Однажды пошел дождь, качка застопорилась. Григорий и дед Тимофей застлали стол газеткой, выставили еду – соль, сало «солнышком», горчичку, варенные картошку и яйца, лук, хлеб, помидоры и огурцы – все что накануне привезли из станицы родители Григория. Само собой, в пиалу налили немного мёда и одна из пчел, заторможено жужжавших под куполом шатра, вскоре не преминула увязнуть.

– Труженыця, – ласково проговорил дед, вызволяя пленницу, – зараз дождь закончится, улетишь домой!

– Не жизнь у нее, каторга! – вздохнул Григорий.

Дед с укоризной поглядел на внука из под лохматых бровей.

– Ты, Грыня, уже вроде и вырос, а как ляпнешь чего, так ей-богу совестно! Шо ж ей, пчеле, каторга?

– Ну, летает, мед носит. До последнего вздоха ничего прекрасного не видит. Какой смысл?

Дед Тимофей насупился:

– Ну, так слухай, – начал он сурово, – прадед твой Василий, добрый был казак, фронтовик. Работали они с прабабкой Акулиной не покладая рук, дед – на конеферме, председателем, бабка – по дому. Детей-то ого-го! Уже во времена, когда я к бабушке твоей Мане, (их старшей дочери) свататься собирался, завелись на соседнем хуторе баптисты, – дед поморщился, – принялись бисовы души по дворам расхаживать, о прекрасном со станичниками балакать: жизнь ваша тяжелая, мол, потому шо в бога не правильно верите. И так от их слов лаской веяло, так оно вроде ладно и жалостливо выходило! Мужики, конечно, усмехнутся, да и дорогу им укажут, а вот бабы другое дело. С бабы якый спрос? За ней глаз да глаз трэба, существо такое бестолковое, внушаемое.