Тайна. Истории о чувствах

– Сколько времени ты можешь посвятить мне сегодня? – совершенно просто и конкретно осведомился он.

– Часа два.

– Неплохо! – засмеялся он. – Мы будем заниматься тем же, чем и в прошлый раз?

Мне хотелось выглядеть решительной и смелой.

Так началось моё приключение. Моя тайна, моё личное свободное пространство.

Поначалу мы каждый раз договаривались о встрече на следующую неделю. Я не давала свой телефон, и не брала его номер. Задумала так: если однажды запланированная встреча сорвется, значит, всё дальнейшее прекратится. Но однажды не сорвалось, и однажды он всё-таки вручил мне мобильник, новый, но совсем простой, какими пользуются пенсионеры. Сказал, что уезжает на месяц, и хотел бы дать мне знать, когда снова появится в Москве.

– В какие края направляешься?

– Не очень далеко. Есть возможность поучаствовать в интересном проекте, ну и денег заработать.

Я никогда не распространялась о своей жизни, которая протекала вне стен его комнаты, и он не стал загружать меня своими подробностями.

– Пусть будет мобильник, – великодушно согласилась я, – но связь будет такая: ты сообщаешь мне лишь день недели. Например, «среда». Если я отвечаю «ок», то время и место, как всегда. Если ответа нет, значит, я не могу явиться.

Арни принял моё предложение. Мне самой уже не хотелось переводить наши встречи на волю случая. Но, идя на поводу у собственного гонора, я всё-таки внушила себе, что мобильник ничего не значит. Арни не знает моих координат, я свободна и могу выбросить этот аппарат в любой момент. Но терять Арни мне уже не хотелось.

Прошло больше года с начала наших тайных отношений. Мне всё это стало ужасно нравиться. Я ничего не рассказывала Арни о себе. Правда, я всё-таки сказала, что я замужем, ведь иначе моя скрытность выглядела бы странной или чудной маниакальностью. Сказала и о том, что работаю в юридической сфере. Арни хотелось расширить пространство наших встреч. Несколько раз предлагал мне пригласительные билеты на какие-то вернисажи или выставки, где мы могли бы увидеться публично. Но я отказывалась, что-то выдумывала. Я опасалась, что придуманная мною конспирация случайным образом нарушится.

– «Как пленницу, тайну храни неусыпно» – процитировала Лидия Павловна.

– Совершенно верно, – улыбнулась Ольга.

Лидия Павловна заметила, что её собеседница улыбчива и иронична по отношению к самой себе, что всегда производит хорошее впечатление и вызывает доверие. Держалась она уверенно, что свойственно тем, кто работает с людьми.

Вино, выбранное Ольгой, оказалось на самом деле неплохим.

– Мне всё больше нравилось место наших встреч. В этой комнате было что-то таинственное. Я, словно, переступала черту в другой мир, и сама становилась другой. Ведь и имя у меня здесь было иное. Мне нравилось рассматривать предметы. Старинный шкаф с великолепным зеркалом, широким, ровным, не попорченным временем. Сколько ему было лет, какие образы и персоны запечатлелись в его отражениях? Можно было бы вообразить, что именно оно, это зеркало, помогает перешагивать за черту дозволенного в обыденной жизни. Но я не люблю Кэрролла, вернее, не являюсь поклонницей его Алисы, поэтому по поводу зеркала у меня были свои фантазии.

Я удостоверилась, что Арни на самом деле тут бывал редко. Иногда только для меня. Каждый раз к моему приходу была приготовлена новая, запечатанная, а не недопитая в прошлый раз, бутылка вина, всегда хорошего.

В вине я разбираюсь. В течение двух месяцев я посещала курсы сомелье, чтобы чем-то разнообразить свою жизнь. Как ни странно, моя свекровь одобряла это. Она считала, что подобные знания полезны для жизни и производят хорошее впечатление в обществе.

К вину имелись фрукты, иногда хороший сыр. Никаких конфет. У нас с Арни были простые, без притворства (если не принимать во внимание моё умалчивание и некоторое враньё о себе) отношения. С ним я чувствовала себя естественно. Не было ничего, что могло меня смутить, обидеть или насторожить. Ни он, ни я нисколько не стеснялись своей наготы. Наша нагота была непринужденной и не всегда имела провоцирующий подтекст. Мне нравилось стоять с бокалом вина голой перед зеркалом, нравилось, отражаться в нём вместе с Арни во весь рост. В старинном зеркале с витыми колоннами по бокам и резной короной наверху мы выглядели как две античные фигуры. Мы вдвоём совершенно голые забирались на стремянку и рассматривали книги. Я не считаю себя глубоким знатоком мировой литературы, но в книгах разбираюсь, так как моя бабушка всю жизнь собирала книги, любила похвастаться своими приобретениями и порассказать о них. Здешняя библиотека была обширна и изыскана по подборке книг. Несколько полок занимала поэзия. Были совсем старые книженции, имелись как редкие советские издания, так и массовые. Тут стояла Большая библиотека поэта, также Малая библиотека поэта.

– Кто был твой дядя? поинтересовалась я.

– Кто? Человек. Правда, весьма своеобразный.

– Чем занимался?

– Советский инженер, точнее ученый-математик, системный аналитик. Трудился в закрытом КБ.

– Раз комната досталась тебе, наследнику не первой линии, значит, у него детей не было, – предположила я.

– Совершенно верно. Он жил один. Я бывал у него часто, мы дружили. Он был сводный брат моей мамы, был намного старше её.

– И что же, он не был женат?

– Был женат, но не долго, что-то у них не сложилось.

– И больше ему никто не встретился на жизненном пути?

– Видимо так. Между прочим, когда он услышал песню «Миллион алых роз», то заявил, что это почти про него. Он был влюблён в артистку оперетты Татьяну Шмыгу.

– Был её горячим поклонником?

– Не поклонником, а именно по-настоящему влюблённым в неё мужчиной.

– Был знаком с ней?

– Только бегло. Восхищался, мол, замечательный талант дан совершенно необыкновенной женщине. По поводу женитьбы он высказывался, что не хочет ни с кем связывать свою жизнь, потому как не может кого-то подвергать риску. Я говорил тебе, что он работал в закрытом КБ. Не знаю, что они там изобретали или разрабатывали, но дядя всю жизнь был невыездной, ему не разрешалось выезжать за рубеж. Даже поездки по стране он должен был согласовывать. И он всегда опасался, что его могут посадить.

– Имел проблемы с законом?

– Он говорил, что для тех, кто работает в такой сфере, как он, повод для посадки не нужен. Но у властей может возникнуть необходимость. Причем, он считал, что это правило действует повсюду, не только в нашей стране.

– Рояль для чего? Пел или музицировал?

– Играл неплохо. Но это случалось редко. Рояль достался ему от его отца, моего дедушки. Дедушку я помню совсем старым. Он был аккомпаниатором у студентов консерватории, которые осваивали вокал. Говорили, что в трудные времена он был хорошим тапером, и что был великолепным импровизатором.

– А ты, Арни, играешь?

– Конечно! Восемь классов музыкальной школы – необходимая составляющая для творческого развития ребёнка, так считалось в нашей семье.

– Что я могу услышать в твоём исполнении? Полонез Огинского или Лунную сонату?

– Не будем тревожить Пиковую даму, – уклонился Арни.

Образ дяди вызывал моё любопытство. Чем он занимался в своем КБ, можно было предполагать абстрактно. Но личность этого человека отражала его комната. Она была уютна тем, что отражала привычки утонченного человека. Здесь не было застоявшегося запаха старых вещей, которые наследнику просто жалко или лень выбросить. Здесь существовало другое время, другая эпоха. А для меня тут была моя тайная жизнь под другим именем. Предметы в комнате соответствовали друг другу, даже торшер с обгоревшим пластиковым плафоном был уместен. Старинная деревянная стремянка была в хорошем состоянии. Она легко раскладывалась и складывалась, и что было необычно, имела наверху широкое сидение. Мне нравилось, когда мы с Арни, уже опустошенные друг другом, совершенно голые усаживались на верхотуре с бокалами вина. Одной рукой он обнимал за плечи меня, другой рукой, занятой бокалом, указывал на корешки книг, рассказывал о них. Мы никогда не вытаскивали книг с их мест, я сразу отказалась от этого. У меня не было потребности что-то здесь ворошить. Нарушение когда-то установленного порядка было бы вторжением в чужой мир. Мне было достаточно моего мира, который доставался мне в этой комнате с её особой атмосферой. Здесь я оказывалась в другом пространстве, которое считала территорией своей личной свободы.

Сюда я не брала с собой никаких проблем из моей повседневности. Здесь я не имела никаких обязанностей, а покидая эту комнату, я не думала о ней. Всё, бывшее здесь, исчезало, как только я возвращалась в мою обычную жизнь. Реалии моей обыденной жизни с пребыванием в этой комнате не пересекались. Однажды я заметила на полке том Шарля Нодье. Вспомнила, что это один из писателей, кого в уединении читала Татьяна Ларина. А Тургенев, якобы, заплатил 10 рублей, чтобы эту книгу дали ему из одной частной библиотеки на пару дней. Я поборола в себе искушение хотя бы полистать страницы. Мне не хотелось ничего трогать здесь или уносить с собой даже на время.

Старинное зеркало было комплементарно ко мне. Мне нравилось смотреться в него. Иногда казалось, что зеркальная поверхность являет мне не меня, а некую незнакомую персону с флёром таинственности. В этом было что-то завораживающее. Арни однажды сказал:

– Жаль, что я не пишу портретов. Хотел бы я запечатлеть твоё отражение в этом зеркале!

Мне вздумалось его подколоть: вот как, значит, картинка в зеркале тебе нравится больше, чем я сама. Но что-то помешало мне так высказаться, я ведь и сама улавливала в отражениях этого зеркала иное, дразнящее приятное и даже преувеличенно лестное.

У нас с Арни были свои ритуалы. Как только мы переступали порог, и он плотно закрывал дверь, мы бросались друг к другу. Иногда это было даже комично, но помогало сразу во всех смыслах сбросить всё, что нам мешало или сдерживало. Мы сразу забывали обо всём, что существовало за стенами. Вино мы пили уже потом и о чём-то говорили тоже позднее.

– Какой-то Декамерон, да и только! Зачем вы посвящаете меня во все ваши подробности? Может быть, я услышу еще и о том, что вы, отправляясь на свидание, закутывались в накидку, чтобы быть неузнанной, – Лидия Павловна не могла понять, почему на неё обрушивается такая откровенность, и почти сожалела, что согласилась на встречу.

– Про накидку вы почти угадали. У меня неплохая зарплата, и я предпочитаю дорогую одежду, но к Арни я всегда одевалась просто и однообразно. Даже закупила китайский пуховик для свиданий при соответствующей погоде.

– Выслушивание чужих откровений иногда накладывает некие обязательства.

– Герои ваших рассказов также откровенничают. Разве не так? Едут в поезде и всё рассказывают случайным попутчикам.

– Они рассказывают о чудесных случаях, в которых нет тайн. Напротив, люди, как правило, охотно делятся такими особыми историями.

– Моя история – тоже особая. Мне необходимо описать обстоятельства и всю атмосферу, чтобы перейти к тому, что за этим последовало.

Лидия Павловна видела, что её собеседнице рассказ, погружавший её в воспоминания, доставлял удовольствие.

– Должна вам сказать, что обстановка старой комнаты казалась вам романтичной из-за вашей тайны, – заметила Лидия. – По описанию это довольно типичная комната в старой московской коммунальной квартире. Обширная библиотека показывает не только литературные пристрастия её хозяина, но и его возможности по доставанию книг. В семидесятые и восьмидесятые годы многие собирали книги. Конечно, из разных побуждений. Кто-то, как дядя вашего Арни, создавал тематические подборки. Это было интересно. А кто-то скупал всё подряд, что попадалось, и это становилось простым вкладыванием денег. Продать книги дороже их номинала не составляло проблемы. Иные издания на черном рынке или через букинистов шли в десятки раз дороже стоимости, указанной на задней обложке.

– Арни мне говорил, его дядя как-то похвастался, что за его библиотеку можно было купить трёхкомнатную кооперативную квартиру и машину в придачу.

– Возможно. Но одинокому человеку не полагалась трёхкомнатная квартира даже в жилищном кооперативе. Так что книги являлись и увлечением, и возможностью позволить себе что-то помимо необходимого. Я думаю, в комнате, о которой вы рассказываете, имелась ещё одна деталь, которая вам, конечно, запомнилась. Портрет Хемингуэя в тонкой металлической окантовке под стеклом.

У Лидии мелькнула мысль, не разыгрывает ли её эта Ольга, не выдумка ли это или плод фантазии скучающей женщины с богатым воображением. Она схитрила, сказав про портрет. Ей хотелось поймать рассказчицу на, якобы, обязательных деталях. Если она для достоверности подхватит тему про портрет…

– Черный двухтомник Хемингуэя среди книг я видела, это издание мне знакомо. Но портрета не было. Неужели такой портрет в окантовке под стеклом был столь типичен для времени?

– Из всех западных переводимых писателей самыми популярными в нашей стране были Ремарк и Хемингуэй. Но если Ремарк был, что называется, доступен для всех, то Хэм ценился и принимался больше в интеллектуальной среде. Он воспринимался как апофеоз индивидуализма. И тот, кто держал его портрет на видном месте, демонстрировал не только свои литературные вкусы, но и своеобразно заявлял о своём почти вольнодумстве.

– В этой комнате не было вообще никаких фото. Мне было бы любопытно узнать, как выглядел когда-то насквозь засекреченный жилец этой комнаты.

Мы никогда не говорили о чем-то своем и личном, которое существовало за стенами комнаты. Книги, художники, будущее и прошлое искусства – всё это было интересно для нас обоих. Но оно нисколько не соприкасалось с нашей повседневной жизнью. Нужно ли читать много? Где грань между квалифицированным ремесленничеством и истинным искусством? Почему художник, покинув своё место обитания, может оказаться востребованным и интересным для широкого зрителя, а писатель, выпадая из своей языковой среды, оказывается в глухом пространстве? Почему живопись как вид искусства более сложна для понимания, чем музыка? Эти темы неисчерпаемы для бесед и дискуссий. Кроме Арни непринуждённо поговорить об этом мне было не с кем.

Обсуждение дяди нам было нужно, так как всегда требуется говорить о ком-то из близких или знакомых, если уж не о себе. Не помню, в каком контексте, я сказала Арни:

– Я выросла под песню моей бабушки «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Он спросил:

– Твоя бабушка была сталинистка?

– Напротив, она не любила его. Говорила, что победа в войне свершилась совсем не ради него. Но она считала, что нельзя по ситуации менять слова песни. Из песни слова не выкинешь, как из всей истории. Она была ветераном, во время войны служила в войсках противовоздушной обороны. С дедушкой она познакомилась в поезде, когда возвращалась после победы домой. Я обожала слушать её рассказ о том, как они с подругой, еле умещаясь вдвоём на верхней полке, ехали в переполненном вагоне. Бабушка глянула вниз, где все сидели друг на друге. И вдруг она увидела такие глаза, такой взгляд молодого красивого офицера, что в ту же секунду решила: он будет моим, ни за что не упущу! Всю жизнь они не расставались ни на один день.

– Да, у твоей бабушки был характер, – заметил Арни. – У внучки он тоже имеется.

Пожалуй, это было всё, что я ему рассказала о себе, о своей семье.

После одного или пары бокалов вина, ни к чему не обязывающих интересных разговоров, сопровождающихся приятными поцелуями, синий диван снова демонстрировал нам свою прочность и абсолютную не скрипучесть старых пружин. Я как-то сказала Арни:

– Знал бы твой дядя, что поделывает его племянник в унаследованной комнате!

– Дядя не был ханжой. Он был романтиком. Как-то сказал мне: «Всю жизнь я мечтал оказаться на отпадной гулянке. На такой, чтобы там присутствовали знакомые и незнакомые мне ребята. Чтобы с нами были весёлые и смелые девчонки, у которых лица не искажены строгим комсомольским уставом, а глаза не таят затаённого ожидания или укора: женись на мне. Чтобы мы пили не „столичную“, которая сама по себе, конечно, неплоха, а что-то другое, необычное для наших социалистических будней. Например, джин или мартини. Или кальвадос. Шампанское тоже подошло бы. Но не „Советское“, скороспелое, ударным методом зашампаненное за 23 дня. А вот бы „Мадам Клико“! Одно название чего стоит! И чтобы на этой нашей гулянке всё так закаруселилось, так забугивугилось и зарокэнролилось, что девчонки со стройными ножками визжали бы, запрыгивали на столы и дразнили нас своими пышными юбками колокольчиком!»

Дядя говорил мне, что с комнатой я могу в дальнейшем поступить, как мне будет необходимо. Но просил не бросать его книги. Он дожил до того времени, когда привычные для него понятия поменялись местами: квадратные метры превратились в миллионы, а книги люди начали выносить в подъезд. Я пока не могу представить, что делать мне с этой библиотекой. Между прочим, лишь после смерти дяди я узнал, что он был доктором математических и доктором физических наук. Он защитил не одну общую физико-математическую диссертацию, а две, отдельные, каждую для своей науки. Вот так!

Ольга прервала свой рассказ, так как к ним подошел официант. Он долил в их бокалы вина и, не получив больше никаких указаний, удалился. После небольшой паузы Ольга продолжила:

– Моя начальница Инесса Марковна дала мне поручение съездить домой к одному клиенту, который хотел продиктовать текст завещания у себя дома. Сказала, что он совсем больной, практически не ходит. Сказала, что я должна объяснить ему юридическую сторону документа и помочь подготовить текст, а уж она приедет и заверит его по всем правилам. У нас не принято возражать Инессе, да у меня и возражений не было.

«Клиент, к которому ты направляешься, живет совсем не далеко от Брюсова переулка, где находится храм Воскресения Словущего, – сказала мне моя коллега Катя. Для тебя это удобный случай зайти к иконе Спиридона Тримифунтского».

Катя говорит о себе, что она воцерковлена. Она соблюдает то, что положено соблюдать верующему человеку, и любит ездить в паломнические поездки. Прошедшим летом она побывала на острове Корфу, вернулась полная впечатлений и привезла мне оттуда небольшую икону Спиридона Тримифунтского. До этого времени я не слыхала о таком святом.

– Спиридон жил в конце 3 и начале 4 веков, – пояснила Лидия, – Он совершал многие чудеса, исцелял больных, изгонял нечистую силу. Однажды на глазах у многих он взял в руку кирпич и так сжал его, что из него вверх вырвался огонь, вниз потекла вода, а руке чудотворца осталась глина. Таким образом, он наглядно изобразил для людей идею триединства Господа. При этом сказал: «Се три стихии, а кирпич один, так и в Пресвятой Троице – Три Лица, а Божество едино».

– Катя мне объяснила, что он обладает такой же силой помощи, как Николай Чудотворец. Сказала, зайди обязательно в эту церковь, так как там чудотворная икона Спиридона Тримифунтского, который жил на острове Корфу. Знала бы я, чем это кончится!

– А вы православная? Крещены?

– Да, я крещена и вовсе не атеистка. Но церковных правил не знаю.

– Бываете в церкви?

– Редко. Конечно, в храмы я заходила не раз, но не для молитвы специально, а скорее для ознакомления. И свечи ставила просто по существующей традиции. Честно говоря, пойти в церковь с особыми духовными намерениями – таких порывов у меня не возникало.

– А ваш муж и дети крещены?

– Крещением девочек занималась моя мама. Одновременно она склонила к принятию крещения и моего мужа. По-моему, это единственный поступок в его жизни, когда он принял решение сам, не согласовывая его со своей мамой.

– А что, его мама была против? Она атеистка или мусульманка?

– Атеистка, но сдержанная. Говорит, что не может верить в то, что недоказуемо, или в то, что не имеет осязаемой или эмпирической основы. Не смеётся над религией, не злобится, но относится к ней как к человеческой слабости. На полочке над рабочим столом Дениса стоит рамка, в которой записано: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово» и икона его любимых святых Кирилла и Мефодия. Марианна Викторовна смиряется с иконой, так как они были людьми учеными, а для неё ученые – суперэлита человечества. Денис объясняет, что они святые, не просто ученые. Объясняет, что то, чем они занимались, выходило за рамки научной задачи. К своим трудам святой Кирилл готовился молитвой и продолжительным постом.

– Считается, что Сам Господь направил братьев на дело проповеди слова Божия среди славянских племен, – вставила Лидия Павловна.

– Денис говорит, что азбуку-глаголицу изобрели для перевода на славянский язык священных книг, так как проповедовать слово Господне только устно, всё равно, что писать на песке. Денис считает, что потомки недостаточно воздают этим святым за то, что от них получили.

– Вам мешала семейная авторитарная обстановка?

– Дело не в авторитарности. Сдержанное высокомерие и вознесение собственного сына на недосягаемую для прочих интеллектуальную высоту – вот что является у Марианны Викторовны психологическим барьером не только со мной, но и с другими. Хотя у неё есть подруги со времён её детского сада.

Итак, сначала я отправилась к клиенту. Когда я пришла по нужному адресу, дверь мне открыла немолодая и удивительно некрасивая женщина, как оказалось, дочь нашего клиента. Прежде чем вести меня к нему, она отозвала меня на кухню. Там она начала меня просить, чтобы я склонила отца завещать всё ей. Кроме неё имелся ещё и её брат. Она сказала: «Брат всё спустит, у него ничего не держится. А я подойду к наследству рационально и брата не обижу». Я объяснила, что нотариус не имеет права оказывать влияния или давления на завещателя, он лишь юридически заверяет его волю. Она стала предлагать мне деньги за содействие, но я объяснила, что не совершаю противозаконных действий.

Её отец, наш клиент, лежал в небольшой комнате. Высокие подушки, лекарства на тумбочке – обычная картина вокруг тяжелобольного человека. Его лицо было некрасивым, изболевшимся, старым. Кожа была так натянута на выступы скул и челюсти, что возникало сходство с мумией. Проступали явные следы не одной подтяжки и многочисленных ботоксов. Я вынула свой ноутбук, приготовила необходимое. Дочь стояла рядом, искала предлог остаться. Отец попросил её уйти, и я объяснила ей, что завещатель имеет право диктовать юридическому лицу своё завещание наедине. С самого начала всё тут мне было неприятно. Но нотариусу, как любому юристу, а также и врачу нельзя позволять себе эмоционально реагировать на клиента. Когда дочь вышла, он заявил:

– Моё имущество состоит из квартиры, дачи в садовом товариществе и машины типа Жигули. Могу ли я всё это одним списком завещать обоим детям: дочери и сыну?

– Да, можете.

– Как они будут делить, кто и что получит?

– При вступлении в наследство они договорятся между собой. В случае не достижения обоюдного согласия будут делить наследство через суд.

– Вот как! Что же пусть делят через суд. По крайней мере, не будут злиться, что я обидел кого-то неравной долей.

Я объяснила, как следует правильно сформулировать его волю.

– Я хочу составить и второе завещание, – высказался он.

– Второе завещание не предусматривается. Должно быть одно.

– У меня особая ситуация. У меня есть вторая семья, неофициальная. О ней никто не знает. Мои старшие дочь и сын взрослые и полностью самостоятельные. А там у меня двое маленьких детей. Я не могу бросить их на произвол судьбы, поэтому хочу завещать им по достижению их совершеннолетия деньги. Я располагаю некоторой суммой и хотел бы, чтобы эти деньги пошли на этих детей. Я собираюсь указать в завещании банковские счета, чтобы они могли получить всё официально, и чтобы никто не претендовал на это и не имел возможности оспаривать.

– Вы можете всё это указать в одном завещании.

– Вы меня не понимаете! – он начинал раздражаться, дышал тяжело. – Я согласен заплатить повышенный тариф за два завещания, которые не пересекутся между собой. А вы лично получите дополнительно сумму за помощь мне. Этот гонорар останется между нами.

Второй раз меньше, чем за час, мне в этом доме предлагали взятку! Я снова спокойно объяснила, что не могу нарушать закон.

– Есть разные варианты передачи денег, – сказала я ему. – Вы можете дать матери маленьких детей доверенность в банке.

– Я сам знаю, что для меня лучше! – разозлился он. – Почему ко мне не пришла сама Инесса? Я ведь просил её, а она прислала кого-то вместо себя!

– Она прислала меня подготовить текст. Заверять завещание она прибудет сама.

– Меня это не устраивает! Я готов платить за конфиденциальные нотариальные услуги, готов и вам лично дать деньги, но вы ничего не хотите делать.

Мне пришлось распрощаться со странным клиентом, не выполнив поручения руководства. У выходной двери из подъезда ко мне подошел мужчина:

– Вы нотариус. Вы ведь были у моего отца по поводу его завещания? И как же он изъявил свою волю?

– Я не должна и не имею права вам давать отчет по поводу его волеизъявления.

– Да ладно! Что уж там! Через неделю- две всё и так будет известно. Хотите, заплачу вам за его секреты? Мне важно выяснить отдельные моменты заранее, чтобы избежать крупного скандала.

Таким образом, мне в третий раз предложили взятку в этом семействе.

Сын клиента стоял у дверей, не выпуская меня из подъезда.

– Дело в том, что наш папаша несколько лет назад вместе с одной бизнес-шлюшкой из города Александровска приватизировал хитрым образом сразу три бывших пионерских лагеря. Несмотря на то, что бизнес-вуменша папашу обманула, ему всё-таки удалось заполучить неплохие денежки при перепродаже этих объектов. Если человек всю жизнь существовал от зарплаты до зарплаты, то став богатым, он хочет новых впечатлений. Папаша решил начать жизнь заново. Для начала сделал себе свежее лицо. Затем решил омолодить и прочее в своем организме, для чего направился в некий медицинский центр, где им занялась квалифицированная во всех смыслах медсестрица. Омоложение шло так успешно, что через какое-то время медсестрица сообщила ему, что он скоро станет отцом. Какая радость для семидесятилетнего джентльмена! Через пару лет еще один ребеночек. Не знаю, возникали ли у него сомнения в отцовстве. Он почему-то не хвастался своими достижениями и даже скрывал их. Смущала разница в возрасте почти в сорок лет или другие причины. Мать двух малюток получила от него квартиру. И не далее, как вчера, эта медработница связалась со мной, чтобы поставить меня в известность, если ей ничего не отойдёт, то она будет подавать в суд на получение наследства. У неё, видите ли, есть свидетели.

– Вам следует обратиться в юридическую консультацию, чтобы выяснить ваши вопросы.

– Зачем мне эти консультации? Я задаю вам вопрос, обозначил ли он её в своём завещании. По закону она ему никто, и я думаю, он догадывался, дети не его. Вы что, не можете подсказать, как мне лучше действовать? Заплачу столько, сколько скажете.

Как можно бороться с коррупцией в стране, где граждане без всяких сомнений предлагают деньги юридическому или должностному лицу, считая, что с помощью денег они без труда развернут закон в желаемую сторону?!

Занимаясь документами, связанными с имущественными отношениями людей, я давно в этом плане не смотрю на жизнь с романтическим пафосом. Но взаимная лживость членов этой семьи у меня вызвала брезгливость. Какой-то особый сгусток лжи! Все врут всем. Человек даже на смертном одре готов к подкупу. Я злилась, что Инесса не предупредила меня, что знакома с этим человеком. Ей, по-видимому, хотелось, чтобы я вместо неё разрулила его семейную ситуацию. Она тоже обманула меня.

Я шла в Брюсов переулок в церковь и думала о том, как непринужденно люди лгут. Буквально по любому поводу. И опасаются не кары свыше, а лишь непосредственного разоблачения их лжи. Даже на смертном одре человек готов дать деньги, чтобы что-то скрыть от собственных детей.

Церковь, куда я пришла, оказалась очень красивой. Шла служба, но я в этом ничего не понимаю, поэтому я больше рассматривала замечательные иконы, чем думала о чем-то возвышенном или, тем более, божественном. Спросила, где находится икона Спиридона Тримифунтского. Мне показали. Но она оказалась другой, непохожей на ту, что подарила мне Катя. Здесь она состояла как бы из нескольких фрагментов в серебряных окладах великолепной работы, объединённых в одну раму.

– Изображение Спиридона находится посредине, а по сторонам от него расположены частицы мощей других святых. Эта икона считается очень сильной, чудотворной. К ней приезжают специально, – пояснила Лидия. – Особенно много народа в день почитания святого Спиридона Тримифунтского – 25 декабря.

– К иконе стояла небольшая очередь. Люди подходили, прикладывались. Я не могла этого сделать, так как не понимала подобных чувств. Я смотрела вокруг, рассматривала лица людей. Видела торопливость, как в любой очереди, словно, некоторые боялись не успеть, или опасались, что всем не хватит.

– Не стоит в церкви рассматривать людей. Каждый пришел с чем-то своим в душе. Не нужно мешать, – пояснила Лидия Павловна.

– Наверное, не стоило так думать. Очевидно, под впечатлением от обманного семейства во мне сидело недоверие.

Началось причастие. Люди подходили к священнику, скрестив руки на груди. Было много детей и пожилых людей. Были и совсем ветхие бабули. Я стояла как любопытный зритель. Наверное, нельзя было так пристально рассматривать причастников, да ещё что-то думать об этих людях. Заметила, что после причастия лица менялись. Будничная тревога и нетерпение сменялись другим выражением, мне незнакомым. Скрестив руки на груди, к чаше подошел молодой светловолосый мужчина в дорогом темном пальто. Я обратила внимание, что большой белый шарф у него был не завязан петлёй-удавкой, как сейчас носят многие, а красиво и необычно обёрнут вокруг поднятого воротника пальто так, что скрывал часть его лица. Мужчина открыл рот, а священник напомнил ему:

– Ваше имя!

– Александр, – ответил тот.

И тут вдруг я поняла, что это Арни! Как же я не узнала его сразу? Бывает, что встретишь человека в неожиданной обстановке и не сразу узнаешь. Я никак не ожидала его увидеть здесь, да ещё на причастии! Я никогда не видела его таким элегантным, в таком пальто. Он выходил меня встречать в толстом свитере или куртке. А уж затем мы были друг пред другом голыми, как Адам и Ева до того, как их удалили из Эдема. Я остолбенела. Я не кинулась, не подошла к нему. Неожиданное открытие поразило меня, я испытывала самый настоящий шок.

Он меня не видел, он вообще не смотрел по сторонам. Я, совершенно пораженная, следила за ним издали. Что-то мне мешало подойти к нему, я оробела и не знала, можно ли сейчас это сделать. Я проследила за ним до того момента, как он вышел из церкви. Тут меня ждало еще одно открытие. Он уселся на пассажирское сиденье дорогой иномарки, и машина тронулась с места. Кто был за рулем, я не видела. Мужчина или женщина, был это его друг, подруга или, как знать, личный водитель. У меня буквально кружилась голова. Я вернулась в церковь, снова подошла к святому Спиридону. Мне хотелось спросить у него, не он ли поставил меня в ситуацию такого открытия. Но никакого участия со стороны Святого я не уловила. Остальные лики, на которые я смотрела, тоже ничего не хотели мне сказать. Они были сами по себе, а я сама по себе, между нами было непреодолимое стекло.