Смысл игры – оправдаться, придумать причину для бега.
Просто так не положено бегать нормальному человеку.
Выходит, что левая с правой на месте, а ты – калека,
Лев в тесной клетке из зоопарка тебе – коллега.
Пришлось изловчиться придумать пробежки и марафоны,
Чтоб обычные люди могли порезвиться спокойно,
Пронумерованно, а главное – подконтрольно.
Что же получится, если дать толпам волю?
В такой мясорубке и носа, поди, не увидишь –
Вот почему крайне важно наметить финиш:
Иначе собьются, занервничают, заплутают.
Людям, как птицам, лучше сбиваться в стаи.
Пернатые тянутся, принято думать, к югу.
Бесперьевые бегут. Но куда? Откуда?
Не думай. Не надо. Мы за тебя ответим!
Старт обозначен. Беги, что есть мочи, к ленте!
Смысл в том, что нет никакого смысла.
Скажи, у тебя есть хоть догадка, зачем тебе фрисби?
Ведь это – цветная пустышка, стоящая копейки.
Ты носишься с ней каждый раз, как отпустят со шлейки.
Когда надоест, наконец, обсуждать новый вирус Китая,
Подумай: ведь эту тарелку, наверное, кто-то кидает?
*
Иосиф
Он считал, его строки – лишь опыт борьбы с удушьем,
Он писал их так, потому что не мог иначе.
А сегодня – смотрите! – его почитают лучшим,
Стихосложенческим Фибоначчи.
Он носил очки, одевался неброско, строго.
Выходил – буквально – за всяческие границы.
Этот мир он знал как иллюзию и дорогу,
Но, однако ж, ни разу не оступился.
Признавался, что хоть и не соло, но чужд ансамблю.
Что не станет сражаться за то, чему нет названия.
Ему рифмы – так вышло – еду заменили и саблю,
Обрекли на заклеенный рот и скитания.
Чья вина, что не снёс политической астмы,
Что ему, как другим, не носили почёт на блюдце?
Рабство – кричал он – всегда порождает рабство,
Даже с помощью бог весть каких революций!
Труд – он сказал – это цель бытия и форма,
Человек оскорбился бы быть товаром.
Правда, то, что ему представлялось позором,
Было вполне себе жизнью – от дома к работе и к бару.
Зло существует, чтоб с ним бороться!
Писал и боролся: поэмы, вирши…
Он думал, что сдался; но верил, что не сдаётся.
Он много чего говорил нам, но не был слышим.
Не откладывал худшее в долгий ящик –
Впрочем, всех призывал себя прятать в коробки комнат.
Не стремился стать богом, не был навязчив –
И его, вероятно, поэтому многие помнят.
Из забывших его можно составить город –
Так он писал, не надеясь на комплименты.
Только теперь, когда тут поэтический голод,
Из влюблённых в него состоят континенты.
*
Вечность
Хотел поймать за руку вечность –
Она, как песок, ускользала.
Стоит колокольней на Вече
В остывшем безмолвии зала.
Стоит дуэлянтом на поле,
Перчатки снимает, маску.
Опустошает обойму,
И холст истекает маслом.
Один на один: кто сильнее?
Гвоздями прибил б минуты!
Хватает мольберт – и за двери:
Она где-то здесь как будто,
Она убегает и дразнит!
Стоит перед ней на коленях…
Подол невесомого платья
Петлёй затянулся на шее.
Она издевается, душит.
Он кисти берёт – немеет.
И плачет, здоровый и дюжий,
И холст истекает елеем.
Когда весь внутри искалечен,