Раннвейг Ингольд. Северная Сага

Глава 7. Стальная дева

Скатти остановила коня у бегущего ручейка, скрывающегося в высокой траве, и дала ему вдоволь напиться, пристально изучая окрестности.

Редколесье, окружающее ее уже два дня, сменилось хвойным перелеском, уводящим путника все дальше в темные чащобы ельника. Где-то на верхушках многолетних сосен истерично заверещала сорока, всполохнув всех мелких пташек, гроздьями сидящих на толстых ветках.

Старшая родная дочь принца Агвареса не была копией Бронзового Лиса. Ни повадками, ни изяществом и ловкостью, ни даже чертами лица. Рожденная от нелюбимой жены, уже немолодой принцессы Дола тысячи Лезвий, наследницы Лауритса, что стоит на одиноком западном полуострове Киритайна, омываемый Серебряным морем, не была любимицей отца.

Суровая каменистая местность кишела не менее суровыми жителями. Воины Тысячи Лезвий славились своей неутолимой кровожадностью, черным сарказмом и любовью к публичным казням; часто их рекрутировали с далекого Стального Острова, над которым не сияет солнце. Наемники, убийцы, жаждущие наживы, крови и похоти, продавались на службу Медвежьему королю, который заслужил свое имя тем, что слепо и безумно любил медведей. Весь его замок был увешан шкурами зверей, пил он из медвежьих черепов, а на обед поглощал жаркое из молодой медвежатины, на которое шли совсем маленькие пуховые двухмесячные медвежата.

Солдаты, гвардейцы и прочий военный люд Лауритса был несколько более возвышен и воспитан, в отличие от наемников, разбросанных по всему Долу. Чистокровный лауритсянин никогда бы не позволил себе грязно шутить в присутствии дамы.

Дол Тысячи Лезвий и его столица Лауритс были союзниками Торвальда и Северной королевы Эрики; они ежемесячно получали оттуда золото, серебро и лучших наемных убийц, коими всегда хвасталась тщеславная Эрика. Взамен им приходилось яро охранять ту самую невидимую и незримую границу между Югом и Севером и полностью поддерживать кровавый режим безжалостных северян, получившим долгожданную власть.

Они не имели голоса и права выбирать.

Разве, что между проклятой жизнью и смертью.

Мать Скатти была выдана за принца Агвареса уже взрослой девой по желанию Медвежьего короля. Такие союзы всегда приносили пользу обеим заинтересованным сторонам.

Он хотел восстановить разрушенную экономику полуострова, вытащить простой люд из бедности, и думал, что брак послужит отличной торговой нитью для южных товаров в Лауритс.

Однако Бронзовый Лис не зря получил свое хитрое прозвище. Хальти (так звали нареченную принца) выдали за Агвареса и после этого он отослал добрую половину воинов-айдар к границам Юга, вплотную к Долу Тысячи Лезвий, дав понять, что он не желает сотрудничать с разбойниками. Медвежий король был в ярости, и в порыве злобы убил собственного водоноса. Он вообще был очень вспыльчив и яростным человеком, способным на любые безумства, даже, если его просто разбудили в момент, когда он видел сладостный эротический сон.

Но Агварес и его отец, король Раджи, получили, что желали: жену, которая знала все секреты знаменитого папочки, и страх медвежьих наемников перед немногочисленным народом айдар, бывшим в угнетении северными владыками.

«Как мне заслужить любовь…?», – все думала Скатти. Она вся была в мать: желтые с пеплом, словно седые волосы, прямые, без намека на волны, длиной до широких, полноватых плеч; румяное круглое личико с глубокими ямочками, и глаза, странные, близко-посаженные, маленькие и круглые, как у мелких лесных зверьков, бледно-голубого цвета, выцветшего, но не потухшего.

Вдалеке прокричала сойка, и Скатти поспешно развернула коня точно на Запад к каменистому Лауритсу.

Принц не жаловал Скатти, так как она была рождена не от любимой женщины, хотя Хальти всеми силами пыталась угодить мужу и была прекрасно в своей зрелой и строгой красоте, но мужчины слабы на привлекательную внешность, коей Хальти уже не могла похвастать. Ее длинные белые волосы до самых колен прельщали многих айдарских девушек, но уже не мужчин.

С ранних лет старшая дочь принца увлекалась поединками на деревянных, а позднее на стальных мечах. Глядя на ее полноватую, низенькую фигурку, расплывающуюся под тяжестью доспехов, и не поверишь, что она тренировалась у лучших мечников Айдара и достигла в этом деле немалых успехов. Хотя… все же ей постоянно чего —то не хватало, чтобы стать успешной в этом деле.

Ее отец всегда говорил: «Доспехи – не для дев, мечи – не для нежных женских пальцев. У вас есть другое, более сильное оружие. Но тебе еще рановато им пользоваться». Скатти нахмуренно бурчала, пыхтела, но продолжала ходить на занятия к мэтрам фехтования, благо мать поддерживала ее увлечение. Зато Раннвейг всегда получала внимание отца, когда он учил ее стрелять из лука. Почему оно так?

«Как мне заслужить любовь…?»

Она была добра по своей натуре, мягка, и не желала применять оружие по наказу отца или дедушки. Неплохо владеющая двуручным мечом – она еще не чувствовала вкус человеческой крови. Скатти, нелюбимый ребенок, была готова носить тяжелые доспехи, в которых в жару плавишься как мягкое масло, омывать меч кровью, и шагать даже в опасный для молодых девушек, Лауритс только ради одной цели.

«Как же мне заслужить любовь отца…?»

Пробираясь сквозь чащу лиственных деревьев, Скатти с каждым метром чувствовала, как внутренности постепенно начинают холодеть. В густой осоке стала проглядываться незаметная тропинка, скрытая для неопытных глаз путешественника.

Скатти вспомнила, что в какой-то книге об устройстве Киритайна эта тропа называлась «Песнь Черной Вдовы»; ее стороной обходят осторожные путники, веря в страшный миф о Черной Вдове, которая безлунными ночами выходит на свою мрачную прогулку и затягивает слезливую, режущую слух, песню, вызывающую непреодолимое желание у слушателя бежать, бежать далеко от этого места, не замечая дороги, опасностей – только этот воющий пронзительный вопль, не имеющий ничего общего с земным звуком, заполняет человеческое естество, и направляет ноги неизвестно куда.

Чаще всего к отвесному обрыву, откуда смельчаки сигали точно на острые камни.

Местные жители поговаривали, что несколько мужчин-айдарцев были найдены с выпущенными кишками и с вырезанными веками глаз, глядящими в беззвездное небо со спокойным и умиротворенным взором, будто понявшие что-то очень важное о жизни. Если к ним вообще вежливо применить слово «глядящими»…

Любимого и единственного мужа Вдовы убил воин-айдарец – лучший друг первого, поклявшийся в вечной дружбеи защите их семьи.

Скатти поежилась, и ей почудилась в кустах чья-то темная тень.

«Книги, эти дурацкие книги только усиливают страх перед действительностью. Прав был отец, когда говорил мне о том, что умный человек боится многих вещей, в отличие от глупого. А я не трусиха… нет, совсем не трусиха… немножко так совсем… просто волнуюсь».

На всякий случай девушка схватила рукоять меча, уставившись близорукими глазами в сторону темного пятна между деревьями падуба.

«И вообще…» – она медленным шагом, стараясь не шуршать листвой, придвинулась к падубовой роще, окруженной ключевым ручейком. – «…и вообще, эта Черная Вдова убивала только мужчин-айдарцев… что ей дело до какой-то девушки? Разве что…» – Скатти представила себя со стороны, и поняла, что в стальных доспехах, обтекающих ее мощную, но пухленькую фигурку, можно узнать маленького мужчину или гнома с красивым молодым лицом. От этой мысли ей стало смешно. – «Гномов не существует… Как и Черной Вдовы. Она же не тупица, чтобы спутать меня с мужем… Я срублю ее глупую голову и положу в мешок – мой дедушка обрадуется такому подарку… Правда..ведь прошло много лет… Это наверняка не Вдова поет унылую песню Смерти, а…» – она ойкнула, и пот проступил на бледном личике Скатти, застывшей, как привидение: в зарослях падуба ей привиделось явное шевеление чего-то большого… черного… неуклюжего, и, оно напористо ломая кусты и хрустя поломанными ветвями, направлялось прямо к ней.

«Медведь!» – промелькнуло в голове Скатти, и она в ту же секунду вынула из-за пояса тяжелый двуручный меч, стараясь загородить собою беснующуюся от запаха зверя белую молодую лошадь. «Хорошо, что не Вдова… Пора бы начать свою книгу убийств, и лучше, если это будет животное… я не готова опустить лезвие на шею человека… пока еще… только пока… Бывалые говорят, что это даже приятно. О, Боги!» – воскликнула она вслух последние слова. – Видел бы меня отец!

Огромный матёрый черный медведь с толстенными лапищами и когтями размером с добрый кинжал, вывалился из кустов, покрытый репейником и колючками, взлохмаченный и злой, будто после длительной зимней спячки. Он поднялся на задние лапы в полный рост и, завидев человека и лошадь, озверел еще больше, издавая густым хриплым басом обиженный, но свирепый рев. Жир на его лоснящихся черных боках переваливался и трясся, когда тот делал хоть один шаг. «Такой и лошадь сожрет за один присест…»

Лошадь, которую мне подарил отец.

«Убивать! Убивать!» – Скатти ощущала вскипающую кровь. «Пока она кипит, нужно наносить удар. Промедление подобно смерти. Мое первое слово, первая книга, первое разочарование… Первая кровь на моих руках! Воины айдар празднуют это событие как день рождения, так как это показывает, что ты уже не ребенок, ты обладаешь силой тела, мускулов и духа. Слабый духом ни за что не срубит нить жизни другого – его собственная нить еле зиждется. А это всего лишь медведь… А я – трусиха, спутавшая его с несуществующим персонажем детских страшилок. Этот медведь – моя добыча, моя жертва, и я не отпущу его, пока не увижу бездыханное грузное тело у моих ног!»

Налившиеся кровью, выпученные глаза медведя показывали, что настроен он серьезно и был весьма голоден. Дыбом встала жесткая шерсть на загривке. От Скатти его отделяло десять шагов. Держа меч наготове, дева смотрела на него в упор, чем раздражала хищника все сильнее. Внезапный порыв ветра, сорвавший с ели гниловатую шишку был последней каплей для медведя, и, глухо зарычав, он бросился вперед, как толстяк при виде зажаренной свиной ножки.

«Убивать-убивать»! Гулом, звучащие голоса в голове Скатти, отдавали ритмичной барабанной дробью, заменяя типичные лесные звуки, рев зверя и испуганное ржанье лошади. Гигантская туша черной мощи и мышц нависла над низенькой девушкой, но ее лицо искажала насмешливая гримаса подступающей агонии, агонии счастья, предвкушения победы… победы над смертью и ликования меча над клыками и когтями. Однако, она все же несколько обманывала себя. Ею двигали не кровожадные мотивы, а страх перед отцом…

Но в стройный звуковой ряд торжественных голосов и барабанной дроби, внезапно прилетел оглушающий, писклявый, и совершенно нарушающий общую музыку в голове Скатти, свист.

Огромное тело медведя неловко повисло в воздухе и глаза его вдруг потеряли былой интерес к человечине, потупив кровожадный взор.

Скатти, напрягая силы, только и успела совершить длинный прыжок в сторону, подальше от возможного падения подыхающего животного. Она свалилась набок, словно куль с тестом, расплескивая грязь полувлажной почвы, но меч из рук так и не выпустила. Ее грязное, в тине и песке, лицо, постепенно накрывала тень надвигающегося гнева и разочарования.

Когда-то устрашающий и вечно голодный мишка наводил страх на всех лесных жителей и заблудших путников… А сейчас он убит меткой стрелой прямо в голову, затылок, человеком, который скорее всего убил немало таких зверей. «Обычный охотник, скорее всего, старик, промышляющий шкурами для моего деда… Он отнял… отнял у меня мою добычу! Добычу, которая должна была стать моей! Моей первой жертвой, отданной Богу Войны и Крови, священному Фаэрону, хранителю воинов, носящих мечи!»

Скатти в порыве ярости и разочарования вскочила на ноги, неловко поскальзываясь на мокрой земле, смешно семеня толстыми ножками в стальных поножах, гремящих, как битая посудина.

«Где, где этот обидчик, где этот подлый вор, что сумел обокрасть девушку?! Он познает вкус лезвия моего меча»! Перешагнув через дохлую тушу медведя, она отчаянно устремила взгляд в чащу падубовой рощи, но никого там не увидела. Ее прерывистое, громкое дыхание смущало ее и мешало сосредоточиться. «Это не я слабая… я сильная и выносливая… Доспехи, меч, долгая дорога из Айдара – все сказалось на моем самочувствии… Дыши спокойно, Скатти… Что бы сказал отец, увидев, как ты, запыхавшаяся и неуклюжая, так глупо упустила врага из виду? И не смогла завалить медведя… Он бы расстроился и разочаровался бы в тебе…»

– Выходи из рощи, трусливый воин, если не хочешь отведать моего острого клинка! Я выпотрошу тебя как праздничного гуся и отдам на съедение черным медведям, что кишат тут как мухи! Выходи, трус, несчастный воришка, и я покажу тебе, из чего сделаны девы Айдара… – закричала Скатти в гущу деревьев, брызгая слюной.

«Слишком пафосно и с чересчур трагичной ноткой в голосе. Но не все ли равно?» Она вдруг блаженно почувствовала умиротворение и некую истому, окутывающую все ее отяжелевшее тело.

«Как же хорошо… Отец бы гордился мною… полюбил бы меня за такую смелость, за храбрые слова… Я сделана из стали, не из шелков и бархата, как многие айдарские девицы, заботящиеся лишь о красоте волос. Полюби же, полюби меня… Сейчас же…»! Но странные и неуместные мысли, непонятно каким образом посетившие ее светлую голову внезапно улетучились. «Я сделана из стали….из стали… ай!»

Будто тонкий укус комара, толстой иглой вошел ей сзади в открытый участок шеи, и, пошатнувшись, Скатти выронила меч и рухнула лицом в хлюпающую грязь, перемешанную с кровью убитого животного.

… – Из лжи… Все айдар сделаны из лжи…

Черная высокая фигура в капюшоне неслышно прошелестела мимо обмякшего тела Стальной девы, задев ее сапогом.

**************************************************************

Следы оленя на сырой земле,

Туман свинцом ложится тихо.

Как грустно мне, как тошно мне,

Избавь меня от яростного лиха!

Мне холод разум отбивает;

Брожу во тьме, как призрак дня.

И южный бог меня не защищает —

Мне жгучий холод стал источником огня.

Израненный волчонок громко лает —

Придет на помощь стая и семья.

Спасать изгоя же никто не станет.

Брожу во тьме,

Извечно я одна…

Слепящий солнечный свет больно давил на глаза Скатти, и она трусила открывать их, заслышав знаменитую песнь Черной Вдовы, исполняемую почему-то противным мужским голосом с петушиными, задиристыми нотками, словно исполнитель ставил своей целью прокукарекать как можно смешнее. Она попыталась пошевелить ногами и руками, но поняла, что связана тугими веревками. Доспехов на ней уже не было.

Вонючий запах тухлой рыбы витал в воздухе, отдавая кислым потом и лошадиным навозом.

«Заморыш!» – прошумело в сонливом уме Скатти. «Маленький мой Заморыш, что они сделали с тобой»?! Ватные конечности начинали потихоньку отходить, напоминая о себе жуткими коликами, доходящими даже до самых ушей. «Яд! Это был яд! Мой враг убил моего врага, забрал мою победу себе, так еще и отравил меня. Уж лучше он пристрелил бы и меня тоже! Охота лежать тут как раненая лошадь, без оружия, без чести… Папа, что сказал бы папа?!»

Тут Скатти совсем всполошилась и с силой распахнула сонные, пухлые глаза, как у только, что проснувшегося младенца.

«Без чести…? Этого не может быть… Это шутка, простая шутка лесных охотников… Напоминание о том, что наивным, близоруким девушкам в лесу стоит всегда носить шлем на голове, а не на крупе лошади…» Покрасневшие глаза девы наконец сконцентрировались на окружающем мире, хотя все, что ей хотелось в настоящий миг – оказаться во дворце Золотого Льва за чайным столиком мамы, распивая горячий кофе с мускатным орехом в компании Бронзового Лиса.

Связанные прочнейшей падубовой веревкой, ноги Скатти чуть опухли и вздулись из-за сильного давления, утопая при этом в сельской грязи, неподалеку от куриных насестов и сарая с отощавшими коровами. Мимо сновали толстощекие румянолицые барышни в изодранных платьях с тяжелыми ведрами воды в каждой руке; босоногие дети, гоняющие чернозадых кур, весело косились на сидящую в луже дерьма и мусора деву с открытым от удивления ртом.

Скатти, хрустя шеей, повернула голову и обомлела.

Город со всех сторон был окружен забором с выструганными острыми деревянными пиками, на которых красовались полусгнившие человеческие головы, выражения лиц которых были искажены мученическими гримасами. Жужжание мух затмило мысли девушки, и она чуть было не потеряла сознание. Что-то хлопало и звенело, ударяя Скатти в самые виски пульсирующим, болезненным звуком. В центре поселения стояла высокая черная башня с узкими окнами, грубо сколоченными мостиками и разваливающимися лестницами, охраняемая, однако, дюжиной лучников и копейщиков в длинных фиолетово-пурпурных котах с гербом быка на желтом фоне, вздымающего на рога голову человека.

«Это не Лауритс.»

Глава 8. Три брата

Бранд, утопая в мягких кресельных подушках, неотрывно глядел на веселый потрескивающий огонь в камине, который как ни трещал, а согреть огромную, холодную залу, пустующую большую часть суток, не мог. Мечтательно прикрыв глаза с сетью мелких морщинок, выдающих его «зрелый», но не потрепанный возраст, он расправил свое домашнее бархатное одеяние цвета переспелого граната и пустил мысли в свободный полет.

Что может быть лучше вина и камина?

«Только отапливаемая спальня», – поежился Бранд, накидывая на сальные черные волосы капюшон халата. Сколько раз он напоминал Ранду и Кати оборудовать камины в спальнях, обеденном зале и везде, где только можно их поставить.

«Если бы я мог брать камин с собой…» – Бранд, потягиваясь, зевнул, словно медведь, только что вылезший из спячки. «…То, возможно, охотился бы до вечера, как этот ветрозадый Ранд. И где его ноги носят? Так и ужин негоже пропустить… Что сегодня приготовит толстая Уна? Надо будет усилить контроль над ней. Что-то мягкий дэдхолльский хлеб с тмином стал быстро пропадать… Но готовит она как богиня, тут уж судьба улыбается ей… Мда…» – человек, понурив отяжелевшую голову, стал похож на угрюмого бурдюка, пьющего уже неделю.

«Оттого у меня такое пузо выросло! Не было такого раньше. Хотя и жизнь раньше была куда интереснее… Но все изменится… все изменится, куда там без злоключений братишек… А Кати смеется и саркастирует, а Уна подкармливает любую свободную минутку. Пузо не может сделать выбор в таких противоречивых условиях!»

Крупное, но все еще мощное в плечах, тело Бранда сотряслось от накатившего приступа смеха. Он смеялся и смеялся, все больше над собой и своими слабостями, запрокидывая чуть поседевшую голову назад и вспоминая себя юного, стройного, однако не такого сильного, как сейчас. Захотел бы он прямо сейчас снова стать красивым и сильным? Один щелчок пальцев… Что может быть лучше молодости?

Только вино и камин.

Бранд слышал, как Уна нарочно громко хлопочет на кухне, грохоча посудой. Пожилую кухарку он забрал в Одинокий замок Трех братьев из Видархолла, во время Кровавого восстания наемников против Медвежьего Короля. Братья бились за сторону наемников, но в тот день никто их не запомнил, ибо подобная тактика была их целью. Уна, окровавленная, с избитым лицом и порезанными руками, чуть не на коленях приползла к ногам Бранда, который из братьев считался одним из лучших мечников, часто проявляющим жалость к несчастным.

Бранд пожалел сердобольную женщину – его жесткий характер моментально превращался в податливую мягкую глину, когда неподалеку оказывалась женщина. Неважно, какого возраста, рода и сословия.

Но тут аромат пирога с печенью и луком занял все возможные мысли Бранда, и его ноги в меховых бобровых тапках сами собой понесли его на кухню. «Оставаться равнодушным, когда в животе пустующая бездна? Так и околеть от мороза недолго… Хотя кого я обманываю?» – Бранд глухо засмеялся собственной шутке.

«Не хватает теплого девичьего тела… Зарыться лицом в мягкие волнистые волосы… они так пахнут, чем-то сладким, возможно, медово-сливочными пирожными… Ах, Ингрид… бедная, несчастная Ингрид… В каких зловещих уголках Красных Пустошей блуждает твоя ненасытная, неприкаянная душа? Чего тебе не хватало, рыжая чертовка, и как же грустно наблюдать за твоими приключениями?! Куда, куда приведет тебя ненасытная тяга к справедливости?» – остановившись в дверях кухни, Бранд тупо поглядел, как плотные руки Уны с ямочками на локтях замешивают очередную порцию теста. – «Таких как ты, Ингрид не бывает… Ты рождена не для этого мира, не для меня. Таких стоит поискать во всем Киритайне… Что может быть лучше прирученного живого огня в твоих сильных, мозолистых руках?»

Только вино и пирог с печенью…

Бранд все глядел на сильные кухаркины руки, а перед его глазами плясал дразнящий облик Ингрид с ее толстенной рыжей косой до самой земли.

Перед его глазами возникают быстро сменяющиеся, пестрые картинки. Она танцует вокруг костра, такая ветреная, недоступная и непонятная никому, даже знойному летнему ветру, чьей дочерью она точно является. Он шепчет ей украдкой: «Ингрид, Ингрид, обернись, я здесь! Я так долго искал тебя! Сколько лишений и потерь пришлось пережить мне, чтобы хоть глазком обнять твой загорелый, веснушчатый стан! Я не стану силой возвращать тебя. Ведь ты вернешься. Ты обязательно вернешься, если примешь себя и свою истинную природу… мою природу…»

Но не слышит его пылкая Ингрид, бросает в костер горсть сушеной ароматной травы и продолжает свою беснующуюся пляску огня, магии и только боги знают чего еще. Ее зеленые травянистые глаза смеются и плачут одновременно, босые смуглые ступни отбивают такт, погружаясь в теплый золотой песок, искры пламени окутывают ее бронзовое тело, волосы, кружатся в вихре дикого танца; она словно горная пантера – легка, сильна и грациозна, но далека и неосязаема, словно сладкая ночная греза… «Такие, как она не живут долго, сгорают, как розоватый южный закат, столкнувшись с тьмой наступающих сумерек… Если, конечно, не изберут верный путь и не соединяться с этой тьмой… Ах, Ингрид… Ведь ты умна? Ты не совершишь еще одну ошибку?»

Но все это большая ложь.

«Я гляжу, как Уна готовит ужин, вдыхаю чудесные ароматы специй и ванили, сплю до полудня, не вылезаю из теплых бобровых тапок уже целую вечность… Я забыл, что такое звон стали и запах крови на поле битвы, ровно эти сынки Эрики Ингольд. Единственное мое лишение и невосполнимая потеря – это ты, неприрученная Ингрид. Кто трогает твои волосы сейчас? Кто целует твои горячие губы? Я мог бы превратить его в прах, если бы захотел…

Если бы только захотел…

До размышляющего Бранда донеслись чуть слышные чьи-то мягкие шаги, ровно кралась дикая кошка, шагающая по скользкому полу, боящаяся спугнуть мышку.

– Ранд… Что за привычка, подкрадываться со спины?

Вздох притворного огорчения брата, спугнул все мечты Бранда. Ранд, нарочно громко шаркнув ногой, обутой в высоченные, до бедра, кожаные черные сапоги, зашел в кухню, и, не удостоив брата ответом, шлепнул Уну по широкому заду, что вызвало у нее легкий неодобрительный смешок. Один из его приглаженных красных волос упал прямиком в тесто.

«Самовлюбленный петух… Столько дел, столько забот, Киритайн погряз в тьме и гнусных обещаниях лжекоролей, предательствах родных и друзей, а этот тощий красавчик только и знает, что пить вино в изысканной позе, обсуждать складки Уны и осуждать каждого, кто оказался в мятом одеянии, чумазом белье, замызганных сапогах… Хотя, конечно же, он переживает за Красные Пустоши, конечно, переживает, как отец за своих родных детей… А я…я тоже хорош», – в свою очередь вздохнул Бранд, наблюдая, как Ранд, жуя лесной орех, самодовольно, покачивая узкими плечами, покидает кухню, подмигивая и так разозленной вконец Уне. «Такой живот отпустить мне непростительно… Когда-то я вызывал трепет даже у самого Медвежьего Короля… И это было буквально вчера. А сейчас меня шугаются лишь дворовые собаки.

А они шугаются всего на свете…»

Три брата, наконец, собрались все вместе за длинным столом в просторном обеденном зале с высокими резными колоннами, украшенными грубоватыми скульптурами существ с рожками, соблазнительных женщин с копытами и хвостами и даже некими бородатыми старцами с торчащими из пасти, клыками. Жар, веющий от натопленного камина, обогревал помещение до самого укромного уголка, поросшего паутиной, и братья, разгоряченные, кто от вкусного ужина, кто от долгой охоты на куропаток, а кто, просто употел в меховых бобровых тапках, яро принялись спорить.

Это была их излюбленная забава.

«Ни один прием пищи у нас еще не проходил в мирной семейной обстановке» – отметил Бранд, уничтожая последний кусок пирога с печенью. «Как бы я мечтал бросить все и махнуть на соседний материк… Земли Призраков не приняли бы меня… Ведь я не Ранд, да, точно не приняли бы… Северянин не выживет в таких пустынных, загадочных и, безусловно, зловещих местах. А уж я-то, – он хихикнул. – «Те, кто побывал в Красной Пустоши, возвращаются другими… Если и возвращаются… глупцы… Безрассудные смельчаки без мозгов… как много моих товарищей по мечу сгинуло там, пытаясь отыскать скрытую магическую тайну кровавых песков…! Но Ранд, коварный мой братец все предусмотрел! Такой разгильдяй, но Красные Пустоши обязаны ему многим. Жаль, что про него все забыли. Как и про всех нас…»

Шум неугомонных братьев не давал Бранду сосредоточиться на своих мыслях, возвращающихся к Ингрид. Он, сдвинув брови, хмуро покосился на брызгающего слюной, белокожего и бледнолицего Кати, размахивающего перед надменным лицом Ранда столовым ножом, а тот в свою очередь отпускал в ответ крепкие словечки. Глядел, но отнюдь не понимал причины их ссоры.

«Дурачье… словно воронье крикливо …Как надоело контролировать, наказывать, ужесточать и усиливать гнет, следить за порядком, прятаться и притворяться. Бросить бы все и махнуть подальше…

Туда, где солнце всходит два раза за день… Туда, где Ингрид танцует у костра… Туда, где место Ранда занял Алый Волк, Повелитель Крови».

«Дикари Земель Пустошей поклоняются Алому Волку – могущественнейшему темному божеству с двумя головами. Они приносят ему в дар собственную кровь, налитую в черепа шакалов, а одежду воина стирают в волчьей крови, веря в то, что она придаст сил и отваги молодому солдату. У них нет ни королей, ни вождей, ни мудрых старцев… какая-то иная сила помогает им..ведь сколько раз выходцы с Киритайна пытались подчинить себе дикарей – столько раз Омут Страха, что в Лучезарном Море окрашивался алой кровью горе-завоевателей.

Кровь – питает жизнь, так говорят жрецы Красных Пустошей… И ведь правду говорят, только жаль, что не теми губами.

Человек, не понимающий ценности крови, вскоре сам потеряет ее».

Что искала Ингрид в Красных Пустошах? Зачем ушла странствовать именно туда? Ведь она все потеряла…»

– Твоя стерва искала сильного самца, способного дать ей защиту, а не слабого на передок, кобеля, каким ты и являешься! Правда? Уна не даст соврать. – прилизанный Ранд, похотливо поманил кухарку пальцем, но та гордо вскинув волосами, скрылась за углом. Бранд стиснул зубы, сжимая кулаки под столом.

«Кровь питает жизнь… Моя кровь давно выпита этими двумя нетопырями». – Я сломаю тебе ребра, как тогда, помнишь, Ранд? Я растолстел, но не ослаб. – красноволосый худощавый братец, похожий своим узким, гладко выбритым лицом больше на шаловливого подростка, чем на мужчину, озабоченно щелкнул зубами, улыбаясь хитрой, лисьей улыбкой. Не зря его кличут Ранд, Багровый Петух.

– Этот мир прост, как орех, что только что проглотил Кати, – вызывающе бросил Ранд, закидывая ноги в высоких сапогах на стол. – Мне интересно, ох, как интересно наблюдать за ним, особенно за Севером, – язвительно добавил он, на что Бранд лишь тяжело вздохнул, покачивая головой. Но Ранд не успокаивался, ядовито улыбаясь.

– Бабы – народ простой, как и мужи. Ты имел кучу женщин из жалости, приводил в замок бездомных попрошаек, в надежде, что хоть как-то очистишь и изменишь этот мир к лучшему. Твое проклятье… Твой рок, о да… Киритайн – это мусорная куча, вперемешку со свиным дерьмом и грязной кровью проходимцев и убийц; женщина хочет спрятаться под надежное крыло защитника от этого ужаса, которое как-то скрасит ее тяжелую жизнь… Нет, не отворачивайся, Бранд, я всегда говорю правду, мерзкую, противную, но правду, ведь! Да? Ха-ха, ну ты и тупица, какой ты у нас тупица! Твоя ненаглядная Ингрид ждала тебя в твоих покоях каждую ночь, я видел, как дрожали ее руки, ресницы, все тело, когда ты в очередной раз приводил свою новоприобритенную жалкую пассию, нуждающуюся в «покрове»! Сколько таких несчастных ты «покрыл»? Хах, какая забавная история! Демоны обретают чувства, смертные разбивают их ледяные сердца! Я сейчас обделаюсь от смеха, вот гляди!

И она ушла. Правильно сделала, чертовка; лучше бы еще вдобавок перерезала тебе горло во сне. Больно бы было, помучался пару дней, но может быть стал бы умнее? Стерва стервой, но она подарила тебе жизнь… Смертные умеют делиться жизнью. Отдавать ее во имя чего-то… А что можешь ты, Бранд? Ты отсиживаешь булки на одном месте уже месяц и не собираешься выйти на воздух… посмотреть, что намечается… что грядет… и каков будет итог… Кати недоволен, шибко недоволен тем, что происходит, и он меня даже пугает своим хмурым взглядом! – он кивнул на Кати, и тот кисло осклабился звериным оскалом, наливая себе вина со специями.

– Я не буду оправдываться, Ранд… Ты предельно честен, как всегда, хоть я и хочу выпустить погулять твои кишки, – неуверенно парировал Бранд, опуская взор.

«Я жалок… Я всего лишь червяк, пылинка, летящая туда, куда занесет ее переменчивый ветер. Я стал почти человеком. Слабым и бесхарактерным. Спасибо тебе, Ингрид. И… Прости, прости меня, я заслуживаю смерти и ужасных предсмертных пыток, которые мне никогда не светят. Я жажду испытать их от тебя и никого боле… никого боле».

Кати вдруг хрипло засмеялся, и, утирая губы салфеткой, молча вышел из-за стола, не произнося за обед ни слова. Братья проводили его взглядом и переглянулись. Губы Ранда подернула кошачья ухмылка и, переглянувшись с бледнолицым братом Кати, он выпалил:

– Раннвейг Ингольд уже здесь?

В Киритайне наконец-то станет весело. Самое время выйти из тьмы, поглазеть на готовящийся спектакль. Ты с нами, Бранд?

Снова братья берутся за свое. Бранд на секунду прикрыл глаза. Каждый раз, когда он закрывал их, ему виделась его жуткая смерть от кинжала рыжеволосой девы, вонзающей его прямо в шею. «Что может быть слаще и приятнее?»

– Это твоих рук дел, Кати? – недовольно осведомился Бранд, будто хотел пожурить его, как отец бранит провинившегося сына. В синих, как глубь бушующего и неспокойного океана, глазах Кати вдруг вспыхнул озорной огонек. Зрачки его были продолговатые и узкие, как у змеи.