Правый пеленг

16

9/VII 1941 г…. Боевой вылет с бомбометанием по танкам в районе Полонное, Чернобоки. Высота – 2500. Ночь. Продолжительность полета – 4 ч. 30 м…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Капитан Петровский тоже ожидал улучшения обстановки, а она, как назло, все ухудшалась. Наши войска отступают, полк несет большие потери. А тут еще диверсанты… Обстреливают наши самолеты на взлете, подают сигналы ракетами немецким бомбардировщикам, когда те пролетают над нашим аэродромом…

Начальство очень им недовольно, требует более решительных действий…

Вчера ночью Петровский с приданной ему группой в двадцать человек пытался захватить диверсантов. С вечера на границе аэродрома по взлету самолетов устроили засаду. Дождались, когда диверсанты пустили очередь трассирующих пуль по взлетающему бомбардировщику – они оказались совсем близко, – и группа бросилась на выстрелы. Однако захватить никого не удалось. Не только захватить – увидеть: диверсанты словно сквозь землю провалились. Лишь стреляные гильзы да следы от колес мотоцикла удалось обнаружить на том месте, откуда велась стрельба.

Начальство снова очень недовольно Петровским: «Не обеспечил…», «Не учел…», «Не предусмотрел…». Да что начальство – он сам собой не доволен. Упустить каких-то двух-трех человек… Пока группа Петровского искала диверсантов в селе, куда привели следы мотоцикла, они стали подавать сигналы ракетами с другой стороны аэродрома появившимся немецким самолетам.

Но чем больше неудачи преследовали оперуполномоченного, тем сильнее и крепче становилась его уверенность в скорой поимке диверсантов и разоблачении радиста, тем хитрее он готовил им западню. И кое-чего успел уже добиться: ему удалось установить, что двое диверсантов в форме наших пограничников (один в звании капитана, второй – лейтенанта) дважды побывали в селе Айш, в военном городке и даже на базе ГСМ, где заправляли мотоцикл бензином (капитан Нурахметов, начальник ГСМ, объяснил, что они предъявили ему такую грозную бумагу с требованием оказывать всестороннее содействие во всем, заверенную гербовой печатью, что он не рискнул спросить другие документы). Да если б и спросил, ничего не добился бы: уж коли они обеспечены «требованием содействия», другими документами – тем более. Правда, Нурахметов из-за страха и ротозейства мог и присочинить: кроме бензина, он снабдил «пограничников» двумя фляжками спирта, батарейками к карманным фонарикам, о чем умолчал.

Факты весьма существенные, подтверждающие, что диверсанты оторваны от своей базы, вынуждены обращаться к советским военнослужащим, надеясь на свои всесильные документы и на доверчивость советских людей… И не только на это: кто-то же снабжает их ценной информацией…

Почему Нурахметов умолчал о спирте и батарейках? Только ли из-за страха?.. Ведь он знает не только то, сколько самолетов планируется на боевые задания, но и в какое время намечается взлет, по каким маршрутам пойдут группы. Рацию можно возить с собой в мотоцикле. Отъехал куда-нибудь в сторону – и стучи ключом…

По распоряжению начальника гарнизона в авиагородок и на дороги, связывающие аэродром с городом и окраинными селами, выделены дозорные. Им поручено проверять документы у всех, независимо от звания, и подозрительных задерживать. Это на день. А ночью капитан Петровский снова должен заняться поимкой диверсантов. На этот раз операцию он продумал более тщательно, и бойцов ему выделили, несмотря на трудности с людскими резервами, в три раза больше. Инструктаж группе Петровский назначил на 19.00. Оставалось полчаса, а он только возвращался с совещания от начальника особого отдела. Хотел заехать домой, к Оксане (минут десять можно было выкроить), но настроение было такое прескверное (и из-за разноса на совещании, и от усталости, и оттого, что был голоден), что лучше было Оксане не показываться: она очень чувствительна ко всяким его неурядицам и будет переживать больше, чем он. «Вот разделаемся ночью с диверсантами, – думал он (он почему-то был уверен, что теперь им не уйти), – тогда заеду домой и там часа три отдохну».

17

9 июля 1941 г….Наша авиация бомбардировала Констанцу, порт и транспорты в Тулче, Сулине, нефтепромыслы в Плоешти…

(От Советского информбюро)

Темнело не по-летнему быстро – с запада наползали мощные кучевые облака. И Петровский, выйдя из столовой, принял решение выслать группы к местам засад минут на пятнадцать раньше. Пока он давал последние напутствия старшим, закончили ужин летные экипажи – вылет у них назначен на 22.00 – и дневные дозорные. Из докладов дозорных начальнику штаба выходило, что никаких происшествий и подозрительных явлений на дорогах не случилось. Петровский ожидал другого и потому счел необходимым самому поговорить с дозорными.

Старшие обстоятельно доложили, сколько и каких машин проследовало по их участку; в основном это были бензовозы, масловозы, грузовики с бойцами, с эвакуированными. Действительно, ничего интересного. Днем, видно, диверсанты отсиживались в укрытых местах. А если и ночью они сегодня не рискнут выйти или умчаться в другое место?

– Да вы не расстраивайтесь, товарищ капитан, – заметив огорчение на лице Петровского, стал утешать его немолодой старшина. – Поймаем этих наводчиков, как пить дать. Вон и пограничники нам на помощь подключились.

– Какие пограничники? – удивился Петровский. На совещании у начальника особого отдела присутствовал и представитель пограничников, но на просьбу принять участие в поимке диверсантов он ответил, что у них не хватает сил охранять побережье.

– Наши, с побережья, – пояснил старшина. – Капитан и лейтенант. На мотоцикле. Они стоят недалеко от нашего поста на шоссейной дороге.

«Они!» – Петровский почувствовал, как сумасшедше забилось сердце и на лбу выступила испарина.

– Они и сейчас там? – Петровский уже знал, что ему делать.

– Нас сменили, а их пока нет.

Недалеко от курилки сидел на своем мотоцикле лейтенант Пикалов, попыхивая папиросой. И ни одной грузовой машины. А чтобы захватить диверсантов, надо взять с собой хотя бы человек пять. И вызвать машину. Но прежде позвонить пограничникам – уточнить, не изменили ли они свое решение. Может, представитель доложил командиру отряда, и тот распорядился выделить двух человек?

Петровский быстро поднялся по ступенькам в кабинет заведующей столовой – телефон имелся только там – и позвонил на коммутатор:

– Нимфу прошу.

– С Нимфой уже часа два как связи нет, – ответила дежурная.

«Работа диверсантов». Это еще больше убеждало Петровского, что на дороге не пограничники.

– Соедините тогда с Тридцать первым.

– Слушаю Тридцать первый, – отозвался командир БАО.

– Семен Петрович, срочно вышлите машину к столовой… Какая есть под рукой. Немедленно.

Дозорные в четыре глаза вопросительно смотрели на Петровского: неужто пограничники – не пограничники?

Лишь Пикалов по-прежнему сидел на мотоцикле, беззаботно болтая о чем-то с начхимом капитаном Деревянко, назначенным командиром группы задержания.

– Товарищ лейтенант, вы что, не летите сегодня? – обратился Петровский к Пикалову.

– Машина в ремонте. – Пикалов сбил пепел с папиросы. – Командир летает, вывозит летчиков ночью. А в чем, собственно, дело?

– Дело в небольшом… – Петровский колебался, стоит ли привлекать члена экипажа командира эскадрильи. Если что случится с Пикаловым, полковое и его, Петровского, начальство будет очень недовольно. А почему недовольно? Не в личных же целях Петровский использовал начальника связи! Дорога каждая минута. Надо не дать уйти мнимым пограничникам. – В вашем мотоцикле. Не могли бы вы подбросить нас со старшиной к развилке на Саки и Айш?

– О чем речь. – Пикалов поднялся с сиденья, затушил окурок и отнес его в урну. – Я в вашем распоряжении.

– А вам, товарищ капитан, – повернулся Петровский к Деревянко, – как только машина подойдет, группу в кузов и тоже к развилке. Оружие держать наготове. – Петровский достал пистолет, щелкнул затвором, загоняя патрон в патронник. – И вам, – дал он команду Пикалову и старшине.

– Вы думаете?.. – удивленно округлил глаза старшина.

– Думаю. Садитесь в коляску. Мы с лейтенантом будем вести с пограничниками разговор, проверять у них документы. Вам же следить за каждым их жестом, движением. Быть готовым опередить их. Стреляете хорошо?

– Да вроде бы… Из тридцати двадцать восемь выбивал.

– Вот и отлично, теперь представляется возможность на деле отличиться.

Пикалов и старшина перезарядили пистолеты. Мотоцикл взревел и рванул с места.

Сигнал остановиться – карманный фонарик мигнул несколько раз – они увидели, не доезжая развилки. Пикалов сбавил скорость.

– Приготовиться, – скомандовал Петровский.

Все трое расстегнули кобуры, сняли курки с предохранителя.

Было еще не так темно, и Петровский хорошо рассмотрел загорелое худощавое лицо капитана, его внимательные глаза, тонкие плотно сжатые губы. Ему было лет сорок, лейтенанту, круглолицему, тоже чернявому, лет тридцать.

Капитан осветил всех троих фонариком, всего по секунде, лишь на Петровском задержал луч чуть дольше и потребовал властно, как и подобает ответственному человеку:

– Документы. Проверка.

Петровский, Пикалов и старшина слезли с мотоцикла и встали, как было обговорено дорогой: Петровский – напротив капитана, Пикалов – напротив лейтенанта, а старшина позади, так, чтобы хорошо видеть обоих подозреваемых.

Петровский первым протянул удостоверение личности капитану. Тот осветил его, полистал, задержал взгляд на фотокарточке. Посмотрел на Петровского, снова на фотографию.

– A-а, соседи, Меньшиковские, – удовлетворенно произнес капитан. – Как поживает Федор Иванович?

Петровский хорошо знал, что разведчик – это человек, обладающий незаурядными качествами: невозмутимым спокойствием и мгновенной реакцией, находчивостью и изобретательностью, умением читать мысли противника и навязывать ему свою волю.

Если перед ним стояли разведчики, то они были талантливы: ситуация складывалась не в их пользу – двое против троих. Для какой цели прибыли эти трое, было яснее ясного…

Вопрос капитана как бы развеивал подозрение: видите, мы знаем даже имя командира полка… Может, и в самом деле они пограничники?.. Что ж, теперь твоя очередь, капитан Петровский, показать свою находчивость, изобретательность…

– Федор Иванович неплохо поживает. – Над ответом мудрствовать особенно не пришлось, а вот вопросик следует подбросить позамысловатее. Посмотрим, как вы знаете свою заставу… – Скучает, правда, по Машеньке. Как она там?

Петровский, пожалуй, не увидел, а скорее почувствовал молниеносный взгляд лейтенанта в сторону своего начальника. Да, о Машеньке он ничего не слышал. Да и откуда ему знать о маленьком красновато-буром косуленке, которого подобрали весной в горах пограничники. У малыша была сломана нога. Его принесли на заставу, вылечили, выкормили. И косуля так привязалась к своим спасителям, что не покидала заставу. Многие пограничники часами пропадали около косули, научили ее благодарить за лакомства поклонами, бить копытцем и трясти головой, выражая неудовольствие, если кто-то дразнил ее или ругал. Косуля стала любимицей всей окрестной детворы…

Да, лейтенант о Машеньке не имел понятия. Его интересовали другие имена, имена командиров…

Капитана же вопрос не смутил. Он даже усмехнулся про себя: вздумал старого воробья мякиной в силки заманивать. Ответил с иронией:

– Ничего Машенька. У нее забот меньше.

Достойный ответ. И все-таки знает он, чье это имя?

– Не напугали ее фашистские самолеты? Не сбежала? – задал Петровский более конкретный вопрос.

Капитан снова пожал плечами. Зато лейтенант приободрился, съехидничал:

– Это ваши женушки кинулись от вас, сломя голову. А наших не напугаешь. – И вдруг осекся.

Капитан вернул Петровскому удостоверение личности, посмотрел на Пикалова. Начальник связи протянул свое.

– Далеко путь держите? – спросил капитан, желая, видно, сменить тему о Машеньке.

– Да вот сюда же, по этому же делу, по которому и вы.

– Отлично, – обрадовался капитан, возвращая Пикалову документ. – Хоть на ужин подмените нас. С утра не ели. – Глянул на старшину: – A-а, это вы. На вторую смену?

– Приходится. Людей не хватает.

– Вот и у нас, – вздохнул капитан. – На ужин подменить некем. – Он взглянул на часы.

Машина что-то задерживалась. Отпускать же капитана и лейтенанта было нельзя…

– Конечно, мы одни тут справимся, – сказал Петровский. – И непонятно, зачем вас сюда, на наш участок, послали? Кстати, разрешите и нам ваши мандаты посмотреть.

– Пожалуйста, – улыбнулся капитан и достал из нагрудного кармана точно такое же, как у Петровского, удостоверение. Подписано оно было прежним начальником заставы, сменившимся год назад. Все в документе было правильно и точно. Другого Петровский и не ожидал. Но возвращать документ он не торопился: «Что-нибудь не так?!» – должен спросить капитан, или: «Да, я прибыл на заставу, еще при Афанасьеве. Теперь же у нас начальник Рогозинский». Но капитан ни вопроса не задавал, ни объясняться не собирался. Стоял расслабленно, ни одной черточкой не выдавая внутреннего напряжения… Нет, не у каждого на лице можно прочитать мысли…

Не вызывало подозрений и удостоверение личности лейтенанта. А вот нервы у него были намного слабее.

– Закурить не найдется? – обратился он к Пикалову. Одна из уловок отвлечь внимание. Но Пикалов молодец, отрицательно покачал головой. А старшина – разиня, полез за папиросами. Поверил, что они пограничники…

Со стороны гарнизона донесся гул автомашины. Отлично. Теперь-то им не уйти…

Лейтенант помял папиросу, сунул в рот. Старшина хотел услужить и спичкой, но лейтенант остановил его.

– Спички у меня есть.

Петровский краем глаза увидел, как он сунул руку в карман галифе. Досмотреть не успел: в руке капитана блеснул пистолет. Петровский ударил его по руке. Грохнули выстрелы.

Капитан дернулся и обмяк, ноги его подкосились…

Подъехал грузовик с группой захвата. Но помощи уже не требовалось: на земле лежали трое – капитан, лейтенант и старшина.

– Опередил, гад, – кивнул на лейтенанта Пикалов. – Я ж за вас больше переживал, за капитаном следил…

Петровский снял с капитана и лейтенанта полевые командирские сумки, достал из карманов удостоверения личности, портсигары, блокноты. В коляске мотоцикла нашлось и то, что окончательно подтверждало подозрение оперуполномоченного, – портативный радиопередатчик…

18

12/VII 1941 г….Боевой вылет с бомбометанием по танкам в районе Фастов, Белая Церковь. Высота 1500. Ночь…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Еще одна летная ночь окончилась благополучно: летавшие на боевые задания экипажи вернулись невредимыми на свой аэродром, два молодых летчика, присланных на пополнение, вылетели самостоятельно. Прекратилась и стрельба из автоматов по нашим взлетающим самолетам, наведение ракетами немецких бомбардировщиков. Пикалов и Петровский ходили героями; только о них в полку и разговоры – как ловили диверсантов, как вступили с ними в единоборство и прикончили их. Рассказывают такое, чего и не было.

Меньшикову даже обидно стало за летчиков: в каждом вылете они подвергают себя большой опасности, и разве их подвиги можно сравнить с обезвреживанием диверсантов, а поди ж ты, какой фурор! Он понимал: то, что совершают летчики, никому не видно отсюда, и воздушные бои, бомбежка, дуэли с зенитной артиллерией стали обыденным явлением, а схватка с диверсантами – первый случай на всем Крымском побережье. Петровский сразу приободрился, повеселел и стал более благосклонен к своему соседу и прежнему приятелю, но у Меньшикова от этого сердце не оттаяло: людей, которые забывают дружбу, перечеркивают все прежнее ради своей цели, он не понимал и не прощал. Правда, у Петровского было смягчающее обстоятельство: ему приказали обезвредить вражеского агента в два дня; но пренебречь мнением своего приятеля, не посчитаться с ним – это было вне логики Меньшикова.

И все же, как бы там ни было, после обезвреживания диверсантов работать стало спокойнее, и летные экипажи, улетая на боевые задания, чувствуют себя увереннее, не думают: а не подложил ли кто-нибудь в самолет замедленную мину?

Меньшиков впервые за все эти дни позавтракал с аппетитом. Донесение в штаб корпуса было отправлено, срочных вводных не поступило, и можно было хоть пару часиков отдохнуть. Для большего спокойствия он все же решил заглянуть в штаб (хуже всего, когда только задремлешь, а тебя разбудят) – и пожалел: начальник строевого отдела старший лейтенант Дехтярь поджидал его с кипой бумаг, которые требовалось подписать. Откладывать на потом было не в правилах Меньшикова: человек тоже ночь трудился, – и он сел за бумаги. Так и пролетел час за чтением директив, за подписанием строевых записок, заказов, запросов, распоряжений; и, когда он вышел из землянки, солнце уже висело высоко над горизонтом и палило по-прежнему беззастенчиво, немилосердно.

По дороге из города мчался мотоциклист, оставляя позади клубы пыли. «Не иначе, Петровский», – подумал Меньшиков: в полку было только два мотоцикла – у Пикалова и Петровского. Пикалов после завтрака отправился на отдых, Петровский же снова где-то мотался.

– Товарищ майор! – позвал его снизу Дехтярь. – Вас к телефону оперативный дежурный из корпуса просит.

«Началось», – вздохнул с сожалением Меньшиков. Теперь, наверное, не уйдешь. Он тяжело и нехотя спустился по ступенькам.

– Слушаю. Двадцать первый.

– Доброе утро, Федор Иванович, – узнал он голос бывшего сослуживца майора Лебедя, ныне инспектора по технике пилотирования корпуса. – Как ты там живешь-можешь?

– Да живем помаленьку и можем не лучше. Сам знаешь, как с техникой. Не слышно, когда пришлете нам что-нибудь?

– Насчет техники не знаю, а вот люди твои потихоньку объявляются. Только что телеграмма из Ростова поступила. Туманов там в госпитале находится, с тяжелым ранением.

– Туманов?! – воскликнул Меньшиков не в силах сдержать радость. – Вот это хорошая новость. А еще кто?

– Больше никого.

У землянки пророкотал мотор мотоцикла и заглох. Точно, Петровский.

Майор вышел из землянки. Петровский поставил мотоцикл недалеко от входа и, увидев командира полка, протянул ему руку.

– Привет труженикам неба. Над бумагами корпим, а отдыхать когда будем?

Его покровительственный тон раздражал Меньшикова – ишь, заботливый какой, – и майор ответил, не скрывая иронии:

– Коль начальство не возражает, почему бы и не отдохнуть? Диверсанты прихлопнуты, экипажи все вернулись – можно спокойно поспать.

Петровский нахмурился. Он заметно похудел за эти дни, резче обозначились скулы, глаза ввалились, и их взгляд стал еще пронзительнее; подбородок заострился и сильнее выступал вперед; в профиль он очень смахивал на Мефистофеля.

– Если не считать тех, кто улетел раньше, – с сарказмом ответил Петровский.

– Кстати, кое-кто, кого ты имеешь в виду, тоже вернулся. Правда, тяжело раненным, но, во всяком случае, не предателем.

Петровский скептически усмехнулся:

– Что тебе еще известно? Ты хоть знаешь, где сбили твоего Туманова?

– Знаю. В районе Соколя.

– Правильно. А где его подобрали?

– Какое это имеет значение?

– Большое. Под Озерянами. Это более ста километров от места падения. Не слишком ли много он прошел за двое суток по оккупированной территории?

– Почему прошел? Наверное, пролетел на подбитом самолете.

– Три экипажа видели, как его самолет упал в районе Соколя.

– Значит, его подобрали наши отступающие части. Не немцы же доставили его в госпиталь!

– Не немцы, наши. Дело в том, что Туманова ранило не в самолете, а при переходе линии фронта. Правда, никакой там линии не было, и все-таки…

– Значит, он тяжело ранен? – Комок подкатил к горлу, и злость на Петровского мгновенно вытеснила жалость к Туманову.

– Тяжело, – подтвердил Петровский. – В ноги и в спину. – Петровский помолчал. – Так как думаешь, можно за двое суток пешкодралом сотню километров преодолеть?

– Если Туманов преодолел, значит, можно. К счастью, – я так считаю, – он жив и все объяснит.

– Разумеется, – утвердительно кивнул Петровский. И это снова взорвало Меньшикова.

– Скажи, Виктор Васильевич, а себе ты веришь?

– Себе верю, – отрубил капитан.

– А других, значит, считаешь хуже себя?

– Считаю, – без тени замешательства подтвердил Петровский. – Не всех. Мы с тобой, Федор Иванович, слишком долго смотрели на мир сквозь розовые очки и многое просмотрели.

– Что же мы просмотрели?

– А ты считаешь себя непогрешимым? – вопросом на вопрос ответил Петровский. – Тогда скажи, почему твой полк за полмесяца войны потерял чуть ли не треть боевого состава?

Меньшикову крыть было нечем. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос и приходил к выводу, что не только внезапность нападения нанесла такой урон. О близкой войне говорили много, но говорили как-то залихватски. В частях царило благодушие; учеба велась без должного напряжения, без учета особенностей новой техники. Виноват в том был и Меньшиков. Но он все же возразил Петровскому:

– Трудно было предусмотреть такое стечение обстоятельств. И опыта у нас не хватает.

– Вот и я о том же, – примирительно сказал оперуполномоченный. – Некоторые твои летчики, и ты в том числе, считаете меня тыловой крысой: сидит, мол, в холодке, в земляночке, да выискивает, выдумывает внутренних врагов, а мы в небе кровь проливаем. Так ведь? Так. И не спорь со мной. А задумывался ли кто из вас, чего стоит разоблачение хотя бы одного агента? Три дня назад мы похоронили старшину Гусева. Скажу прямо: мы легко отделались при задержании таких матерых шпионов. И, окажись на месте Пикалова другой, не уверен, что дело кончилось бы только этим. А знаешь, что нашли в записных книжках диверсантов? Фамилии всего командного состава полка и базы. Значит, тот, кто передал эти сведения, находится либо у тебя в полку, либо в базе. Это я тебе рассказываю не для лекции. Значит, надо его искать, и мы, пока его не найдем, спокойно спать не можем. Теперь насчет Туманова и других, кто побывал там, за линией фронта. Жить хочется каждому, но не у каждого, когда на весах судьбы оказываются честь и жизнь, перевешивает первое. Находятся, к сожалению, и такие, кто продает Родину за полтора сребреника. Потому я вынужден проверять и перепроверять. Вот так-то, товарищ командир полка. – Петровский повернулся и пошел в землянку.

И на это возразить ему было нечего. Меньшиков постоял, все еще думая над его, наверное, вынужденным откровением, во многом соглашаясь с ним и сочувствуя ему, шагнул было к машине, как из-за землянки навстречу выбежала Пименова, вспотевшая, возбужденная. Не переведя дыхания, заговорила захлебываясь:

– То-варищ майор, ра-зрешите обра-титься?

«Узнала о Туманове», – мелькнула у Меньшикова догадка.

– Успокойтесь, слушаю вас.

Девушка глотнула воздуха, словно собираясь кинуться в воду, и заговорила, сбивчиво, отрывками:

– Простите меня, я дежурила на коммутаторе и… все слышала. – Из глаз ее покатились слезы. – Туманов жив… – Она поперхнулась концом слова.

– Так что же вы плачете, радоваться надо, – пожурил ее Меньшиков по-отечески.

– Но он… он тяжело ранен, – всхлипнула она, прикрывая лицо руками. – Отпустите меня к нему, товарищ майор. Хоть на недельку. Ведь за ним нужен уход.

– Успокойся, успокойся. – Меньшиков поправил сбившуюся на ее голове пилотку. – Ухаживать там есть кому. А отпустить, к сожалению, я никак не могу – и оснований нет, и дежурить на коммутаторе нужно.

– За меня девушки подежурят, я уже договорилась. Отпустите, товарищ майор, ему очень трудно…

Пять минут назад он и сам думал, что ему тяжело там и неплохо бы послать кого-нибудь из однополчан, поддержать его морально, а теперь заколебался.

– Вы ничем ему не поможете.

– Очень даже помогу! – воскликнула девушка, будто и в самом деле ее появление поставит летчика на ноги.

Может, и поставит – вон какая красавица; а любовь, говорят, лучшее из всех лекарств. И Туманов… Меньшикову очень хотелось, чтобы летчик вернулся в полк.

– Ну что ж, пожалуй, вы меня убедили. Когда сможете поехать?

– Хоть сейчас!

– Идите тогда в строевой отдел, передайте Дехтярю, что я велел выписать вам отпускной билет. На неделю. Только уезжать не торопитесь. Вечером от нас в Ростов должен полететь связной самолет, я предупрежу летчика.