Идея издания журнала, который вводил бы передовую пролетарскую молодежь в круг материалистического миропонимания, кажется мне в высшей степени ценной и плодотворной.

Старшее поколение рабочих-коммунистов, играющее ныне руководящую роль в партии и в стране, пробуждалось к сознательной политической жизни 10 – 15 – 20 и более лет тому назад. Мысль его начинала свою критическую работу с городового, с табельщика и мастера, поднималась до царизма и капитализма, и затем, чаще всего в тюрьме и ссылке, направлялась на вопросы философии истории и научного познания мира. Таким образом, прежде чем революционный пролетарий доходил до важнейших вопросов материалистического объяснения исторического развития, он успевал уже накопить известную сумму все расширявшихся обобщений, от частного к общему, на основе своего собственного жизненного боевого опыта. Нынешний молодой рабочий пробуждается в обстановке советского государства, которое само есть живая критика старого мира. Те общие выводы, которые старшему поколению рабочих давались с бою и закреплялись в сознании крепкими гвоздями личного опыта, теперь получаются рабочими младшего поколения в готовом виде, непосредственно из рук государства, в котором они живут, из рук партии, которая этим государством руководит. Это означает, конечно, гигантский шаг вперед в смысле создания условий дальнейшего политического и теоретического воспитания трудящихся. Но в то же время на этом, несравненно более высоком, историческом уровне, достигнутом работой старших поколений, возникают новые задачи и новые трудности для поколений молодых.

Советское государство есть живое отрицание старого мира, его общественного порядка, его личных отношений, его воззрений и верований. Но в то же время само советское государство еще полно противоречий, прорех, несогласованностей, смутного брожения, – словом, явлений, в которых наследие прошлого переплетается с ростками будущего. В такую, глубоко переломную, критическую, неустойчивую эпоху, как наша, воспитание пролетарского авангарда требует серьезных и надежных теоретических основ. Для того чтобы величайшие события, могущественные приливы и отливы, быстрые смены задач и методов партии и государства не дезорганизовали сознания молодого рабочего и не надломили его воли еще перед порогом его самостоятельной ответственной работы, необходимо вооружить его мысль, его волю методом материалистического миропонимания.

Вооружить волю, а не только мысль, говорим мы, потому что в эпоху величайших мировых потрясений более чем когда бы то ни было наша воля способна не сломиться, а закалиться только при том условии, если она опирается на научное понимание условий и причин исторического развития.

С другой стороны, именно в такого рода переломную эпоху, как наша особенно, если она затянется, т.-е. если темп революционных событий на западе окажется более медленным, чем можно надеяться, – весьма вероятны попытки различных идеалистических и полуидеалистических философских школ и сект овладеть сознанием рабочей молодежи. Захваченная событиями врасплох – без предшествующего богатого опыта практической классовой борьбы – мысль рабочей молодежи может оказаться незащищенной против различных учений идеализма, представляющих, в сущности, перевод религиозных догм на язык мнимой философии. Все эти школы, при всем разнообразии своих идеалистических, кантианских,^[82] эмпириокритических^[83] и иных наименований, сходятся, в конце концов, на том, что предпосылают сознание, мысль, познание – материи, а не наоборот.

Задача материалистического воспитания рабочей молодежи состоит в том, чтобы раскрыть пред ней основные законы исторического развития, и из этих основных – важнейший и первостепеннейший, – именно закон, гласящий, что сознание людей представляет собой не свободный, самостоятельный психологический процесс, а является функцией материального хозяйственного фундамента, т.-е. обусловливается им и служит ему.

Зависимость сознания от классовых интересов и отношений, и этих последних – от хозяйственной организации ярче, открытее, грубее всего проявляется в революционную эпоху. На ее незаменимом опыте мы должны помочь рабочей молодежи закрепить в своем сознании основы марксистского метода. Но этого мало. Само человеческое общество уходит и своими историческими корнями и своим сегодняшним хозяйством в естественно-исторический мир. Надо видеть в нынешнем человеке звено всего развития, которое начинается с первой органической клеточки, вышедшей, в свою очередь, из лаборатории природы, где действуют физические и химические свойства материи. Кто научился таким ясным оком оглядываться на прошлое всего мира, включая сюда человеческое общество, животное и растительное царство, солнечную систему и бесконечные системы вокруг нее, тот не станет в ветхих «священных» книгах, в этих философских сказках первобытного ребячества, искать ключей к познанию тайн мироздания. А кто не признает существования небесных мистических сил, способных по произволу вторгаться в личную или общественную жизнь и направлять ее в ту или другую сторону, кто не верит в то, что нужда и страдания найдут какую-то высшую награду в других мирах, тот тверже и прочнее станет ногами на нашу землю, смелее и увереннее будет в материальных условиях общества искать опоры для своей творческой работы. Материалистическое миропонимание не только открывает широкое окно на всю вселенную, но и укрепляет волю. Оно одно только и делает современного человека человеком. Он еще зависит, правда, от тяжких материальных условий, но уже знает, как их преодолеть, и сознательно участвует в построении нового общества, основанного одновременно на высшей технике и на высшей солидарности.

Дать пролетарской молодежи материалистическое воспитание – есть величайшая задача. Вашему журналу, который хочет принять участие в этой воспитательной работе, я от души желаю успеха.

С коммунистическим и материалистическим приветом

Л. Троцкий. 27 февраля 1922 г.

«Под знаменем марксизма» N 1–2, январь-февраль 1922 г.

Л. Троцкий. ПИСЬМО АКАДЕМИКУ И. П. ПАВЛОВУ^[84]

Многоуважаемый Иван Петрович!

Простите, что позволяю себе настоящим письмом оторвать вас от вашей, имеющей исключительное значение, работы.

Оправданием да послужит мне то, что вопрос, хотя и дилетантски поставленный, имеет, как мне кажется, прямое отношение к созданному вами учению. Дело идет о взаимоотношении психоаналитической теории Фрейда^[85] и теории условных рефлексов.^[86]

В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания. Меня всегда поражало в их подходе к проблемам психологии сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений.

По существу, учение психоанализа основано на том, что психологические процессы представляют собою сложную надстройку на физиологических процессах и находятся в служебном положении к этим последним. Связь «высших» психических явлений с самыми «низшими» физиологическими остается, в подавляющем большинстве случаев, подсознательной и прорывается в сновидениях и проч.

Ваше учение об условных рефлексах, как мне кажется, охватывает теорию Фрейда как частный случай.^[87] Сублимирование сексуальной энергии – излюбленная область школы Фрейда – есть создание на сексуальной основе условных рефлексов n+1, n+2 и проч. степени.

Фрейдисты похожи на людей, глядящих в глубокий и довольно мутный колодезь. Они перестали верить в то, что этот колодезь есть бездна (бездна «души»). Они видят, или угадывают, дно (физиологию) и делают даже ряд остроумных и интересных, но научно-произвольных догадок о свойствах дна, определяющих свойство воды в колодце.

Учение об условных рефлексах не удовлетворяется полунаучным, полубеллетристическим методом вприглядку, сверху вниз, а спускается на дно и экспериментально восходит вверх.

27 сентября 1923 г. Архив.

Л. Троцкий. К ПЕРВОМУ ВСЕРОССИЙСКОМУ СЪЕЗДУ НАУЧНЫХ РАБОТНИКОВ

Я чрезвычайно огорчен, что временная болезнь грозит помешать мне выполнить свое обязательство и выступить с докладом на съезде научных работников. Вопросы, стоящие в порядке дня съезда, представляют огромный интерес. Но еще больший интерес – позволяю я себе сказать – представляет самый факт съезда, который должен, по своему объективному смыслу, облегчить и ускорить пригонку научной мысли к тем неизмеримым и неисчерпаемым задачам новой общественности, которые поставлены перед нами нашей исторической судьбой. Употребленное только что выражение о «пригонке» научной мысли к новым задачам может кое у кого породить опасения по части создания казенной науки нового, советского образца. Этого я ни в каком случае не имел в виду, – не имел и не мог иметь. Пролетариат нуждается в такой науке, и только в такой, которая правильно постигает объективный мир в его материальности и в его динамичности. Только пережившие себя классы вынуждены ставить науке цели, несовместимые с ее внутренней природой. Трудящимся классам не нужна пригонка законов науки к заранее формулированным тезисам. Но нам всем очень и очень нужна новая ориентировка деятелей науки, пригонка их внимания, интересов, их усилий к задачам и потребностям новой общественности.

Эти задачи грандиозны. С одной стороны, потому, что мы – ужасающе отсталая страна, а с другой стороны, потому, что борьбу с нашей отсталостью мы ведем не в рамках интересов привилегированного меньшинства, но во имя материального и духовного подъема всего народа, со включением самых тяжелых и отсталых крестьянских его пластов. Каковы же основания для наших надежд на победу?

Первое основание то, что в народных массах пробудились критика и активность. Через революцию народ наш открыл себе окно в Европу – понимая под «Европой» культуру, – как 200 с лишним лет перед тем петровская Россия открыла не окно, а оконце в Европу для верхушки дворянско-чиновничьей государственности. Те пассивные качества кротости и смирения, которые объявлялись казенными или добровольно юродствующими идеологами специфическими, неизменными и священными качествами русского народа, а на деле были лишь выражением его рабской придавленности и культурной отрешенности, эти жалкие, постыдные качества получили смертельный удар в октябре 1917 г. Это не значит, конечно, что мы уже не несем в себе наследия прошлого. Несем и долго еще будем нести. Но великий перелом, не только материальный, но и психический, совершился. Никто уже не посмеет рекомендовать русскому народу строить свою судьбу на началах кротости, покорности и долготерпения. Нет, отныне добродетелями, все глубже входящими в народное сознание, являются: критика, активность, коллективное творчество. И на это величайшее завоевание народного характера опирается, прежде всего, наша надежда на успех всей нашей работы.

С этим переломом тесно связано другое обстоятельство. Кое-какие действительные или мнимые «духовные аристократы» изволили тревожиться по поводу того, что пришествие к власти рабочего класса будет означать господство невежественной ограниченности или, еще откровеннее, самодовольного хамства. Суровый опыт этих шести лет, со всеми его плюсами и минусами, одно, во всяком случае, показал всем, кто умышленно не закрывает глаз: чем прочнее становится рабочее государство, тем острее и нетерпеливее трудящиеся массы осознают нашу техническую научную, культурную отсталость, тем настойчивее стремятся преодолеть ее, создавая тем самым основную предпосылку для величайшего взмаха нашей научной мысли в более или менее близком будущем. Можно сказать, что рабочее государство – по крайней мере, в тех пределах, в каких его оставляют в покое – есть организованная борьба за культурность и культуру, а следовательно и за науку, как важнейший из рычагов культуры. Вот почему я думаю, что; несмотря на всю нашу нынешнюю отсталость, нет ничего утопического в постановке основной нашей цели – создания новой, социалистической культуры.

Социалистическое строительство есть, по самому существу своему, сознательное, плановое строительство, сочетающее – в небывалых ранее масштабах – технику, науку и продуманные общественные формы и методы их использования. В этом именно смысле я позволил себе сказать о пригонке научной работы к новым, т.-е. социалистическим, задачам нашего общественного развития. Одним из способов этой пригонки является преодоление не только замкнутости науки вообще, но и цеховой разобщенности внутри самой науки. Без специализации научной мысли нет движения вперед; но есть пределы, где эта специализация начинает подкапываться под основной ствол науки. Уже в буржуазном строе непроницаемые переборки между отдельными научными дисциплинами нередко становились и ощущались как барьеры на пути развития научной мысли в целом. Тем более это правильно в отношении социалистической общественности, которая все процессы своего строительства должна параллельно превращать в объекты научного наблюдения, руководства и контроля. Наши разнообразные хозяйственные кризисы являются в значительной мере результатом того, что мы еще не научились выполнять эту работу как следует быть. По мере того, как научная мысль будет правильно оценивать и взвешивать разные факторы (технические, экономические и т. д.) и тем создавать условия для их планового согласования, кризисы станут все более отходить в прошлое, расчищая арену для роста продуманной и внутренне согласованной социалистической экономики и культуры. И поскольку на настоящем съезде объединены представители разных родов научного оружия, постольку съезд сам по себе является чрезвычайно ценным фактом научной культуры, шагом на пути сочетания профессиональной специализации с синтетическим охватом всех процессов и задач нашей жизни и нашей работы.

Социалистическое строительство в целом можно охарактеризовать как стремление рационализировать человеческие отношения, т.-е. подчинить их разуму, вооруженному наукой. Все научные дисциплины родились из потребностей общественного человека и так или иначе обслуживают их. Социализм нуждается поэтому во всех науках. Но в то же время социализм как творческое общественное движение имеет свою теорию общественного развития, которая является самостоятельной наукой в ряду других наук и, смею думать, не последней по важности среди них. Если биология немыслима ныне вне дарвинизма, со всеми, конечно, его дальнейшими завоеваниями и поправками; если сейчас немыслима научная психология без теории и методологии условных рефлексов, – то в такой же мере немыслима сейчас общественная наука вне и без марксизма. Без этой теории немыслимо сейчас ни правильно понять и оценить наши собственные удачи и неудачи на новом пути, ни разобраться в том хаосе, какой представляет из себя теперь капиталистический мир.

Выдвигать эту мысль побуждает меня, в частности, вышедший не так давно сборник двадцатилетних работ нашего академика Павлова об условных рефлексах. Эта поистине замечательная книга не нуждается на съезде русской науки в рекомендации – особенно со стороны профана, каким в вопросах физиологии является автор настоящего письма. И если я упоминаю здесь о труде нашего глубокого ученого-мыслителя, то только потому, что чувствую себя вынужденным с той же решительностью, с какой готов следовать за И. П. Павловым шаг за шагом в его системе условных рефлексов, выступить против него в тот момент, когда он, правда, лишь мимоходом, пытается установить взаимоотношение между вопросами физиологии и вопросами общественности. Академик Павлов считает, что только познание «механизма и законов человеческой натуры» – при помощи объективных, т.-е. чисто материалистических, методов – способно обеспечить «истинное, полное и прочное человеческое счастье». Задача устроения человека на земле возлагается, таким образом, целиком на плечи психофизиологии. «Пусть ум празднует победу за победой над окружающей природой, – говорит И. П. Павлов, – пусть он завоевывает для человеческой жизни и деятельности не только всю твердую поверхность земли, но и водяные пучины ее, как и окружающее земной шар воздушное пространство, пусть он с легкостью переносит для своих многообразных целей грандиозную энергию с одного пункта земли на другой, пусть он уничтожает пространство для передачи его мысли, слова и т. д. и т. д. – и, однако же, тот же человек, с этим же его умом, направляемый какими-то темными силами, действующими в нем самом, причиняет сам себе неисчислимые материальные потери и невыразимые страдания войнами и революциями с их ужасами, воспроизводящими меж-животные отношения. Только последняя наука, точная наука о самом человеке – и вернейший подход к ней со стороны всемогущего естествознания – выведет его из теперешнего мрака и очистит его от теперешнего позора в сфере межлюдских отношений».

Что жестокость, коварство, вероломство, насилие в сфере межлюдских отношений представляют собой позор, на этот счет не нам спорить с автором цитируемых строк. Но мы никак не можем согласиться с тем, будто бы естествознание – могущественное, но отнюдь не «всемогущее» – способно, путем проникновения в законы человеческой натуры, изменить общественные отношения, очистив их от теперешнего позора. Такая постановка вопроса, предполагающая, будто движущей причиной общественных отношений служат не объективные, материальные условия их развития, а дурные («темные») свойства отдельного человека, является, по существу, идеалистической и, стало быть, в корне противоречит тем материалистическим методам, которые нашли свое гениальное применение и в теории условных рефлексов. Если принять за причину общественных явлений природу отдельного человека, как довольно устойчивую систему абсолютных и условных рефлексов, чем же определяются в таком случае изменения общественного строя, его закономерная эволюция и революционные скачки, как необходимые моменты этой эволюции? Суть в том, что общество, как объективно-обусловленное производственное сочетание людей, вовсе не живет по тем законам, по которым сочетаются рефлексы в организме отдельного человека. Разумеется, без потребностей человека в пище и пр. не было бы общественного производства. Но общественное производство регулируется отнюдь не теми физиологическими законами, которые определяют усвоение белка человеческим организмом. Общество управляется общественными законами, которые подлежат такому же объективному, т.-е. материалистическому, установлению, как и законы, управляющие работой слюнных желез собаки. Можно было бы неоспоримо доказать – и это очень интересная и важная методологическая задача, – что марксизм по отношению к общественным явлениям занимает ту же позицию, что дарвинизм – по отношению к растительному и животному миру, а рефлексология – по отношению к психике. Проникновение в тайну условных рефлексов обогатит, без всякого сомнения, индивидуальную и общественную педагогику новыми могущественными средствами воздействия на человеческий характер. Но в каком направлении? В каких условиях? В каких целях? Это зависит целиком от общественной среды. Мы знаем, например, что психотехника, которая может получить серьезное обоснование только в рефлексологии, используется, и не без успеха, в военном деле, помогает производить отбор людей, индивидуальные особенности которых делают их более приспособленными к артиллерии, авиации или к химической войне. Другими словами, углубление наших познаний об индивидуальной человеческой природе позволяет лучше организовать дело истребления человека человеком, т.-е. то самое дело, которое мы все, вместе с И. П. Павловым, считаем величайшим позором нынешней человеческой культуры.

Физиология разделяет в этом отношении судьбу всех вообще естественных наук. Увеличивая мощь человека над природой, вооружая человека новыми техническими методами и средствами, естествознание делает тем самым человека более могущественным, а следовательно и более истребительным, в области борьбы между нациями и классами. Если бы трудящиеся согласились принять вывод, будто освобождение их придет через естествознание – без классовой борьбы и революции, – тогда, нет сомнения, буржуазия на известном уровне развития естественной науки пустила бы в ход такие методы психотехники, которые укрепили бы в эксплуатируемых рефлексы покорности, а у эксплуататоров рефлексы властвования. Но, к счастью, законы общественного развития исключают возможность того, чтобы трудящиеся массы стали на путь наивного педагогического идеализма. Они пойдут и дальше к своему освобождению тем единственным путем, какой предопределен историей.

Еще не так давно военное применение отравляющих веществ считалось недопустимым по так называемым нормам так называемого международного права. Это было в тот период, когда химия еще не могла предложить ничего серьезного по этой части. Мы знаем, однако, как радикально изменились воззрения насчет отравляющих газов в течение империалистической войны, особенно к концу ее. Химия принадлежит к тем наукам, которым предстоит сыграть первенствующую роль в процессе дальнейшего материального и духовного расцвета человеческой культуры. Но сейчас это нисколько не мешает ей, наряду с прокладыванием новых путей для сельского хозяйства и промышленности, т.-е. для дела поддержания человеческой жизни, изо всех сил своих служить делу людского взаимоистребления. И если бы нам, гражданам Советского Союза, даже и удалось очистить себя самих поголовно от всякой скверны, этим мы еще не высвободили бы себя из того империалистического кольца, которое мы крепко чувствуем на всех наших границах, и нимало не обезопасили бы себя от тех отравляющих веществ, которые фабрикуются химией на службе у буржуазии самых могущественных и цивилизованных стран.

Позор и трижды позор, что межлюдские отношения все еще разрешаются никелированными кусочками свинца, динамитными взрывами и волнами отравляющих газов. Но, до тех пор пока эти методы господствуют в мире, который до сих пор строился не по нашему выбору и не по нашим чертежам, мы не хотим и не смеем быть безоружными, если верим в то великое дело, которое поручено исторической судьбой нашим поколениям. Рабочее государство, сказали мы выше, есть организованная борьба за культурность и культуру; но эту мирную борьбу оно может вести с твердой надеждой на успех только при неутомимой и беззаветной обороне своих рубежей. Как в области мирного строительства, так и в деле военной обороны трудящиеся массы нашей страны нуждаются в сотрудничестве науки. Если никакая из научных дисциплин не может выскочить из условий общественной организации; если естествознание служит не только покорению природы, но и взаимоистреблению людей, – пусть же советская наука, пусть советское естествознание, руководя планомерным использованием естественных богатств нашей страны, поможет нам в то же время охранять границы нашего строительства и нашей культурной работы от непримиримых и беспощадных врагов. Пусть советская химия даст нам газы и противогазы, которые отбили бы у цивилизованных хищников охоту покушаться на нашу независимость и наш труд.

Если я столь резко выделяю химию, то это потому, что жестокие средства химической войны все более выдвигаются на первый план, требуя величайшего внимания к себе с нашей стороны. Теоретическая и практическая разработка вопросов химии, создание необходимой сети лабораторий и промышленных предприятий являются не только первостепенной задачей с точки зрения нашей промышленной деятельности, но и вопросом жизни и смерти – я нимало не преувеличиваю – в сфере нашей обороны.

Но дело, конечно, не ограничивается химией. Для обороны нужна авиация, нужна сильная промышленность вообще, нужна мощная сеть железных дорог, нужна неутомимая разработка вопросов техники, нужна наука во всех ее разветвлениях и применениях. До тех пор пока от позора войн не очищены межлюдские отношения; до тех пор пока мы вынуждены кровью прокладывать и обеспечивать себе дорогу в будущее, – мы хотим и будем драться хорошо. И в этой области мы твердо надеемся на всестороннее содействие научной мысли, которая определила свою общественную ориентировку в сторону трудящихся масс и их рабочего государства.

Красная Армия и Красный Флот горячо приветствуют ваш съезд!

«Правда» N 267, 24 ноября 1923 г.

81. «Под знаменем марксизма» – ежемесячный философский и общественно-экономический журнал; выпускается издательством газеты «Правда». 1–2 номер журнала вышел в марте 1922 г. Журнал ставит своей целью объединение материалистов-марксистов, стоящих на последовательной материалистической точке зрения в основных вопросах философии, общественных наук и естествознания. В N 3 журнала (март 1922 г.) появилась статья В. И. Ленина «О значении воинствующего материализма». Отметив в начале своей статьи, что «об общих задачах журнала… тов. Троцкий в N 1–2 сказал уже все существенное и сказал прекрасно», – Ленин говорит затем, что журнал «должен быть боевым органом, во-первых, в смысле неуклонного разоблачения и преследования всех современных „дипломированных лакеев поповщины“ (идеалистических философов. – Ред.), все равно, выступают ли они в качестве представителей официальной науки или в качестве вольных стрелков, называющих себя демократическими левыми или идейно-социалистическими публицистами…Должен уделять много места атеистической пропаганде, обзору соответствующей литературы и исправлению громадных недочетов нашей государственной работы в этой области». «Особенно важно, – писал далее В. И. Ленин, – использование тех книг и брошюр, которые содержат много фактов и сопоставлений, показывающих связь классовых интересов и классовых организаций современной буржуазии с организациями религиозных учреждений и религиозной пропаганды». Вполне одобряя взятую редакцией журнала линию на привлечение к работе материалистов-некоммунистов, Ленин отметил, что, «кроме союза с последовательными материалистами, которые не принадлежат к партии коммунистов, не менее, если не более важен для той работы, которую воинствующий материализм должен проделать, союз с представителями современного естествознания». В заключение Ленин призывал сотрудников журнала организовать «систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т.-е. той диалектики, которую Маркс практически применял».

82. Кант – см. т. XX, прим. 76.

83. Эмпириокритицизм – философское направление, основанное, независимо друг от друга, германским философом Рихардом Авенариусом и австрийским физиком Эрнестом Махом в 90-х и 900-х гг. (термин «эмпириокритицизм» употребляет для обозначения своих взглядов только Авенариус). Это течение философской мысли ставило себе целью «преодоление» противоположности между материализмом и идеализмом и возвращение к «естественному» взгляду на мир, но фактически оно лишь воскрешает, в подновленной форме, старые идеалистические заблуждения английских философов XVIII столетия – Беркли и Юма. В свое время эмпириокритицизм оказал большое влияние на ряд русских марксистов (Богданов, Луначарский, Юшкевич и др.), пытавшихся примирить взгляды Авенариуса-Маха с экономическим материализмом. Эти попытки встретили резкую отповедь со стороны Плеханова, Ленина, Деборина, Аксельрод и пр.

84. Павлов, Ив. Пет. (1849) – академик, профессор физиологии, знаменитый русский ученый, творец учения об «условных рефлексах». Главный его труд – «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» (сборник статей, речей, докладов) – вышел в свет в 1923 г. И. П. Павлов и его ученики впервые дали точное экспериментальное подтверждение теоретическим взглядам Сеченова, отца русской физиологии. В 1863 г. Сеченов выпустил книгу «Рефлексы головного мозга», в которой, далеко опередив взгляды своего времени, рассматривал психологию как часть физиологии, сводя науку о психических процессах к изучению моторной (мышечной) деятельности. Исходя из идеи Сеченова о рефлекторном механизме, как об общей основе психической жизни, Павлов предпринял анализ деятельности рабочих приборов тела (мышц и желез), рассматривая ее как совокупность реакций на внешние раздражения, совершаемых организмом в целях приспособления к окружающей среде. Предметом непосредственных наблюдений Павлова была работа слюнных желез у собак. Известно, что в силу врожденного рефлекторного механизма собака выделяет слюну, когда ей в рот попадет пища; это – натуральный или «безусловный» рефлекс. Опыты Павлова обнаружили, что если, напр., всякий раз при кормлении собаки зажигать электрическую лампочку (или давать звонок), то между нервным механизмом зрительного аппарата и рефлекторным механизмом, заведующим выделением слюны, установится определенная связь. В результате повторения подобных опытов уже один вид лампочки сам по себе, без принятия пищи, вызовет слюноотделение. Образуется новая связь, новый путь в нервной системе, «привычка»; это и есть то, что Павлов называет «искусственным» или «условным» рефлексом. Безусловные рефлексы врождены, постоянны (инстинкты), условные – непостоянны, временны, приобретены (опыт, привычка). На основе безусловных рефлексов возникают условные связи, определяющие характер индивидуального поведения животного (или человека). Биологическое значение условно-рефлекторной связи огромно; индивидуализируя ответы организма на внешние раздражения, она бесконечно утончает его ориентировку в окружающем мире. Изучая результаты своих необыкновенно простых опытов над собаками, Павлов открыл закономерность в надстраивании одного условного рефлекса над другим (рефлексы 1, 2 и 3 порядка) и пришел к той мысли, что вся психическая деятельность («душа») есть не что иное, как совокупность рефлексов, т.-е. закономерных ответов на внешние раздражения. Смысл всей своей исследовательской работы Павлов резюмирует в следующих словах: «В сущности интересует нас в жизни только одно: наше психическое содержание. Однако, механизм его был и есть окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, философия и исторические науки – все это соединяется, чтобы бросить луч света в этот мрак. Но человек располагает еще одним могущественным ресурсом: естественнонаучным изучением с его строго объективным методом. Это изучение (речь идет об условных рефлексах) делает с каждым днем, как это все видят и знают, грандиозные успехи». Рефлексологический метод Павлова впервые поставил на действительно научную почву изучение психических процессов. Старая психология рассматривала разрозненные элементы душевной жизни, нередко прибегая для их объяснения к фиктивному понятию какой-то таинственной «душевной» субстанции. Рефлекторная дуга объединила эти полузависимые элементы в одно целое, подлежащее объяснению со строго материалистической точки зрения. Психика была введена в общую систему рефлексов организма, психология сделалась частью биологии. Справедливо сравнивают иногда Павлова с Дарвиным. Как Дарвин создал научную биологию рода (развитие видов, образование инстинктов), так Павлов обосновал биологию личности (образование условных рефлексов, привычек, личное развитие). Неудивительно, что творец научной рефлексологии впал в некоторую переоценку созданного им метода и попытался приложить его также и к объяснению общественных явлений. По вопросу о связи между биологическими и социологическими воззрениями акад. Павлова читатель найдет материал в статье тов. Троцкого «К первому всероссийскому съезду научных работников».

85. Фрейд, Зигмунд (род. в 1856 г.) – венский профессор психиатрии, знаменитый ученый, автор нового психологического учения о бессознательном (психоанализ). Врач по образованию, Фрейд некоторое время (1886 г.) работал у Шарко, наиболее авторитетного невропатолога второй половины прошлого века. Под влиянием Шарко Фрейд занялся изучением истерии, и первая работа, опубликованная им совместно с Брейером, была посвящена случаю излечения одного истерического заболевания. В этой работе уже содержится основная мысль Фрейда о том, что причиной психических заболеваний является оттеснение некоторых представлений в область бессознательного и что для излечения такого больного необходимо помочь ему осознать эти представления и освободиться от них. Начиная с 1900 г., появляются крупные труды Фрейда («Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни», «Сексуальная теория», «Остроумие в его отношении к бессознательному», «Введение в психоанализ» и т. д.), посвященные подробному обоснованию и развитию теории психоанализа, которая в самых общих чертах сводится к следующему: Все наше поведение определяется двумя принципами – принципом приятного и принципом реальности. Принцип приятного характеризуется эгоцентричностью, индивидуализмом, противообщественностью. В принципе реальности выражается, наоборот, непосредственное знакомство с реальной жизнью и необходимость подчиниться ее требованиям. Между желанием приятного и требованиями жизни возникает конфликт, в результате которого многие желания должны остаться неосуществленными. Такие неосуществленные желания вытесняются нередко из области сознания и переходят в сферу бессознательного, где они и сохраняются, продолжая оказывать влияние на поведение человека. Стремясь прорваться в сознание, вытесненные желания вступают в борьбу с сознательными представлениями и одерживают над ними верх во время таких состояний, как сновидения, дневные грезы и т. д. Поэтому по правильно истолкованному сновидению можно судить о бессознательных переживаниях человека. Толкование сновидений – самое замечательное открытие Фрейда. Он показал, что сон не бессмыслица, а искаженное, замаскированное осуществление вытесненного желания. Большая часть вытесненных представлений, по Фрейду, полового происхождения. Впрочем, термин «пол» (либидо, эрос) понимается Фрейдом очень широко, обнимая всю область приятных ощущений, а не только половые эмоции в тесном смысле. Задача психоанализа состоит в том, чтобы проникнуть в скрытый смысл влечений, обнаружить внутренние бессознательные устремления личности и помочь ей освободиться от них. Учение Фрейда, выводящее наиболее сложные и ценные формы психической жизни из бессознательных инстинктов, главным образом из полового, имело большой успех в кругах молодых ученых, но зато вызвало бурю негодования среди блюстителей общепринятой буржуазной морали, которые сочли непристойным такое выдвигание на первый план полового влечения и поспешили объявить фрейдизм учением «безобразным в эстетическом отношении и презренным и опасным в отношении моральном». Анализируя текучее сложное содержание психики, Фрейд, в силу самого характера своего материала, допускает немало частных ошибок, ложных догадок, произвольных гипотез. К неоправданным претензиям относятся попытки Фрейда перенести свои термины и понятия на общественные явления, игнорируя их специфическую природу, которая требует для своего объяснения особого метода.

86. См. прим. 75.

87. Речь идет о взаимоотношении между психоанализом Фрейда и рефлексологией Павлова. Рефлексология исследует образование и механизм условных рефлексов, вырастающих на почве рефлексов безусловных, врожденных; психоанализ изучает конфликты между двумя сферами психической жизни, бессознательной и сознательной, между врожденными биологическими реакциями и реакциями, приобретенными за время индивидуального развития. При всей разности методов и самого материала исследования обе школы идут различными путями к одной и той же цели – к обнаружению механизма психики. Павлов идет от простого к сложному, снизу вверх – от физиологического рефлекса к наиболее сложным психическим механизмам, от рефлекса отделения слюны к «рефлексам свободы и цели». Психоанализ Фрейда идет, наоборот, от сложного к простому, сверху вниз, но приходит к тому же общему выводу. Все творчество человека объясняется в психоанализе «сублимацией» полового инстинкта, т.-е. переводом энергии полового влечения, встречающего препятствие для своего прямого разряда, в более высокие формы психической деятельности. Наличное содержание сознания объясняется таким образом из более глубоких корней – из физиологических потребностей. В книге Фрейда «Толкование сновидений» прямо указывается, что психика построена по типу рефлекса. «Все временно допущенные нами психологические положения, – говорит Фрейд, – придется когда-нибудь перенести на почву их органической основы. Психоанализ есть только надстройка, органический фундамент которой еще нужно создать… Мы сумеем исправить много наших ошибок, когда заместим наши психологические термины – физиологическими и химическими». Отношение между учением Павлова и теорией Фрейда можно рассматривать как отношение фундамента и надстройки, основной и дополнительной части, общего и частного. Психика человека подлежит, со стороны своих физиологических корней, рефлексологическому объяснению, и если мысленно представить себе систему рефлексологии вполне развернутой, то явления, изучаемые психоанализом, окажутся частным случаем физиологии высшей нервной деятельности (физиологии головного мозга). Принципиальное совпадение между теориями Ф. и П. особенно наглядно подтверждается в тех случаях, когда представитель одной школы в своей специальной исследовательской работе приходит к выводам, совпадающим с основными представлениями другой школы. Такой случай описан в опубликованном недавно новом сборнике работ Павловской лаборатории. Прием, аналогичный лечению невротиков по способу Фрейда, помог решить физиологическую задачу превращения так называемых следовых условных рефлексов в обыкновенные условные рефлексы. Как известно, психоаналитик, приступая к излечению нервнобольного, стремится прежде всего овладеть симптомами заболевания, раскрыть их содержание. Для этого необходимо вернуться к моменту возникновения симптомов, оживить снова конфликт, из которого они произошли, и дать ему другой исход. Перевод рефлексов у собаки с одного пути на другой удался только тогда, когда была воссоздана как раз та самая обстановка, в какой они первоначально сложились. Вывод рефлексолога таков: «явления устранения тормозных комплексов, описываемых Фрейдом и его школой, допускают экспериментальную проверку на животных и ждут дальнейшей детализации по методу условных рефлексов». Если бы тенденции двух школ шли в разные стороны, то подобное совпадение было бы невозможно. В нижнем этаже исследовательской работы не подтвердилось бы то, что было предугадано в верхнем. Этим оправдывается методологическая закономерность работы с обоих концов, хотя путь сверху, как всякая догадка, чреват, конечно, многими ошибками. Психологическое познание забегает вперед, стремясь расшифровать сущность психических переживаний, которые по своей крайней сложности недоступны непосредственному физиологическому анализу. Психология производит рекогносцировку, физиология подводит под ее идеи прочный фундамент причинного объяснения. Путь первой – догадка, путь второй – эксперимент.