– Я ничего не понял – постепенно омертвевающим голосом заявил Хван Самнанг.
– Поэтому я тебе и говорю, поешь сначала нормально. Сомы подлить? – Свай направилась к холодильнику, уже зная, что Хван тихо кивнет в ответ.
Мясо на его тарелке остывало, и рыцарь принялся скорей дожёвывать его.
Что-то в нём окончательно сломалось. Будто бы еще вчера, покуда он обнимал ноги Митры, в нем образовалась трещина. А сегодня эта трещина обратила всего Хван Самнанга в раскрошенную черную пустоту, которой только предстояло обрести облик человека достойного называться именем богов.
После завтрака Свай и Хван отправились на прогулку. Хван наблюдал за жизнью каннибалов, и человечность этого бытия его поражала. Они обрабатывали огороды со своими пахучими травами, выращивали мелкий рогатый скот, знали электричество, а омнипаруса под которыми они шли, были настоящим произведением искусства. Хван долго стоял на причале, разглядывая флагман Шепчущего флота – большую каракку с крутыми боками. Тончайшие оптические кабели пронизывали полотно, изукрашенное медными узорами. Само полотно широкими, изящными, почти готическими линиями трапециевидно расходилось в стороны, напоминая геометрически правильные, острые крылья ската-орляка, которого Хван когда-то видел в детстве. Навершие омнипаруса представляло собой что-то вроде винтажного громкоговорителя, окруженного мощной оптикой с находящимся под ней модулем распознавания изображений.
Металлический корпус корабля, от маршевого двигателя, минуя маневровые, прорастал шпангоутами, которые умелый кузнец выполнил в форме человеческих костей. Сам корпус казалось, дышал, раздвигая на вдохе металлические рёбра.
Не застланные огнем ярости глаза Хван Самнанга смогли воспринять эстетику этого корабля, и Свай пришлось потянуть рыцаря за руку, чтобы усмирить его любопытство и восторг, и они могли пойти дальше.
– Зачем вы занимаетесь каннибализмом? – Внезапно спросил Хван Самнанг. Рыцарь решил, что если судьба сложилась, таким образом, он должен знать всё о той буре, в которую он попал.
– Мы не занимаемся каннибализмом. – Удивилась Свай Тиен. – Говоря твоими словами, мы, скорее людоеды, чем каннибалы.
– Вы не люди?
– Мы Митра. – Уверенно заявила Свай Тиен.
Хван Самнанг сделал паузу, чтобы обдумать услышанное, и хотел было открыть рот, но Свай Тиен его опередила.
– Митра это Идея что приводит хаос к порядку. Так?
Хван Самнанг кивнул. Они проходили по широкому деревянному мосту, перекинутому через особенно топкое место на болотце. Сияющие тусклым фиолетовым светом деревья шумно пили воду, и их листья в лучах утреннего солнца казались довольно яркими.
– Как хаос становится порядком с помощью Идеи?
– Сосуществование. Оно впитывает зло, оставляя лишь благость Митры, не нарушая изначальной сути явления. В этом состоит Идея.
– А если суть явления Зло?
– Тогда оно будет уничтожено.
– Чем же тогда это Уничтожение отличается от того что сделали мы?
– Как минимум мы никого не едим.
– Поглощение это всего лишь ритуал. Ты слишком привязываешься к своей собственной морали, и не можешь взглянуть на проблему как следует?
– А как следует?
– Ну, для начала попытаться представить, что ты сам – Зло.
Хван Самнанг удивленно посмотрел в бордовые глаза Свай Тиен, и встретив там немой вопрос, послушно принялся представлять себя в образе вселенского Зла.
Вот он с ордой жутких рыцарей-людоедов влетает в храм Митры и начинает пожирать все подряд.
Свай Тиен засмеялась. У неё был хриплый, но довольно милый смех.
– Я просила тебя представить Себя. У тебя на лице написано, что ты проворачиваешь в голове прошедшие события, только сторону сменив.
Под очередной смешок Хван задумался очень крепко, даже зажмурил глаза. В его голове сначала неуверенно, а затем все с большей и большей скоростью полетели картины.
Вот он, с другими рыцарями подняв щиты, спускается строем с кобуксона и видит, как с других кобуксонов сходят и другие рыцари. Вот звучит Коччи Хабчан, и болота прорастают цветами. Дома обращаются белыми кирпичом, испуганные мерзкие каннибалы падают под ударами мечей. Фиолетовые листья опадают, и крючковатые деревья покрываются цветами. Огромное, неделимое, единое поле цветов разных цветов, размеров, форм.
Статую Митры в центре деревни бережно уносят, освободив от костей и украшений.
Все кто сопротивлялся, преданы мечу, все кто остался – молчат. Им больно говорить, их слов больше не существует. Митра заместил собой их быт. Испуганные дети пьют кровь земли, и удивленно заедают цветами. Их организмы отторгают предложенный чай, а Сома теперь опаляет их желудки. Многие умрут от жажды, другие привыкнут. Рыцари-с-зашитыми ртами сожгли себя. Простые люди от языка Тумёган Годжон гибнут не в силах вернуть себе свою собственную Идею. Они как в тумане водят по стенам из ровного белого кирпича, и беззвучно открывают рот. Те, что слабы – кладут в рот цветок альстромерии, и начинают говорить на хабчане, испытывая невероятную ни с чем несравнимую грусть.
Реальность превращается для них в такое же огромное поле цветов, томное бытие в покое и созерцание, лёгкое воодушевление начала весны и радость летнего цветения.
Но им не радостно.
Хван попытался вдохнуть, он задыхался от собственных мыслей.
– Эй…эй…Расслабься. – Свай Тиен заглядывала в глаза Хвана, её пухлые губки были поджаты в лёгкой тревоге.
– Так значит… – Хван хотел было разразиться гневной критикой в свой же собственный адрес. Будто-бы он внезапно прозрел и понял всю грязь его Идеи. Однако он тут же осёкся и нахмурился.
– Ничего это не значит. – Свай Тиен успокоилась, и они вдвоем продолжили свой путь. – Просто у каждого свой взгляд на проблему. И мы к слову называем это не Идея, а Замысел.
Слово “Идея” Свай произнесла на хабчане. Удивительно чистом, правда, с лающим призвуком как у годжона. А вот слово “Замысел” произнесла на годжоне, и звук этого слова удивительно укладывался в складочки реальности не вызывая внутреннего диссонанса.
– Замысел… – Свай Тиен продолжила. – Митра любит нас одинаково. А мы любим Митру по-разному. В том и состоит Замысел. Мы считаем, что Коччи Хабчан это Зло. Сорняк на теле версумана приводящий к тому, что реальность становится бедной и не дающей Жизни.
Свай Тиен понизила голос, видно было, что она готовится сказать что-то такое, что явно даже для неё выбивается из привычной картины мира.
– Но с недавних пор не все согласны с этим…последнее время есть те, кто…думают как-то иначе. Те, кто не хотят выкорчевывать Хабчан. Если бы их не было, тебя однозначно разорвали бы на площади…последнее время, мне кажется, что мы будто просыпаемся от тяжелого сна.
– Что…? – Хван Самнанг чувствовал, как совершенно изменился, то, что раньше вызывало бурю непонимания, теперь вызывало интерес.
– Не знаю. Наша борьба будто бессмыслена. Вы покрываете мир, цветами отбирая Голоса и Языки, и обращая все к своему сонному образу жизни. Мы поедаем людей, исключая их реальность из своей, и вбирая силу из их мяса, во имя Жизни. Каждое слово на годжоне – чей то вырванный клок мяса, съеденный сегодня, чтобы жить завтра, а каждое ваше слово острый лепесток, жалящий в самую глубь разума.
Свай Тиен приумолкла, мимо прошла молодая компания. Они поприветствовали Свай и смерили подозрительными взглядами Хван Самнанга. Возможно, они были вчера на площади. Хван немного покраснел.
– В общем… – Свай была уже немного разгорячена. – Я не верю в эту борьбу. Мы просто делаем это, потому что чувствуем, что так нужно.
Свай Тиен что-то переварила у себя в голове и взгляд её погрустнел.
– Знаешь, наверное, заложники своего бытия. Я тут рассказываю тебе все эти вещи, умничаю, хотя почти месяц назад, наверное, доедала кого-то из твоих знакомых.
Теперь Хван видел мир по-другому. Вот краски не смешиваются, растекаются каждая по своему желобку, с густым насыщенным цветом. Вот образуются узоры, и их созерцание приносит покой. Вот рука человека ложится на эти узоры и начинает водить туда и сюда. Краски смешиваются, образуя новые оттенки, и совершенно невообразимые сочетания друг друга. Теперь это не стройные узоры, теперь это буйная абстракция возбуждающая воображение одним своим видом. И в финале Хван отходит от полотна и видит что это всего лишь случайный бардак, который плохо тянет на искусство. Теперь все сказанное Свай Тиен словно лишалось своего смысла. Та, что казалась богиней, была теперь перед ним всего лишь человеком. И став человеком, она сделала Хвана богом, потому что теперь они пребывали в одинаковой слепоте и замешательстве, и все что их отличало друг от друга это сторона прошедшего недавно конфликта.
– Наверное, мы и в правду – Митра. – Уверенно и спокойно заявил Хван Самнанг.
– Почему? – Удивилась Свай Тиен.
– Потому что вокруг нас сплошной хаос, и привести его к порядку может только божественное вмешательство. Если мы действительно сами боги – значит порядок это дело только наших рук.
– Наверное, ты прав.
– Если что, я прощаю тебя Свай Тиен.
– А я благодарю тебя Хван Самнанг.
К полудню Свай Тиен и Хван Самнанг обошли южную часть деревни, и вернулись домой.
Хван Самнанг пробыл с людоедами несколько месяцев. Он сражался теперь уже с их тенями в версумане, и их фантасмагорическими тварями. Людоеды хотели Жить. Они видели в версумане обрывки хабчана, и вчитывались в него пока не оставался только лишь годжон, способный привести охотников на кровавые поля, где обитала фантасмагорическая дичь, шедшая в пищу и на ритуалы.
Иногда с охотниками ходил рыцарь по имени Древний. Это был старый почти безволосый и беззубый рыцарь-с-зашитым ртом. Его пепельного цвета глаза и кожа выглядели так, будто вот-вот лопнут, а рот его был зашит толстой медной проволокой.
С ним и Свай Тиен он вёл долгие беседы о прошлом, и том, что когда нибудь грядет. Ведь все чаще молодые охотники отказывались от преследования хабчана, осознавая в ужасе отсутствие всякого смысла в этом. Замысел Выживания не зависел напрямую от Поглощения хабчана. Вдосталь было всего, чтобы тумёган годжон могли существовать в обманчивом версумане. Многие даже сходили с ума пытаясь осмыслить собственную жажду преследования. Их приводили в чувства рыцари-с-зашитыми-ртами, что сохраняли в сердцах относительный покой.
Все чаще странные символы мелькали на привычных путях сквозь версуман. Древний натужно хрипел, пытаясь вчитаться хоть немного в незнакомые символы, но без толку.
– Я хочу открыть глаза…– Повторял, иногда Древний забывшись тяжелым сном на борту охотничьего баркаса, после очередного изучения символов. Его глаза в этот момент были пугающе открыты.
К исходу третьего месяца, на горизонте совершенно внезапно появились корабли Коччи Хабчан. Десяток кобуксонов похожих очертаниями на черепах, плыли под высоким омнипарусом походящим на сросшиеся крылья дракона.
Словно бы недавний кошмар Хван Самнанга становился реальностью!
Стоявший этим утром на причале бывший рыцарь митры, сломя голову побежал лестнице и немедленно отправился в Древнему.
Хван Самнанг торопился, странное чувство надежды смешивалось со страхом.
В комнате, в большом круглом доме в центре деревни, где жили рыцари-с-зашитыми-ртами, на простой лежанке метался Древний, в окружении нескольких людоедов. Древнего лихорадило в припадке. Его уродливая маска слона с черными провалами глаза лежала где-то в стороне, хотя обычно он держал её максимально близко.
– Я хочу открыть глаза…
– Древний!
– Я хочу открыть глаза…
Свай Тиен вышла из соседней комнаты с тряпками и миской воды.
– Ему плохо Хван Самнанг, приди позже.
– Там корабли моих сородичей! Они идут к нам!
Большинство рыцарей тут же выхватили оружие и ринулись к пристани. Это действие вызвало у Хван Самнанга чувство бессилия и боли, но в то же время он не терял смутную надежду.
Остро вонзился в сердце рыцаря первый крик. Хван Самнанг немедленно выбежал на улицу, и его глазам открылась картина, которую он представлял себе не так давно.
Они шли строем. Две сотни лучших воителей и зеленые ополченцы. Но что-то в них было не так. Под шляпами нонбайтхан горели голубые, оранжевые, черные глаза. Горели не праведной яростью, но едва заметным, зарождающимся сумасшествием. С ними тоже происходило нечто похожее на то, что поражало молодых охотников тумёган годжон. Они выглядели растерянно. Словно Идея стала для них пустым звуком. Как когда-то для Хван Самнанга.
С другой стороны улицы шли тумёган годжон уже возглавляемые рыцарями-с-зашитыми ртами. В утренней прохладе дыхание людей порождало клубы пара. Люди Коччи Хабчан подняли стену щитов, люди Тумёган Годжон разъяряли себя гневными криками. Все застыли в ожидании кровавого часа.
Лица прикрытые нонбайтхан, лица скрытые масками. В следующую секунду это все показалось ненужным, и бойцы с каким-то странным, чудовищным задором сорвали с себя свои ритуальные облачения.
Лицом к лицу. Ветер трепал пшеничные волосы каннибалов, бил порывами по их смуглым лицам.
Лицом к лицу. Маленькие вихри разбивались о рыжих и черноволосых, белокожих митраитов.
Друг против друга были сотни прекрасных, разноцветных глаз мужчин и женщин. Они были драгоценными камнями в ларце, что скоро будет зарыт в сырую землю.
Они с интересом, каким-то гневным энтузиазмом разглядывали друг друга, и наконец – бросились в битву.
С гневным стоном Хван Самнанг подхватил чей-то меч и бросился в гущу битвы.
– Стойте!
Он отражал удары то одних, то других. Защитил молодую девчонку от удара митраита, и сам чуть не попал под второй удар, от него же, поспешно ускользнув.
Хван Самнанг с замиранием сердца видел трупы. Пока немного, но достаточно чтобы распалить взаимную ярость до предела.
Болота прорастали цветами. Медленно и хищно они пробивались из мутной воды и обвивали низкие деревца. Барельефы домов осыпались обращаясь в священный белый кирпич. Статую Митры, кажется, даже не замечали. Она зловеще вибрировала в центре битвы. Заметив искажения реальности Хван Самнанг нервно сглотнул.
Вокруг собрались уже все рыцари-с-зашитыми ртами, которые, безусловно, были элитой людоедов.
Вдруг на поле битвы показался Древний. Он шёл под руку со Свай Тиен, тяжело опираясь на неё. На нём была маска Слона.
Сухими морщинистыми руками, он указал узловатым пальцем на бьющихся молодых людей.
Запыхавшийся Хван Самнанг в отчаянии посмотрел на Древнего, затем на битву, затем снова на Древнего, но тот лишь не опускал указующего перста.
Хван глубоко вздохнул. Ему хотелось кричать. От бессилия, от гнева, от обуревавших его злых и противоречивых эмоций. Его душа была изрезана острыми клинками и кровоточила. Он не знал, как выйти наружу. Он силился что-то сказать, но реальность упорно отказывался меняться под напором его несказанных слов. Он пытался подобрать хоть одно слово. Одно единственное слово, которое могло бы прекратить борьбу между его прошлым и настоящим. Между людьми, что, несмотря на пугающую разницу, были все же…людьми. Хван Самнанг смотрел в небо. Оно было свинцовым. Тяжелым и смутно голубым, васильковым, сумеречным. Бескрайним. Приятно давящим на глаза. Оставляющим в душе тишину. Он смотрел на небо, выдавливая воздух из лёгких, и беззвучно открыв рот. С небес на него смотрело лицо. А он смотрел в это лицо. Оно повторяло облака и бесконечную сумеречную васильковую глубь. Оно было ничем. Ничего не значило. Оно тоже открывало рот и силилось что-то сказать. Ничего не было. Это не было речью, это было Коммуникацией. Хван Самнанг понимал, что с ним говорят, но его разум не осознавал природы этой речи. Как будто это был язык, созданный только для той васильковой глубины небес, с которой смотрело на него это Лицо Бога. И выражал этот язык только то, что важно для этих небес. А они были ничем. Простая бессмыслица. Как те непонятные символы, что свели с ума Древнего.
Рот Хван Самнанга все еще беззвучно открывался в небо. Удивительно, но толпа стояла в полной тишине ожидая того что он скажет. В этой тишине облако прошло по солнцу, на секунду загораживая солнечный свет. Сотни и сотни глаза, они смотрели в лица друг друга, будто бы видели их первый раз. Так оно и было, учитывая, что шляпы нонбайтхан и маски людоедов были во множестве разбросаны по площади. Смысл, который им придавали владельцы – был Ошибочным.