Режиссёр

– Попробуй, – протянул ей стакан Вик. – Сам смешал!

– Чего ж тогда не пьёшь, если сам смешал? – приподняла бровь Мара.

– Потом я вспомнил, сколько здесь «скотча», и решил не размениваться на бодягу всякую, – он заговорщицки подмигнул Маре. – Наслаждайся.

Мара неуверенно взяла ледяной запотевший стакан, полная смешанных чувств. Разум подсказывал ей, что делать этого не стоило, но душа была настолько утомлена и измучена, что хотела забыться, утащив разум за собой, чего бы ей это ни стоило.

Мара сделала первый маленький глоток и поплыла. До чего необычно и вкусно! Чем-то отдалённо напоминало «бейлис», только более сливочно-молочный и совсем не сладкий, скорее даже наоборот. Приятная терпкость идеально сочеталась с нежностью сливок и холодом льда.

Осушив стакан в несколько глотков, Мара страшно захотела ещё, но не знала, как его смешивать.

– Ещё, – только и смогла выпалить она, вновь найдя Вика. Тот довольно улыбнулся.

– Понравилось?

– Не то слово! Как называется?

– «Белый русский».

– Фу, как пошло! – скривилась Мара. После выпитого она почувствовала, как из неё медленно, но верно утекает присущая ей безжизненность и апатичность. Голос стал громче и эмоциональнее, глаза – ярче, улыбка – шире.

Вик снова улыбнулся, но на этот раз по-другому – более зловеще. Впрочем, Мара уже понемногу теряла бдительность, чтобы замечать оттенки и полутона улыбок.

Вик начал смешивать для неё ингредиенты. Увидев, что он наливает, Мара охнула.

– Водка?

– Водка с ликёром и молоком, – наставительным тоном поправил её друг, добавил в стакан пару кубиков льда и протянул ей. Теперь, когда девушке стало известно содержимое, она не так торопилась его пить. Что-что, а с водкой ей даже нейтралитет было тяжело поддерживать! Однако сегодня она сняла с себя все запреты и условности, решив открыть в себе новые грани и новые стороны.

Вздохнув, Мара потянулась к стакану. Стоило её длинным бледным пальцам дотронуться до него, как их ласково обвили пальцы правой руки Вика.

– Я очень рад, что ты пришла, Мара.

– Хоть кому-то моё существование приносит радость, – страдальчески вздохнула Мара, убрала свою руку и принялась за коктейль. Горло вновь легонько обожгла приятная терпкая прохлада.

Всё это время Вик молча буравил её взглядом, в точности как её отец в детстве. Ему до смерти хотелось с ней поговорить, однако с каждым выпитым глотком он чувствовал, что стакан представляет для Мары куда больший интерес.

– Даже не расскажешь, как съездила во Францию? – ласково-саркастично поинтересовался Вик, когда подруга наконец расправилась с «белым русским». Та с громким стуком поставила стакан на стол и небрежно вытерла губы тыльной стороной ладони. В глазах сверкнул хищный огонёк.

– А ты не видел фотографии, что я выкладывала? – удивление в голосе было неподдельным.

В ответ на это Вик ослепительно улыбнулся.

– Видел, конечно. Но хочется узнать все подробности из первых уст. Давно ведь с тобой не виделись…

От количества и крепости выпитого Мара почувствовала, как голова становится мягкой, как облачко, ноги – ватными, а сознание – затуманенным. Твёрдо стоять на земле становилось всё тяжелее, отчего девушка слегка закачалась в воздухе.

– К-конеч-чно, В-вик… Т-толька-аа-а-а…пр-р-ротрезве-е-е-ю…

Конечно, выпитого было всё же недостаточно, чтобы окосеть так быстро. Однако с непривычки Маре было тяжело удержать равновесие – та покачнулась и сильно подалась назад. Причём так сильно, что задела стоявшего позади неё молодого человека с рюмкой в руках.

– Ах ты ж бл… – начал было ругаться «пострадавший», но, встретившись взглядом с Марой, удивлённо поджал губы.

Молодым человеком оказался Максим Рауш, потомок поволжских немцев. Он был худощав, высок, плечист, хорош собой, да и по возрасту совсем ненамного опережал основную массу присутствующих здесь гостей, включая Мару. Обычно он не питал большой любви к вечеринкам у друзей друзей и случайным знакомствам, но сегодня что-то пошло не так. Приятели достаточно долго уговаривали и обрабатывали его, прежде чем он согласился. И, кажется, впервые за вечер об этом не пожалел.

Мара тут же повернулась к парню лицом и в ужасе потянулась к его белой, намокшей от коньяка, рубашке.

– Ох чёрт, как я виновата! Простите меня! Больше никаких коктейлей с водкой…

Максим мягко преградил ей путь руками, в то время как Вик не оставался в стороне, схватив Мару за запястье.

– Не надо, не стоит суетиться! Всё равно стирать пора, всякое бывает.

Маре показалось, что музыка зазвучала тише, а всё происходящее вокруг неё замедлило свой темп. Приоритеты расставились сами собой, акценты сместились, центр тяжести перенёсся на этого загадочного незнакомца: на его вытянутое остроскулое лицо, небольшие лисьи глаза, слегка веснушчатый, но безупречный нос, как у византийских принцев со старинных чеканных монет, и шапку каштановых кудрей. В ней зародилось странное непреодолимое желание взять его за руку, молча выйти из этого дома и больше никогда сюда не возвращаться. Просто идти, куда глаза глядят, пока ноги не отвалятся, идти до самого рассвета, а затем, когда всё-таки рассветёт, смотреть на играющее в его волосах солнце, на едва различимые на носу и яблочках щёк веснушки, широкую улыбку, которой она ещё не познала, и улетать, пропадать, пропадать… Теперь она чувствовала, будто сердце вырывается из грудной клетки и куда-то с глухим стуком проваливается. Стало совсем жарко и невыносимо тяжело дышать.

– Мара? – обеспокоенный голос Вика вывел Мару из забытья. Та вздрогнула и перевела взгляд на друга.

– Всё хорошо? – поинтересовался он, не сводя с девушки полного тревоги взгляда. Она натянуто улыбнулась и энергично закивала головой.

– Да, разумеется! Просто голова что-то закружилась с непривычки…

– Позвольте мне помочь, – Максим осторожно приобнял Мару за плечи, но тут на его собственное плечо приземлилась увесистая пятёрня Вика.

– Спасибо, не нужно. О ней есть кому позаботиться.

Несколько секунд потенциальные соперники мерили друг друга холодными выразительными взглядами. Наконец Мара оттаяла и всё расставила по своим местам.

– Всё в порядке, Вик! Пожалуй, мне пора домой, а тебе явно будет неудобно покидать свой дом, полный гостей. Оставайся, наслаждайся вечером, а увидимся мы с тобой скоро – может, даже завтра. Если я протрезвею, конечно, – с этими словами Мара глупо захихикала, – И обо всём поговорим по душам!

Судя по взгляду Звягинцева, идея подруги ему явно не нравилась. В то же самое время он понимал, что она была права, и ничего не мог с этим поделать. Он ненавидел, когда Мара была права, а права она была почти всегда.

– Напиши, как доберёшься до дома, хорошо? – только и мог произнести Вик.

– Конечно, – Мара улыбнулась ему самой обворожительной улыбкой, на которую была способна, и осторожно, с поддержкой Максима, проковыляла к выходу.

На улице совсем стемнело, ночь стояла безлунная и беззвёздная. А ещё стало намного прохладнее, чем днём. Почувствовав на предплечьях неприятное дуновение ветерка, Мара поёжилась. Увидев это, Рауш снял повязанный вокруг шеи джемпер и заботливо накинул на плечи девушке.

– Значит, Мара? – продолжил он едва успевший зародиться между ними диалог. Та шла, слегка пошатываясь, и улыбалась. Сознание окончательно прояснилось, однако тело предательски подводило.

– Маржана, если быть точнее. Маржана Доновска. Древнее, довольно редкое имя, от которого произошла более современная Мария.

– Полька, значит, – ухмыльнулся в темноту Максим, – А я немец. Вернее, поволжский немец. Максим Рауш.

– То-то смотрю на тебя и недоумеваю, почему у тебя лицо нерусское! – изумлённо воскликнула Мара, заставив своего спутника расхохотаться.

– Ну да, типично славянской мою внешность точно не назовёшь. Как же ты оказалась на этой вечеринке, Маржана Доновска? И что заставило тебя выпить годовой запас ликёро-водочного завода?

Мара покраснела от стыда. Никогда ей ещё не доводилось пить водку (пусть и разбавленную), да ещё в таких количествах, да ещё и перед незнакомцами. Какое же мнение теперь составит Максим о ней? Потаскуха и пьяница?

– Меня Вик пригласил, ещё до начала каникул. Если честно, поначалу мне не очень хотелось идти, но не в моих правилах нарушать обещания, да и дома весь вечер сидеть не улыбалось…

– Кто такой Вик?

– Ты не знаешь? – от удивления голос Мары зазвучал на октаву выше, – Виктор Звягинцев, хозяин дома и организатор вечеринки. Это он так заботливо меня напоил и не хотел отпускать домой с тобой. Мы учимся вместе.

– А-а-а, сын того самого Звягинцева… – прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Меня больше удивляет, как ты оказался на вечеринке, если даже не знаешь лично того, кто её устроил?

– Пацаны уговорили пойти, – отмахнулся Максим, как от назойливой мухи, – Мол, круто будет, первая вписка за сезон… Обычно не хожу к тем, кого не знаю, но сегодня, как тебе, тоже дома не сиделось. Видимо, это было не случайно, – улыбнулся он.

– Судьбой тебе было уготовано пролить на себя коньяк из-за того, что я тебя толкнула, – ляпнула Мара, не подумав, и Максим вновь довольно рассмеялся.

– Именно из таких мелочей и складывается жизнь! – философски изрёк он, назидательно подняв указательный палец вверх. Мара посмотрела на него, как на вождя.

Так они и брели некоторое время под слишком холодным для лета августовским ветром, наблюдая друг за другом и беседуя о чём-то своём.

– Вот мы и пришли, – внезапно объявила Мара, когда они поравнялись с немаленьких размеров домом в псевдорусском стиле. Брови Максима изумлённо поползли вверх.

– Ты здесь живёшь?

– Ну да, – пожала плечами девушка, – А что?

– Да я тебя умоляю! Будь у меня дом на Тверской, я бы вообще из него не выходил, и ничего мне не нужно было бы…

Настала очередь Мары расхохотаться – громко, пьяно и заливисто.

– Ты не знаешь, о чём говоришь. Пожил бы с моей семейкой и сбежал бы в какую-нибудь рюмочную на следующий же день.

– Ну, мне годовые запасы ликёро-водочных заводов без надобности, – сострил Рауш, заставив девушку покраснеть.

– Да не пью я столько! И водку никогда до этого не пила! Просто захотелось…сегодня…

– …пуститься во все тяжкие? – закончил за неё Максим. Хитрые серо-голубые глаза смотрели оценивающе.

– Вроде того. Спасибо, что проводил! И ещё раз извини на рубашку, – Мара развернулась и направилась к крыльцу, а около самого входа добавила, – Рада была знакомству, Максим.

– Взаимно, Маржана, – искренне произёс Максим в ответ.

– Можно просто Мара.

Он уже развернулся на каблуках и направился в сторону Театральной, как вдруг она окрикнула его.

– Стой! Подожди!

– Чего ещё?

– Ты свой джемпер забыл, – Мара одним движением сбросила его с костлявых плеч и пошла навстречу Максиму, как тот её остановил.

– Не нужно, оставь себе.

– Зачем? Мне же он без на…

– Будет повод встретиться, – лукаво улыбнулся парень на прощание и скрылся в темноте. Впервые за долгое время Мара почувствовала, как легко ей стало дышать и как сладко теперь она будет спать по ночам.

II

В кинотеатре на Арбатской было не протолкнуться. Неудивительно – почему бы всем городом не забуриться на «Форму воды» именно в этот кинотеатр? Других же в Москве нет!

Подобного рода невесёлые мысли преследовали Максима практически весь вечер. С тех пор как он начал встречаться с Марой, весь город словно сговорился против них. Когда и куда бы они ни шли, толпа зевак и желающих развлечься «жителей и гостей города» преследовала их. Выставка бурятских кукол пасмурным утром вторника? Мастер-класс по гончарному делу днём пятницы? Плюс сегодняшний вечерний киносеанс – люди следовали за парочкой неотступно, будто не желая оставить её наедине.

Когда они вышли из кинозала с пустым ведёрком из-под карамельного попкорна, Мара выглядела восторженной, Максим – раздражённым.

– Нет, ну как тебе это нравится? – разглагольствовал он весь следующий вечер. – Это ж надо было утвердить на главную роль такую страшную актрису, да ещё и недо-Ихтиандра сделать таким…таким…

Пока он извергал из себя пламя недовольства, Мара молча шла и довольно улыбалась. В отличие от Максима, новый фильм понравился ей безумно, как и предыдущие работы дель Торо. Её немало восторгала сама странная и трудная для понимания идея связи неведомого науке существа с мировыми стихиями. Фильм заинтриговал её как зрителя и побудил только к самым лучшим эмоциям. Конечно, в нём не обошлось и без негативных, местами кровавых моментов, но в целом его зрелищность, трогательность и интрига не могли не найти отклика в сердце девушки. В очередной раз Мара убедилась в тонком вкусе, мастерстве и неповторимом стиле автора. Как и многие другие картины Гильермо, эта оставляла на языке приятное, чуть уловимое послевкусие, а в голове – лёгкую недосказанность.

– На что ты меня повела, а? Неужели тебе понравилось? – резко вывел её из небытия голос Максима, а лицо вплотную приблизилось к её собственному. Мара чуть приподняла уголки губ, чтобы её выражение лица не выглядело совсем уж мрачным.

– Прости, Макс, но я с тобой не соглашусь. Я в диком восторге! Хорошо бы дель Торо номинировали на «Оскар» за эту картину…

– Бграх! Да в лучшем случае ему светит «Золотая малина»! – возопил Макс, закатив глаза. – И то многовато чести будет для этого дерьмеца…

Мара и Максим были знакомы не так давно, а встречались и того меньше. Тем не менее, даже этого недолгого времени ей хватило, чтобы успеть изучить его характер. На вечеринке у Вика Максим показался ей спокойным, рассудительным, флегматичным парнем, который не из-за чего в этой жизни не парится. Прогулка до дома Мары только усилила это впечатление. Однако довольно быстро оно было разбито об острые скалы идеализма. События начали развиваться очень стремительно: буквально на следующий же день Рауш начал донимать её звонками и сообщениями разного содержания, а также неоднократно и довольно настойчиво предлагал встретиться. Будучи окончательно и бесповоротно очарованной им, Мара согласилась без колебаний. В кофейне, которую Максим сам выбрал для их первого официального свидания, он то и дело засыпал девушку расспросами, не давая допить американо с каплей молока, который успел остыть. Затем вновь вызвался проводить её до дома, а на прощание поцеловал – страстно, порывисто, импульсивно. Такие поцелуи обычно случались у пар после долгой разлуки, в порыве страсти и возбуждения, во время прелюдии, но никак не на робком первом свидании, из зародыша которого затем и складывались дальнейшие отношения. Поначалу Мару немного смутил его напор и настойчивость, однако она быстро привыкла. В конце концов, как долго ещё ей суждено было оставаться в одиночестве? После окончания самых длительных и серьёзных отношений в её жизни Мара впала не то в депрессию, не то в анабиоз. Иным словом, что-то в ней изменилось. Сердце словно перестало биться – Маре даже стало казаться, что она не чувствует сердцебиения, стоило ей прижать руку к груди или пальцем надавить на пульс… Складывалось впечатление, что кто-то невидимой рукой щёлкнул выключателем, разом перечеркнув в ней все чувства и эмоции, включая способность любить. Её мягкая, приятная худоба и внешность викторианской эпохи то и дело притягивали к себе мужское внимание. Кто-то ограничивался взглядами в метро и магазинах, кто-то не стеснялся и переходил к прямому наступлению. Правда, исход был один у всех без исключения – холодный молчаливый проигрыш. Порой у Мары даже отпадала необходимость формулировать свой отказ словесно – стоило ей поднять глаза, как вопросы отпадали сами собой. Эту удивительную способность она также унаследовала от своего таинственного польского отца – за всё время брака её родителей Казимир только и делал, что смотрел на Паулину. В свой снежный, пробирающий до костей взгляд он мог вложить тысячу разных чувств эмоций, которые иногда было тяжело выразить словами. Паулина, напротив, была женщиной страшно болтливой, потому ужасно злилась, что муж практически не поддерживает с ней вербальную беседу, превращая диалог в её бесконечный монолог или разговор с мебелью. Впрочем, затем она пришла к выводу, что Казимир действительно является для неё чем-то вроде мебели, заполняющей пространство – что в квартире, что в душе – но собирающей очень много пыли. Толку от неё было мало, а выбрасывать не поднималась рука.

Первые дни заледенения казались Маре катастрофой. Ей казалось, что на её глазах рушится мир, и она ничего не могла с этим поделать. Тогда больше всего на свете она мечтала вновь почувствовать себя живой – человеком, женщиной. Любить, радоваться, смеяться, плакать, негодовать – в общем, ощущать всё как раньше, в полной мере. Теперь же она ощущала лишь бесконечную пустоту, сдавливающую грудную клетку. Полнейшую апатию и отсутствие интереса к жизни. Конечно же, Мара пыталась всяческими способами её имитировать – учёба, студенческая жизнь, тусовки, путешествия, стажировки – однако внутри легче не становилось ни на йоту. Было темно и глухо. Любой зачаток чего-то, хоть отдалённо напоминающего человеческое состояние, тонул в темноте и глухоте её грудной клетки.

Как бы то ни было, люди ко всему привыкают. Вслед за непринятием, паникой, тревогой и бунтом у Мары пришло смирение. В конце концов, она переложила ответственность на плечи судьбы, решив, что ей виднее, вернётся она к прежнему состоянию или нет. Судьбе и правда оказалось виднее. Стоило девушке забыть о своём сомнамбулическом состоянии, как одна случайная встреча, один толчок, одна пролитая на рубашку рюмка коньяка перевернули в ней всё с ног на голову. Отныне Маре не приходилось выпивать столько коктейлей с водкой, чтобы быть оживлённой, весёлой и разговорчивой. С приходом Максима в её жизнь это, к радости её друзей и семьи, стало для неё естественным состоянием. Она с удовольствием разговаривала долгие разговоры с пани Доновска за утренним кофе, расспрашивала о работе и заказчиках. Вилен находился на седьмом небе от счастья, ведь сестра сама предлагала ему выставки, игры и фильмы для совместного досуга! Дана и Вик то и дело выслушивали её затянутые рассказы о приключениях на Лазурном Берегу и очередном свидании с Максимом. И если Дане определиться с отношением к смене её статуса было непросто, то Вик демонстрировал его весьма однозначно. Его страшно раздражал «престарелый» ухажёр Мары и его прямой конкурент, однако ничего с этим поделать он не мог – слишком хорошо знал подругу. Стоило ему помешать их личному счастью, как она тут же прекратила бы с ним любые контакты. А Мара в этом плане была не просто жёсткой, а жестокой. Если кто-то падал с её пьедестала, то обратно забраться уже не мог, даже при всём желании. А чем выше пьедестал, как говорится, тем больнее падать. Вику эта победа и этот пьедестал достались слишком тяжело (и это ему, которому всё в этой жизни подносили на блюдечке!), чтобы так рисковать. Поэтому он выбрал другую тактику, более хитрую, осторожную и расчётливую. Он затаился в кустах и выжидал. Ждал подходящего момента для нападения. Чутьё подсказывало ему, что момент вот-вот должен был наступить.

Первое впечатление Мары о Максиме оказалось более чем обманчивым. Возможно, с коллегами и родственниками он действительно был спокойным и рассудительным, однако с ней кипевший в нём вулкан эмоций каждый раз извергался. Не стесняясь в выражениях, он рассказывал ей обо всём, ворча и жалуясь. Не устроить и вывести из душевного равновесия его могла любая мелочь, от белого сахара в кофе вместо тростникового до поломанного бокового зеркала на дверце машины. При каждой их встрече Мара всё больше тонула в шквале его эмоций и холеричном темпераменте. Периодически она даже не могла ответить самой себе, нравится ли ей это. Да, это жизнь, это человечность, это чувства. Но почему взрослый человек не может держать их в узде и слепо следует за ними, куда бы они его ни вели!?

– Странная ты всё-таки девчонка, – Рауш продолжал рассуждать вслух, обращаясь больше к самому себе, чем к своей возлюбленной. – Любишь какие-то вещи за пределами моего понимания. Тусуешься с ребёнком, который тебе даже не брат. Постоянно чем-то занимаешься, но при этом не имеешь ни малейшего понятия о своём будущем. Вся в себе, будто не здесь, а в каком-то другом мире. Постоянно пытаюсь тебя понять, но ни черта не понимаю. Что тебе надо, какой к тебе нужен подход? Что ни сделаешь – всё как об стенку горох, никакой реакции, никакой благодарности…

– Благодарности? – изумление Мары было столь сильным, что она остановилась посреди дороги и повернулась к нему анфас вместо точёного римского профиля. – Ты меня извини, конечно, но за что тебя благодарить? За постоянную нервозность и расшатанные нервы? Ощущение собственной ущербности? Оскорбления всего, что мне нравится и что мне дорого?

По безупречному гладкому лицу Максима пробежало едва заметное волнение. Чувствовалось, как его терпение медленно, но верно подходит к концу. От скандала его удерживало лишь то, что спорила с ним молодая, умная и чертовски привлекательная женщина. При всём своём взрывном характере он всё-таки не хотел её терять и дорожил ею. Пожалуй, даже слишком дорожил, чтобы столь яро и упрямо отстаивать свои принципы. Потому он призвал на помощь всё своё самообладание, сделал глубокий вдох и с нажимом продолжил:

– Я просто хочу сделать тебя лучше, Маржана. Ты – неограненный алмаз, практически графит, понимаешь? Внутри столько ценного, настоящее сокровище, но за твоей непробиваемой бронёй этого практически не видно…

– Но ты же увидел, – резко отрезала Мара. Её своенравная натура не терпела никаких нравоучений и никакого контроля, какими полезными бы они ни были. Эта черта её характера лишний раз подтверждала, что Мара была гораздо больше похожа на отца, чем на мать. Вместе с семенем Казимир передал ей не только внешность, но и некоторые повадки, включая высокомерие. Что он, что его дочь искренне считали, что знают всё лучше других, включая то, как им стоит действовать в тех или иных обстоятельствах. Советы они оба выслушивали снисходительно, с лёгкой улыбкой, прятавшейся тенью в уголках губ. Откровенные наставления и нотации, особенно от малознакомых людей, воспринимались ими в штыки и гордо игнорировались. Кто они такие, чтобы решать за них, что делать? И Казимир, и Мара страшно злились, однако открытого сопротивления не выказывали – лишь упрямо поджимали губы и смотрели исподлобья.

Максим, улыбнувшись, быстро сдался.

– Согласен. Но… я скорее исключение, чем правило. Не все видят и чувствуют людей так глубоко, как я. А в этой жизни нужно быть готовым ко всему. И ко всем.

– Мои люди прекрасно разглядят, что им нужно, через всю мою броню. Остальные отсеются – значит, мы друг другу без надобности. К чему мне нравиться всем?

Да ей палец в рот не клади, в очередной раз чертыхнулся Рауш. Он уже не знал, каким способом доказать Маре свою правоту, поэтому всё больше чувствовал, как уверенность покидает его. Непримиримая бойкая натура Мары практически полностью подчинила парня своей воле.

– Ладно, ты права, – шумно выдохнув, признал он своё поражение, – Но, пожалуйста, никогда больше не говори, что ощущаешь себя ущербной и я тебя оскорбляю. Я не желаю тебе зла и никогда не желал. Ты мне ужасно нравишься – так, как мне никто в этой жизни не нравился. Может, с твоей точки зрения, я делаю что-то неправильно, но я показываю это, как умею. Просто смирись с тем фактом, что твой парень – по уши влюблённый в тебя мальчишка, хорошо?

С этими словами он остановился прямиком под неровным желтоватым освещением фонаря и вплотную приблизил её лицо к своему. Подобной тирады Мара совсем не ожидала, потому вспыхнула и по привычке опустила взгляд вниз.

– Хо…хо…рошо, – только и смогла вымолвить она.

Теперь слова стали излишни. Максим медленно поднял подбородок Мары двумя пальцами правой руки и осторожно, будто боясь спугнуть с лампы мотылька, прижался к её губам своими. По накалу страстей этот поцелуй удивительно контрастировал с первым. В том была животная страсть, в этом были нежность и страх. Каждым движением губ он сдувал пылинки с фарфоровой куклы. Сладкое дыхание Мары смешалось с жарким дыханием Максима. Затем из ровного оно стало резким, прерывистым, что заставило губы девушки раскрыться. Он сразу же соскользнул в них языком, отчего та тихонько, чуть слышно застонала.

– Как хорошо, что я пришёл тогда на ту вписку, – с обжигающей страстью в голосе шептал Максим, ненадолго отрываясь от губ Мары, – Как хорошо, что встретил тебя…

– Хорошо, что я накидалась в хламину и опрокинула на тебя коньяк, – захихикала Мара, в очередной раз пристыдив себя за глупость и посмеявшись тому, как в итоге сложились обстоятельства. Максим довольно засмеялся вместе с ней.

– Ну, не без этого! Как ты там говоришь? «Случайности не случайны»?

– Именно так, – Мара вырвалась из его удушающих объятий и пылающих губ и посмотрела ему прямо в глаза. Как делал в своё время её отец, она многое вложила в этот взгляд. Всю свою любовь, заботу, вселенскую скорбь и обречённость. Будто поцелуй, обмен взглядами, поход в кино – вся эта встреча была последней. Мара хотела, чтобы Максим вернулся домой с приятным кисло-сладким послевкусием в душе, а не с горечью непокорной ледяной натуры, которая ещё давала о себе знать и рвалась наружу. Девушка всеми силами старалась с ней бороться, но как победить свою сущность? Её ведь не изменишь…

Мара заключила лицо Максима в свои ладони и прижалась к нему лбом.

– Мне нужно идти. Уже поздно.

– Мама волнуется? – с лёгкой тревогой в голосе поинтересовался Рауш.

– Волнуется, скучает… Ей и так кажется, что я постоянно где-то гуляю и непонятно чем занимаюсь, а после поездки во Францию она думает, что я вообще не хочу возвращаться домой. Не хочу, чтобы она так думала.

– Не хочешь, чтобы она знала, что права?

Мара вздрогнула от этого вопроса. Максим не лукавил, когда говорил о своей проницательности. Её ему точно не занимать.

Своим молчанием она ответила согласием на его вопрос.

– Что ж, тогда не смею задерживать, – Максим коротко кивнул головой на прощание, а затем одним рывком прижал Мару к себе и поцеловал в макушку.

– Может, ещё рано говорить о таких вещах, но… я люблю тебя.

Мара вздрогнула, высвободилась из его объятий и подняла на него взгляд – взгляд оленёнка, подстреленного серебряной пулей.

– Я… кажется… тоже…

И, не дождавшись какой-либо реакции, развернулась и быстрым шагом зашагала в сторону дома. Максим смотрел ей вслед, пока её тоненькая фигурка не скрылась за поворотом, а затем медленно и неуверенно двинулся в другую сторону.

С момента, когда парочка вышла из кинотеатра, на улице стало куда холоднее. Ветер усиливался. Из одежды на Маре было только тонкое хлопковое белое платьице до колен в мелкий цветочек и плетёные афинские сандалии. Несясь домой уже почти вприпрыжку, она несколько раз чертыхнулась, что отдала Максиму его свитер так быстро, и вообще решила продемонстрировать всю свою порядочность, вернув его, а не оставив себе как постоянное напоминание о Максиме.

Небо угрожающе сотрясли раскаты грома. До последнего момента она надеялась, что безлунная ночь не обернётся для неё ещё и беззонтичным дождём. Но надежда, как говорится, умирает последней. Или не только надежда?

Так случилось и на этот раз: надежда умерла с первыми упавшими Маре на нос каплями. Казалось, они летели прямо со звёзд – если бы ночь выдалась звёздной, конечно – настолько горячими и раскалёнными они ей казались. Роскошные, густые, пшеничного цвета кудри начали намокать и из львиной гривы стремительно превращались в мочалку. Платье с той же скоростью стало мокрым и холодным и неприятно прилипало к телу. Макияж смазался, но это было не критично. Куда ужаснее было подступающее к горлу и начинающее душить ощущение безысходности и всепоглощающего одиночества. Почему они попрощались с Максимом на полпути к её дому, а не прямиком у её дома, как обычно?…

На мгновение Маре почудились шаги за её спиной. Богатая фантазия сразу же дала о себе знать, подпитывая своего верного боевого товарища паранойю. Мара вздрогнула и обернулась.

Никого не было.

Необычная ситуация для воскресного вечера в центре столицы. В любые другие воскресенья здесь было многолюдно и шумно вне зависимости от времени суток. Сегодня же привычный уклад жизни был нарушен: совсем не летний холод, безлюдная Тверская, тёмная улица, рано оставивший её молодой человек… Мара почувствовала, как в воздухе витает что-то зловещее.

«Мне это кажется… мне это кажется… мне это кажется…» – мысленно повторяла Мара, как мантру, изо всех сил борясь с паникой и пытаясь себя успокоить. Излишняя эмоциональность в критической ситуации, возникни она, была бы совсем ни к чему – наоборот, лишь помешала бы.

Проклятая дорога всё не кончалась и не кончалась, а подозрительные шорохи раз за разом нарушали хрупкое равновесие девушки. Она не придумала ничего логичнее, чем списать их на шелест листвы и трав от сильных порывов ветра, однако это слабо успокаивало. Ночью все кошки чёрные, а намерения – дурные.

В один момент стихли практически все звуки, оставив Мару наедине со своими мыслями. Стоило ей вздохнуть немного свободнее и расправить ссутулившиеся плечи, как позади неё раздался негромкий холодный голос:

– Здравствуй.

Мара испуганно вскрикнула, отчего по коже побежали мурашки, а сердце забилось как сумасшедшее. Сделав над собой усилие, она повернула голову.

В кромешной темноте, при слабо освещённом тротуаре сложно было разглядеть обладателя странного, до неприличия жуткого голоса. Единственное, что можно было понять – принадлежал он мужчине неопределённого возраста. Застывшая за спиной девушки фигура была не слишком высокой, но коренастой и раздавшейся в плечах – любой пловец позавидовал бы. Поза отражала скорее защиту, чем нападение: расставленные на ширине плеч мускулистые ноги, руки скрещены на груди. Одет мужчина был в максимально простые и незамысловатые толстовку с капюшоном, джинсы на кожаном ремне с металлической пряжкой и тряпичные кеды. Лицо было полностью скрыто под капюшоном. Впрочем, при таком освещении, раз он пожелал остаться инкогнито, то мог бы обойтись и без него.

Минуту двое стояли молча. Крупные, как градины, дождевые капли больно били по костлявым плечикам и по поникшей тяжёлой голове Мары. Платье и сандалии промокли насквозь. Мужчину, казалось, непогода волновала примерно так же, как волновало бы приятно припекающее солнце. Нещадно ранившие девушку дождинки, казалось, ласкали его, покрывая нежными мокрыми поцелуями руки и одежду.

Огромных усилий Маре стоило взять себя в руки и дрожащим голосом произнести: