Дурабум вышел из машины, нажал кнопку на пульте управления, и машина медленно опустилась в подвал, как это раньше уже сделал магнит внутреннего сгорания.

Нажав другую кнопку, Дурабум закрыл ворота шлюза, и заоблачный остров окончательно превратился в космический корабль, чтобы остаться им на весь предстоящий отпуск.

У нас ещё было время, и через прозрачный купол мы любовались земным закатом.

Закат умиротворяет, напоминая детям о предстоящем сне. И, как в детстве, казалось, что завтра обязательно случится что-то удивительное, но завтра так нескоро! У взрослых всё наоборот: дни проносятся так, что не успеваешь их заметить, ещё с утра понимаешь, что до завтра осталось всего ничего, и при этом чувствуешь, что ничего интересного завтра не будет, – в лучшем случае оно окажется не скучнее, чем сегодня.

– Профессор, – сказал я, – ты что, всё-таки поверил, что мы полетим?

Он скептически пожал плечами и ответил:

– Никто никуда не полетит. Я прекрасно знаю, что это невозможно, и вы тоже это знаете. Но раз уж мы затеяли игру, то почему не поиграть в космонавтов? Играю же я в теннис и в бильярд.

Я хорошо могу себе представить Профессора играющим в бильярд: он и сам похож на шарик, да и игра эта научная: сплошная геометрия и законы Ньютона, и название у неё математическое – как миллион миллиардов, а вот играющим в теннис я его плохо себе представляю, но, что поделать, мир полон чудес.

– Помню время, – продолжал Профессор, – когда в кегли играли только дети – мы как раз были тогда детьми, а теперь даже взрослые люди играют в боулинг. Хорошая игра и не сложная: там главное – верно рассчитать бросок. В играх нет ничего плохого, про них даже есть математическая теория, надо только знать меру и не слишком увлекаться.

Я и раньше заметил, что Профессор всё для нашего полёта покупал с запасом: и кресла, и скафандры, и спальные мешки он брал на одну штуку больше, чем требовалось. Тогда я подумал, что он так делает на всякий случай, для резерва, а оказалось, что он это для себя покупал.

Оказалось, что он и к полёту готовился не меньше нашего: в своём космическом фонде он организовал для желающих тренировки по программе подготовки настоящих космонавтов и сам их прошёл. Конечно, при его возрасте и комплекции это было довольно рискованно, врач запретил Профессору такие нагрузки, но Профессор заплатил врачу, и тот разрешил.

Последний луч солнца погас за горизонтом. Время отлёта было всё ближе. Нам было из-за чего волноваться: первый аппарат, запущенный на Луну, промахнулся и до сих пор летает вокруг Солнца как маленькая планета, а второй аппарат разбился, врезавшись в Луну. Но это меня, конечно, не беспокоило, ведь Профессор всё правильно рассчитал, а Дурабум всё правильно построил, и ничего плохого с нами случиться не могло. Если получилось в детстве – получится и сейчас. Я понимал это и вместо волнения испытывал всё более сильное детское нетерпение.

Детское нетерпение совсем не такое, как у взрослых: «Скорее бы это кончилось!» – думают взрослые, торопя смерть; «Скорее бы началось!» – думают дети, торопя жизнь.

По совету Дурабума мы старательно проверили, нет ли у нас каких-нибудь железных предметов. Магнит внутреннего сгорания непременно притянет их к себе. У меня ничего железного не было. Ключи от квартиры я уже отдал Дурабуму, и он отнёс их туда же, куда и все остальные железки: в подвал к магниту. Там они к нему, конечно, притянутся, но не полетят через весь корабль, как пули пробивая всё на пути.

Я сел в кресло, пока не пристёгиваясь. Рядом уже сидел Коля Зверев.

– Волнуешься? – спросил я.

Он демонстративно расслабился, положил ногу на ногу и улёгся, закинув голову назад, будто загорал.

– Пусть трусы волнуются – у них это лучше выйдет, – как всегда хвастливо ответил он. – Не велико событие – мало ли народу летало до нас на Луну!

– Это ты про Мюнхгаузена и Сирано де Бержерака? – скептически спросил Профессор.

– Не только, – неожиданно вмешался Дурабум. – Греческий писатель Лукиан летал на Луну ещё во втором веке.

Солнце зашло, но темнота не наступила. Колбы с мутной жидкостью, развешенные по всему кораблю, засветились таинственным голубоватым светом, не таким ярким, как солнечный, но вполне достаточным, чтобы можно было видеть всё вокруг.

– Экстракт глубоководных бактерий, – пояснил Коля Зверев. – Без них в глубинах океана было бы совсем ничего не видно. Некоторые рыбы специально носят на себе колонии таких бактерий – они им и вместо фар, и приманка для глупых мелких рыбёшек. Такие светящиеся колбы были в лабораториях учёных ещё в девятнадцатом веке, а сейчас люди ни о чём кроме электричества и думать не хотят, будто без него ни согреться, ни осветиться невозможно. Но ведь жили без него тысячелетиями, и ничего. Представь себе, например, египетскую гробницу: длинный тесный изгибающийся тоннель в горе, аккуратно обустроенный и расписанный красивыми фресками. Как, по-твоему, египтяне там работали, если туда ни луча солнечного света не проникает?

– Наверное, факелами освещались, – предположил я.

– Ну, конечно! – усмехнулся Коля Зверев. – Что ещё от древних дикарей ожидать! Только не сделали бы они такие росписи при дрожащем свете огня и закоптили бы всё, к тому же в таком тесном помещении без вентиляции огонь сразу выжег бы весь кислород и погас, а люди бы задохнулись, отравившись угарным газом. Так что не подходит такой вариант. А ты бы сам как сделал?

– Ну, я-то понятно что сделал бы: поставил у входа солнечную батарею и провёл бы от неё свет в гробницу.

– И очень глупо бы сделал. Преобразовал бы солнечный свет в электричество, чтобы тут же преобразовать электричество обратно в свет. Дорого и не рационально. Египтяне разумнее поступали: заводили в тоннель свет при помощи зеркал и расписывали гробницу при нормальном солнечном свете без всяких ненужных преобразований.

– Всё гениальное просто, – сказал я.

– Просто, – согласился Коля Зверев. – А люди везде ищут сложные решения и не хотят замечать простые. Знаешь, например, как работает атомная электростанция? Реактор разогревается, кипятит воду, пар вращает турбину, а она вырабатывает электричество. То есть обычный паровоз с атомным котлом. И эффективность как у паровоза – разбазаривание энергии и только. Одно хорошо: энергии ядерный реактор вырабатывает много – есть что разбазаривать.

– Думаешь, можно было бы сделать проще и эффективнее? – спросил я. – Учёные-то не дураки, наверное. Раз сложные решения ищут, значит простых уже нет.

Коля Зверев отрицательно помотал головой:

– Вокруг нас множество простых решений, но учёные их не видят, как прохожие не видят летающего динозавра. Они ведь уверены в том, что всё простое уже известно, что без электричества ничего ни согреть, ни осветить, ни передвинуть нельзя. А ведь электричество само по себе ни светить, ни греть, ни двигать не может – его для этого преобразовывать надо. Сначала вырабатывать, а потом преобразовывать. Глупо! Так ли уж людям вообще нужно электричество? Может быть, есть что-нибудь получше? Наверняка есть, только учёные это не замечают, как тысячелетиями не замечали электричество.

– Учёных легко ругать, если сам не учёный, – возразил я. – Ты говоришь, они чего-то там не видят. А кто видит? Ты, например, сам можешь предложить какую-нибудь другую энергию, которая лучше электрической?

– Конечно, – не задумываясь ответил Коля Зверев. – Откуда, например, берут энергию живые организмы? Точно не от батарейки. И энергия эта точно не электрическая. А какая? Кто разбирался? А надо бы. Ведь это непосредственно нас, людей, касается. А то роботов придумываем – изобретаем то, что природа уже давно создала, а как мы сами устроены, знаем хуже древних египтян.

– Думаешь, древние египтяне знали это лучше нас?

– Думаю, что да. Многие древние авторы писали, какая у египтян прекрасная медицина. Люди там, якобы, по нескольку веков жили. Этому, конечно, нет доказательств, но то, что они покойников могли так обработать, что они тысячелетиями черты лица сохраняли – это факт. Может, они и живых могли так обработать, что они веками не умирали. Они ведь тысячелетиями каждого покойника не только вскрывали, но и мумифицировали. В Европе покойников всего несколько веков назад вскрывать стали, и сразу медицина развиваться пошла. А представляешь, как бы она за пару тысяч лет развилась! Мы не хотим верить, что далёкие предки что-то знали и умели лучше нас. А зря. Как люди забывают то, что они когда-то знали, так и цивилизация может утрачивать прежние знания. Многое из того, что дошло до нас от древних египтян, невозможно создать с помощью примитивных технологий, а если нашими технологиями они не владели, то, значит, владели другими – нам не известными.

– Что же тогда археологи не нашли в Египте никаких древних технологий?

– Кто знает… Может, и нашли. Представь себе, что археологи откопали какой-нибудь электроприбор, пролежавший в земле несколько тысяч лет. Что бы они подумали, если бы не знали, что такое электричество? Посчитали бы каким-нибудь древним предметом культа. А электростанцию посчитали бы храмом или усыпальницей. Для чего, например, пирамиду Хеопса построили? Никто ж толком не знает. И как построили – никто не знает.

– Ну, это-то как раз известно, – возразил я. – Геродот описал. Сто тысяч рабов строили её двадцать лет. А до этого десять лет строили дорогу для подвоза камней.

– Геродот писал с чужих слов, рассказывая о событиях, которые уже для него произошли в глубокой древности. И про технологии древних египтян он знал не больше нашего.

– Но есть же доказательства. Эксперименты показали, что люди могут двигать тяжёлые каменные блоки примитивными орудиями.

– Это доказывает, что они могли так построить пирамиду, но не то, что они её действительно так построили. Если бы Геродоту показали Эйфелеву башню, он тоже поверил бы, что её строили сто тысяч рабов двадцать лет. А что? Сто тысяч рабов за двадцать лет вполне могли бы построить Эйфелеву башню, это и экспериментально подтвердить можно. Но мы же знаем, что её строили не так.

Вникать в эти рассуждения и опровергать их я был не настроен – мои мысли были о предстоящем полёте, на фантазии о древних технологиях их не хватало. К тому же вдруг заиграла музыка, и нам стало не до разговоров.

Сигнал можно было подать и другим способом: гудком, свистком или обратным отсчётом, но Дурабум находил, что так будет лучше.

Те, кто ещё не сидел, уселись в кресла, все пристегнули ремни. Послышался гул, остров задрожал и дёрнулся вверх – мы поднимали якорь. С шипением стали распухать аэростаты – мы поднимались в стратосферу. Перегрузки пока что чувствовались не больше, чем в скоростном лифте. Я, конечно, заметил, что моё тело несколько отяжелело и вдавилось в кресло, но я все последние годы только и делал, что тяжелел, так что мне не привыкать. Облака уходили вниз, горизонт отдалялся, Земля на глазах из плоской становилась круглой. Мы поднимались в стратосферу, чтобы там включить магнит внутреннего сгорания, развить первую космическую скорость и выйти на орбиту.

Мы видели, как из-за отдалившегося и округлившегося горизонта среди ночи выглянуло солнце и помахало нам вслед своими лучами. Магнит внутреннего сгорания взревел и дёрнул нас вверх как морковку из земли.

Узкий серп убывающей луны светил нам, указывая дорогу нашей детской мечты.

Звёздный дракон

Начались настоящие перегрузки, такие что мозги чуть не вылезли через уши. Я так потяжелел, что боялся продавить кресло. Я не мог пошевелиться, будто меня сковали цепями. Шевелиться мне было незачем, но несвобода раздражала.

Краем глаза я видел, как Коля Зверев внимательно наблюдал меняющийся вид за куполом.

Яблочков с презрением и жалостью смотрел на родную планету, которая ещё не осознала, кого она теряет в его лице, не бросалась вслед, не пыталась задержать и вернуть.

Профессор закрыл глаза. На его лице читались усталость и досада, что он позволил себя втянуть в эту глупую игру.

Дурабум глядел с детским восторгом, будто никогда не видел ничего подобного. В это трудно поверить, ведь на фотографии из космоса он сколько угодно мог смотреть в интернете. Он отлично помнил наш давний полёт, и я не поверю, что за всё прошедшее время он ни разу не слетал на Луну, хотя бы в воображении.

Маленькие дети постоянно видят вокруг себя множество чудес, а потом привыкают, перестают их замечать, и лишь немногие взрослые, такие как Дурабум, продолжают смотреть на мир с восторгом и удивлением.

Легче всех перегрузки переносил самый тяжёлый из нас. Динозавр лежал на полу в своей обычной позе – поджав крылья и положив морду на передние лапы, и лениво водил взглядом из стороны в сторону.

Небо между тем становилось всё темнее. Оно было синее, когда его осветили выскочившие из-за горизонта лучи Солнца, а пока мы поднимались всё выше, стало сначала фиолетовым, а потом чёрным как ночью и наконец исчезло совсем. Осталась только бездна космоса, и в ней появились звёзды. Они не мерцали как на ночном небе Земли. Солнце сияло, но его свет больше не заполнял всё вокруг и не забивал свет других звёзд. Солнце было просто самым ярким светилом, самым большим, но далеко не единственным.

Магнит внутреннего сгорания перестал реветь. Он сделал своё дело, разогнав наш остров и вырвав из оков земного притяжения. Теперь мы продолжали лететь к Луне по инерции.

Стало тихо и легко. Мои руки сами собой оторвались от подлокотников кресла, к которым они, как казалось только что, приросли навсегда. Я отстегнулся и попытался встать, но двинулся не вверх и не вперёд, а просто куда-то туда. Ни верха, ни низа больше не было, измельчавший шар Земли светил откуда-то сбоку, настил острова больше не был обращён в его сторону. Сила, выкинувшая нас с Земли, слегка закрутила космический корабль. Земля, Солнце, Луна и звёзды медленно вращались, заглядывая к нам то с одной стороны, то с другой.

Оторвавшись от кресла, я кубарем полетел к куполу. Попытки упорядочить своё движение и лететь в определённом, нужном мне направлении давали обратный результат: я двигался ещё бестолковей. То же самое происходило и с остальными. Остров сделался просторнее, когда мы стали перемещаться не только по полу, но его пространства нам всё равно не хватало.

Дурабум пытался ползать по куполу как муха, но, в отличие от мухи, он не мог цепляться за ровную поверхность и, пытаясь ухватиться, только всё время отталкивался, прилагал массу усилий, чтобы вернуться к куполу, и опять отлетал.

Коля Зверев пытался брасом добраться до оранжереи, но умение плавать помогало ему не больше, чем умение ходить.

Яблочков колесом носился по острову, радуясь внезапно наступившей свободе передвижения, налетая на всех и внося в общую сумятицу ещё больше хаоса.

Профессор не отстегнулся. Он осуждающе смотрел на нас и только с раздражением отталкивал тех, кто на него налетал.

Увереннее всех чувствовал себя динозавр. Расправив крылья, он медленно кружился по острову, ни с чем не сталкиваясь, будто невесомость была его привычным состоянием. Заметив бесплодные труды Коли Зверева, динозавр подлетел к нему и дал на себя вскарабкаться.

До спального мешка я не добрался. Мы вылетели ночью, несколько бессонных часов поднимались в космос, неизвестно как долго носились по острову, привыкая к невесомости. Не знаю точно, сколько времени всего я не спал, но наверняка больше суток, а непривычные физические нагрузки совсем меня доконали, и я уснул, вися между полом и куполом.

Уснул я крепко и спал долго. Я ухитрился проспать окончание невесомости и не проснуться, оказавшись на полу. Наверное, вес появлялся постепенно, и я не рухнул из-под купола, а медленно опустился, как осенний лист.

Американские астронавты летели на Луну трое суток, но это было давно, и магнита внутреннего сгорания у них не было. В наше время долететь до Луны можно быстрее. Сколько это у нас заняло, я не в курсе: на часы я тогда не смотрел, сколько продрых – не знаю. Во всяком случае, когда я проснулся, наш остров, медленно снижаясь, облетал Луну.

Снова появились верх и низ. Подобно тому, как Луна летит над Землёй, повернувшись к ней одной и той же более тяжёлой стороной, летающий остров, притягиваясь к Луне, повернулся к ней своей тяжёлой нижней стороной с магнитом внутреннего сгорания, автомобилем и складом хлама в подвале. Под нами теперь снова был пол, а купол был над головой.

Спросонья мне показалось, что я снова могу ходить как раньше. Вскочив на ноги, я подпрыгнул как мячик и чуть не достал головой до купола. Опустившись на пол, я не смог удержаться и упал. Весу во мне теперь было как в малом ребёнке, и как малый ребёнок я опять учился ходить, терял равновесие, падал, набил себе пару синяков, но всё обошлось без серьёзных травм. Детям часто приходится падать, и грохаются они так, что взрослый на их месте стал бы инвалидом. Спасает малый вес. Поэтому и мы избежали больших бед, хоть и натворили безобразия, ведя себя совершенно неподобающим образом. Стоило взрослым и солидным людям полегчать до детского веса, как они сразу стали прыгать, кувыркаться, толкаться и визжать. Только Профессор всё ещё сидел пристёгнутый и строго смотрел на нас как единственный взрослый в этом великовозрастном детсаду.

Дурабум привязал к рукам наскоро вырезанные из кусков картона крылья и пытался взлететь, забыв, как сам говорил, что курица не птица.

Яблочков кувыркался, крича:

– Вот она, настоящая планета! Вы только посмотрите: чистота, тишина, порядок! Ни окурков, ни битых бутылок, пьяные не валяются, дети не орут!

– Не планета, а спутник Земли, – с досадой отвечал Профессор, отталкивая разбушевавшегося Яблочкова, одним собой заменившего на Луне и пьяных хулиганов, и орущих детей.

– Вот именно! – разорялся Яблочков. – Вам непременно надо держать Луну на своей орбите, лишь бы не дать ей превратиться в нормальную цивилизованную и свободную планету. Ваши великопланетные амбиции миллионы лет не дают развиваться ни вам самим, ни соседним планетам.

– Не амбиции, а Закон всемирного тяготения.

– Кровавый, людоедский закон! Миллионы людей калечатся и умирают, падая с высоты или раздавленные тяжёлыми грузами. Этот преступный закон давно отменили на всех цивилизованных планетах, где заботятся, чтоб людям жилось легко, а нашим законодателям плевать на людей – им лишь бы удержать на орбите Луну и гордиться, что у их планеты есть спутник, на котором не действуют их бесчеловечные законы.

– На Луне Закон всемирного тяготения действует точно так же, как и на Земле, – возразил Профессор. – Просто масса Луны в восемьдесят раз меньше земной, и притяжение у неё в шесть раз меньше.

– А если бы на месте Земли появились восемьдесят нормальных планет, которые не цеплялись бы ни за какие спутники, не мучили бы своих людей невыносимой тяжестью и не заставляли бы никого гордиться непомерными размерами планеты! Вот это была бы жизнь! – мечтательно произнёс Яблочков.

– Не было бы никакой жизни! Такие планеты не удержали бы атмосферу, и люди умерли бы.

Яблочков всплеснул руками и схватился за голову:

– Неужели трудно понять, что нормальным планетам не надо ничего удерживать! Просто деньги надо не воровать, а вкладывать в развитие атмосферы, в циклоны, в антициклоны, в леса и океаны.

Яблочков говорил так убедительно, что я уже был готов подписаться под петицией за отмену Закона всемирного тяготения и разделение Земли на восемьдесят нормальных планет. Правда ведь, что многие люди падают и разбиваются насмерть, а закон, из-за которого гибнут люди, обязательно надо отменить. И деньги наверняка пошли бы на пользу атмосфере. Делают же некоторые деньги из воздуха – значит, и из денег воздух можно делать.

Профессор тоже не нашёл новых аргументов. Он махнул рукой и сердито сказал:

– Ну и живи себе без воздуха. Задохнёшься – не жалуйся.

Яблочков смиренно опустил голову.

– Я привык к угрозам, – произнёс он. – Я вам ненавистен потому, что не повторяю ваши великопланетные лозунги и хочу освободить вас от пут земного притяжения. Если свободно мыслящие люди объединятся и вместе потребуют отмены Закона всемирного тяготения, то он непременно падёт. Вы не хотите понять, что проблема вовсе не во мне. Я только лишь тот человек с молоточком, что стоит у вас под окном и напоминает про горькую правду.

– Проблема не в тебе, а в этом самом молоточке, – вмешался Коля Зверев. – У меня прошлым летом на даче тоже дятел поселился. Каждое утро напоминал, что я ему вчера забыл шею свернуть.

– Продолжайте! Продолжайте в том же духе! – печально вздохнул Яблочков. – Поддерживайте Закон всемирного тяготения, восхищайтесь своей вонючей планеткой, от которой тошнит всю Галактику, и, несмотря на это, считайте себя интеллигентными людьми.

– Ты нас с кем-то перепутал, – ответил Коля Зверев. – Кто тут интеллигент? Не я точно. Дурабум автомеханик, Профессор в девяностые бизнесом занимался, а…

Коля Зверев с сомнением посмотрел на меня.

– Отнюдь! – поспешно ответил я. – У меня техническое образование. Я вообще матом ругаюсь.

Последним под подозрением в интеллигентности остался динозавр. Воспользовавшись тем, что хозяин отвлёкся на разговор, он выхватил из руки Коли Зверева надкушенный бутерброд с колбасой и, громко чавкнув, проглотил его. Это был хороший ответ на не заданный нами вопрос: динозавр если и был интеллигентом, то очень склонным к эпатажу.

А под нами между тем проплывала ярко освещённая Солнцем, испещрённая кратерами поверхность Луны. Горы отбрасывали длинные, резко очерченные чёрные тени без серых полутонов. Участки, освещённые Солнцем, были настолько яркие, что на них было больно смотреть, а тени были такие тёмные, что разглядеть в них что-то было невозможно. Горизонт впереди нас скрывала непроглядная ночь.

Землю было не видно – мы летели над обратной стороной Луны. Эту сторону иногда называют тёмной, хотя Солнце освещает её так же, как и другую, видимую сторону, но когда Солнце заходит, там становится действительно совсем темно. А на видимой, светлой стороне Луны, даже когда Солнце её не освещает, из-за света, идущего от Земли, гораздо светлее, чем на Земле лунными ночами. В этом мы убедились, когда из-за чёрного края Луны показалась наша родная планета. Синеватый диск, прикрытый вуалью облаков, освещал местность под нами таинственным пепельным светом.

Мы вылетели на видимую сторону Луны. Она не такая шершавая, как обратная. Как Луна притягивает к себе земные моря и океаны, вызывая приливы, так и Земля когда-то притягивала к себе жидкое нутро Луны. Лава вытекала наружу, разливалась по поверхности и застывала, образуя моря на видимой стороне. Теперь внутри Луны жидкая лава закончилась, и лунные моря больше ей заполняться не будут.

Первое встретившееся нам море от следующего отделял гористый перешеек, рассечённый узкими трещинами, похожими на шрамы и ручейки. На нём выделялся похожий на огромную сковородку кратер, его дно было залито застывшей лавой, на которой местами проступали щербинки мелких кратеров.

За перешейком до самого горизонта раскинулось лунное море. Мы летели между скалистым берегом и группой небольших островов в сторону мыса, возвышавшегося над тёмной, волнистой поверхностью. За ним, рядом с гребнем застывшей волны прибоя мы и прилунились.

Сели мы мягко, железнодорожные амортизаторы не подвели. Нас всех только слегка подбросило под самый купол, и мы посыпались по полу как кегли, сбитые метким ударом. Только всё ещё пристёгнутый Профессор не принял участие в нашей куче мале и осуждающе глядел на нас.

Динозавр тоже не поддался общему настроению. Он лишь воспользовался подбросившим всех толчком, чтобы сменить позу и устроиться поудобнее.

Некоторое время мы, сидя на полу, обозревали через стекло купола равнину лунного моря и высокие скалы, окружавшие его. Мы прилетели ночью. Солнца на небе не было, но Земля светила достаточно ярко, чтобы всё было хорошо видно.

Заоблачный остров совершил посадку у Мыса Лапласа, отделяющего Море Дождей от Залива Радуги. Место посадки было выбрано не случайно. Под нами находился маскон – когда-то здесь упал тяжёлый и плотный космический объект, который вызывает гравитационную аномалию. Я гравитационных изменений не заметил – не почувствовал, что стал именно в этом месте тяжелее. Но Профессор подтвердил слова Дурабума, что летающий остров притянулся к этому маскону и потому закончил полёт именно здесь. Ну, им виднее – я только пересказываю.

Позади нас остались горы Альпы и кратер Платон – тот самый, что похож на сковородку.

Мы быстро как смогли оделись в скафандры и выстроились в очередь перед шлюзовой камерой. Она была достаточно большой, чтобы вместить всех нас, но, используя её в первый раз, мы решили на всякий случай шлюзоваться по одному.

Первым на Луну ступил Дурабум. Он непременно хотел лично всё испытать и убедиться, что техника не подведёт. Снаружи он радостно замахал нам руками, показывая, что всё в порядке. Мог бы это и сказать: в шлеме скафандра был микрофон и радиостанция, мы бы его услышали, но Дурабум от радости забыл об этом.

Следующим в шлюзовую камеру вошёл Коля Зверев. За ним шустро проскочил динозавр и сел на корточках рядом со своим двуногим другом.

– Брысь! На место пошёл! – скомандовал ему Коля Зверев.

Динозавр не пошевелился, хотя команду услышал: звук с микрофона передавался не только по радио, но и выходил на динамики, прикреплённые снаружи скафандра. Ещё на шлеме были микрофоны, так что космонавт мог слышать звуки вокруг. На Луне от этого мало толку, поскольку звук не распространяется в безвоздушном пространстве, но там, где был воздух, человек в скафандре мог разговаривать с тем, на ком скафандра не было, и слышать при этом ответы.

Коля Зверев безрезультатно попытался вытолкать динозавра, потом вышел из шлюзовой камеры, надеясь, что динозавр последует за ним, но тот остался на месте, давая понять, что с Колей Зверевым или без него, но он всё равно на Луну высадится.

– У тебя нет скафандра, глупое животное! – воскликнул Коля Зверев, но динозавра этим не убедил.

Дурабум снаружи скакал по Луне, люди внутри толпились у шлюзовой камеры, а в ней сидел упрямый динозавр и всех задерживал.

– Ладно, – сказал Коля Зверев, – сейчас я его выживу.

Он вошёл в шлюзовую камеру, закрыл дверь и слегка повернул рукоятку воздушного насоса. Воздух с тихим свистом начал перекачиваться внутрь корабля.

– Сейчас сам отсюда запросится, – пояснил нам Коля Зверев.

Но динозавр не просился наружу. Ни падение давления, ни недостаток кислорода не вызывали у него беспокойства. Коля Зверев медленно выпускал воздух, но не мог сломить упрямство крылатого питомца. Наконец воздух вышел весь, загорелась лампочка, разрешавшая открыть наружную дверь. Динозавр был совершенно спокоен.

– С ума сойти! – пробормотал Коля Зверев, и все мы мысленно с ним согласились.

Он открыл дверь и обернулся на динозавра, надеясь, что хотя бы мороз лунной ночи заставит того одуматься и запроситься назад. Но динозавр выскочил на Луну и вприпрыжку затопал по ней.

– Конечно, зачем фантазии скафандр? – проворчал Профессор.

Убедившись, что снаружи безопасно, мы по очереди вышли.

Ходить мы уже почти научились, но только очень осторожно: сделаешь нормальный шаг, и тебя непременно занесёт вправо или влево, или вперёд улетишь и растянешься как маленький. Можно, конечно, прыгать на обеих ногах, но после этого опустишься примерно там же, где и прыгнул. Ещё можно осторожно семенить. Но всё это утомительно и медленно. Далеко так не уйти.

Мы планировали пешком осмотреть всю Луну. Дурабум говорил, что лунные моря гладкие, ходить по ним легко, а притяжение такое слабое, что можно без труда пробежать пару сотен километров, а на Луне всё близко, поскольку она маленькая. Но в жизни всё оказывается не таким, как задумывалось. О забегах на сотню километров не могло быть и речи: лунная свобода передвижения, которую расхваливал Яблочков, как оказалось, имела обратную сторону, и за час мы смогли пройти считанные десятки метров. Поверхность лунного моря не такая уж и ровная: везде кочки, колдобины и мелкие кратеры, так что надо внимательно смотреть под ноги, а в скафандре это неудобно – будешь смотреть вниз – завалишься вперёд, а не будешь смотреть вниз – споткнёшься и тоже завалишься. А тут ещё и мелкий как пыль песок, который ко всему липнет, и ничем его не стряхнуть.

Только Яблочкову лунный песок понравился.

– У нас такой не на всяких пляжах бывает, – говорил он. – А здесь его везде насыпали. Культура!

– Не только на пляжах, – возразил я. – Его на Земле полные пустыни.

– Вот именно, что только в пустынях, – отвечал Яблочков. – А здесь его везде хватило! Представляешь, какая прекрасная пустыня могла бы быть на всей Земле! Но разве это кому-то нужно?!

Я это себе представил, но восторга Яблочкова разделить не мог. Может быть, там, где нас нет, всё и хорошо, но нам этого не надо. Оставим дальним краям их необычности, а наши края пусть останутся такими, к каким мы привыкли. Хоть мне Луна и нравится, Земле я такого не желаю.

Расстояния на Луне оказались не такими маленькими, как выглядели с Земли. Там от полюса до полюса ближе, чем от Москвы до Пекина – по земным меркам мало, а попробуй пробеги, да ещё и в скафандре, да ещё и по пыльным кочкам и спотыкаясь на каждом шагу.

Переоценив свои силы, мы не позаботились о лунном транспорте. У нас была только машина Дурабума. На ней хорошо ездить по кочкам, но только по земным. Лунная пыль доконала бы её за полчаса.

Пока мы обдумывали, как будем перемещаться, динозавр приподнялся над Луной – не подпрыгнул, а пошевелил крыльями и взлетел. На Луне нет воздуха, и там нельзя летать на крыльях. Впрочем, на таких маленьких крылышках и на Земле летать нельзя, но динозавр этого, очевидно, не знал. Он приподнялся на несколько метров, опять пошевелил крыльями и исчез. Вспыхнувшая на небе новая звёздочка мгновенно выросла в размерах и превратилась в летающего динозавра.

В наушниках прозвучал общий вздох.

– Летает со скоростью света! – пробормотал Дурабум. – Или что-то около того.

Мы медленно направились обратно к космическому кораблю. Надо было переварить увиденное, прежде чем получать новые впечатления. К тому же мы все проголодались – завтрак был довольно лёгкий, а физические упражнения на… (чуть не сказал: «на свежем воздухе») на поверхности Луны отняли много энергии, которую надо было восполнить.

Пришлось повозиться, собирая пылесосом лунную пыль. Противная штука, скажу я вам. Судя по тому, какие усилия и средства были потрачены полвека с лишним назад, чтобы доставить на Землю лунный грунт, это какой-то бесценный ресурс, мы же потратили много сил на то, чтобы от него избавиться. И найти эффективное средство от лунной пыли мы так и не смогли. Она липнет и забивается в щели, собрать её всю невозможно даже со скафандра. А попробуйте пропылесосить динозавра! Так что она была везде: под одеждой, в спальных мешках, на зубах скрипела во время еды. Даже сейчас, когда я давно уже на Земле, она, мне кажется, везде меня преследует, и я, просыпаясь среди ночи, отряхиваю простыню вокруг себя, и всё без толку.