Нина Павловна – это соседка с третьего. В ее однушке я провела множество часов с первого по четвёртый класс. Она уже лет двадцать на пенсии, поэтому забирала меня из школы, когда мама не могла. Зато все наши с мамой выходные были посвящены мне одной. Ей никогда не было лень отдавать мне своё свободное время. Какой бы уставшей она не была. Как бы туго не шли наши дела, она ни разу в жизни на меня не накричала. И ни разу в жизни не сказала, что жалеет о том, что я у нее есть. И пусть у меня был только один родитель, но я купалась в любви. И сейчас купаюсь. Может поэтому мне всего в жизни хватает?

Убрав в сторону пакет, мама упирается ладонями в столешницу на нашей крошечной кухне и смотрит на маленькую гору премиальных мясных деликатесов перед собой. Смотрит так, будто хочет испепелить ее взглядом.

Это банально до уровня каких-нибудь дешевых анекдотов. Но впечатление быстро развеивается, если присмотреться к этой горе повнимательнее.

Черт.

Игорь Барков настоящие “грабли”. Он притащил в наш дом эко-пакет с таким набором еды, которым не побрезговала бы даже Английская Королева. Это ужасно не романтично! Это вообще-то безвкусица, если уж на то пошло. Богатый мужчина должен дарить женщине бриллианты, а не… колбасы.

Замерев в дверном проеме, смотрю на напряженные плечи мамы. Она выглядит так, будто внутри у нее натянули пружину. Топает по полу тапком и постукивает пальцами по столу. На ее безымянном пальце нет кольца. Она сняла его еще в тот день, когда мы вернулись домой. Такое нельзя не заметить. Там было три здоровых бриллианта, и мне казалось, что носить его ей тяжело физически, но она все равно носила! Это было первое обручальное кольцо в ее жизни и оно было ей дорого, как и мужчина, который надел его на неё.

Все ее страхи я понимаю. Может она думает, что не понимаю? У нее будет ребенок. Ей тридцать восемь, и она… опять одна.

Кошусь на деда, сидящего за кухонным столом. Перелистывая газету, задумчиво почесывает за ухом Черного.

– Может мы и себе что-нибудь оставим? – спрашиваю осторожно.

Мама совершенно точно решила от всего этого избавиться, но черт… Я никогда не пробовала хамон. И он там двух видов. Один из утки, второй классический.

– Может быть, – отрезает она, продолжая терзать глазами всю эту… вкуснятину!

Похоже, мы тут все дремучий пролетариат, включая Баркова-старшего.

– Может я в деревню чего-нибудь возьму… – откашливается дед.

– Тебе нельзя, – топает она ногой.

– Ну…. раз в… жизни-то можно… – резонно замечает он.

– Делайте, что хотите… – вылетает она из кухни.

Два часа спустя раскладываю премиальную нарезку на деревянной подставке, захлебываясь слюной от запахов.

– Ольга, – зовет дед, расхаживая под запертой дверью ее комнаты. – А скатерть где?

За дверью тишина, поэтому иду в кладовку и достаю скатерть сама.

– Не-надо… – говорю ему беззвучно, заходя в зал.

Почесывая бороду, он понуро бродит по квартире. Выставляю на стол все, что успела приготовить, включая Оливье.

– Что тут было? – спрашиваю его шепотом.

– Да… – машет рукой дед. – Пришел этот петух, а она его не пустила. Пакет ей сунул и умчался, как ошпаренный. Кто ж так делает? А поговорить? Восемь десятков на двоих, как дети малые. Это что такое? – указывает он пальцем на какой-то тонко нарезанные бордовые куски.

– Не знаю… – улыбаюсь я.

– Эххх… – подходит к окну, за которым уже начали палить. – Любит она его. Шумно тут у вас…

Его умозаключение вызывает желание избавиться от этой тарелки, потому что создается впечатление, будто виновник “торжества” тоже присутствует за столом!

Плюхнувшись на диван, бездумно перещелкиваю каналы.

Дверь комнаты издает жалобный скрип, по полу шлепают тапки. Мама возникает в комнате, одетая в обалденное красное платье, которое безумно идет ее беременности. Остановившись над столом, с каменным лицом рассматривает деревянную тарелку, а потом вдруг закусывает губу и шелестит:

– Есть хочу…

– Да уж не мудрено, – вздыхает дед. – С таким-то пассажиром.

Из ее горла вырывается смех. Сначала тихий, а потом ощутимый и настоящий, а глаза увлажняются. Опустив их, она обнимает себя руками, говоря:

– Это пассажирка.

– У нас-то уже полвека одни только пассажирки в роду, – хмыкает дед.

Смеемся под трель дурацких салютов за окном.

Вскочив, лепечу:

– Пойду, переоденусь.

Влетев комнату, быстро достаю из шкафа свое “маленькое-черное-платье”, и хватаю с тумбочки телефон. Куча сообщений от друзей и сокурсников. И ни одного от него.

Швырнув телефон в ящик стола, рычу:

– Ну и черт с тобой.

Глава 11

Никита

– Андрей, время десять вечера, – разоряется за спиной отец. – Чего ты мне звонишь? У меня рабочий день закончился пять часов назад.

Открываю холодильник и рассматриваю забитые едой полки.

В нашем с ним холодильнике еды всегда, как в бункере в первый день после атомной войны. Когда мне было десять, у нас там максимум банка кильки в томатном соусе водилась, до сих пор от кильки воротит. И от яичницы тоже, как и от яиц в целом. При чем это у нас с отцом обоюдно.

– Вы семь кубов уже загрузили, ты больной? – ударяет он кулаком по столу. – Что значит «что делать»? Грузите дальше!

Выкладываю на стол продукты, не мешая. Сегодня он не в духе. Я тоже не излучаю позитив.

Я, блин, оказывается, хреново, мать его, целуюсь.

Зараза.

Что-то раньше никто не жаловался.

Прибить ее готов.

– Сам разберись, – рявкает отец в трубку. – До связи.

Швырнув на стол телефон, начинает курсировать по кухне. Трогает предметы, отшвыривает. Смотрит на гирлянду под карнизом, будто первый раз видит. Возможно, так и есть.

Я уже понял, что встреча не удалась. Он бы ещё с лещем вяленым туда пошел. Вроде не в девяностых живем.

Почесав затылок, беру из холодильника апельсиновый и томатный сок.

На этой неделе финал городского кубка по хоккею, так что у нас сухой закон. У наших «заклятых подружек», команды «Андромеда», капитан – один прокурор, с которым у отца уже лет десять холодная война. В общем, хрен им, а не кубок. Мы рассчитываем порвать их, как фашистские флаги.

Честно говоря, я не думал, что отец когда-нибудь женится. Мой отец и брак – это взаимоисключающие понятия. Мне казалось, он даже такого слова не знает. Зачем ему жена понадобилась, я не знаю. У него баб, как семечек, на любой вкус, цвет и день недели. Честно говоря, мне его образ жизни импонирует. Можно даже сказать, что я именно так свое будущее и вижу. Жениться до тридцати я не собираюсь ни при каких обстоятельствах. После тридцати тоже большой вопрос.

Не знаю толком, что у них там случилось. Но отцу давно не восемнадцать, и детей кроме меня у него нет не потому что желающих не было, а потому что он в совершенстве владеет «контрацепцией». И что касается его… жены, там явно не тот вариант, когда делают дырки в презервативах.

Он женился, потому что хотел. Если он чего-то не хочет, не делает этого, и даже потенциальный ребенок не помог бы. Денег на алименты у него хватит. Но от его поступка не только я в шоке, а все наше окружение тоже.

У меня порой ощущение, что он и сам не знает что и зачем это было, но он хочет, чтобы Ольга вернулась обратно. Чем-то она его зацепила, раз перевез ее сюда. Если мой отец чего-то хочет, он это получит, так что я не переживаю.

Я его в чем-то понимаю. Она со своей дочуркой, как две капли воды. Ноги от ушей – это у них семейное. Что касается мозгов – у младшей там отличная соображалка.

Улыбаюсь, зависнув, как баран.

Когда увидел ее в первый раз, думал дура набитая. Смотрела на меня, как на чудо света. Я тоже немного выпал. Глазищи эти голубые и губы розовые. Меня тогда перещелкнуло, но, твою мать, я ещё не настолько умом тронулся, чтобы связываться с влюблёнными малолетками.

Оказалось, что настолько.

Нас ждут у Бродсманов. Новый год все-таки, но что-то мне подсказывает, что поездка отменяется.

– Это че такое?

Обернувшись, смотрю на отца. Положив на пояс руки, смотрит на пол.

– Это для кота, – поясняю, доставая из холодильника колбасу.

– Для какого кота? – озадачивается он.

– Для черного.

– У нас кот есть? – удивленно.

– Уже нет, – успокаиваю, пока у него диссонанса не случилось.

– Уже?

– Ага…

– Я что-то пропустил?

– Видимо да.

Я думаю, даже если бы у нас в доме жила немецкая овчарка, он бы не сразу заметил.

Многозначительно молчит, глядя в стену.

Там у стены стоит плюшевая фиговина, обмотанная шпагатом. Называет «когтеточка». Но что-то я уже насчёт подарка Алене не уверен. Она из вредности может мне эту штуковину в задницу затолкать, а это неудобно.

«Давай, злюка», – обращаюсь к ней ментально. – «Сдавайся и не выделывайся, все равно ты моя».

Мысль созрела окончательно не так давно, буквально на прошлой неделе, а сегодня укоренилась окончательно.

Кто бы мне сказал, что мое воображение будет покорено Аленой Морозовой, я бы в лицо того человека долго смеялся, а сейчас не смешно.

Мне совершенно не смешно. Вопросов больше, чем ответов.

Что мне с ней делать?

Взять себе или не взять?

Если возьму, что дальше?

Не знаю я, что дальше.

Что мне, расклад на десять лет вперёд дать?

Хочу ее себе, и все, а дальше разберёмся.

Хуже, чем полгода ловить на себе ее эти взгляды и психовать, потому что хочется ее поцеловать до одури, но не можется, не бывает. И если я увижу рядом с ней Колесова, я сверну ему шею. В этот раз сверну.

От злости рука сжимается в кулак.

Мне вроде не десять лет, и мы не в пятом классе, но реакция на этого дебила у меня всегда одна и та же. И это злит, потому что все это дерьмо я давно должен был перерасти.

– К Бродсманам поедем? – спрашивает отец, бросая на стул свой пиджак.

Мы у них уже лет десять Новый год встречаем. Не вдвоем же его встречать?

– Подарки же не покупали, – напоминаю я.

Ослабив галстук, он смотри на обеденный стол, в центре которого какое-то елочно-игрушечное украшение.

– Что с сессией у тебя? – спрашивает, усаживаясь на стул и закатывая рукава рубашки.

– Да вроде как обычно.

Как у меня может быть? Я ни одного экзамена кроме программирования в универе не сдавал, все автоматами. А вот по программированию у меня трояк, потому что…

В задницу.

Я привык кому-то не нравится. Так в школе было, и кто сказал, что в универе по-другому будет? Когда люди видят, что я умнее, они разбиваются на две категории – на тех, кто смиряется, и на тех, кто бесится. Я привык, что у меня кроме отца поддержки в жизни нет.

– Ладно, – вскрывает отец упаковку с сырной нарезкой. – Может игру посмотрим?

– Можно, – киваю, включая телек на кухне.

Достаю из кармана телефон и читаю сообщение от Леры: «Можешь приехать? Давай поговорим. Барков, я скучаю»

Делаю глубокий вдох, протирая глаз.

Я знаю, что она скучает.

Я знаю, что у нас «тяжелый» разрыв.

Я знаю, что мы оба не ожидали, что это случится, но это случилось.

«Лер, уже поговорили вроде», – пишу ей. – «Зачем встречаться? Только хуже будет»

В Лерку я, можно сказать, влюбился два года назад. С ней сразу было легко. Она никогда не ковыряла мне мозг, мы даже не ссорились никогда, потому что она как-то быстро под меня подстроилась, а это дело нелегкое.

Она мне дорога. Как человек, как девушка, как друг. Но я просто блин не могу больше с ней, потому что, как пубертатник, хочу себе другую.

Хотела меня? Получай.

Не знаю, что из этого выйдет.

Может вообще одуматься?

«Пожалуйста, Никит», – читаю я.

Твою мать.

«Ладно, подъеду», – отвечаю Лере, вставая.

– Отъеду на полчаса, – говорю отцу.

– Пульт дай, – просит, откидываясь на стуле.

Набрасываю пуховик и завязываю кроссы, забирая с полки ключи от машины. Оказавшись в салоне, отмеряю три минуты на прогрев двигателя.

Уже начало одиннадцатого.

Достаю телефон и стучу им по бедру, глядя на то, как из соседского двора выстреливает фейерверк.

Одуматься или нет?

Ладно, на фиг.

Снимаю блокировку и быстро пишу, прежде чем тронутся с места:

«Привет»

Во дворе Леркиного дома столпотворение. Повсеместные взрывы фейерверков нервируют нежную сигнализацию моей машины, а меня нервирует колея, которую цепляю днищем.

– Твою мать…

Торможу у подъезда, делая Лере дозвон. Идея снова встретиться совершенно тупая, но в нашу последнюю встречу она ревела, и я немного растерялся. Я не склонен к нежности. Она сказала, что меня любит.Я не смог сказать того же. Даже не смотря на это меня с ней все устраивало. До недавнего времени. До того момента, пока мне не стало критически необходимо быть уверенным в том, что Алена не отморозит свой тощий зад, когда стопроцентно застрянет в городе из-за мороза и своей глупости. И это помимо того, что мне, блин, бесконечно интересно – что творится в ее голове. Там у нее очень много розовых пони, но мне уже и на это пофиг.

Блин.

Закрыв глаза, делаю вдох.

Просто хочу, чтобы она была моей.

И даже перспектива того, что можно на веки вечные забыть о сексе, меня не парит. Я не сомневаюсь в том, что мой Олененок чистый неисписанный лист. Я не хочу ее напугать. Не хочу… черт.

Я не знаю, как с ней общаться. У нее бесячая потребность во всем мне перечить, и у нее всегда хватает на это ресурса. Кроме того случая неделю назад. Она плакала, и меня это до кишок пробрало.

В очередной раз велю себе одуматься, но на экране всплывает ответ на мое сообщение: «Привет».

Вздохнув, пишу: «Чем занимаешься?».

«А кто это?», – пишет она.

Чтобы не ходить вокруг да около, отвечаю: «Я».

Ответ неопределенный ровно настолько, чтобы у нее не осталось никаких вопросов.

Тем не менее, немного напрягаюсь в ожидании ответа.

Если она примет меня за кого-то другого, будет фигово. Будет фигово, если она примет меня за капитана универской футбольной команды. В восьмом классе меня выперли из футбольной команды школы, потому что у этого говна Колесова рот, как помойка. Целью его жизни на тот момент было испортить мою. Желающих и без него хватало. И до сих пор хватает. Как ни странно, единственный человек, с которым я могу общаться без запаров – это сын нашего мэра, Дубцов. Мы не друзья. Друзей у меня кроме отца нет. Но он единственный посторонний за последние годы человек, который не бесит меня после трех минут общения.

Когда получаю ответ от Алены, понимаю, что мы просто, мать его, на одной волне:

«У тебя проблемы со слухом? Я сказала, с тобой никуда не поеду. Не пиши мне, и не звони».

Протираю ладонью лицо и печатаю: «Боишься меня?»

Она молчит, а я думаю о том, что хочу увидеть ее прямо сейчас.

– Привет… – материализуется в салоне Лера, заполняя его знакомыми запахами.

Не заметил, как она вышла из подъезда.

– Привет, – говорю, убирая телефон в карман.

На ней длинный пуховик и мигающие рожки на голове.

Забавно.

Смотрим друг на друга, и я молчу, потому что “поговорить” хотела она, а не я. Я уже и так все сказал.

– С Наступающим, – говорит тихо.

– И тебя, – киваю, заводя мотор.

Тараня бампером колею, сваливаю со двора, отъезжая на двадцать метров вперед, чтобы не блокировать проезд.

В кармане вибрация, и я очень хочу прочесть сообщение.

Перед капотом косяками проплывают люди. Все фасуются по гостям. В салоне тишина, и она затянулась.

Откинувшись на сиденье, просто жду. Телефон вибрирует и вибрирует. Что она там строчит?

– У тебя кто-то есть? – получаю я вопрос.

– Лер… – тяну, предостерегающе.

– Значит есть. Кто?

Посмотрев на нее, поясняю раз и навсегда:

– У меня два года была только ты одна. Это честно и без брехни. Ты и сама знаешь. Все что дальше – это уже мое личное.

– Да… – кивает, глядя в окно. – Ты такой. Порядочный. Только пользуешься, а потом выбрасываешь.

Опять вибрирует мой карман.

Да, блин.

– Я тобой пользовался? – спрашиваю ее. – Че ты от меня хочешь?

– Я…

На ее щеках вижу слезы.

Мать твою.

– Я спросила – кто она? Ну давай, Барков. Не бойся, не сожру я ее. Ты с июля сам не свой. Думаешь, я не заметила? Думаешь, я тебя плохо знаю? Думаешь, тебя кроме меня еще кто-то терпеть станет?!

Смеется.

Так, будто реально очень смешно.

Что-то щелкает в груди. Неприятно.

– Тебя. Не касается.

Произношу с толком и с расстановкой.

– Ну да, ха-ха, – смотрит на меня с усмешкой. – Запомни раз и навсегда, Никита Игоревич, кроме меня, тебя ни одна дура терпеть не сможет. Когда нагуляешься, приходи, поговорим. Дуре привет.

Сжимаю челюсти, ожидая, пока выберется из машины. Глазами провожаю до подъезда, сжимая до скрипа руль.

Если она хотела уколоть, ей это удалось.

Давлю на газ, не дожидаясь пока Лера скроется в подъезде.

Терпела она.

Будто я дерьмо, которое хочется газетой прикрыть, чтобы не воняло.

Сжимаю руль, запрыгивая в колею.

Желающих меня терпеть целая очередь, она об этом очень хорошо знает. От мала до велика, всех цветов и сортов.

Я не мальчик на побегушках. И я не воспринимаю чужие капризы. Манипуляции тоже не воспринимаю. И если хочу поступить определенным образом, просто делаю это. Это то, что я дал ей понять еще в первый месяц наших отношений, и ее все устраивало, а если и не устраивало, она это оставила при себе. Она ни на один праздник без подарка не осталась. И я не клялся ей в вечной любви, чтобы сейчас брать свои слова обратно. Я ей вообще ни фига не обещал.

Вырулив со двора, подрезаю красную мазду и торможу на первом светофоре. Выхватываю из кармана куртки телефон и читаю:

«Я о тебе вообще не думаю, Барков»

«С тобой общаться, как наждачкой по лицу тереть»

«Ты хам и придурок»

В этом месте Алена сделала минутную паузу, а потом продолжила.

«Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ТРОГАТЬ», – читаю эту пулеметную очередь из сообщений дальше.

Еще как хочешь.

Она даже по роже мне как следует дать не смогла, потому что еле на ногах стояла, и это с учетом того, что я не умею целоваться. Эта претензия до сих пор меня подбешивает. Я не проводил интервью, но недовольных, кроме неё, не припомню.

«Ты со мной даже ни разу не поздоровался. Ни одного раза!»

«Ты вообще думаешь, когда что-то говоришь или делаешь? И чем ты думаешь? Задницей?»

М-да.

Для человека, который «обо мне не думает», слишком много мыслей. Я не в обиде на ее слова, у нее есть полное право считать меня придурком. Я для этого усердно старался.

Сзади сигналит Мазда, потому что давно горит зеленый. Сорвавшись с места, паркуюсь у бордюра и включаю аварийку.

«Я поздоровался десять минут назад», – пишу я.

«Сейчас расплачусь от счастья», – пишет она.

«Если тебе так мало для него надо, то не стесняйся».

Она молчит, очевидно, собираясь с мыслями.

«Отвали», – читаю я наконец-то.

– Пффф… – выдыхаю, глядя на пустой проспект.

Возможно я и правда где-то перегнул, но я уже полгода дома почти не появляюсь, чтобы с ней не пересекаться. Я, блин, не знал, что мне со всей этой фигней делать. Один раз я вообще на нее голую нарвался, потому что она не врубается, что живет в доме с двумя посторонними мужиками, и надо закрывать двери на замки, особенно двери ванной, когда ты в душе плещешься!

Минуту на нее в мыльной пене пялился, она даже не заметила. Отдача неделю мучила. Со свистом выдыхаю воздух, вспоминая свой столбняк.

У нее все узкое и правильное. Талия, плечи, бедра, лодыжки. Вида спереди я дожидаться не стал, иначе точно придушил бы.

– Блин… – бьюсь головой о подголовник, ерзая по сидению.

«Я готов исправиться», – быстро набираю ей.

Копирует предыдущий ответ.

«Давай мириться», – пытаюсь зайти с другой стороны.

Она молчит минуту, а за ней вторую. А потом вообще уходит в офлайн.

Жду еще пару минут, а потом потихоньку трогаюсь, направляясь в сторону дома.

Уже одиннадцать.

Город еще больше опустел за это время. Кроме меня на дороге вообще никого нет. Снег валит во всю, завтра будет коллапс.

Заехав в ворота, паркуюсь и беру в руку вибрирующий телефон.

«Чего тебе от меня надо? Ты что, на меня с кем-то поспорил?»

«Что за дичь?» – впервые за этот день я реально злюсь и набираю ее номер.

После пятого гудка она сбрасывает, но я звоню опять.

– Да! – рычит она в трубку.

– Я не спорю на людей, – рычу в ответ.

Понизив голос, она требует:

– Тогда чего тебе надо, а?

– Давай завтра встретимся.

– Зачем? – срывается ее голос. – Что за игры, Барков?

Я вдруг понимаю, что она нервничает. Гораздо сильнее, чем я. Господи, Оленёнок. Хватит упираться. Вот он я. Весь твой.

– Давай проведем вместе время, – настаиваю, прислушиваясь к ее дыханию. – Никаких игр.

– Зачем?!

Твою мать!

– Потому что, блин, – не выдерживаю я. – Ты девушка, я парень, дальше объяснять?

Я бы не отказался провести с ней время прямо сейчас. Как только я спустил тормоза, список моих желаний увеличивается с каждой минутой.

– Ты… хочешь провести вместе время?

– Да, хочу.

– Сильно?

– Максимально сильно, – заверяю я.

Она молчит, неровно дыша в трубку.

Смотрю перед собой. В ожидании выгибаю брови и успеваю досчитать до десяти.

– Отвали, – слышу перед тем, как ее голос сменяет серия коротких гудков.

Зараза.

Ударяю по рулю рукой, прикрыв на секунду глаза.

Я завожусь, как никогда в жизни. В крови всплески толи адреналина, толи тестостерона.

Выйдя в метель, хлопаю дверью и бегу к дому. Швыряю на полку ключи и рывком убираю в шкаф куртку. Телефон швыряю туда же, на полку. От греха подальше.

В доме тихо, как в лесу. И темно также. Из кухни в коридор просачивается мигание гирлянд, в остальном у нас будто электричество вырубило.

Сидящий за барной стойкой отец мрачно вертит в руке свой телефон, не особо заинтересованно глядя в телек, по которому повтор трансляции хоккейного матча. На нем все та же рубашка и брюки, а на стойке перед ним – бокал коньяку.

Сажусь рядом, зло забрасывая в рот оливку прямо из банки.

Я не фанат Деда Мороза, но такого унылого Нового года с рождения не припомню.