Выходные Анатолий всё чаще проводил в гараже – «Работёнку подкинули левую, заплатят по-царски, ты ж хотела мебель новую, вот и купишь…» Возразить было нечего, деньги муж приносил домой всегда. Мебельный гарнитур был наконец куплен, Томка выбрала самый дорогой, и соседки, приглашённые на «смотрины», восхищённо цокали языками: «Эх, Томка, повезло тебе с мужиком! Нас бы так любили… Такую мебель отхватили, с ума сойти! Кожа натуральная, дерево натуральное, прямо как в кино».
И мебель у Томки была всем на зависть, и сын Генка вырос – все девчонки по нему сохли, и денег на всё хватало, а жизни не было! И счастья не было. Ненастоящее какое-то счастье – когда всё есть и ничего уже не надо. Не должно так быть, думала Томка. Анатолий пришёл к такому же выводу и однажды ушёл от неё, сказав на прощанье: «Эх, Томка, Томка… Полжизни я с тобой прожил и сам не понял, зачем. Ты ж не любила меня никогда. Ты деньги мои любила». Словно обухом по голове ударило Томку. Она молча поднялась и пошла собирать мужнины вещи. Доставала из шкафа по одной и бережно складывала в чемодан, словно прощалась. Наконец Томка щёлкнула замком и молча посмотрела на мужа, словно спрашивая о чём-то – без слов. Как в том, запомнившемся ей спектакле. Анатолий молча взял чемодан и ушёл. Если бы Томке тогда сказали, что она видит его в последний раз, Томка бы рассмеялась.
«Ну что ж… Насильно мил не будешь, – тихо сказала Томка, когда за мужем захлопнулась дверь. – Со мной плохо было, так может, с другой будет хорошо. Коли надумаешь вернуться, возвращайся. Не выгоню. Здесь твой дом, твоя семья, здесь тебя любят, любого, и всегда будут любить. Ты так и не понял». В тишине опустевшей квартиры слова звучали как-то странно. Никто ей не ответит, никто не возразит. Томка без сил опустилась на табурет. Тишина казалась равнодушной, холодной, нежилой. Словно из дома – тёплого, надёжного, привычно уютного Томиного дома что-то безвозвратно ушло… Может, жизнь? – подумала Томка. Хотелось плакать, но не было слёз. Вместо них была пустота.
Глава 2. Обо всём понемногу
Обида вонзилась в Томкино сердце острой щепкой, и застряла в нём, не заживала, сочилась кровью, причиняла боль. Не любил её Толька. А она всем для него пожертвовала, от друзей отказалась, растеряла всех, не воротишь. Для него одного жила.
А он не ценил, только пользовался. А теперь нашёл себе другую, Томка ему надоела, вот он и ушёл. Слёзы брызнули из Томкиных глаз, а сердце словно умерло: ничего не чувствовало, ничего не желало. Пусто стало в сердце. Бесприютно. Вот вернётся из армии сын и скажет: «Эх, мама, что мне с тобой жить, отец ушёл, и я уйду». Ну и пусть. Ей уже всё равно.
Это раньше – переживала она за сына, когда в институт не стал поступать, как все нормальные дети. Сам пошёл в военкомат, дурак такой! А теперь… Пусть живёт как хочет, с кем хочет, разве его удержишь? Мужа вот – не удержала…
Вернулся из армии Генка. Услышав про отца, вроде и не удивился. В институт поступать не захотел, но и к отцу в гараж работать не пошёл (хотя Анатолий настойчиво звал сына к себе), нашёл работу в другом месте. Женился на однокласснице, и через два года молодые переехали к Томке. Светлана поначалу боялась свекрови, зная от мужа о её неуживчивом характере. Но Томка невестку не обижала и не притесняла, выделила молодым в холодильнике две полки, оставив себе одну, разделила сковородки и кастрюли, показала, где что лежит в кухонном шкафу. Жили мирно, как две соседние страны: граница на замке, кухня – нейтральная полоса. Светлана оказалась аккуратной и домовитой, дом содержала в чистоте, взяв на себя уборку и мытьё полов. С мужем жили ладно, без скандалов и упрёков. Томка с удивлением поняла, что невестка её уважает, не притворяясь, совершенно искренне. И так же искренне гордится мужем.
Руки у Генки, как и предсказывал отец, были золотые, за что ни брался – всё у него получалось. Вот только выпить любил, как отец. Молодая жена словно бы не замечала Генкиного «увлечения», даже наоборот: возьмёт Генка чекушку в руки – Светка ему уже стакан подаёт, закуску на стол ставит, полную тарелку наложит, да ещё добавить норовит. Томка удивлялась, но молчала. «Как отец ушёл, она другая стала, сама на себя не похожая» – шёпотом говорил Генка жене (чтобы мать, не дай бог, не услышала).
Женился сын ещё до армии, с матерью не посоветовался, просто сказал: «Мам, мы со Светкой расписались. Мы пока у неё будем жить, а потому я её уговорю к нам переехать». Томка поджала губы, молчала. А Генка ждал поздравлений, на худой конец, упрёков – что ж ты мать не спросил, не посоветовался…
Но и упрёков не дождался Генка. Мать помолчала, поглядела исподлобья на Светкины алевшие двумя маками щёки и махнула рукой: «Ну, живите где хотите, воля ваша» – и ушла на кухню. Генка обиженно засопел. Светлана перевела дух и сказала мужу: «Не сопи. Всё наладится».
Не наладилось. Уже родилась и подрастала Ритка, уже давно перебрались молодые к Геннадию, но как ни старалась Светлана подружиться со свекровью – не получилось. Томка словно стеной от них отгородилась. Жила бок о бок, как соседка, ни во что не вмешивалась. Только к маленькой Ритке приходила, когда она плакала, а Светлана возилась на кухне. Томка брала внучку на руки, меняла ей пелёнки и, убаюкав, уходила к себе. Так и жили, как соседи. Хорошие, добрые, но – соседи.
После смерти Анатолия Томкина семья, которую и раньше она не считала семьёй, рассыпалась совсем. Не распалась, не развалилась, а именно рассыпалась: каждый жил своей, отдельной жизнью, даже маленькая Ритка!
Геннадий переселился на дачу, на работу оттуда ездил, хотя было далеко. Томка со Светланой и маленькой Ритой приезжали по выходным. Генка целый день стучал в сарае молотком, слова из него не вытянешь. Привыкли.
Светлана тихо радовалась, что после смерти отца Генка перестал выпивать – как отрезал. Но Томку это не обрадовало, а было как-то всё равно. Невестка, болтушка и хохотушка, притихла и разговаривала только с Генкой, когда Томки не было поблизости. При свекрови помалкивала. «Жалеет меня, что ли? – думала Томка. – Не хочет показывать, как ей жить радостно, а без меня, наверное, хохочет-заливается…»
Даже внучка стала другой. Повзрослела. После школы, наскоро приготовив уроки, убегала на улицу – и пропадала до вчера. А раньше любила дома сидеть, с куклами. Вдвоём с бабушкой они шили куклам юбочки, платья, шляпки, широкие плащи с капюшоном «по последней моде». Рита быстро перенимала все премудрости шитья, быстро училась и шила с удовольствием. «Это у неё от меня!» – с гордостью думала Томка.
Теперь куклы были заброшены, Рита о них и не вспоминала. То в кино уйдёт, то к подружке на полдня. Томка без неё скучала, напекла как-то к её приходу целую гору оладий (Рита обожала бабушкины оладьи). Рита равнодушно взглянула на накрытый стол, нехотя принялась жевать.
– Ты пустые-то не ешь, в сметанку макай, или в маслице, я сливочного тебе растопила, как ты любишь.
– Не хочется что-то, бабушка. – И ушла в свою комнату, аккуратно прикрыв дверь.
Томка обиделась и больше оладий не затевала, а внучка больше не просила. Вот и Ритке она не нужна, ей с подружками веселее, чем с бабушкой. «Выросла внучка, – грустно думала Томка, – она теперь школьница, и друзей у неё целый класс…»
А она, Томка? У неё ведь тоже были друзья, и всем она была нужна. А потом вышла замуж. За Тольку. А могла бы выйти за Павла…
Уже заглянули в комнату сумерки, предвещая осеннюю долгую ночь, а Томка всё сидела не зажигая света. Вот сейчас она встанет, щелкнет выключателем и мягкий свет из молочно-белого плафона прольётся на пожелтевшие страницы старенькой записной книжки, которую она держала в руках и боялась открыть. Боялась набрать давно забытые номера – и не найти забывших о ней друзей. Кто ей откликнется? Кто из них?
Много было у Томки друзей, а замуж вышла за Анатолия, с которым десять лет сидела за одной партой. А могла бы выйти за Павла. Опоздала.
Пашка был женат и разводиться не собирался. В их дружной походной компании принято было ничего друг от друга не скрывать, и Пашка всем рассказывал, какая у него жена.
– И готовить умеет, и где был не спрашивает, в поход вот – отпустила… А рукодельница какая! – соловьём заливался Пашка, не оставляя Томке надежды…
– А ты приводи её к нам, нам такие девчата в группе очень даже нужны!
– Чего захотели! Я своей жене не позволю по лесам бегать, пускай дома сидит.
К слову, у Пашки уже были две маленькие дочки-двойняшки, и его жена не смогла бы пойти в поход, даже если бы захотела. А Павла он отпускала, потому что на выходные к ним приезжала её мама, и дочкам хватало ласковых рук.
Пашка приходил в поход надутый от гордости – и хвастался, хвастался… Как он кормил дочек, и они послушно открывали рты и глотали – ложку за ложкой, а у матери всегда капризничали и отказывались есть… Подрастут немного, и он приведёт их в поход… «Тридцать километров для первого раза им, конечно, тяжеловато будет, а двадцать семь пройдут, в крайнем случае на плечах доедут, плеч в группе много» – мечтал Пашка о невозможном, и его не прерывали.
Пашку терпели, хотя он всех уже достал, и предлагали не тянуть и произвести на свет двух сыновей – раз у Пашки по одному не получается. Пусть будет четверо, для ровного счёта. Павел замолкал и надолго задумывался.
Тамара пришла в группу случайно, и ей поначалу было не по себе в незнакомой компании. Но группа оказалась приветливой к новеньким, которые уже к обеду переставали чувствовать себя новичками (как вариант: вообще переставали себя чувствовать и, доплетясь на отламывающихся ногах до станции, больше у них не появлялись). А когда приходили в группу второй раз – новичками их уже не считали… Стала «своей» и Тома. В группе почти все оказались её ровесниками и со всеми у неё установились ровные дружеские отношения. Вот только с Павлом…
Когда она впервые увидела Павла, ещё ничего о нём не зная, – словно искра вспыхнула между ними и, невидимая, спаяла в одно целое. На привале был традиционный общий стол – суп, чай, бутерброды, закуски, десерты… на десерт приносили домашнюю выпечку (поскольку магазинный торт с розочками в рюкзаке не донесёшь – розочки «завянут»).
Томка баловала ребят булочками с маком и рогаликами, но чаще всего пекла Пашкино любимое творожное рассыпчатое печенье. В группе о них знали (здесь все обо всём знали и всегда молчали) и тактично не заказывали Томке полюбившиеся им рогалики.
Они с Павлом так подходили друг другу, так сходились во всём, что в группе их считали парой. Балагур и весельчак, Пашка был дружен со всеми девчатами в группе, но Томку выделял, чаще других нахваливая её фирменное печенье. И Томка таяла от удовольствия, хотя её печенюшки нравились всем, а не одному Павлу.