Первое, что мы с Надеждой Геннадиевной сказали друг другу, выйдя на своей остановке в Угличе, – Какой красивый человек. И больше ни слова – боялись выплеснуть эту радость из себя.

Пазик 2

На восьмичасовой маршрутке я уже неслась из своего Пушкино в Углич. Три с половиной часа промелькнули как несколько минут, поскольку я спала. Первый раз за все мои наезды спала в дороге. Обычно сижу, таращусь в окно, а тут вошла – стёкла запотевшие, разомлевшие ото сна пассажиры, соседка слева, качающая в дремоте гривастой головой и периодически приваливающаяся к моему плечу – и я сдалась. Подчинилась общему настроению, закрыла глаза и улетела.

Даже что-то снилось…

В Калязине очнулась и позвонила Оле, которая должна была меня встретить в Угличе. Позвонила и снова повалилась в мерную дрёму, покачиваясь, словно в люльке, в дорожном сидении. И опять что-то снилось…

Дремоту разорвал телефонный звонок. Оля говорит, что ждёт меня на Ростовской у монастыря. Маршрутка как раз притормозила, и в лобовое стекло видны голубые купола. «Я уже выхожу,» – кричу в ответ, подхватывая два рюкзака и запахивая на ходу дублёнку. Вылезаю, как медведь из берлоги на свежий снег. Вокруг метель какая-то особенно яростно-радостная в начале ноября, словно ордынское племя, захватившее город и носящееся по нему с бесшабашным гиканьем.

Мне показалось, что я вышла всего в двух шагах от места, но пришлось топать минут пять под Олины звонки: «Ты где? Я тебя не вижу».

«Я здесь, здесь. Иду. Я тебя вижу! Я тебе рукой машу! Видишь?».

Всё же великое счастье, когда тебя ждут. Всё равно кто, всё равно где. Главное – ждут. Тянут шею, выглядывают. А ты такой – ап! – и вот уже объятия – «Я так соскучилась» – «И я! И я! Я тоже!»

Мы заходим в гостиницу, бросаем вещи и едем на автовокзал, на таксомоторе, со «своим таксистом Колей», потому как в 13:00 у нас автобус на Мышкин.

В маленьком зданьице в ожидании транспорта переминается человек десять. Мы покупаем билеты и выходим на воздух. Там всё же благодать свежего ветра в противовес влажной духоте станционного нутра.

– А у вас варежки на резинке, – это девочка в синей шапке сделала два шага в мою сторону, отлепившись от матери.

– А я знаю,– отвечаю я ей.

– Скажите, а разве тётеньки носят варежки на резинке?

– А я не тётенька.

– Как же не тётенька? – удивляется девочка, недоверчиво поглядывая на меня снизу.

– Я просто большая девочка. Поэтому и ношу варежки на резинке.

– А…ну, тогда, ладно, – успокаивается синяя шапочка и, вернувшись на место, объясняет матери: «Она не тётенька. Она просто большая девочка. Поэтому у неё резинка на варежках».

Подошёл автобус. Не пазик. Большой, мягкий – провинциальный комфорт – и мы, плавно покачиваясь, заскользили в сторону Мышкина.

Мы ехали в гости к Сергею Васильевичу Курову, местному краеведу, художнику и коллекционеру. И дорога по угличским взгоркам была поистине прекрасна… Почему? Бог весть. Скорее всего, потому, что некуда спешить, что ты свободен от рутинной каждодневной текучки, что ты, в конце концов, почти путешественник, открывающий неведомые земли. Ну, про неведомые земли – это я хватила, конечно, но в любой дороге, даже самой до боли знакомой, всегда таится элемент неожиданности. Это как в одну реку нельзя войти дважды.

Сергей Васильевич встретил нас какой-то особенно парадный. Засуетился, загромыхал чайником, развернул полиэтиленовые пакеты со сластями.

Я не пью чай, практически вообще. Я – убежденный кофеман! И тем более не пью горячий чай. Но Сергей Васильевич, налив чая (это я вытерпела, поскольку в левой руке, уже держала восхитительную безешку), Сергей Васильевич наотрез отказался добавлять холодную воду в мою кружку: «Что это за чай с холодной водой?! Вот глупости! Он скоро остынет! Пейте!»

Оля поддержала его, дуя в свою чашку, отхлебывая и жмурясь от тонких струек пара, щекотавших нос. «Ладно уже». – подумала я, ничего не подозревая. Хотя, по правде сказать, и подозревать было нечего.

Сидели мы хорошо, весело, за приятной беседой, за пряниками и воздушными пироженками. Сидели как-то почти по-московски, по-купечески. Хотя чай пили не из блюдец. Всё равно было душевно и хорошо.

Потом ходили по залам Куровского домашнего музея, рассматривали прописи и тетрадки 19 века, одежду и посуду. Спорили о видах кружева, что называется «с ученым видом знатока». И наконец, пришло время отправляться нам обратно в Углич.

В просторной прихожей мы надели свои шапки, куртки, сапоги и выкатились на улицу, которая довольно круто уходила у нас из-под ног уклоном к Волге.

Сергей Васильевич, как свадебный генерал, шёл между мной и Ольгой – и это было здорово. О чем-то говорили, над чем-то смеялись… Жизнь определённо удалась.

Вот так невольно и задумаешься, много ли для счастья нужно человеку? В глобальном смысле, возможно, и да. А по сути – всё вот так просто: сыплет снег, идут рядом люди (не друзья – приятели, не близкие и родные, а просто люди), улыбаются, шлёпают сапогами по ноябрьской жиже – и хорошо! И ты шлёпаешь. И ты счастлив! Абсолютно и безусловно! Счастлив тем, что жизнь легка, проста и понятна. Тем, что не нужно мудрить и что-то изображать. Что нет необходимости, подбирая слова, скрывать какие-то мысли. Тем, что ты сам себе понятен и понимаем другими. И есть какая-то блистательная прелесть в этой твоей однолинейности. Словно вот сейчас ты не ты, а только та твоя абсолютизированная часть, где есть только этот вечер, эти люди, эти слова, и ничего нет ни позади, ни впереди. Жизнь только в одной этой точке: без прошлого и будущего.

Возле автостанции Ольга отбежала в магазин, а мы, как брошенные дети, переминаясь с ноги на ногу, остались под снегом дожидаться её.

«Пойдёмте, посмотрим», – Сергей Васильевич махнул рукой в сторону освещённых окон дома.

За большими стёклами, сиявшими тёплым светом, расположилась маленькая уютная изостудия. Дети рисовали, между мольбертов ходила учительница, мы смотрели на них и на то, как над тёмным вечерним Мышкиным плавает эта яркая солнечная комната, будто лодочный фонарь над ночной Волгой…

Мы бы пропустили Ольгу, но я успела ухватить её фигурку боковым зрением. Она, не заметив нас, перебегала через дорожку к зданию автовокзала. Мы окликнули её, и всей компанией ввалились в небольшое помещение, где продавались билеты.

Я подскочила к окошку и, сунув сто рублей, попросила билет до Углича. Получив его и десять рублей сдачи, я услышала, как Сергей Васильевич говорит: «О, у вас будет прекрасный водитель. Он здесь самый лучший».

Ну, кто бы, скажите мне откровенно, устоял бы на месте после этих слов! Только ангел небесный, и то лишь потому, что может видеть сквозь стены (или, по крайней мере, мне так кажется, что может). Я ангелом не была и с любопытством заглянула через кассовое окошко ещё раз в служебное помещение, но уже с того места, где всего секунду назад стоял Сергей Васильевич.

«О Боги! Боги! Это он!» – как вскричала бы героиня любовного романа. Но у нас повествование попроще. А посему, увидев того самого водителя, который вез нас из Мышкина в Углич и которого я живописала в рассказе «Пазик», я отпрянула и, глядя на Сергея Васильевича, восторженным шепотом зашипела: «Это такой водитель, такой! Это чудо, что за водитель!»

Тут и Оля подошла к нам с билетом. А я, продолжая выпучивать от восхищения глаза, стала говорить уже ей: «Оля! Оля! Это он! Это тот самый водитель, о котором мы тебе говорили летом! Ах, какой он потрясающий! Оля, это чудо, что за водитель!»

Только морозный уличный воздух смог несколько охладить мой пыл. Но чувство щенячьей радости, словно граната, лопнуло где-то у меня внутри – и я не просто взорвалась, а переполнилась им настолько, что была вынуждена повиноваться его настоятельному требованию быть излитым на всё окружающее.