Империя машин

– И все? – удивленно спросил тот.

– Там будет нелегко, ты это знаешь, я бы пошел сам, не видь твой талант.

Говерман старался выглядеть уверенным, но мальчик сам подбодрил его

– Я справлюсь, не беспокойтесь. Плащ Теней выручит. И шоколад горьковат – сказал он вежливо ученому.

В тот—же вечер вместе со свитой из двух других алхимиков, он отправился в дорогу, и уже через неделю вернулся назад на дирижабле с откопированными результатами.

Говерман не спал последние два дня, и не зря. Его опасения подтвердились.

Результаты были ужасающими.

Система работала нестабильно, но самое большое потрясение вызвало другое – Барданор всеобще объявил об успешных испытаниях машины контроля погоды, и о включении проекта «Полдень» ровно через четырнадцать дней. «В постоянное и повсеместно доступное пользование» – дочитал он цитату. А помогал ему никто другой как его сын. «Это он сдал меня, он…» – вырывая волосы на голове, сидел и плакал несчастный отец, в то время как на другом конце континента его чадо боролось с ожившим одеялом, обвившим посиневшую шею. Как в сказании о страннике – все, к чему прикасался Барданор – умирало. Говерману не довелось прослышать об участи сына, поэтому он продолжал печатать отчет.

– С вами все в порядке? – последний раз в тот вечер зашел к Говерману в кабинет чумазый мальчик.

Ученый снял очки, протер расцарапанные, побитые линзы, и улыбнулся.

– Не беспокойся, сильные люди тоже плачут. Чтобы слезы закончились и не были видны пред лицом врага. Ступай в дом. Я тебя догоню.

Раз дело жизни попрано, пора готовить ответный удар. Утром он наведался в крупнейший мануфактурный центр и пустил в печать все копии экспериментов, затем договорился с товарищами о прямой трансляции, на которой провел прямые разборы последствий «Полудня». Его сообщения вызвали бурю недовольства среди населения. А после получения телеграмм Восток затопили мятежи. Физики, биологи и геотехники выступали требовали остановить проект. Их бросали в тюрьмы, но шумиха уже не улегала. Сотни людей выходили с плакатами. Немалое количество добровольцев побросало работу и выводило из строя механизмы по добыче золотистого минерала, узнав, как их действия приведут человечество к гибели. Ворота Часовой Крепости снова ломились от перебежчиков, желающих метнуться назад. Страна буквально разрывалась надвое. И в этот раз перевес был явно не на стороне «нового мира».

Услышав о многочисленных погромах, беспорядках и нарушении всей структуры производства Барданор впал в неутолимое бешенство, но ближе к вечеру без предупреждений сел в дирижабль и покинул Часовую Крепость. Никто не знал, что происходит, ворота открылись, солдаты отступили на стены, и люди ломанулись, кто куда горазд. Они обнимались и целовались, клялись в верности распавшиеся семьи. Садились на полуразряженые поезда и разбредались по домам. Бывшие беглецы смущенно оправдывались перед товарищами. «А правитель то ваш – сбежал!». Целые сутки официальный канал молчал. Небо сравнялось с пустыней. Затревожились даже самые верноподданные слуги, прильнув к микрофонам. А затем сверху поступил внезапный приказ закрыть ворота и не открывать ни под каким предлогом. После чего… раздался пронзительный грохот. Люди похватались за уши, горизонт словно перевернулся. Темные далекие звезды, казалось, вот-вот упадут на головы, тучи проносились с необыкновенной скоростью, повсюду громыхало. Мерцали сине-зеленые молнии, воздух то сжимался, то расширялся. Кто-то падал замертво, скошенный невидимой силой. Волны тепла и холода бились о камни, Из сухого грунта лезли жуки и черви. Казалось, сейчас землю вывернет наизнанку. А затем все так же внезапно утихло.

Тогда они – жители двух миров, ослепленные сиянием, подняли головы, чтобы увидеть, кому судьба предначертала день, а кому – ночь. Впереди – все та же серость. Странно. Люди оглянулись. Это выглядело невозможным, но именно город-исполинская стена позади них стал прямым водоразделом между светом и тьмой. Западу перепало лишь остаточное свечение мира. Внеплановое включение удалось. Материк был разделен надвое. Те, кто остались по ту сторону – ликовали, обнимались, знакомые и неизвестные, близкие и далекие – все отмечали праздник жизни. Ощущали себя кровными братьями.

А левые… брели туда, откуда пришли. В долины, усеянные тьмой, серым небом и голой землей. Они завидовали им. Они плакали. Некоторые из западников упорно бились в каменные двери. Они клялись, молили, кричали, проклинали. «У меня там сын! Пустите». Но сверху лишь посмеивались. «Слаб, кто не верует». В восточных реках вновь объявилась рыба. Заливаясь лучами солнца, плыли баржи. Рыбацкие сети полнились окунями и налимами. Ближе к вечеру народ шел на рынки. После рабочего дня объявлялись шахтеры и пограничники – поглазеть на колоритный берег. Растительность оживала сама собой. Без особых трудов со стороны человека.

Когда до самых отдаленных земель дошли сведения о расцвете империи, люди со всех уголков мира ринулись в Севергард. Но Барданор решил по-иному. Он расставил патрули на границах, вооружив их ружьями, изрыгающими снаряды с жидким огнем. Часовую крепость укрепили дополнительными стенами, а горные районы заминировали. С тех пор за ворота пускали только по личному распоряжению главнокомандующего.

К концу месяца Барданор объявил себя Императором Севергарда, и под всеобщие возгласы, занял трон.

А Говерман получил подарок – посылку с телом сына, и подписью: «От императора». Барданор приносил ему личные соболезнования, но не упустил возможности объясниться: «Когда ваш сторонник выстрелил в смотрителя, ему срочно понадобилась трансплантация. Видите шов? Нам пришлось забрать печень». Ученый провел ладонью по лицу мертвеца, дотронулся до губ, носа, сдавил щеку… «Дорогой мой несмышленыш… Прости, что не защитил тебя. Прости меня, Анна». Он накрыл сына простыней и дотащив до обрыва, сбросил в бушующее море. Пусть волны унесут его подальше от нашей земли.

Он шел назад, опустошенный, без какой-либо цели или смысла. Все намерения смыли воды вместе с телом его наследника. Но недолго ему было положено наслаждаться тишиной. Когда он вернулся в кабинет, телеграф ломился от сообщений. Он покрутил ручку радио, но все станции оказались забиты яростными спорами. Жители запада выли от обиды, призывали к оружию. «Это будет гражданская война». «Послушайте, сегодня свет, завтра электричество, потом что – вода? Вы не видите, как они загоняют нас в могилу!». Ведущие отпирались, говорили о гуманизме и ценности жизни, но прошел месяц, и ничего не изменилось. Города разрушались, предприятия разворовывались, технику разбирали на лом. Правительство их постепенно бросало, лучшие умы принимали приглашения и тихо съезжали под шумок. Как-то раз Говерман выбрался из своей берлоги и узнал, что муниципалитеты поспешно ретировались с горячей точки и заняли горный хребет. Тот что близ границы, торгуя с империей Барданора и завозя контрабандой дорогостоящие лекарства и оружие в «страну отбросов». «Вот как нас именуют впредь» – проговорил ему сторож, охраняя давно закрытый сортировочный терминал.

А самозванная империя растет и здравствует. Богатые луга, зарастающие живностью, белые ночи и ясное небо. Чем не повод для гордости? Город Дождей наполовину опустел. Большинство молодых и здоровых. Как мужчин, так и женщин ушли в Севергард. Они выбивали себе талон, койко-место и устраивались на тяжелые каторжные работы. Молодых девушек заставляли рожать, после чего отбирали детей. Они становились добровольными инкубаторами новых поколений. Взамен им гарантировалась еда и безопасность. Страх смерти гнал западников прочь из родных поселений в бесчеловечные объятия солнечной страны.

Темную сторону ожидало медленное угасание. Затапливались поля, сгнивали урожаи. Сезон за сезоном голод ощущался все острее. Проливные грязевые дожди смывали чернозем, унося плодородные слои почвы. Вдоль горизонта мигрировали разрывающиеся от токсинов тучи.

Нужны городские купола, фильтры, но нет материалов. Чтобы синтезировать материалы – необходимо топливо. Чтобы возобновить производство и обработку – нужны ресурсы. Чтобы добыть ресурсы… нужны люди, которых нет! Все упиралось в людей. Кто, будучи в ясном уме и памяти, полезет в подземные лабиринты, заваленные отходами производства? Без защитных костюмов, без лекарств и без запасов еды. А именно в таком положении оказался Запад, когда после первой новости об удачном запуске проекта «Полдень», тысячи рабочих оставили свои места и двинули на восток. Часть из беглецов вернулась домой, но предприятия были испорчены, сломаны, разграблены. Но самое важное – почти не осталось специалистов. Их всех перекупила Торговая Империя либо Севергард. Оставшиеся сложили руки и ждали конца. «На наш век хватит, мы просто ничего не оставляем детям. А может ну его… потомство?». Но и усталые от жизни пацифисты не ведали всей картины происходящего. Лишь те, кто как Говерман, бывали на гигантских искусственных плантациях, видели сколь скоро народу грозит голодомор. Запасы продовольствия портились сами собой. Сказывалось низкое качество очистки и обработки. Системы орошения забивались слизью. Говерман работал на одной из северных плантаций и воочию наблюдал, как тысячи изначально здоровых ростков отказывались давать плоды, словно что-то высасывало их жизненную силу до того, как она перетечет к листьям. В них будто отсутствовал стержень, вокруг которого могли сплестись очаги жизни. Работая дни напролет, плантаторы множили лишь смерть. Каждую неделю закрывали один из участков и сжигали дотла, чтобы остановить распространение заражения. «Им нужно солнце, которого у нас нет». Искусственные лампы могли обеспечить лишь часть необходимой воли к жизни. Сам купол над городом поглощал остаточные лучи света и проецировал на дороги и улицы, но этого было недостаточно. Люди чаще болели, страдали хрупкостью костей. У подростков ломили суставы, тех, кто постарше – настигали хронические депрессии, самоубийства били рекорды. Злоба, агрессия и зависть стали их постоянными спутниками. Когда под вечер Говерман срывал с потного тела гидрокостюм и поднимался в личный кабинет, то уже заранее предвкушал потоки ненависти, обрушивающиеся на головы ученых. Каждый день на линии скапливалось неисчислимое количество жалоб. И даже во время ночных перерывов они поступали снова и снова. А он, как ответственное лицо – должен был прослушать каждое обращение и разрядить накалившуюся обстановку очередным лживым докладом. Люди обвиняли его в правокаторстве, трусости, слабости, глупости, однако в целом от Совета требовали аналогичного «подарка». «Если вы правда создатель Контроля Погоды, почему не помогаете согражданам?». Как ему объяснить людям, что в мире может существовать только одна подобная установка?! И источник энергии машины Севергарда неясен до сих пор. Когда его спина сдавала, он заваливался на стол и засыпал под треск приемника. Он часто просыпался в холодном поту. Изможденный и высушенный, как осенний лист. И ради чего? Вновь принимать удары от тех, кому он помогает? Это не могло продолжаться бесконечно.

Когда однажды утром неизвестный посыльный передал Говерману приглашение в Севергард, ученый сорвался. «Мои соболезнования, – учтиво ответил посредник, пропуская оскорбления мимо ушей, – с позволения императора, вашему сыну полагается место в долине света». «Вы же его и прикончили!» – заорал Говерман на опешившего посланника, угрожая ему смертью. Однако, он быстро принял степенный вид.

– Скоро вы перетравите друг друга. Мы уже обсудили, кому отойдет этот… – он сделал охватывающий жест, – город. Полагаю, император одобрит нашу просьбу. Разве, что придется почистить район от скверны…

Тогда Говерман окончательно утратил самообладание.

– Я не сдамся! – прокричал он ухмыляющемуся гонцу вслед. Предчувствуя опасность, последний быстро вскочил на коня, пока ученый искал гвозди для болтореза и нашпиговывал ими магазин. Прицелился. Мимо! Досада. Он повторно навел мушку, и ветер снова плюнул ему пометом в лицо. «Следовало привязать лошадь…» – подумал Говерман, злобно отирая лоб. Вернувшись на станцию, он отправил запрос о военных сборах, но служители Цитадели ссылаясь на его недальновидность, отказали в рассмотрении ходатайства. Тогда Говерман предупредил товарищей и собрался в экспедицию. Заодно, он планировал навестить дорогих чиновников, выяснить: «Как же так? Когда о нас вытирают ноги, вы тупо молчите», но обнаружил, что Городская Цитадель опустела, а на контурах электронной карты, вмонтированной в стол переговоров, виднелся недавний транспортный след. «Сбежали морем на восток». Значит, правительство их тоже кинуло. Отправившись на радиостанцию, Говерман подал сигнал о сборах. «Быть может, кто-то откликнется…». Затем дождался перезагрузки путей, сел на электротрамвай и докатил до местного депо. В воздушной верфи неподалеку оставался резервный дирижабль. Как учредитель исследовательского центра, только он имел магнитную криптокарту с шифром, который снимал блокировку с двигателей воздушного судна. Говерман всегда держал ее на повязке у шеи. Он обогнул заброшенную станцию и окинул взором здание в форме вытянутого кувшина, расширяющегося к макушке. Подобная планировка позволяла сэкономить топливо и оторвать воздушный транспорт с земли исключительно на стартовой тяге двигателей. Он помнил, как изнутри вся конструкция была пронизана сотнями полых трубок и вентиляционных шахт, концентрирующих давление на взлетной палубе. Когда сопла дирижаблей выбрасывали первый «залп», платформа улавливала импульс, и, сквозь мелкие сетчатые отверстия в недра помещения проникали заряженные энергией частицы, которые, ускоряясь магнитной тягой, разгонялись в десятки встречных потоков, после чего возвращались обратно к платформе и приподнимали транспорт. Для этого нижняя сторона обшивки дирижаблей выполнялась из жаростойких материалов.

Само голубоватое здание уже слегка облезло: видимо, городской купол пострадал и дал течь. Он осмотрел поврежденную криптокарту. «Должно сработать», и сделал краткий обход воздушной верфи. Периодически приходилось наворачивать большие круги, чтобы не попасться на заряженные рельсы. Когда система перегружалась, и железная дорога вспыхивала голубым цветом, он выжидал разрядки, и продолжал переход. Наконец, он разглядел пропускной пункт и решил поискать альтернативный проход, но, увидев в бинокле привычные лица, ученый расслабился и пошел к главному входу. В карауле оказались его близкие знакомые. Он предупредил охрану, о том, что заберет судно, и поклялся прилететь с хорошими известиями. Как ни странно, его отпустили. «Ты главное вернись, старина. Нас-то все равно не пустят…». Он обнял друзей и запрыгнув в кабину управления пустил двигатели.

Говерман на протяжении полутора суток не отлипал от руля. Корпус штормило, дирижабль неоднократно сносило с курса, но он строго придерживался магнитной стрелке. Ученый хотел увидеть свой любимый дом с высоты птичьего полета, но был вынужден подняться над облаками и наблюдать лишь сплошную черную кашу, стекающую вниз. Все это время он не ел и не пил. Лишь к завершению второго дня он позволил себе оторваться от штурвала и, зафиксировав руль, размять спину. Он пребывал наедине с разбитыми чувствами. Почему вселенная допускает страдания, не оправдываемые смыслом? Почему земная гармония так похожа на потаскуху? Где зарыты концы людской жадности? Он обязан остановить это безумие. Больше никто не умрет чисто из принципа. Барданор хочет, чтобы его признали императором – пусть так. Он явится к нему, признает, что просчитался… Что проиграл. Каждая заминка стоила Западу жизней. Понадобится – они договорятся о перемирии. К счастью, сынок вывез далеко не все его наработки. Больно отрывать от сердца то, над чем ты корпел годами, но никакая научная гордость не стоит слез детей, женщин и задыхающихся замученных стариков. Народ хочет ада для мучителей, будто страдания Востока искупят их муки в зловонных конурах под куполами. Будто чужие истязания восстановят некогда утраченную гармонию, которой не видывал этот мир. К чему вам отмщение, когда мы все равно и близко были замучены? Говерман не желал, чтобы национальная ненависть докончила то, что породил изначальный раскол общества. Пусть бьют себя в грудь другие, но без нашего позволения. Человечеству пора взрослеть, откинуть жесткую логику машины по производству бездушного коллектива, и озаботиться о будущих поколениях. «Поверить не могу, что подготавливаю себя к унижениям через морализаторство».

Когда корпус дирижабля вынырнул из пучины, ученый спохватился за лоб. Глаза пронзила режущая боль. Бесчисленные фотоны света просачивались сквозь ладони, и он никак не мог от них укрыться. Сколь ослепителен был этот дикий, первородный источник. Он кое-как нащупал переключатель, опустивший защитные экраны. Из покрасневших глаз текли слезы, руки слегка подрагивали, а кожу будто поджарило. Как непривычен и опасен оказался иной мир. Перед неокрепшими глазами всплывали бирюзовые облака, сквозящие просторы. Густые волны тумана, ветра и золотого лучистого песка облекали тонированные стекла. Он видел не только мир под ним, с завораживающими картинами горных ручьев, льющихся вдоль лесных чащ, но и звездное небо над головой, на котором одна за другой загорались маленькие перламутровые огоньки. Внезапно он ощутил странное желание… Засмеяться? Впервые за долгие годы. Когда-то… давным-давно он застал Солнце. Мать говорила, как он родился в его зените. «Это знак, мой любимый. Ты будешь хранителем равновесия». Как она выглядела? Почему ее лицо расплывалось, едва ученый напрягал память, и отдалялось, когда он пытался проследить за ней и прикоснуться? Вечно чуждая, отсутствующая, и, одновременно, всегда рядом. «Как и наша вселенная». Сколько неизведанного таил этот мир. Сколько времени было потеряно на мелкие дрязги, не заслуживающие и тени его величия. «И теперь он зависит от нас, от того, как мы сохраним и передадим его потомкам. В наших руках и боль природы, и триумф техники. Возьмемся же за разум, ибо никогда не поздно стать совершеннее». Завороженный, Говерман едва не врезался в скалу. Успев отклонить руль, он увидел выпирающий из-за стены вдалеке стыковочный ключ, после чего направил судно прямиком к Часовой Крепости. У ее вершины толпились иные суда, но ему нашлось место неподалеку от скважины – крытой площадки у одной из дозорных башен, откуда его после сопроводила к императору стража новой империи. Там он повстречался с другими послами Запада. Рядом стоял и бывший управленец южной системы дозорных башен – Йен. Позади, держась в тени большого друга – помощник Города Ветров – Крон. Их сопровождала группа молодых ученых, которых Говерман видел впервые. «Мы услышали твой сигнал. Думаешь, мы отпустили бы тебя одного, старина? – сказал Крон, – пятнадцать лет работы, и ты прятал от нас эту красоту… Погляди за окно. Мы мечтали, нет, грезили о дне, когда земля остановится и свет навеки снизойдет на наши головы! И вот, это произошло». Говерману стало дико неловко. «Когда нас примут?» – спросил он у пары стражей в белых мантиях, но те лишь пожали плечами. «Ты долго не выходил на связь, Йен. Мы думали, вас затопило», – произнес Говерман. «Сам знаешь, океан рядом… Землетрясения». «Ну, похоже, нас свела судьба», – перевел тему Крон. «А они?». «Добровольцы. Представьтесь…», – но не успел он договорить, как отворились двери и их повели в другую башню. «Думаю, мы договоримся, – сказал Крон оптимистично, – у империй никогда не бывает лишних земель».

«Люди будут недовольны… – ответил Йен, – Мы ведь проворачиваем все это за их спинами». «Люди будут сыты и здоровы, а это главное, – отрезал Говерман, – Уж как-нибудь переживу народный гнев. Благо, опыт имеется». Однако, он просчитался. Никто не возжелал их слушать. Когда, попав в приемный зал, Говерман обратился к Барданору с прошением тот вначале сделал вид, что не слышит, а затем попросил повторить. «Если вы обеспечите нам допуск к системе контроля погоды, мы изучим показатели и сможем сделать более точные выводы… Чтобы затем перенастроить машину и изменить ее зону покрытия». «Если его расчеты верны, – поддержал друга Крон, – то мощности машины хватит на весь континент». «Не совсем так. Достаточно усилить «противовесы». Разместить на границах земель Стабилизаторы напряжения и…». Его неожиданно прерывали. «А взамен? – причмокнул император, – вы требуете от меня поделиться сокровенным благом человеческой культуры и цивилизации. Какие выгоды приобретут жители Востока от присоединения отсталой озлобленной, антигосударственно-настроенной армии маргиналов? Тысячи потенциальных диверсантов, дезертиров, преступников, преемственных противников существования нашей страны». Западников покоробило, однако Йен даже не двинул бровью. «Вы получаете весь Запад. Под нашим руководством остаются только отдельные поселения. Это не только сохранение нашего положения, но и гарантия стабильности. Мы управимся с местным населением». Барданор засмеялся. «То есть вы предлагаете или подождать, пока там все вымрет, и забрать все? Или, пойти на уступки, понести существенные расходы… Валяйте отсюда» – он лишь презрительно посмеялся. «Мы все благоразумные люди. Послушайте! Давайте все обсудим!» – начал Крон. «О! Компромисс! Этот блеск в глазах… Давненько я его ждал. Живой признак неуверенности. Вы сомневаетесь, что добьетесь успеха. Теперь мне куда интереснее с вами общаться. Осталось узнать, какие секреты кроются под кожей, – произнес Барданор, потирая руки, – Наконец-то вы осознаете суть своего положения. Стража! Проводите дорогих гостей по комнатам. Раскаляйте печь!». И пока недоумевающих послов силой распихивали по крохотным комнаткам, готовилось немыслимое. Когда двери помещений оказались заперты, солдаты обезглавили всех, кроме Говермана. Ученый прислонился к обитой железом двери, напоминавшей темницу и слышал, как скреблись ногти в соседних комнатах, как раздавались охи, пинки и свист топоров. Услышав скрип позади, он обернулся, прижимаясь спиной к металлу. То возвещал колокольный звон, подавивший вопли убиенных. Его две недели держали на воде, не давали спать, били в глаза лучом прожектора. Кажется, он простыл, лоб горел, колени, выворачивало желудок. А еще этот колокол, раздающийся в ушах… Денно и нощно бьющий по мозгам молоток, отчитывающий минуты, будто… часы? Он в Часовой Крепости… Его заперли прямо над циферблатом. Он так истощал, что едва ползал по комнате. «Почему меня оставили в живых?» – вертелось у него в мыслях. В чем-то он походил на измученного, бешеного пса, запертого в клетке, который воет, ходя кругами. Кожа его потрескалась, просвечивались кости и вены. Наконец, на пятнадцатый день его оставили в покое, и он отрубился.

Потихоньку, когда натянутые нервы ослабли, Говерман внимательно осмотрел комнату из-под опухших век. Прополз по каменному полу до чугунного трона и сдернул еще один дождевой плащ, из которых он соорудил себе под дверью ночлег. Порывшись в чужих карманах, ученый заметил до удивления знакомую вещицу. Когда он распорол ткань и вывернул подклад, то изъял из воротника пропускную карту, принадлежавшую одному из западных мэров. «Почему меня оставили в живых?» – вертелось у него в мыслях. Но время заточения подходило к концу. Раздался звук отодвигаемых засовов и в комнату вошла стража. Его усадили на холодный чугунный трон, затем к Говерману подошел Барданор с зажатым в руке раскаленным куском металла, и приложил к лицу оконечность в форме поделённого круга, одна половина которого была закрашена черным, словно карта планеты, на которой они жили, а вторая – полая, светлая, пуста. «Ты раб, – сказал он, – и будешь служить, иди назад и передай мои слова людишкам, собственноручно отказавшимся от перемен. В то время как мы процветаем, вы будите гнить в берлогах. Где вы были раньше, уважаемый Говерман? Вас же предупреждали, что станется поздно». Повторное наложение клейма, боль и тьма.

Когда ученый очнулся вновь, то над головой висели застывшие капли дождя. Его обессиленное от стресса и боли тело выносили из дирижабля на руках. Или, наоборот, несли к нему? Но почему они на земле? Ноги влачились пластом. В одной изорванной белой рубахе до пят, стражи востока волокли полутруп. А собравшаяся позади толпа с негодованием смотрела на обвисшее тело. Они возмущались, переругиваясь между собой. «Каждый принял свой выбор, и получил то, чего заслужил». «Мы не намерены отдавать земли Посторонним!». «Руки прочь от родины!». «Изыдите твари с нашей земли!». Какой-то мужчина выбежал из толпы и, бросив в Говермана булыжник, прокричал: «Я не стану делить кров с чужаками!».

Посторонние… Это слово врезалось в память ученого на всю оставшуюся жизнь.

«Теперь мы чужие… Нас не считают людьми, нас не считают даже живыми, и для них мы вообще не существуем».

Вернувшись домой Говерман долго валялся в горячке, и когда впервые открыл глаза, за ним ухаживал только тот чумазый мальчик. Больше никто не хотел делать этого. Горожане винили его, считали жалким завистливым лгуном, но не он. Не этот маленький отважный герой безымянной республики. Когда к Говерману вернулся аппетит, он попросил принести к нему последние новости с Востока. «Покажи мне письма. Я хочу знать…». К обеду мальчик приволок целую кипу писем и подслеповатый ученый разгребал их, скидывая в мусорный мешок, пока не наткнулся на любопытное обстоятельство. Обрывок газеты. Дошла весть… Взгляд поплыл, тогда он попросил мальчика прочитать текст, и озвученный фрагмент, написанный неизвестным автором точно божье слово, воскресил увядающее тело. Вдохнул пламя в наводненный призраками, пустырь прошлого. Поля света и тьмы сместились. Границы сдвинулись самостоятельно. Разве это не знак чего-то свыше? Что-то произошло с установкой и баланс изменился… «Больше нельзя тянуть. Полюса сдвинуты, а это значит – что ничего не определено, все в наших руках». Говерман чувствовал фантастический прилив энергии. А еще… Теплое жжение на лбу от клейма. Энергия пульсировала в подушечках пальцев, поджигала копчик и ввивалась спиралью до шеи. Как яйцо дракона, попавшее в печь, он переродился. «У тебя великое сердце», – сказал Говерман ребенку. «Я знаю, вы мне как папа». Немногословности ребенка Говерман поражался при каждой встрече. «Знаешь, я решил, что мы начнем войну…». «Вы хотите знать мое мнение?» – удивленно спросил ребенок. «Я хочу знать мнение непорочного ребенка». «Это правильное решение». «Ты не понимаешь… На войне будет много…». «Но вы ведь решили?». Говерман сжал веки: как мне убедить последовать за собой остальных? Но, словно предчувствуя его замешательство, ребенок взял мужчину за руку. «Я пойду с вами, не беспокойтесь. А пока – мне пора, печь ждет». «Стой, твое имя…». «Имя? Разве только Лени, другое я не помню». «Мне жаль». Мальчик ушел.

Говерман готовился к войне. Он агитировал народ, обещал «нет иждивению, мы боремся за право называться человеком», хоть и сам не особо верил в такую мечту. Однако, жители запада хотели иного, и Говерман поддался их зову. «Посмотрите, циклы сдвинулись! Если мы захватим машину, то переменим ход истории. Вы предпочитаете сгнить здесь заживо? Доживать последние деньки? А ведь именно этого желает Севергард для нас. Чтобы мы поубивали друг друга и погибли от холода!»

На этот метод со «светлой стороны» выступили иначе. Пограничье усилилось дополнительными аванпостами, гарнизон дворца и городов пополнялся добровольцами, разрабатывалось химическое оружие. И вот, наступил тот час, когда левая сторона схлестнулась с правой, темная со светлой. Сколько бессмысленных убийств, пролитой крови, на границу шло все больше и больше людей с обеих сторон. Всеобщая мобилизация, старики и старухи, девочки с матерями, братья с сестрами – все они сбросились в единый котел, под названием «гражданская война».

Говерман ожесточился, как и мальчик, который стал мужчиной третьего десятка от роду. Вместе они устраивали диверсионные работы, вместе сбегали из плена, и вместе отчаянно ждали конца. Долгие годы длилась непрерывная схватка, на протяжении всей границы происходили военные столкновения, бунты, перебежки, измены, предательства и примирения. Однако, по итогу более подготовленная армия Барданора устояла. Она смела все приграничные рубежи и оттеснила мятежников за черту света. В подавленном состоянии, повстанцы отступили, разбитые собственным горем и неудачами. Люди уже не злились на Говермана, да и он сам устал от злобы. Нервные срывы подорвали здоровье ученого. Он трясся, и к холодам кожа покрывалась дымкой морозца. У Лени родился ребенок, и больше он не наведывался к одинокому отверженному герою. «Даже не думал, что до такого дойдет… а мой малыш уже вырос, теперь у него будет своя семья, но он все еще не бросил меня, все давно разошлись по городам и поселкам, он один и я работаем в лаборатории с утра до вечера». Хотя теперь Говерман работал лишь тем, что прослушивал на повторе записи голоса маленького Лени и их совместные беседы. Они – далекие голоса из канувшего «вчера», позволяли ему не покончить с собой.

Иногда, вместе с другими выжившими, они снова собирались на Ученый Совет и пытались с нуля воссоздать систему по контролю погоды, хотя и понимали – это безнадежно. Над ее разработкой работало немереное количество умов. Это непосильная задача даже для него, лишившегося памяти вследствие инсульта. По улицам ходили солдаты Севергарда, большинство контрольных точек было занято военными с Востока, но, они хотя бы не стремились навязывать свои порядки, приезжая на Западные земли, как на вахтовую службу.

И тут, внезапно, случилась та катастрофа, которую он предрекал много лет назад.

В светлое зимнее утро, когда города на освященной части только просыпались и на улицы сыпались горсти людей, вылезая из домов и спеша на работу раздался ужасающий грохот.

Небо затянулось тучами и стало черным как смоль, воздух спертым, а атмосферное давление ослабло, вызывая дискомфорт, головные боли и носовые кровотечения. Прошло выступление императорского приказчика, который сказал, чтобы люди не беспокоились: «То – временные неудобства. Система слегка повреждена саботажником Посторонних, скоро все исправят». «Чужих!» – рычало радио. К вечеру все вернулось на свои места.

В газетах и звездных новостях, ведомых вечерами, налепливалась ниточкой фигура с мутным лицом в плаще – Чужой – его обсуждали в самых страшных передачах, им обещали стать непослушным детям, ломавшим дисциплину в школах. Посторонние живут грабежом, у них не зубы, а клыки, и они умерщвляют грудных младенцев ради забавы.