вот со стороны потускневших в вечернем свете юрт показалась группа людей и направилась к стоянке купцов. Мамразык, выходящий из коша Алимбая вместе с Козы-Корпешем, заметил их первым:

– Ого, да к нам гости.

Все головы обратились в идущим. Впереди чинно выступал толстый, маленького роста киргиз в полосатом халате и белой войлочной шапке, сложив руки на объёмном брюхе.

– Это что за птица? – вырвалось у волхва.

Мамразык расплылся в усмешке:

– Да, похоже, сам родоначальник пожаловал. Вишь, сколько провожающих?

Караванщики загомонили, полог коша откинулся, вышел Алимбай.

Делегация приблизилась. Толстяк поднял маленькие глазки, разлепил губы:

– Кто тут самый богатый?

– Мусабай. Караванбаши, – поручик плавным жестом пригласил гостей в соседнюю юрту. Потом подмигнул Козы-Корпешу и кивком позвал за собой. Отказываться было глупо, да и любопытство разбирало: что за фигура такая надутая столько шороху навела. По лукаво щурящимся глазам Чокана можно было догадаться, что визитёры не опасные, а скорее – забавные.

Войдя в юрту с величавой развалкой, как откормленный гусь, важный гость ещё больше напыжился и, не говоря ни слова, сразу плюхнулся на почётное место. Остальные расселись по старшинству, как подобает. Поскольку толстяк молчал, отрешённо созерцая недоступную простым смертным даль, представил его помощник, бывший при нём:

– Султан Джангазы, глава племени джалаиров.

Как выяснилось чуть позже, помощник был приставлен к султану алатавскими чиновниками (видать, затем, чтобы прикрыть вопиющее скудоумие родоначальника), за что киргизы звали его заседателем.

Несколько минут молчали, ожидая, что соблаговолит произнести султан. Он сидел в созерцательной позе, словно не замечая присутствующих. Потом вскинул голову, очнувшись, и глубокомысленно изрёк:

– У джалаиров много баранов, у Джангазы много дум, – и опять застыл буддийским болваном.

Выдержали приличествующую паузу, в течение которой всё же надеялись услышать от султана продолжение разговора. Однако надежда себя не оправдала, и беседа мало-помалу затеплилась без его участия. Заседатель рассказал, как приезжал в укрепление Верный генерал-губернатор, говорил речь перед народом. Киргизы, бывшие в свите султана, поправляли его, с дотошными подробностями повторяя сказанные большим начальником слова и копируя малейшие его жесты. Выходило комично и, видимо, очень похоже, потому что Алимбай, знавший губернатора лично, то и дело, чтоб не обидеть гостей, отворачивал смеющееся лицо, покрасневшее от сдерживаемого хохота. А киргизы, большие охотники до бесед, видя к себе внимание, сыпали и сыпали новостями. Не ради того, чтоб им помогли и защитили (какая помощь от проезжих купцов?), а просто душу отводили.

– Мы закону не знаем, вот казаки и обирают нас. То быков, лошадей берут на кордонные работы…

– А отдают редко.

– … то просто воруют. Притеснения от них. Как с ними тягаться?

– Кутерьма от этих казаков. Трое-то сгинули. Без вести погибли.

Султан Джангазы все время молчал, будто и не слышал разговора, только странно поводил глазами вокруг. Но тут открыл рот и как-то невпопад разразился мудростью:

– Живая собака славнее мёртвого льва, – потом снова отрешённо замер.

У хозяев отвисла челюсть, а киргизы продолжали беседу как ни в чём не бывало. Видать, привыкли к эксцентричности своего господина и сочли за лучшее – не замечать её.

– Окружной помочник всю зиму тут ездил: «Сознайтесь, грит, вы убили казаков!».

– А мы: «Сохрани Бог, не видали вовсе!».

– Царский человек на счету состоит. Тронь его – пойдёшь через сверлёные горы⁴¹.

Султан снова встрепенулся:

– Многословие – пустословие, мало слов – справедливо, – очередное извержение Джангазы прозвучало как выстрел и заставило вздрогнуть даже Мусабая, но киргизы и ухом не повели, даже не запнулись на полуслове.

– А губернатор не верит, грозит: «Найдите мне виноватых! Не то я вас всех в бараний рог согну. Я, грит, гром и молния!».

Жалобы на беззакония плавно перетекли в насущные степные дела: где лучшие пастбища, у кого весной родился сын, сколько кобыл ожеребилось и всё в том де духе.

Гости посидели ещё, отведали пилава, получили подарки – сушёные фрукты, сухари, чай, которые тут же рассовали за пазухи, и ушли.

Мусабай покачал головой, глянул с укоризной на Алимбая:

– Это ты сказал, что я здесь самый богатый?

Тот покаянно развёл руками.

– На следующих стоянках по очереди будем богатыми, чтоб почести всем поровну доставались, – вынес приговор караванбаши, вынужденный в этот раз одаривать гостей из своих запасов.

Козы-Корпеш хотел спросить: а что, всё снова повторится? Но вовремя прикусил язык. Конечно, повторится. По-другому, без эксцентриков, но гости приходить будут – обменяться приветствиями, получить базарлык⁴².

Так и случилось: на всех стоянках к каравану шли киргизы продавать баранов, а ордынские чины – с салямом к «самому богатому» за подарками. Но, к счастью, не задерживались, а, рассовав подношение за пазуху, быстро удалялись.

Но вот вдалеке показались горные хребты, а от набитого копытами и колёсами тракта побежали в разные стороны дорожки, широкие – для повозок и совсем худосочные, похожие на звериные тропы, то появляющиеся, то пропадающие в траве.

– Здесь никто не живёт? – Баюр вглядывался вдаль, сощурив глаза, чтоб не надуло песком. Впереди по правую руку поднимались и по мере приближения к ним всё больше росли песчаные барханы. Уж не в пустыню ли они закатились?

Чокан, ехавший рядом, проследил за его взглядом:

– Рядом Алтын-Эмель, но мы туда заходить не будем. Это аул султана Тезека.

Спрашивать, знакомы ли султаны, было глупо. Конечно, знакомы. Только отношения их бывают не обязательно приятельские. Даже среди родни. Баюр отлично помнил встречу с Садыком.

– И кто он такой? – осторожно поинтересовался волхв. – Случайно, не родственник Джангазы?

Чокан усмехнулся, вспомнив так ошарашивший его друга приём гостей, отрицательно покачал головой:

– Полковник. Приглядывает за порядком в здешних местах. Ну, и разбирает дела киргизских родов, если надо.

– О твоей поездке знает? – так, на всякий случай уточнил телохранитель-доброволец.

– В общих чертах, – неопределённо буркнул поручик.

Караван приближался к барханам. До слуха стал доноситься какой-то странный звук. Однотонный и низкий. Не ветер же так выл. Словно из-под земли. Но что там под землёй может быть да ещё так заунывно гудеть? Волхв краем глаза глянул на своего спутника: слышит ли? Может, просто голову напекло, уши заложило, вот мозги и стонут? Поручик кривил губы, с трудом сдерживая улыбку. Слышит, поганец. Нарочно помалкивает, проверяет крепость его нервов. Не иначе, какая-то местная аномалия. Баюр сделал равнодушное лицо и обронил как бы невзначай:

– И как под эту «музыку» твой Тезек себя чувствует? Мы-то дальше поедем, а ему тут каждый день наяривает.

Чокан устал, наконец, сдерживаться и захохотал:

– Я думал, ты молитву творить станешь, взывать к милости Аллаха. Ты, правоверный мусульманин, разве не страшишься его гнева?

– С тебя пример беру. Ты-то тоже глаза к небу не возвёл, суру из Корана не бормочешь, – уличил строгого ревнителя веры Баюр.

Поручик отсмеялся и кивнул на горбы песка:

– Бархан этот в самом деле загадка. Возник в незапамятные времена и в отличие от всех других, которые перемещаются под ветром, меняют форму, стоит на месте.

– Может, дует редко? И слабо? – заступился волхв за воющую гору.

– Нет. Здесь всегда ветер и довольно сильный. Его называют эбэ… – Чокан прижал рукой киргизскую шапку, которую чуть не снесло особенно резким порывом, будто в доказательство его слов. – А поёт он не каждый день и не всем. Да и в Алтын-Эмеле его не слышно.

Вереница верблюдов равнодушно вышагивала по песчаной дороге, чуть покачивая горбами да пузатой поклажей, закреплённой по бокам, позвякивая на ходу, не обращая внимания на подземные стоны. Отара овец, которую гнали следом, кажется, вовсе не слышала гула.

– Тогда пускай поёт, – щедро разрешил успокоившийся приятель. – Лишь бы не кусался да не заманивал, как сирены, лопоухих путешественников в зыбучие дюны, – Баюру тоже пришлось придержать шапку, ибо ветер без всяких шуток вознамерился её сорвать, чтобы хоть так компенсировать неудавшуюся авантюру по запугиванию, зазыванию неосторожных гостей. – А вон там, – показал он налево в сторону гор, – что за заросли?

Чокан повернул голову к зелёному подножию отрогов и колышущейся вдоль него ослепительно синей ленте. Баюр даже приподнялся в стременах, вглядываясь. Что это? Очень похоже на ручей. Но начало его и конец утонули в траве, так что откуда он возник и куда исчезает, не понять. А дальше лохматились кроны раскидистых деревьев в обнимку с громадными каменными валунами. Поручик дернул стременами, пуская лошадь вскачь. Карабаир не отставал. До зарослей было не так уж далеко, а скорость каравана невелика. Можно съездить, посмотреть и без труда догнать купцов.