Дуреха

Глава 10

Февральские ночи пустынны, метельны и глухи.

Город буквально вымирает часам к трем утра. Он становится необитаемым, безлюдным, омертвевшим.

Только ледяной ветер одиноко бродит по просторным улицам и площадям.

Только недовольный месяц глядит с темноты хмурых небес да иногда редкие звезды выглядывают из-за кустистых туч, съедающих половину горизонта.

Февраль злится, кусается и стонет от неминуемости своего ухода, от неизбежности близкого конца.

На небольшой кухне, где сидели три женщины, в три ночи все еще горел свет.

Когда Оксана, волнуясь, рассказала о том, как вошла в комнату к Игнату, женщины ахнули. Зоя схватилась рукой за сердце, а Дарья, пораженная ее словами, так резко дернула ногой, что опрокинула стоящий рядом табурет.

– Ну, все, – нервно обернулась к ней Зоя, – сейчас соседи прибегут.

Но вместо соседей по коридору затопали босые ножки. В дверях показалась заспанная взлохмаченная девчушка.

– Катюшка, ласточка, я тебя разбудила? – кинулась к ней Даша.

– Я хочу пить, – девочка капризно поджала губки.

Зоя торопливо налила в чашку воды, подала ребенку.

– Катенька, пойдем, я уложу тебя. Еще надо спать.

– Полежи со мной.

– Полежу, – кивнула мать, – пойдем. – Она обернулась к Дарье и показала ей кулак. – Держи себя в руках!

Стало тихо. Оксана сидела, опустив голову. Еще раз мысленно пройдя прожитый путь, она уже не волновалась. Все события, воплощенные в слова и озвученные в присутствии чужих людей, теперь уже не лежали тяжким бременем на ее памяти. Будто, пересказав их, она и правда освободилась от немыслимой ноши, давящей на плечи, от гнета, тянущего вниз и не дающего глубоко дышать.

Поглаживая свой живот, она ни о чем не думала. Зато Даша, взбудораженная ее рассказом, до сих пор не могла прийти в себя.

– Ну, ты даешь.

– Что было, то было, – Оксана равнодушно пожала плечами. – Чего тут скрывать?

– Так ты ведь мужика соблазнила, – Дарья наклонилась к ней. – Сама! Это-то ты хоть понимаешь?

– Ну и что? Я никого и не виню, – кивнула девушка.

– Ну, ты и штучка, – Дарья пораженно вытаращила глаза.

Зоя вернулась на кухню и тронула подругу за плечо.

– Не кричи, Катюшку опять разбудишь. Да и соседи завтра будут мне страшные глаза делать.

– Да ты только послушай, что она говорит, – Даша ткнула пальцев в Оксану. – Довела Игната до греха и ни о чем не жалеет. Представляешь? Вот выдержка!

– Да какая выдержка? – Зоя обернулась к подруге. – Будь у нее выдержка, так она не кинулась бы под трамвай. А так – только отчаяние и страх.

Оксана вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками. Зоя поспешно пересела к ней поближе, обняла за плечи.

– Перестань. Что сделано, то сделано. Любовь, она такая. Не спрашивает разрешения. Когда хочет, приходит, когда хочет, уходит. Ну? Ты чего расплакалась? Хочешь есть?

– Да прекрати ты про еду, – сердито глянула Даша на Зою. – Будто на убой откармливаешь. – Она обернулась к Оксане. – А дальше-то что?

– Ничего. Все, – тихо отозвалась Оксана.

– Как все? – Зоя недоуменно нахмурилась. – Только одна ночь?

Оксана усмехнулась.

Утром они проснулись вместе в кровати Игната. Она, очнувшись от короткого, но глубокого сна, вскочила и, шлепая босыми ногами, кинулась в ванную. Потом, приведя себя в порядок, отправилась на кухню готовить завтрак.

Игнат долго не выходил.

Оксана не знала, спит он или нет. В комнату войти не решилась. Сидела на кухне, дожидаясь его появления.

Он вел себя спокойно, немного смущался, как ей показалось, но глаз не отводил. Поел, выпил чай.

– Спасибо, – он улыбнулся, – и за завтрак, и за ночь.

Оксана, покраснев до корней волос, шагнула к нему, хотела обнять.

Но он сделал вид, будто жеста ее не заметил, быстро оделся и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Оксана едва дожила до вечера. Она ничего не анализировала. Не искала причин своего поступка. Не размышляла над его словами. Не думала о последствиях. Просто ждала его возвращения и мечтала лишь о том, чтобы вновь ощутить вкус его губ и силу объятий.

Игнат вернулся за полночь. Уставший, измотанный, задерганный. Есть не стал. Принял душ и сразу отправился к себе в комнату.

Она не спала. Лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами. Не знала, что делать. Встать и пойти к нему? Ждать, когда позовет? Или забыть про то, что было, и жить дальше?

И вдруг в абсолютной тишине услышала:

– Оксан, ты спишь?

Как долетела до его комнаты, она не помнила. Все повторилось. И его страстный порыв, и ее горячность, и сладость поцелуев, и лихорадочность объятий.

Наутро он, уходя, ласково тронул ее за плечо.

– Ты сразу ложись в моей комнате. Чтобы не бродить по ночам.

Пять дней пролетели как во сне. Он ничего не обещал. Не говорил красивых фраз, не делал громких предложений, не успокаивал и не убеждал. Просто собрал вещи, и, уходя, обнял у порога, крепко поцеловал.

– Ты – чудесная девчонка. Спасибо. Я словно заново родился.

И уехал. Больше она его никогда не видела.

Хозяйка вернулась после симпозиума простуженная. Оксана ее выхаживала, вызывала врача, поила микстурами и варила бульоны. Жизнь покатилась по накатанным рельсам.

Через месяц Оксана поняла, что ждет ребенка. Первое, что она испытала, были испуг и паника!

Мысли лихорадочно крутились. Она в смятении металась по комнате. Поначалу она хотела позвонить Игнату, но поняла, что номера телефона его не знает. Можно было, конечно, узнать, но она почему-то не стала этого делать. Можно было рассказать обо всем хозяйке, но и от этой мысли она отказалась. Как объяснить Софье Никитичне, почему она отплатила ей черной неблагодарностью?

Поразмыслив, Оксана решила, что сама во всем виновата. Сама! Ее никто не соблазнял, не обманывал, не насиловал. Она сама этого хотела, значит, сама и должна отвечать.

И с этой придуманной ею же установкой девушка стала жить дальше.

Какое-то время хозяйка ничего не замечала. Где-то месяца через два Оксана случайно услышала, как профессорша рассказывала кому-то по телефону, что Игнат уехал на стажировку в Германию. Что она счастлива за сына, делающего такую карьеру, и что талантливый хирург вернется в страну нескоро.

А потом, когда живот уже стало невозможно скрывать, Софья Никитична вдруг остановила ее.

– Оксана, ты очень поправилась. Раздобрела, прямо как на дрожжах. С тобой все в порядке?

– Да, все хорошо, – Оксана похолодела.

– А ты, случайно, не беременна?

Девушка, побледнев, кивнула.

– Какой срок? – профессорша нахмурилась.

– Пять месяцев.

– Так. Вот это номер. – усмехнулась Софья Никитична.

Оксана молчала, потупившись.

– Значит, ты не та, за кого я тебя принимала? Как же так, Оксана? – не унималась хозяйка.

Девушка, чувствуя невероятные угрызения совести, хотела во всем признаться, но Софья Никитична, будто прочитав ее мысли, отступила назад.

– Я ничего не хочу знать. Ничего! Это твоя жизнь. Твой выбор. Твое право. Единственное, что я могу для тебя сделать, это разрешить тебе пожить в моей квартире еще один месяц, потому что я уезжаю к сыну в Германию. Но к тому моменту, когда вернусь, чтобы духу твоего здесь не было. Поняла?

Оксана, зарыдав, кивнула. Она другого и не ждала.

Через месяц хозяйка прислала сообщение: «Возвращаюсь утром в субботу. Деньги за два месяца перевела тебе на карту. Желаю удачи».

Так закончилась Оксанкина сказка.

Вечером она собралась, замотала голову платком, надела то самое огромное пальто, взяла сумку, выключила свет в прихожей и, не оглядываясь, неторопливо покинула профессорскую квартиру.

На улице вьюжило. Февраль разошелся не на шутку: кусал щеки, хватал за колени, щипал за нос и леденил руки. Ветер нервно бросал пригоршни колючего снега в лицо, слепил глаза и забивал нос, не давал вздохнуть.

Тяжело переваливаясь, она пошла по улице, поскальзываясь и проваливаясь в наметенные сугробы. Остановилась передохнуть, постояла у магазина, чувствуя, что замерзает. Села в первый же подошедший автобус. Проехала целый круг, вышла на незнакомой остановке и, оглянувшись, поежилась.

«Куда я иду? Зачем? Кому я нужна? Кому нужен этот ребенок? Зачем все мои попытки спастись?»

И она, вдруг увидев рельсы, не задумываясь, побрела по ним. Сколько шла, она не знала. Просто брела в темноте сквозь метель и ветер. И, наконец, обессилев, остановилась прямо на рельсах, решив покончить со всем и сразу, в один миг.

Здесь Оксану и застала Дарья, оставшаяся в тот роковой день на вторую смену.

Закончив свою невеселую историю, девушка горько усмехнулась.

– Вот и все. Счастье мое длилось недолго.

– Да что ж ты, глупая, ничего профессорше не сказала? – изумленно всплеснула руками Зоя.

– Зачем?

– Да это ж ее внук или внучка!

– Ей это не нужно.

– Как же не нужно? – Дарья нахмурилась. – Она ведь хорошо к тебе относилась, жалела тебя: шапку купила, пальто отдала, цепочку на день рождения подарила. Нормальная баба, не злыдня какая-нибудь.

– Вот поэтому и не сказала, что нормальная! Она ко мне по-человечески, а я ей – вот вам подарок? И потом… – Оксана задумчиво прикусила губы. – Люди, как и все на свете, состоят из разных кусочков.

– Каких еще кусочков? – опешила Дарья.

– А таких. Это как клубок, смотанный из двух мотков, черного и белого. Вроде бы вместе две нитки смотрятся хорошо, а если потянешь за одну – удивишься: белая нитка нарядная, чистая, приятная, а черная – нечистая, заношенная, замусоленная. Так и человек: в одном случае улыбается, принимает, одобряет, а в другом – гонит, брезгует, чванится. В каждом их нас и плохое, и хорошее перемешано. И, в зависимости от ситуации, то одно, то другое выплывает наружу.

– Ишь как заговорила, – Дарья пристально посмотрела на девушку. – Все-таки чему-то жизнь и тебя научила.

– Но ведь надо же что-то делать, – Зоя нетерпеливо наклонилась к Оксане.

– Нет, – Оксана отодвинулась к стене. – Ничего делать не буду. Мне бы только родить. И я уеду. От ребенка откажусь, – отрезала она. – Мне с ним никак нельзя. Никак! Пропаду я.

– Боже, я с ней с ума сойду, – Зоя схватилась за голову. – Как это откажусь? Это же кровинка твоя! Я тоже без мужа ребенка поднимаю, но у меня и мысли такой не было никогда! Ты же женщина! Где твой материнский инстинкт?

– Нет у меня никакого инстинкта, – девушка отчаянно заплакала. – Никто мне не нужен. Отстаньте все от меня!

– Так, – решительно поднялась Дарья, – четыре часа утра. Завтра хоть и суббота, а все же надо спать ложиться, – она глянула на растерянную Оксану. – Вставай, горе луковое!

– Куда? В полицию меня сдадите? – неловко поднялась девушка.

– Больно ты нужна полиции, – раздраженно хлопнула себя по лбу Дарья. – Думай головой, прежде чем спрашивать!

– Хватит дергать ее, говори толком, – подтолкнула подругу в спину Зоя.

– В общем, так. Сейчас идем ко мне. Я живу в доме напротив. Квартира у меня маленькая, однокомнатная, но, думаю, пока поместимся.

– А потом? – заволновалась девушка.

– А потом попытаемся тебя устроить в женский кризисный центр, есть у нас в больнице такой. Называется «Мамин дом».

– Что за дом такой? – девушка испуганно сжалась. – Я не пойду!

– Глупая, – обняла ее Зоя. – Это чудесное место для одиноких женщин и девушек, которые ждут ребенка. Это такой реабилитационный центр, специально созданный для поддержания материнства, понимаешь? Чтобы женщины не бежали на аборт, а рожали, даже если они одни и нет поддержки. Их государство поддерживает, кормит, одевает, готовит к родам, лечит, если нужно. Таких центров немного, а вот у нас в больнице есть!

– Этот кризисный центр, – кивнула Даша, – помогает найти реальный выход из тупика под названием беспомощность, одиночество и немощь. Специалисты оказывают финансовую, вещевую, транспортную и юридическую помощь, представляешь? А если нужно, даже священника или психолога приглашают.

– И меня возьмут? – Оксана недоверчиво улыбнулась.

– А почему же нет? Возьмут с радостью.

– Разве сейчас есть такие люди, которые просто так помогают?

– Есть, – Зоя, смеясь, обняла ее. – Вот, например, такие сердитые дурехи, как Дашка. Она у нас известная благодетельница. Она же тебя спасла, хоть и ругалась, как сапожник.

В пятом часу утра Дарья с Оксаной, наконец, добрались до квартиры. Девушка совсем выдохлась, еле передвигала ноги. Даша постелила ей на своем диване.

– Все, – коротко приказала она, – умываться и спать. Полотенце в ванной на крючке. Розовое–твое. Давай быстро и без лишних слов.

Себе Дарья постелила на полу возле батареи.

Измученному телу хотелось тепла, тишины и покоя. Она крепко зажмурилась. Все неосознанное, тревожное и неконтролируемое отошло на второй план. В сонной липкой тишине, которую равномерное дыхание Оксаны делало еще глубже, все ночные звуки потеряли свою отчетливость. Проваливаясь в густой крепкий сон, Даша вдруг подумала о том, что все-таки нет на свете ничего милее родного дома.

Февраль, ветреный задиристый хулиган, отступал. Уже считая дни до своего ухода, он угрюмо подвывал, рвался в тепло и хрипло напевал свою вечную метельную песню. И песня эта, наполненная скорбью, печалью и тоской, баюкала и отчего-то успокаивала.

Глава 11

Наши дети–наше счастье и наше наказание. Наши боль, радость и приговор. Они не просто отдельные маленькие люди, а условные символы придуманного нами идеального мира. Это трудно понять, но разве не каждая мама еще в период ожидания малыша мечтает о том, каким он станет? Разве не планирует, где он будет учиться, чем будет увлекаться? В этих иллюзорных мамочкиных планах и мечтах и есть воплощение того идеального мира, который грезится женщинам, когда все еще впереди.

Наша взрослая рассудочность, еще не осознав, что появившийся на свет малыш–отдельная личность, поспешно пытается встроить его в наш придуманный мир, наладить его жизнь по собственному образцу, примерить на него личные привычки, комплексы и несбывшиеся мечты.

Прикрывая свою эгоистичность красивым словом «родительская любовь», мы часто не видим его цельности, его устремлений. Не понимаем его врожденных способностей. И ребенок становится нашим орудием в борьбе с собственной судьбой.

Оглянитесь. Сплошь и рядом одно и то же.

Если у нас что-то не вышло, не сложилось, то наш ребенок обязательно должен этого достичь, взять реванш. Не сложилось у нас с математикой – наследника отдадут в математическую школу, не стали великим музыкантом–дочь или сын будут сутками разыгрывать гаммы, пытаясь исправить оплошности и неудачи родителей.

И мы никак не можем привыкнуть к мысли, что они не обязаны следовать нашим привязанностям и привычкам просто потому, что у них есть все свое: мысли, цели, мечты, планы, способности и желания.

Ирина Ивановна, вырастившая двоих девчонок, все никак не могла привыкнуть к мысли о том, что ее дочери уже совсем взрослые, не нуждаются в контроле и могут самостоятельно принимать любые решения.

В молодости она, вынужденная много работать, не всегда успевала за взрослением своих девочек, часто пропускала их вопросы и капризы мимо ушей, надеясь на свою мать, которая всегда была начеку.

Оставшись рано без мужа, Ирина Ивановна, в силу природного оптимизма, руки не опустила, долго не рыдала, хотя мужа своего любила безумно.

Трудно сказать, когда происходит надлом в семейных отношениях, когда возникает эта проклятая трещина. А когда замечаешь ее, уже, оказывается, поздно что-то менять, склеивать или сколачивать: трещина разрастается, отношения ухудшаются, люди отдаляются.

Тот день, когда муж, забрав собранные ею чемоданы, ушел из дома, она запомнила навсегда. Сердце рвалось на части: с одной стороны, она злилась на него за безалаберность, неумение жить, чрезмерную любовь к алкоголю, желание свободы, артистичность и непрактичность, а с другой стороны, жалела, любила и очень боялась потерять.

Василий Титов, который был старше жены на целых четырнадцать лет, слыл общим любимцем. Художник, декоратор и дизайнер, он имел кучу друзей, обожал шумные застолья, отличался добрым нравом и невиданной щедростью. Если у него появлялись деньги, то Ирина знала, что их надо непременно у мужа забрать, иначе к вечеру он может остаться без копейки. Причем Василий не был гулякой, просто не знал цену деньгам, которые к нему, невероятно талантливому человеку, легко приходили и так же легко уходили, не задерживаясь в карманах.

Ирина долго терпела. Уговаривала. Упрашивала. Умоляла. Ничего не помогало. Стоило мужу только закончить очередной проект и получить гонорар, как тут же непонятно откуда слетались, как пчелы на сладкое, десятки друзей, родственников, приятелей. Рестораны, застолья, пикники, завтраки, ужины–все длилось ровно столько, на сколько хватало денег. Как только его кошелек пустел, всех как ветром сдувало!

Ирина Ивановна жила как на пороховой бочке. Девочки росли, денег не хватало, мать злилась, а муж, ничего не замечая, жил в своем мире творчества, фантазии и мечты.

Елена Федоровна, теща, в такие дни ходила по дому поджав губы. Сердито сыпала свое любимое: «Где умному горе, там дураку веселье. Дураков не сеют, они сами рождаются. Дурная голова ногам покоя не дает.»

Когда силы, смирение и терпение закончились, Ирина побросала вещи мужа в два чемодана и выставила их на порог.

Молодость и женская природа требовали свое, хотелось любви, но она, нарыдавшись в подушку, утром вставала с неизменным желанием все преодолеть самой, не допустить, чтобы девочки видели этот бедлам.

Так и прошла ее жизнь в этих трех комнатах.

Мать, Елена Федоровна, помогала изо всех сил, девочек взяла на себя, дом вела властной рукой. Постепенно все улеглось, как-то устаканилось, дочери подросли.

И очень незаметно подступил возраст, который, как известно, никого не красит. Появилась первая седина, побежали по щекам «гусиные лапки», исчез девичий овал лица. И поселилась в глазах неизбывная печаль – спутница одиночества.

Забот, как ни странно, не убавлялось.

Девочки закончили школу. Наташа, старшая дочь, поступила в медицинский институт, вышла замуж, родила ребенка, развелась. А Дарья, младшая, росла строптивой и своевольной.

Бабушка всякий раз после очередной выходки внучки хваталась за голову:

– Горе нам! В отца пошла. Такая же. Непокорная, норовистая, своенравная. Сладу с ней нет. Доброты отцовской в ней через край, меры не знает, без конца кого-то спасает или борется за справедливость.

– Мама, быть добрым и милосердным не так уж и плохо, – пыталась робко протестовать Ирина.

– Что ты понимаешь? – нервно отмахивалась мать. – Смотри, ей не скажи этого! Таким жить тяжело. Мир по-другому устроен: всех не обогреешь, не накормишь, не приголубишь.

Но Дашу переделать не получалось. Она не хотела никого слушать, жила по своим правилам, спорила с бабушкой до хрипоты и, лет шесть назад, съехала от них, получив в наследство от деда однокомнатную квартиру в соседнем подъезде.

Они, конечно, всегда были рядом, любили друг друга, но, уходя вечером к себе, Дарья облегченно вздыхала и счастливо закатывала глаза.

– Ой, пойду к себе, хлебну тишины. С вами тут с ума сойдешь! Все учите и учите, как пятилетних. Наташка, как ты тут живешь?

– Иди-иди, – смеялась ей вслед бабушка. – И не сбивай Наталью с толку, хоть одна из вас выросла разумной и спокойной.

Субботнее утро выдалось удивительно тихим. Ирина Ивановна сначала понять не могла, что ее так тревожит, а потом сообразила: обычно Дарья по субботам появлялась без предупреждения, внося в их спокойствие обычную смуту и привычное веселье.

Подождав часа полтора, Ирина Ивановна позвонила. Телефон дочери был недоступен. Набрала ее номер минут через сорок–никто не отзывался.

Забеспокоившись, она набросила на плечи шубку.

– Не теряйте меня, я схожу к Даше. Вернусь минут через пятнадцать.

В соседнем подъезде Ирина Ивановна остановилась перед знакомой дверью, отдышалась и нажала на кнопку звонка.

Никто не открывал.

Удивленная этим обстоятельством, она приникла ухом к двери, прислушалась. Нахмурившись, нажала еще раз.

Во второй раз повезло больше: раздался щелчок дверного замка, и дверь распахнулась. Ирина Ивановна уже приготовилась сделать дочери внушение, но тут же осеклась.

На пороге квартиры стояла чужая беременная девушка. Незнакомка в Дашином халате заинтересованно оглядела полную женщину в накинутой на плечи шубке. Ирина Ивановна ошарашенно отступила назад, но тут же, собравшись с мыслями, недовольно сдвинула брови.

– Вы кто? Вы что тут делаете?

– А вы кто? – насупилась девушка.

– Послушайте, это не вы мне, а я вам сейчас допрос учиню! Говорите быстро, кто вы такая и что тут делаете, или я сию минуту вызову полицию!

– Да что вам нужно? – растерянно поджала губы Оксана.

Ирина Ивановна, почему-то решив, что с Дарьей случилась беда, запаниковала.

– Где моя дочь? Что тут, вообще, происходит?

Оксана отошла в сторону, освободив дверной проем.

– Проходите. Не нужно никакой полиции.

Ирина Ивановна, подозрительно оглянувшись по сторонам, быстро вошла в квартиру.

– Где Дарья?

– Не знаю, – Оксана смущенно пожала плечами. – Не смотрите вы на меня как на врага. Я правда не знаю, где Даша.

– Так. – замотала головой Ирина Ивановна, отгоняя дурные мысли. – Быстро и внятно: кто вы, что здесь делаете и откуда знаете мою дочь.

– Я – Оксана, – девушка перекинула косу через плечо. – Даша вчера пустила меня переночевать. Утром я проснулась, а ее нет. Ушла куда-то.

– Странно, – Ирина Ивановна лихорадочно соображала. – Она ушла, а вас одну оставила в своей квартире?

– Не верите мне, да? – Оксана усмехнулась. – Но я же ничего не украла, не сбежала, не утаила, правда? Вот сижу здесь и жду ее.

– Понятно, – Ирина Ивановна кивнула, на самом деле ничего не понимая, молча прошла на кухню, огляделась. – А кашу кто варил?

– Я, – девушка обернулась к ней. – А что, крупу трогать тоже нельзя?

Ирина Ивановна только открыла рот, чтобы ей ответить, как дверной замок щелкнул, и замерзшая Дарья вошла в квартиру.

– Дарья, что ты творишь? – мать не дала ей ни минутки на оправдание.

– Мама? – дочь удивленно замерла с ботинком в руках. – А ты что тут делаешь?

– Это мы потом обсудим, а пока иди-ка сюда, – женщина подхватила дочь под руку и, затащив ее в комнату, закрыла за собой дверь.

– Мама! Ты с ума сошла? – Даша сердито высвободилась из ее объятий.

– Это ты, наверное, с ума сошла! Ты кого сюда притащила? Кто это? Что она здесь делает?

– Это девушка. Она беременная, если ты не заметила.

Я ей помогаю.

– Почему она у тебя в квартире? А если это воришка или преступница? Или наркоманка?

– Ма-ма, – терпение у дочери лопнуло. – Можно я сама разберусь, кого мне пускать, а кого нет? Что ты выдумываешь? Какая наркоманка с таким животом?

– Опомнись, – мать нервно постучала пальцем по лбу. – Можно подумать, наркоманки не бывают беременными.

– Мам, тебе не стыдно? – Даша поморщилась.

– Нет, мне не стыдно, – Ирина Ивановна окинула дочь грозным взглядом. – Я твоя мать, я переживаю за тебя! Прихожу к дочери, а тут не пойми кто бродит.

– Боже, – закатила глаза Даша, – это никогда не закончится! – Она обняла мать за плечи и подтолкнула ее к двери. – Перестань. Иди домой. Я приду попозже.

– А эта? – мать опасливо ткнула пальцем в стену, за которой сидела Оксана.

– Я разберусь!

Когда Ирина Ивановна ушла, Дарья вошла на кухню, где ее дожидалась девушка, и обессиленно ухнула на стул.

– Ты не обижайся, мама у нас беспокойная. Врач-невролог, этим все сказано. Да у нас, честно говоря, и бабушка не лучше–тотальный контроль!

– Да что тут обижаться? Все нормально, – отозвалась Оксана.

Даша налила себе воды, залпом выпила.

– Слушай, сейчас придет Зойка, и мы все поедем к нам больницу. Я с утра уже съездила в кризисный центр, договорилась. Они тебя даже сегодня готовы принять, представляешь?

– Страшно мне как-то, – Оксана вдруг вся сжалась, обняла живот руками.

– Под трамвай не страшно было, – усмехнулась Дарья, – а в нормальное заведение, где кормят, наблюдают, ухаживают и помогают, страшно? Ты и правда еще тот фрукт!

Оксана понуро пошла собирать сумку, но вдруг оглянулась.

– Я там до родов пробуду?

– Конечно. Это не тюрьма, не волнуйся. Там и гулять будешь, и в гости ходить, если есть к кому.

– А ты ко мне придешь? – встревожилась девушка.

– Можешь даже не сомневаться, – мотнула головой Даша. – У меня же наследственные гены–все всегда под контролем. Вот и ты теперь тоже!

Где-то через час они втроем уже ехали на метро. Не суетились. Не смеялись. Не разговаривали. Молча глядели в окна. Но думали каждая об одном и том же. О странностях судьбы. О бренности человеческой жизни. О силе человеческой любви. И об ее отсутствии.

Поезд мчался по тоннелю, попадая то в освещенную полосу, то в темную. То в день, то в ночь. Казалось, никогда не будет конца этой мистической череде тьмы и света. Черного и белого. Доброго и злого.