– Разве он вам брат?
– А то кто ж? Только гад он, а не брат вовсе!
– Чего ж вы так на братца-то родного?
– Есть с чего, – сплюнула в сторону старуха. – Зуб у меня на него. – Яга показала пальцем на желтый пенек во рту. – Вот ентот самый.
– Зубы вам, что ль, выбил? – скосил Иван Царевич взгляд на зуб тот, едва ли не предпоследний.
– Да будет тебе, сами давно выпали. А про обиду мою сказывать дюже неудобсвтенно – стыдобища одна.
– Неужели… – задохнулся Иван Царевич от догадки, его осенившей.
– С ума совсем спятил? – постучала карга по лбу кривым ногтем. – Да куды ж ему развалине-то старой со своей погремушкой! Да…
Яга в момент сдулась, сложил руки на столе, потом взяла бублик с тарелочки и принялась его печально в чай макать и обсасывать.
– Да чего случилось-то? – никак Ивану Царевичу с интересом своим сладить не удавалось, так и зудел в нем интерес тот.
– А то и случилось, – проворчала Яга, глаз не подымая. – Зовет как-то Кощеюшка: приходи, мол, Яга, еда-питье-угошенье будет, пир у меня. Так мне бы, дуре старой, сразу сообразить, с чего енто он такой вдруг добрый да обходительный стал – пьянки-то, пирами именуемые, у них со Змеем Горынычем, почитай, кажный день. Как нарежутся – спасу от них нет! Так ведь не сообразила я сразу, не раскусила подвоха, поперлась с дури в притон ихний.
Баба Яга замолчала и долго катала во рту кусок бублика, запивая его чаем из блюдца.
– Чего дальше-то было, бабусь? – поторопил Иван Царевич.
– Ась? – встрепенулась старуха. – Задумалась я, забылась. Так вот, прилетела к ним, как к людям. Ну, как водится, за стол усадили, наливать стали, байки сказывать. А как выпили значит, так Кощей отвел меня в сторонку и говорит: «Ты, Яга, не серчай шибко, токма я тебя в карты Горынычу проиграл. Долг чести – отдать надо».
– Да ну?! – раскрыл рот Иван Царевич.
– Вот те и «ну»! – огрызнулась Яга. – Вишь, чего братик родной сообразил. На кон он меня поставил! Я ему, как полагается, на пальцах-то все и разъяснила и до хаты собралась. А Змей поганый, как во хмель-то вошел, так и буянить зачал: «Подавай мол долг!» – кулаками стучит, огнем пыхает, дымищем едким душит. И ну ко мне цепляться.
– А вы?
– А что я? Я женщина слабая.
– Так он?..
– Да куда ему, кастрату трехголовому.
– Почему кастрату?
– А ты что ж, думаешь, я нахальство подобное кому спущу? Вот ентими самыми руками да под корень. – Яга выставила ручищи со скрюченными пальцами и потрясла ими. Иван Царевич только сглотнул судорожно. – Еще головы его дурные в косичку заплела, – остыла Яга, голос понизив. – Вот и весь сказ.
– Да-а, – протянул Иван Царевич, проведя ладонью по лицу.
Посидели молча.
Иван Царевич все в стол глядел. Яга нервно постукивала ногтями по столешнице, пятнышки с нее соскребала с противным хрустом. Смутилась бабка, догадался Иван Царевич и решил успокоить:
– Я понимаю вас.
– Да чего ты понимаешь? – опять взвинтилась Яга. – Али тебя когда пегасом двадцатилоктевым о трех дурных башках стращали?
– Минуло меня это дело! – отшатнулся к стене Иван Царевич, крестясь. – Бог миловал.
– Вот и помалкивай тады, – сверкнула глазами Яга. – Понимает он!.. Чаю будешь еще?
– Наливайте!
Сидят, пьют чай, пряниками-баранками хрустят. Хорошо!
– Так, значится, за Василиской идешь? – уточнила Баба Яга, губами причмокивая.
– Иду, – кивнул Иван Царевич.
– Трудное енто дело, нелегкое, – покачала головой старая карга. – Тут тебе ничем помочь не могу. Если бы змеюка проклятая – так тут, как говорится, без проблем. А Кощей… С ним мне не тягаться.
– Так чего ж мне делать?
– Домой иди.
– Угу. Вот и медведь туда же посылал, – вздохнул Иван Царевич, да поздно спохватился. Ох уж проклятый язык его!
– Постой, постой, енто какой еще медведь? – приподнялась с табуреточки Яга.
– Дык это… так, к слову пришлось.
– Енто не тот ли, что в лесу себя енералом возомнил? А при нем еще соколишка гнусный, лиса хитрохвостая да щука языкатая?
– Он, – повесил плечи Иван Царевич – надо ж было с дуру ляпнуть, а так все хорошо шло… – Врать не стану.
– И правильно делаешь. – Яга опустилась на табуреточку. – Так вот кто мне, значится, гадостей-то навалил – отвесил цельну гору.
Молчит Иван Царевич, будто чаю в рот набрал. Сидит, по столу пальцем смущенно возит.
– Ясно. Зачем?
– Чтоб совет от вас получить.
– Что-о?! – глаза у Яги стали круглее да шире блюдец.
– Совет, говорю, как Кощея известь.
– Так енто вы меня чуть заживо не изжарили, не утопили, калекой не оставили, чтоб поговорить со мной?
– Ну да, – кивнул Иван Царевич, и понял, вот теперь точно конец ему настал – сожрет его Яга и не подавится.
Только слышит, стонет Яга-то. Поднял Иван Царевич на нее глаза да и обомлел. Не стонет карга старая вовсе, а смехом давится, кулаком по столу пристукивает, так, что чашки впляс пустились.
– Ох, уморил, Ивашка! Да кому из вас мысль ента глупая в голову-то пришла?
И только Иван Царевич рот раскрыл, как остановила его Яга, ладонь сухую выставив.
– Нет, не говори. Сама знаю – медведю!
– Ваша правда.
– Ох, уморил-насмешил. Давно так не веселилась, – покачала головой Яга, утираясь передником. – Люблю добрую шутку… Ну, ладноть, а теперича о деле. Есть управа на Кощея, есть, – перегнулась Яга через стол, перейдя на шепот.
– А чего шепотом-то? – наивно спросил Иван Царевич, тоже вперед наклоняясь.
– Дурень ты молодой. Так ведь у него везде уши свои.
– Где? – огляделся по сторонам Иван Царевич, будто и вправду намеревался уши Кощеевы увидать, по стенам развешанные.
– Везде! – сделала страшное лицо Яга. – Не отвлекайся! Дважды повторять не буду.
Сосредоточился Иван Царевич как мог, лоб умно наморщил, брови на переносице сдвинул.
– Значится, слыхала я краем уха, меж собой они со Змеем по хмельному делу шептались, не бессмертен вовсе Кощей. Вынул он свою смерть из себя, на конец пристроил.
– Чего? – уточнил Иван Царевич.
– Ась?
– Конец, спрашиваю, чего?
– Конец-то? – задумалась бабка, в потолок закопченный уставившись. – А и не помню ужо. Давно дело было, да и без надобности, вроде как, помнить-то.
– Напрягись, бабусь, вспомни! – взялся упрашивать Ягу Иван Царевич. – Больно важно то.
– Напрягись! – почесала макушку карга. – Думаешь, легко так, ёшкин-батон! Годков-то мне, почитай, ужо.
– Бабуся!
– Да не помню я! Помню только на острие конца этого смерть-то его.
– Острие? – потер пальцами лоб Иван Царевич. – Стрела, что ль? Али копье?
– Брякнешь тоже! Махонькое чтой-то, потому как в яйце оно у него, – выставил указательный палец Яга.
– Как – в яйце? – моргнул Иван Царевич. – Прямо…
– Дурак ты, Ивашка, – прыснула Яга в кулачок. – В курином яйце, а может, в утином.
– Фу ты! – обмахнулся шапкой Иван Царевич. – Ты уж поточнее сказывай, бабусь. Слушай! А не игла ли то часом?
– Она! – обрадовалась Яга, припомнив наконец. – Как есть игла! А ты как догадался?
– Острая, в яйце помещается – чего ж это еще быть могёт?
– Силен ты, как я погляжу, загадки разгадывать, – прицокнула языком Баба Яга и пальцем поманила. – Слушай дале. Значит, игла в яйце, яйцо в утке…
– Значит, все-таки, утиное.
– Да не перебивай ты! – грохнула Яга кулаком по столу, и Иван Царевич съежился, примолк. – Значит, в утке яйцо. Утка в зайце…
– Это как? – опять не утерпел Иван Царевич.
– Да откуда ж я знаю! – развела руками Яга. – Чего слышала, то и говорю.
– А не путаешь ли ты, бабуся, опять чего. Где ж это видано, чтоб утки в зайцах сидели?
– Ты кто, юный натуралист али Иван Царевич?
– Иван я, – кивнул тот, нервно повертев шапку в пальцах.
– А раз Иван, так и слушай, чего старшие говорят. Значит, утка в зайце, заяц в сундуке…
– Бе-едный! – пожалел Иван Царевич животину. – Чем же он там питается-то? Да еще и с уткой внутри.
– Если не замолчишь, я тебя ухватом огрею, – разозлилась Яга. – А лучше съем!
– Да молчу я, молчу.
– Вот то-то же! В обчем, все енто хозяйство у него в сундуке, а сундук – так тот на высоком дубе висит. Во как! – выдохнула Яга, наконец договорив до конца.
– Да чего ж, Кощей твой, совсем того?
– А что такое? – растерялась Яга.
– Да кто ж сундуки-то с собственной смертью на дубы развешивает? Вдруг мимо кто пройдет и подумает: вот сундук висит, чего не заглянуть внутрь. Сымет сундук, заглянет внутрь, а там – заяц! Хрясь его – и съел.
– Ну-ну, ядрена морковка! – фыркнула Яга. – А ты поди, загляни. Враз по мордасам от Змея схлопочешь. Ибо сундука того бессменный сторож Горыныч.
– Дык когда ж ему сундук-то охранять, коли, как ты сказываешь, они кажный день с Кощеем не просыхают.
– Умный, да? – ощерилась гнилыми пеньками зубов Яга. – Умный?
– Сомневаюсь я.
– А коли умный да сумлительный такой, так чего дуру старую слушать сел, за советом пришел?
– Ты, бабусь, извини, – устыдился Иван Царевич. – Не хотел я тебя обидеть, а только странно все это.
– А Кощей – он весь из себя странный, – отошла немного карга старая. – Такое иногда отчудит. Да хоть дочку евойную возьми: свою кровиночку родную в болото на пэ-эм-жо определил.
– Куда?
– На место жительства, постоянное, – выразительно покачала головой Яга.
– Кваку, что ль? – догадался Иван Царевич.
– Никак встречал?
– Было дело. Не женился едва, – поерзал на лавке Иван Царевич.
– Да ну?! – вскинулась Яга. – Расскажи!
– Потом как-нибудь, ладно? Я на обратном пути к тебе еще загляну, может, подсоблю чем.
– Да будет ли обратный путь-то? – засомневалась Яга.
– А не будет, так и не попишешь ничего. – Иван Царевич поднялся из-за стола, шапку на голову нахлобучил. – Тут ведь как придется. Ты лучше скажи, бабусь, где дуб-то тот растет?
– А вот ентого я тебе не скажу – и так уж на три беды натрепала. Сам будешь дуб Кощеев искать. А токма знай: дуб тот от Кощеева логова недалече стоит, для удобства. Горынычу за тридевять земель опохмелится опосля службы не с руки мотаться. И знаешь чего еще?
– Чего?
– Сундуки-то – они сундуками и яйца – яйцами: еще неизвестно, не выдумка ли то Кощеева. А вот чего точно знаю, так есть у нас один кузнец, Яковом зовут. Так ты к нему загляни.
– Да на кой мне кузнец-то сдался? Чай, ни лошади у меня, ни телеги! – удивился Иван Царевич предложению странному. – Разве что самому подковаться перед дальней дорожкой, чтоб ноги не стерлись.
– Загляни! – повторила Яга, голос возвысив, а сама передник пальцами теребит. – Нечисть того кузнеца за три версты обходит.
– Чего так? – заинтересовался Иван Царевич.
– Говорят, будто мастер он – золотые руки всякое оружие супротив нечисти ковать. Может, сплетни то пустые, а может, и нет. Да и дюже силен он.
– А где он обитает-то, кузнец твой?
– Не мой он. – Яга отодвинулась от Ивана Царевича вместе с табуреткой. – А живет недалече, за леском. Как выйдешь в степь, так налево сразу повертывай и все пряменько, пряменько, – помахала Яга ручкой.
– Ну, бабусь, и на том спасибо. За хлеб-соль благодарствую, – поклонился Иван Царевич Яге в ноги.
– Иди уж, – вздохнула старуха и добавила на всякий случай: – покамест не съела.
– Ага, – сказал Иван Царевич и вон вышел, а Яга к окошку подбежала и вслед платочком застиранным, дырявым машет да слезно сморкается в него, удачу, значит, Ивану Царевичу желает, погибель Кощею нашептывает. А сама жалеет, мол, даже кусочек от Ивана не откусила – эх, неправильно это! Да уж как сделала – так сделала, не перетакивать же…
Глава 11. Кузнец Яков
– Ну-с, сказывай, дочь наша, что у тебя там приключилось, – проскрипел Кощей Бессмертный, нетерпеливо поигрывая пальцами. – Да дурней зеленых своих не посылай боле ко мне: ничего толком понять не могу, одни только «ква» да «ква».
Кощей восседал на каменном троне из цельного куска малахита изваянного. Сверкал трон его, переливался в лучах десятка факелов ярких колдовских, что горели синим пламенем. Скалили зубы львы каменные, боками трона служившие, рубинами их глаза горели. Да и корона золотая, на лысую Кощееву голову надетая, тоже сверкала. У кого ту корону Кощей еще в молодости спер – того и припомнить уж не мог. Вроде бы и не царь, а все величия добавляет – это Кощей так считал. А на деле одно самомнение завышенное выходило.
Рядом с троном стояли два стража, в латы бронзовые закованные, в руках копья вострые держали. Почетный караул, значит. А на деле и тут обман выходил: не стражи то вовсе были, а доспехи пустые – о том не все, конечно, знали.
Квака, разумеется, знала. Да и на кой, спрашивается, Кощею, колдуну силы невиданной, как он полагал, да еще и бессмертному стражи какие-то. Разве чтобы сон его ненароком кто не потревожил и в погреб винный не забрался. Но это ж каким дурнем надо быть, чтоб лезть в логово Кощеево очертя голову!
Квака только-только прибыла с болота к отцу своему пред темные очи. Вызвал ее Кощей самолично, колдовство простое исполнив, на которое у Кваки никак разумения не хватало. Сидела она теперь пред троном и не знала, как начать потолковее. Так и не успела ничего путного придумать, чтобы Ивана посерьезней опорочить.
– Ох, батюшква! – завела наконец печальную песню Квака. – Икван проклятвый надво мной поизмывался, живогво мества не оставил. Ох, тяжкво мне, ох, плохво! – закачалась Квака из стороны в сторону на лапах.
– Да вроде жива ты, не покалечена нигде, – пригляделся повнимательнее к дочери Кощей Бессмертный.
Честно говоря, не было у него никакого желания встревать в какие-то истории из-за глупости дочерней. А что умом недалека Квака была, так то Кощей прекрасно знал. Наизусть уж, почитай, дочку свою вызубрил. От «а» до «зю», как он любил говаривать. Да и Горыныч, почитай, заждался его в пиршественной зале – еще сам все вылакает-съест! – а тут еще эта ходячая (вернее, прыгающая) неприятность в лягушачьем облике нарисовалась…
– Ох, еле жиква, батюшква, – картинно застонала Квака. – И мял он меня, и крутил, и твоптал, и шапквой в мордву пихвал! Ты толькво глянь, батюшква, чвего ирод ентвот со мной сотворил! – и Квака задом к трону обернулась. – Во!
– Ох, мать!.. – вытаращился на огромные, сверкающие белизной ягодицы Кощей Бессмертный. Безволосые брови его вскинулись, но быстро он пришел в себя и заслонился пятерней. – Убери! Убери это!
– Прости, батюшква, – быстро повернулась Квака лицом к Кощею. – Но я должна была поквазать.
– На словах такое сказывать надо, дура. Страх-то какой!
– Этво Икван все, – жалуется Квака. – Вишь, квак шквуру-то мне изорвал.
– Да неужто он тебя напополам драл, да еще и голыми руками? Ты ж ведьма, неуч ты неразумная!
– Ох, драл, батюшква! – закатила глаза Квака. – Налетел, словно буйный квакой, я и сделать-то тволком ничегво не успела.
– А не врешь? – с сомнением почесал Кощей костлявым пальцем переносицу. – Да как же он до тебя добрался-то? Ведь в болоте ты, а он вона где!
– Ох, не любвишь ты меня, батюшква, – пустила слезу Квака м языком длинным тут же и смахнула.
– Вот только не надо! – завозился на троне Кощей. – Терпеть я этого не могу: любишь – не любишь. По делу говори! Коли виновен Иван, так я ему… – погрозил кулачком Кощей. – А коли ты в глупость какую ввязалась – не обессудь!
– А шквура моя? Шквура, батюшква? Квак я твеперь с наружностью таквой жить будву?
– Грм-м! – прочистил горло Кощей. – К любой наружности привыкаешь. Я, знаешь, тоже не без изъяна.
– Квак же твак, батюшква?! – вскрикнула Квака, неловко подпрыгнув на месте. – Неужтво твакую обидву Иквану проклятвому спустишь? Ентво ж шквуроненавистник!
– Как так? – поправил Кощей корону на голове.
– А твак! Квасилискину шквуру изорвал, душегвуб проклятвый? – начала загибать перепончатые пальчики Квака, удобно устроившись на заду – только бы не отмерз зад-то на плитах, сквозняками выхоложенных. – Изорвал, в клочки! Мою шквуру испогванил? Испогванил! А дальше что?
– Что? – быстро поморгал Кощей Бессмертный, силясь ухватить мысль Квакину.
– За твою шквуру примется.
– Э-э, да будет тебе глупости-то молоть! Язык у тебя длинный да ум короткий, бабий, – зевнул Кощей, помахав у рта ладонью.
– Глупвости, говоришь? А знаешь ли, квуда идет Икван?
– Куда? – поскреб острую коленку Кощей, выпирающую сквозь черные, лоснящиеся жирным блеском несколько обвислые лосины, и прислушался к творящемуся в пиршественной зале, где Горыныч усиленно гремел посудой.
– Сюда! – ткнула лапой в пол Квака.
– Ну и что?
Шум в зале напротив Кощею совсем не нравился. Почитай, еще немного протянет, и все, пиши пропало – останется он сегодня без еды-питья. И от тех волнений до Кощея не сразу дошел смысл сказанного Квакой.
– Что?! – внезапно спохватился Кощей, вцепившись пальцами в морды львов, будто собирался шире им пасти растянуть. – Куда это – сюда?
– Сюдва. По твою душву.
– Зачем это?
– Квак зачвем? Шквуру грозится стустить, в мордву двать.
– Ка-ка-я наг-лость! – выдохнул Кощей Бессмертный, сатанея. – Да как он осмелился на подобное?
– Да квот, Квасилиску квыручить хочвет. Грозит твебе.
– Врешь!!! – широко распахнул глаза Кощей, в которых полыхнуло яростное пламя.
– Зачвем? – спокойно отозвалась Квака, ликуя в душе – все-таки нашла она подход к отцу. – Перво-наперво, чтвоб себвя испытвать, он на Ягву пошел. Тоже грозит в мордву двать.
– На Ягу? Да чем же Яга-то ему не угодила? – подивился Кощей.
– Почвем же мне знать, толькво доложили мне, идет он к Ягве.
– Зеркало мне! – рявкнул Кощей Бессмертный.
Двое почтительно согбенных слуг вынеслись из темного угла, таща небольшое зеркало. Добежав до трона, слуги бережно опустили на пол сверкающий овал с мутной, ничего не отражающей поверхностью, установили его на ножки и с поклоном отступили назад.
– Покажи мне Ягу, сестру мою! – прорычал Кощей зеркалу.
Кваке тоже очень хотелось посмотреть, что же там такого делается, но она всем своим видом изображала полное пренебрежение к происходящему, будто ее вообще подобные пустяки не волнуют – только бы обман не вышел! Только бы…
Кощей Бессмертный между тем весь подался вперед, едва не свалившись с трона. Челюсть его отвисла, что могло означать крайнее изумление. Чего он такого увидал в посветлевшем, озарившемся голубоватым сиянием овале зеркала, Кваке было неведомо.
– Не мо-жет быть! – прошептал Кощей, сползая обратно на трон. Затем стянул с головы корону и принялся обмахиваться ей. – Невозможно! Яга…
– Чтво, чтво таквое? – изобразила волнение Квака.
Впрочем, волнение ее вскоре переросло во вполне натуральное, стоило ей заглянуть сбоку в волшебное зеркало.
За гладкой поверхностью зеркала, словно за стеклом, расположилось бедное внутреннее убранство избушки Бабы Яги: небольшая тесная комнатушка, стол, стул, печь, сундук. А за столом на табуреточке – казалось, только руку протяни – сидела Яга собственной персоной и… лила слезы! Она утирала их платочком и трогала огромную шишку на лбу да приговаривала: «Ох, Иван. Ох ты ж, тудыть твою растудыть… Запутал бабушку, завертел – ничего ведь не сделала… Ирод проклятущий! Ох, ёшкин батон!..»
Квака ожидала чего угодно, но такого и помыслить не могла. Фантазии фантазиями, а фингал на голове у Яги был красноречивее всяких слов. Неужели и вправду Иван Царевич настолько крут, что с самой Ягой совладал? И ведь как сказал, так и сделал: в мордву дал – настоящий мужик!
– Покажи Ивана! – крикнул Кощей зеркалу, хватая ртом воздух. Непонятно только, перепугался али рассвирепел настолько, что дышал через раз.
А зеркало уж другую картинку изобразило: кромка леса, тропинка, травой поросшая, Иван Царевич – идет себе, насвистывает, цветочки срывает, нюхает да радуется невесть чему.
– Жив! – просипел Кощей Бессмертный. – Жив, Иван! – и сглотнул сухость во рту. – С каргой старой управился. А ведь сильна баба! Горыныча мово дорогого в три узла завязала…
– А я чтво говорила! – поддакивает Квака, за трон бочком заползая. Глупость, разумеется, ну а как Иван-то сквозь зеркало увидит ее да прямо в залу шагнет.
– Помолчи! – зашипел Кощей, прижав пальцы к вискам – задумался, значит. Надолго задумался, думалка-то, поди, совсем от сивухи слаба стала, иссохлась. Трещит у Кощея голова, извилины в ней шуршат, вот только мыслей нет как нет. Да и ситуация, прямо скажем, необычная: отродясь такого не бывало, чтобы на Кощея кто идти удумал, да еще в одиночку. Разве только очень-очень давно, так давно, что Кощей и упомнить не мог.
А Яга тем временем огляделась у себя в дому, принюхалась к воздуху, слезы утерла платочком и к коту, на сундуке отдыхавшему, обернулась. Кивнул еле заметно кот, усищами повел, мол, все, можно завязывать с комедией. Ведь коты на нечистую силу да волшебство всякое ой как чувствительны и взгляды скрытые за версту чуют.
Разулыбалась Баба Яга, драный подол ручками оправила, передничек выровнялка: провела-таки братца! Пущай теперь башку себе сломает, думаючи, что да как со всем этим делать…
И опять Иван Царевич отправился в дальний путь. Спешит, торопится, ногам отдыху не дает. И не то чтобы Бабы Яги боится (хотя кто ее знает, чего ей в следующий-то миг в голову стукнет), а о Василисе своей печется: как она там, в плену Кощеевом, не обидел ли ее чем поганец престарелый, не оскорбил ли? Да и чем ближе к логову разбойничьему, все неопределенности поменьше. Впрочем, неопределенность, может, и на убыль идет, а вот главное до сих пор не проясняется: как с Кощеем бороться. Иглы всякие с зайцами – это, разумеется, хорошо, а вдруг и вправду сказка все это. Что тогда делать прикажете? Останется одно: кулаком в лоб!
Иван Царевич оглядел свой кулак: не большой, не маленький – нормальный, в общем; сила тоже вся на месте, никуда не делась – зубы, если что, вынести смогёт. А дальше-то что? Беззубый Кощей или зубастый, а все одно колдун, кулаком его не возьмешь. Прутиком деревенящим шлестнуть? Так пойди излови Кощея сперва, чтоб прутиком его отходить, да и зрелище еще то будет. Иван Царевич представил себе, как хватает ненавистного Кощея за шкирку, переламывает через колено, спускает с него штаны и…
Тряхнул головой.
Глупости. Прутиком разве что Кощея пощекотать можно – хорошо, если он щекотки боится.
Зверье вызвать? Так тоже неясно, чего они Кощею сделать смогут. Медведь, возможно, ногу ему отдавит или заломает чуток. Так он опять же бессмертный, ничего ему оттого не сделает. Сокол – так тот разве что на лысину нагадить может (маленькая подлость – а душе приятно!), а от лисы со щукой и вовсе никакого толку не будет. Впрочем, лиса мышей могёт на подмогу вызвать. Мыши грызть чего примутся али под ногами вертеться, и Кощею не до того станет. Да нет, идиотство все это чистой воды.
Идет вдоль кромки леса Иван Царевич, размышляет, тяжкие думы думает. А издалека звон металлический слышится, будто кто в колокол звонкий бьет, с пристуком: дзинь, дзинь-дзинь. И опять, и снова. Да нет, не колокол то, а молот кузнечный то по металлу, то по наковальне бьет.
Заторопился Иван Царевич, ходу поддал, а вон уж и кузня из-за бока лесного виднеется. Стоит себе на холме пологом дом большой с пристройкой: сам каменный, беленый, крыша красной черепицей выложена, окна в лучах солнца заходящего сверкают. Из трубы, что из крыши пристройки торчит, дым черный валит. Широкие ворота в пристройке той настежь распахнуты, но темно внутри, издалека ничего не видать. Только слышно, как в горне огонь гудит да искры во все стороны из ворот летят.
Иван Царевич еще шагу прибавил, на холм начал взбираться. Спешит Иван Царевич, до темна поспеть бы, авось пустит кузнец прохожего на ночлег. Хотя кто его, кузница этого, знает, раз отшельником живет на темной стороне и людей сторонится.
Приблизился Иван Царевич сбоку к воротам открытым, на месте потоптался, откашлялся. Тишина, только молот: тук да тут. Постучался тогда в ворота – опять тишина, будто вымерли все, а молот сам собой стучит. Не вытерпел Иван Царевич да как гаркнет:
– Эй, люди добрые! Есть кто дома али позасыпали все? Али гостям не рады?
Молот стих. Звякнуло, пар зашипел.
– Кого там еще на ночь глядя принесло? – прогудел из пристройки мощный густой бас. – Ща как выйду, как дам в лоб!
– Да за что ж это? – подивился Иван Царевич.
– А за все! Ходють кажный день, балують. А потом инвентарь разный пропадаить. Убирайтесь подобру-поздорову!
– Мне твой инвентарь без надобности, а в лоб я и сам засветить могу, – обозлился Иван Царевич. Ведь ничего не сделал, а такой отпор!
– Да? – как-то даже удивленно и чуть наивно пробасил голос, и из ворот показался сам кузнец.
– Ох, ё! – только и смог вымолвить Иван Царевич, невольно отступив на шаг.
Сказать, что это был здоровый мужик, значит, не сказать ничего! На деле кузнец оказался здоровенным детиной, очень здоровенным, на голову выше Ивана Царевича и вдвое шире его в плечах. На бычьей шее сидела внушительная голова, смоляные волосы кучерявились тугими вихрами. Голый неохватный торс, поблескивающий потом, перекатывался буграми мышц. Мощные ручищи шутя поигрывали тяжеленной кувалдой, будто ребенок баловался погремушкой. Губы кузнеца яростно кривились, глаза метали молнии.
И тут в нем произошла неожиданная разительная перемена. Чело кузнеца вмиг разгладилось, глаза потеплели, и в них зажглось любопытство. Но кувалдой кузнец все же продолжал помахивать, по привычке.
– Ты кто, человече? – спросил он. – Откель взялся?
– Оттель, – ткнул за спину большим пальцем Иван Царевич, немного придя в себя. Кузнец, вроде как, вовсе и не буйный оказался, а даже очень себе душевный.
– Чего в края наши неприветливые забрел? Специяльно чего ищешь али так, от глупости? – все выспрашивал кузнец.
– Специяльно, – кивнул Иван Царевич. – От глупости.
– Это как? – кустистые брови кузнеца недоуменно взлетели вверх.
– Пусти на ночлег, мил человек, все поведаю – расскажу, как есть доложу, – выпалил Иван Царевич. Хоть и не готовился заранее, а складно вышло, даже самому по нраву пришлось.
– Байки какие небось? – разочарованно махнул ручищей кузнец.
– Байки сказывают попрошайки, а мы – люди сурьезные, некогда нам баловать турусами обозными! – подбоченился Иван Царевич, гордо вскинул голову.
– Складно у тебя выходит, мил человек, – качнул головой кузнец. – Сурьезный, значиться. Ну, коли так, заходь, – посторонился он и рукой на дом указал, – гостем будешь.
Кивнул Иван Царевич сдержанно, гордый вид на себя напустил и к дому направился. А кузнец кувалду свою обожаемую прислонил к стеночке, ворота притворил и следом пошел.
– Не сопрут кувалду-то? – полюбопытствовал Иван Царевич.
– Пущай попробують! – прогудел кузнец и кулачищем вдаль погрозил. – Ух, я ентой шпане!..
Пока Иван Царевич у крылечка ноги отирал о коврик, кузнец успел из колодца ведро воды достать и на себя опрокинуть, пот-копоть смыть.
– Ух, хорошо! – громыхнул он ведром. – Чего стоишь? Заходь, коли напросился.
– Угу.
Иван Царевич прекратил отирать ноги и переступил через порог. Огляделся.
Дом у кузнеца знатный был. Такой непогода не сломит, вода не промочит и враг не своротит – крепость, а не дом: фундамент крепкий, каменный, стены толстые, в два кирпича, дверь дубовая. Окна, правда, широкие – это слабое место, конечно. Только кто ж к такому громиле в дом полезет? Точно Баба Яга сказывала, нечисть кузнеца этого сторонится. Похоже то на правду, хотя как знать. Иван Царевич, конечно, на месте нечисти силы обязательно сторонился бы, имей он какой грех перед кузнецом.
Комнат две, вернее, одна комната с кроватью, шкафчиком, двумя стульями и столом – все деревянное, ладно сколоченное из дуба крепкого. А вторая – кухня. Тут и стол еще один, и утварь тебе разная, из чего пить-есть, в чем готовить, полочки на стенах. И печь – как же в дому без печи-то! Неплохо, в общем, кузнец устроился.
Засмотрелся Иван Царевич на дом его, а кузнец нетерпеливо его так в спину подталкивает:
– Проходь, проходь. Чего застыл?
– Куда?
– Да куды хошь! Хошь, на кухню, а не хошь – в гостиную.
– Лучше на кухню, – помявшись, сказал Иван Царевич.
– Ага, есть хочешь, – догадался кузнец, мимо неловко мявшегося гостя по стеночке протиснувшись.
– Ну-у, не то чтобы…
– Щас пошамкаем чегой-нибудь, – успокоил Ивана кузнец. – Кстати, Яковом меня звать.
– Иван, – представлися Иван Царевич и, поразмыслив, добавил: – Царевич.
– Это какой такой царевич? – враз заинтересовался кузнец, шуруя по полкам в поисках чего съестного. – Каких краев?
– Наших краев. – Иван Царевич стянул с головы шапку и опять ноги зачем-то отирать взялся. – Тришестых.
– Так то не наши края, – пробасил кузнец, выкладывая на стол снедь разную. – Здесь ужо Кощеево царство.
– Да ну? – не поверил Иван Царевич.
– Вот те и «ну». Оттого и нечисти пруд пруди. Спасу от нее нет, балуеть окаянная.
– Так чего ж ты к людям не переберешься? – Иван Царевич прошел в кухню и скромно уселся на стульчик у окна, отложив в сторонку лук со стрелами и котомку. Шапку на коленях оставил. – Чай, поспокойней с людьми-то будет.
– А енто как посмотреть. Тут еще разобраться надо, кто злее будет: люд честной али нечисть беспардонная, – хмыкнул в ответ Яков, выставляя на стол внушительную початую бутыль мутного самогона. – Во!
– Ни-ни! – протестующе замахал руками Иван Царевич.
– Что так? – спросил Яков, дуя в рюмки деревянные и пальцем их протирая. – Здоровьем слаб? Печень измучила али желудочная хворь какая? Дак мы щас здоровье-то твое враз поправим – то не гадость какая, а вещь самая что ни на есть натуральная, сущие витамины.
И грохнул рюмки на стол, опустившись на свободный стул.
– Ну? – спросил он.
– Наливай! – вздохнул Иван Царевич. – Только са-амую капельку…
– …Ох мне! Да не подымешь ты его, сколько тебе ужо сказывать можно! – возмущался Яков, разливая «целебную настойку» по рюмкам.
– П-дыму! – нюхая тугую соленую помидорку, отозвался Иван Царевич, потом покосил на нее глазами и, подумав, сунул в рот. Похрумкал. – Еще как п-дыму! Да я… – тяжело задышал он, оглядываясь по сторонам. – Во! – ткнул Иван пальцем в еще одну кувалду, стоявшую у печи. На глаз в ней было не меньше пяти пудов, да разве глаз замутившийся в силах это оценить? В пьяном-то, как известно, силища недюжая просыпается – в смысле, пьяному так кажется, а на деле едва себя на ногах держит.
Встал Иван Царевич, покачиваясь, приблизился к кувалде, схватил за рукоятку и поднатужился. От натуги той побурел Иван Царевич лицом, но дело не бросил, решил до конца довесть. И кувалда немного приподнялась от пола. Всего ничего, но ведь поднялась!
Даже Яков рот разинул от удивления.
– Во! – гордо икнул Иван Царевич и уронил кувалду на пол.
Дом вздрогнул.
Только уронил он ее не совсем удачно. Кувалда-то вместо того, чтобы ручкой к стене прислониться, в сторону Ивана Царевича клониться взялась.
– Эй-эй, не балуй! – погрозил ей пальцем Иван Царевич, но разве кувалда кого когда слушала! И решил тогда Иван Царевич ножкой ее подпереть.
Бац!
– Ой-ей-ей! – Иван Царевич насилу выдернул из-под неподъемной ручки зашибленную ногу и заскакал по кухне. А Яков только головой покачал.