Людмила Гурченко. Золотые годы

Вечерами я играл, уже на рояле, в Доме офицеров на танцах, в Доме культуры Владимирского тракторного завода, участвовал в самодеятельности.

Но это все-таки была армия, со своей дисциплиной, тревогами, зимними строевыми смотрами, когда солдаты маршируют в лютый мороз и от них идет пар, а ты стоишь часами на плацу и дуешь, мундштук примерзает к губам и ты не чувствуешь ног, в глазах мелькают мошки…

Тем не менее я благодарен судьбе, что служил в Советской армии.

Забегу намного вперед и расскажу одну смешную историю.

В 1990 году мы с Люсей были на гастролях в Израиле (далее я расскажу подробнее об этих незабываемых гастролях), и в большом супермаркете (Люся очень любила за границей ходить по торговым центрам) она вдруг увидела магазин оптики. А у меня с рождения правый глаз видит всего на 30 %. Люся часто, ехидно улыбаясь, говорила, что я «косил» от армии. Меня это ужасно злило. Фотографии в форме, в танке или в оркестре ее не волновали. И даже наличие у меня военного билета с номером воинской части ее не убеждало. Позже в своей книге, когда мы уже разошлись, она написала, что я «косил» от армии. Так вот, в этом израильском магазине стоял огромный аппарат для проверки зрения. Я решил проверить зрение и с большим удовольствием показать ей результат. «Иди проверяй» – с усмешкой сказала Люся.

Очень вежливый доктор выдает результат: левый глаз – 100 %, правый – 30 %! Я с лицом победителя несу ей этот бланк: «Вот, смотри!» Она, равнодушно посмотрев на листок, выдавила: «Прибор неисправен, косил, косил».

6

Годы службы пролетели незаметно, и вот – снова «гражданка». В Советском Союзе, чтобы поступить в «элитные», как сейчас называют ВУЗы, требовалась рекомендация. Такие рекомендации давали и в армии. Меня, как уже известного человека в полку, вызвали в политотдел и предложили рекомендацию.

– Куда бы вы хотели поступать? – спросил меня начальник политотдела.

– В консерваторию, конечно, – уверенно ответил я.

– Туда нет, – ответил начальник. – Есть УДН, МГУ, МГИМО…

– Ну, давайте в МГИМО, – ответил я.

Правда, эта рекомендация ничего не давала, кроме разрешения на сдачу экзаменов. Я, довольный и гордый, получил рекомендацию и уехал домой.

Родители встретили меня спокойно, без накрытых столов, слез радости, потому что последние месяцы я довольно часто приезжал домой. Папа, разбуженный, даже иногда бурчал, когда часа в два ночи приезжал сынок домой. Офицеры посылали меня в Москву за вкусной едой. Ехать было всего три часа. Через двое суток я возвращался с колбасами, конфетами и прочими деликатесами.

Увидев рекомендацию, больше всех обрадовалась мама. Ей очень хотелось, чтобы ее сын стал дипломатом, а она попала бы в «светское общество» и обязательно поехала бы в Париж, восторженно фантазируя на тему: «Мой сын посол!». Но мне не суждено было стать дипломатом. Сдав все экзамены (причем обязательно в военной форме) и набрав достаточное количество баллов, я, довольный, приехал искать свою красивую фамилию в списках принятых в институт. Оценки у меня были хорошие, даже за испанский получил 5 баллов. Испанский язык я стал учить в армии. Купил учебники и вечерами занимался. Уж очень мне нравился этот красивый язык. И теперь я стоял у доски объявлений о принятых в институт и долго искал свою фамилию. Но почему-то не нашел. Дали мне на выходе из института бумажку: «Не прошел по конкурсу». И все. Позже надо мной подтрунивали: «С твоей фамилией только в мясо-молочный институт могут взять, но еще и подумают!»

Я, со своей неповторимой фамилией, опять вернулся в свою музыкальную школу, ВШОМО (Вечернюю школу общего музыкального образования) № 43 Бауманского р-на г. Москвы. Приняли меня радостно, и началась работа. Но я уже был не 17-летним мальчиком, а мужчиной, прошедшим армию. И этим гордился. Я опять пришел в тот Дворец культуры имени Третьего Интернационала в Люблино, в тот же оркестр, где началось мое становление как эстрадного музыканта.

Однажды мы с родителями были у их друга, замечательного артиста, куплетиста, юмориста (таких уже больше нет и не будет) Михаила Гринвальда. У него дома, жил он рядом с Театром оперетты, на Пушкинской улице, всегда собиралась веселая еврейская компания. Они пели, играли, сочиняли стихи, куплеты, в тот день как раз был какой то еврейский праздник, по-моему, Пурим. Стол был накрыт еврейскими сладостями, сладким вином… Сам Гринвальд пригласил меня к роялю.

«Поиграй с нами!» – сказал он мне. Я сел, начал играть… и понеслось. То песни, то куплеты, то его дочь пела, а она работала в еврейском театре… Праздник удался.

А назавтра раздался звонок.

– Это Гринвальд. Костик, ты не хочешь поступить в Московскую эстраду, в Москонцерт?

Не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– У меня друзья – руководители Московского диксиленда. Им нужен пианист. Завтра приезжай на Летниковскую улицу. Там прослушивание.

– Хорошо, – произнес я, еще не понимая, что произошло. Я? В Московскую эстраду? В Московский диксиленд?

И я поехал! Почему-то у меня не было волнения. Впервые, выходя на сцену перед художественным советом, я не растерялся, сев за рояль, услышал слова: «Фа-мажор, по блюзу. Поехали». И заиграли. После блюза и еще нескольких джазовых экспромтов меня отпустили, а потом руководитель творческой мастерской эстрадных инструменталистов Григорий Наумович Фасман, посовещавшись с коллегами, поздравил меня с принятием на работу в Москонцерт и пожал мне руку. Теперь я артист! Именно так все началось и продолжается до сих пор. Только в отличие от того дня сегодня я выхожу на сцену с волнением, считая пульс.

С того момента моя жизнь совершенно изменилась: репетиции, гастроли. Мы объездили весь Советский Союз. Однажды в одной компании мне понравилась девушка. Мы стали встречаться. Она училась в инязе на переводческом факультете. В те времена нравственность в нашей стране была на высоком уровне, и, чтобы «полноценно» встречаться, надо было полноценно жениться. Что мы и сделали 31 декабря 1971 года. Родители мои были не очень рады этому браку. Особенно мама. Потому что родители Тани (так звали мою первую жену) работали в тех самых органах, от упоминания которых моя мама могла упасть в обморок.

Свадьба состоялась в хрущевке, у нас дома. Гостей было немного. Конечно же, не обошлось без конфликтов. Мама сцепилась с Таниным папой… и мы с Таней ушли ночевать к соседям (хорошая первая брачная ночь). Сначала мы пожили в Люблино с родителями в хрущевке. Спали на полу. Папа, идя в ванную, перешагивал через нас и долго умывался, принимал душ и, распевая какую-нибудь модную песенку, с удовольствием вытирался. В это время мы, мечтая попасть в туалет (в хрущевках были совмещенные санузлы), согнувшись и держась за животы, ждали последнего куплета папиной песни. Потом, опять перешагнув через нас, папа шел в кухню завтракать, где, звеня посудой, накрывал на стол. Потом вставала мама. И все повторялось. Через два месяца мы переехали в квартиру к Тане, у которой была однокомнатная квартира с большой кладовкой, где мы спали. Еще была глухая бабушка и кот, который, прячась за приоткрытой дверью, когтями рвал нам, чужакам, ноги. Через месяц мы сняли квартиру и переехали в Кузьминки. Я опять стал много ездить по гастролям, а Таня училась. Отношения стали затухать. Таня начала чаще уезжать к своим родителям, я – к своим.

Глава вторая
Знакомство

7

В тот период меня перевели в большой эстрадный оркестр под управлением Александра Горбатых, концертмейстером ритмгруппы. И тут в СССР приезжает испанский певец Рафаэль. Аккомпанировать Рафаэлю будет наш оркестр! Представляете! А я испанский знаю! С ним приезжают дирижер, гитарист и ударник. Все они испанцы! В то время у СССР еще не было дипломатических отношений с Испанией, у них правил Франко. Нас предупредили, чтобы лишнего не болтать, дружбу не заводить, подарки не принимать и не дарить.

Ладно. Не будем. Но как же испанский? Хочется поговорить. Мы подружились с испанскими музыкантами. Поехали гастролями по нашей необъятной стране на 42 дня. Все прошло триумфально! Вернулись в Москву. Рафаэль улетел в Испанию. У меня осталось очень хорошее впечатление об испанских музыкантах. Я даже какое-то время переписывался с барабанщиком Кинито. Во время гастролей у нас был такой случай. Выступали мы в Ленинграде, и вдруг срочно отзывают нашего переводчика! Что-то случилось, а что – я так и не узнал ни тогда, ни потом. Бежит ко мне директор оркестра.

– Костя, выручай!

Да, выручай-то выручай, но я не до такой степени знал испанский, чтобы переводить самому Рафаэлю. С музыкантами общался, но самому Рафаэлю… Я занервничал. Оказалось, что это была пара бытовых вопросов, пожеланий перед концертом. И я справился. Ура! Прошел еще один день без переводчика. На третий день он появился, поблагодарил меня. Но я вдруг почувствовал какое-то охлаждение ко мне со стороны оркестра. Ребята стали избегать общения, перестали просить перевести при разговоре с испанскими музыкантами… Я ничего не понимал. Спустя какое-то время, когда мы были в Ташкенте, один из музыкантов, махнув после концерта рюмочку, на мой вопрос, что же случилось, тихо прошептал: «Все уверены, что ты стукач!» И тут я понял ход их мыслей: только пришел в оркестр, почему-то знает испанский, а потом вызвали переводчика – значит, я настучал. Все понятно. Ну, а когда понятно, становится все легко и просто. Тогда я всем объяснил, что никакой я не стукач. И отношения сразу вернулись на прежний уровень. Гастроли прошли триумфально, мы благополучно вернулись в Москву.

В оркестре в то время шла подготовка к постановке опереточной программы. Должен сказать, что коллектив без энтузиазма встретил этот проект, потому что в качестве звезды программы была назначена жена художественного руководителя оркестра. Мы параллельно готовились к грандиозной программе «Товарищ кино». Это было очень интересно. И тут я вступаю в новое измерение. Меня как музыкального руководителя оркестра направляют в Театр киноактера репетировать с нашими звездами советского кино, такими как Людмила Гурченко, Зинаида Кириенко, Наталья Фатеева, Нонна Мордюкова, Людмила Хитяева, Олег Анофриев, композиторы Оскар Фельцман, Марк Фрадкин, Леонид Афанасьев и много еще советских актеров. Я рассматривал репертуар, репетировал, потом делал аранжировку. Часто оставался и репетировал с актерами. Однажды, на генеральной репетиции во Дворце спорта «Лужники», ко мне подошла Людмила Гурченко, сказала, что ей очень понравилась моя аранжировка, и похвалила меня за игру на рояле. Я был на седьмом небе от счастья. На другую репетицию я «в ответ» принес ей катушки с рок-оперой «Иисус Христос – суперзвезда», через день она мне дала катушки своего любимого пианиста Билла Эванса, а в день премьеры я ей подарил пластинку моей любимой группы Blood Sweat & Tears. Ждал ее перед концертом, чтобы вручить и похвастаться этим диском. Но Люся подошла ко мне и, не замечая ни диска, ни моего восторженного лица, тихо сказала: «У меня умер папа». Это было 22 июля 1973 года. (Папа умер 17 июня.)

В эти дни в Москве проходил Международный кинофестиваль. Вечерами и ночами работал пресс-бар в гостинице «Россия», куда было невозможно пройти простому смертному. И тут Люся говорит: «А вы бы не хотели пойти сегодня со мной в пресс-бар после концерта? Я приглашаю!» Я не успел ответить ни да, ни нет, стоял, смотрел ей в глаза: почему я? – но все уже было решено.

До концерта еще оставалось время, я помчался домой, схватил галстук, 10 рублей, примчался в Лужники. Весь концерт у меня кипели мозги: почему я? Как себя вести? Концерт прошел прекрасно. Люся подошла ко мне и сказала: «Я вас жду внизу».

Мы поехали в пресс-бар. В баре царило какое-то запретное и незнакомое по тем временам настроение. Много иностранцев, известных актеров, режиссеров, заморские напитки. Валюта… Советские актеры сидели за большим круглым столом и весело общались, вино и шампанское лилось рекой. Конечно, наши женщины были самые красивые и эффектные. Мы подошли с Люсей к столу, она представила меня, хотя большинство актеров меня уже знали по программе. Было очень весело и непринужденно, несмотря на то что там сидело много незнакомых мужчин в темных костюмах и в галстуках. Около двух часов ночи Люся куда-то пропала, потом вернулась и предложила пойти погулять по ночной Москве.

8

– Я уже за стол рассчиталась, – сказала она.

– За всех? Зачем? – изумился я.

– Так папе будет лучше!

Я удивленно посмотрел на нее, но промолчал.

Мы вышли из гостиницы «Россия» около трех часов утра, светало, было тепло, машин нет, мы идем в обнимку по дороге, смеемся, рядом бежит стая бездомных собак… Идиллия!

Дошли до Маяковской. «Здесь я живу. Дальше пойду одна. Все» – как отрезала. Мы попрощались во дворе дома, где она жила. Я набрался наглости и пригласил Люсю на свой день рождения 30 июля! Она не отказалась и пообещала быть, если не будет занята.

Неделя пролетела незаметно, подошло 30 июля, папа с мамой накрыли стол, должны были прийти мои друзья, человек шесть, но, признаюсь, я всю неделю держал в голове: придет или не придет? И вот мы собрались, сели за стол, места, правда, маловато, квартирка-то всего 28 кв. метров плюс рояль, мой любимый Блютнер, но все уселись. Все прекрасно, но время приближается к десяти часам. Наверно, не приедет, думаю я. И в 10 вечера звонок. «Я прошу прощения, только что вышла с премьеры «Людвиг» в Доме кино. Выезжаю к вам».

Боже мой! Что у нас началось. Кто-то засобирался домой, мама пошла наряжаться…

Звонок в дверь… В дверях стоит Людмила Гурченко… Она пришла КО МНЕ на день рождения! Это я сейчас так пишу! А тогда, 30 июля 1973 года, я еще не понимал, что представляет собой эта хрупкая женщина, что она великая актриса и личность…

Она прошла, скромно села, познакомилась, перекусила и стала рассказывать про премьеру фильма, на котором была. Это длилось довольно долго, и компания немного потеряла нить сюжета. Потом поговорили о музыке, о фильме, и Люся села за рояль, мой рояль. Она что-то сыграла, спела несколько песен. Потом засмущалась и стала собираться домой. Мы с моим другом Володей Тихоненковым отправились ее провожать. Тогда поймать такси в Люблино было невозможно, да еще в два часа ночи. Заказать – тем более. Мы долго шли все вместе, и вдруг такси появилось. Я посадил Люсю, а мой приятель (он тогда работал во Внешторге, и мы с ним иногда вместе играли джаз) решил поехать с ней. Якобы ему по пути. И они уехали. Позже, когда мы стали жить с Люсей, про эти «проводы» и такси мне вспоминалось очень часто: «Как ты мог меня бросить с этим парнем, а не поехать вместе со мной?»

9

Опять побежали дни, недели, репетиции…  Вдруг звонок. «А вы не хотели бы приехать и увидеть, как проходит озвучание фильма?» «С удовольствием!» – ответил я. Люся заказала пропуск на «Мосфильм», объяснила, куда подойти, и вечером я был на озвучании. Когда зашел в павильон, навстречу мне вышли – о Боже! – Валентина Серова, Александр Кайдановский и Борис Андреев! Режиссер Евгений Ташков…  Люся меня представила и началась работа. Было очень интересно. Я не знал о существовании такого процесса. Когда все закончилось, мы попрощались, и Люся предложила, уже подъезжая к ее дому, ненадолго зайти попить кофейку!.. Мы зашли, сели за столик, попили кофе…  было уже поздно…  и я остался у Люси…  Ненадолго…  Почти на 20 лет!

Первое, что произошло, – мы стали вместе работать. Работать над песнями, ТВ-программами, музыкальными фильмами, репетировали роли, учили тексты… В этот период мы сделали уже три картины: «Открытая книга» Владимира Фетина, «Дети Ванюшина» Евгения Ташкова и «Старые стены» Виктора Трегубовича. «Старые стены» стали картиной, с которой началась вторая и самая мощная волна прекрасных работ Гурченко. Все эти годы Люся всегда говорила, что, если бы Трегубович не увидел в ней глубокую драматическую актрису, неизвестно, что бы было. И безотказно снималась в любой роли в его картинах.

Так вот. «Старые стены». «Ленфильм». Как раз в это время уже закончились съемки. Мне на работе дают отпуск. Я собираюсь ехать в Севастополь к друзьям нашей семьи Софочке и Левочке (так их ласково называли мои родители). Не знаю как объяснить Люсе, пригласить или промолчать… Да и как это возможно, где жить… Я так и сказал: «Еду в Севастополь к друзьям моих родителей, Софочке и Левочке.» У них во дворе маленький сарайчик, вагончик, переделанный под комнату для сдачи в сезон.

Ну зачем я, простой музыкант, живущий в хрущевке, был нужен уже заслуженной тогда артистке РСФСР? Зачем? Да еще на 15 лет моложе ее. Если говорить честно, то я думал, что на этих двух неделях «после кофе» все и закончится. Но я ошибся. Люся говорит мне: «Я прилечу к тебе. Ни о чем не волнуйся. Ни о чем не беспокойся».

Я с волнением уезжаю в Севастополь и каждый день жду вестей. И приходит телеграмма со спокойным, добрым текстом: «Вылетаю, не нервничай. Не будь одиноким, скоро будешь встречать».

Прилетела, встретил, поехали к Софочке и Левочке, где нас радостно и вкусно встретили, я до конца не понимал, что происходит, как это могло случиться? Мы и вагончик? Но было все очень просто. Да, вагончик. А там уютно, тепло, чистая постель, маленький туалет. Софочку и Левочку Люся приняла очень дружески, они ей напомнили Харьков, их еврейский дворик… Нам было хорошо. Мы гуляли по Севастополю, катались на катерах, купались в море. Люся ходила в огромных солнечных очках, в косынке, на высоченных платформах. Ее никто не узнавал, и она спокойно гуляла по улицам. Только один раз, когда мы встретили одного очень известного актера, он ее узнал, пообщался, пристально разглядывая меня, и пожелал счастливого отдыха! Все шло очень гладко, с любовью и теплотой отношений.

10

Однажды на пляже Любимовка, что под Севастополем (там много лет подряд отдыхали мы с папой и мамой), мы нежились под солнцем и мирно разговаривали. Недалеко от нас загорала молодая девушка с длинными красивыми волосами. Я не преминул заметить, какие красивые волосы у девушки! Люся не отреагировала, но через несколько минут встала и сказала, что уже пора уезжать. Я почувствовал какой-то холодок в ее голосе. Мы приехали домой, и вдруг она стала собирать чемодан. Ничего не понимая, я сказал: «Ты ведь уезжаешь через три дня! У тебя билет уже куплен!»

– Нет, мне нужно раньше. А билет я поменяю. Улечу, не волнуйся. И меня не провожай.

Ни на какие мои просьбы объяснить, что случилось, был один ответ: «Ни-че-го». Ну что ж. Надо так надо. Взяла такси и уехала.

Я был ошарашен. Стал мучительно восстанавливать каждый час, искал причину в себе. И вдруг понял! Неужели длинные волосы сыграли такую роковую роль в наших отношениях?! Значит, нельзя ничего хорошего говорить о других женщинах? Нельзя никем восторгаться? У меня, 24-летнего мужчины, должны быть закрыты глаза на посторонних женщин! Может быть, кто-то и солидарен с Людмилой Марковной, но только не я. У меня уже тогда была крепкая позиция по поводу ревности и отношений между мужчиной и женщиной. Мужем и женой. Этой позиции меня научили мои родители. У нас в семье отсутствовала ревность, недоверие, подозрительность. Мои родители прожили вместе 65 лет – единственный, неповторимый брак в их жизни. Эта позиция до сегодняшнего дня со мной. Я очень благодарен за эту крепкую позицию своим маме и особенно папе, так как именно он обучал меня Книге Жизни.

Но что теперь делать? Мириться с такими условиями жизни и не вертеть головой по сторонам? Лететь за ней? Продолжать отдыхать? Написать письмо или послать телеграмму? Решения не было. А может быть, она сама напишет и все мои предположения окажутся выдуманными? Никакой ревности. Просто надо уехать. Маловероятно. И все же я поехал в Москву. Я помнил, что Люся должна была сразу уехать в Ленинград на озвучание.

Приехал домой, где меня встретил папа, удивившись, почему я прилетел раньше. Он долго расспрашивал про отдых, про Севастополь и, наконец, про Люсю. Я снова собрал чемодан и вечером на «Красной стреле» отправился в Ленинград.

11

Целый день, до моего вечернего поезда папа осторожно подходил к главному вопросу, к тому, что «дело не в возрасте, а в социальном статусе, материальном положении и жизненном опыте». Ведь она уже четыре раза была замужем, а я один, да еще пока не развелся (но об этом позже). Я чувствовал, что он очень волнуется за меня, за начинающиеся серьезные отношения. Папа понимал, что это порыв, вихрь эмоций, стремление стать взрослее, и пытался меня остановить, убедить. Но я рвался в Ленинград.

Прямо с Московского вокзала я поехал на «Ленфильм», надеясь выяснить, что же все-таки произошло? Какая будет реакция на мое появление. Приехав на «Ленфильм», я позвонил в группу «Старых стен» и попросил передать Людмиле Марковне, что приехал Костя. Довольно быстро мне выписали пропуск, и через пару минут я уже входил в офис группы… Не могу сказать, что, увидев меня, Люся запрыгала от счастья. Напротив, холодный взгляд, равнодушный разговор… Тема «длинных волос» не поднималась. Но вскоре она оттаяла, так и не объяснив, что же произошло.

Позже в Питер я приезжал довольно часто, так как Люся много снималась на «Ленфильме». Она всегда говорила, что «Ленфильм» для нее как дом родной. Там были ее любимые костюмеры, гримеры, реквизиторы. Она очень быстро находила с ними общий язык. Мы часто ходили в гости к ленинградской киноэлите. Это были Игорь Дмитриев, Олег Басилашвили, Владимир Венгеров, Виктор Трегубович, замечательный композитор Виктор Лебедев и много-много костюмеров, реквизиторов, художников. Они приносили разные старинные тряпочки, детали костюмов, которые позже использовались в вечерних и актерских нарядах, аксессуары для одежды, фурнитуру… Дома половина шкафа была забита этими «тряпочками», и она знала чуть ли не по имени каждый кусочек и где он лежит!