Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

Эпилог

Разноцветные шары кружились в облаке пыльного света, танцуя под чУдную музыку, которую раньше Геля никогда не слышала. Их тона – розовые, голубые, бежевые, салатовый были нежными, почти стёртыми и еле угадывались. Глаза ей открывать совсем не хотелось, в теле расплывались теплые волны покоя и неги, и Геля жмурилась в потоках тихого света. Через полуприкрытые веки, через пушистые ресницы она видела тени странных созданий, то ли из сказок, то ли из снов. Большие и белые, с пушистыми крыльями, похожие сразу и на ангелов и на белых сов из Иркиной книжки, маленькие, взъерошенные и смешные с хохолками-кепками над курносыми носами и длинные, как жерди, серые, злые – все сновали туда-сюда, в точно выверенном ритме и растворялись в густом облаке полупрозрачных шаров. А на высокой сверкающей тумбе, похожей на резную хрустальную вазу, которую Геле недавно подарили от родительского комитета, стоял сутулый красивый старик в мохнатой телогрейке. Он, с видом дирижера духового оркестра размахивал тоненькими прямыми веточками, на каждой из которых гордо сияла золотая роза.

Геля, наконец открыла глаза и села. Аккуратно, со страхом пошевелилась, ожидая очередного удара в живот тем ножом, который до того резал ее долго и безжалостно, но боли не было. Она посмотрела на свои руки, без удивления подумав, что они стали очень белыми и нежными, потом встала. Длинная хламида из тонкого невесомого полотна укутывала ее полностью, но идти не мешала, и она тихонько пошла, боясь поскользнуться на скользком стеклянном полу. Никто не обращал на нее внимания, и только старик, на секунду прекратил свое занятие и искоса глянул в ее сторону, недовольно сморщившись. Геля шла по комнате медленно, и видела, как трансформируется вокруг нее пространство, то сжимаясь, то расширяясь. Светлые стены то вдруг становились невидимыми и становилось видно цветущий сад с деревьями, увешанными оранжевым плодами, то мутнели, сгущались, серели и комната становилась узкой, тесной, душной. А впереди она видела что-то похожее на обрыв. Даже не на обрыв, это выглядело так, вроде стеклянный пол обрубили чем-то грубым, неровно, а потом аккуратно отполировали острые края.

Кто-то тронул ее за руку.

– Ты чего тут? Кто звал? Сама?

Маленький человечек, похожий на большого взъерошенного воробья стоял рядом, и снизу, как собачонка, смотрел на неё круглыми голубыми глазами. Шелковый камзол топорщился по бокам, видно он напихал что-то в карманы, кепка, расшитая незабудками, сползала на длинный нос-клюв.

– Без спросу нельзя. Тут по приглашениям., – он почесал ручкой затылок, еще больше сдвинув кепку, – или ты по Любви? Любишь Его?

Геля молчала, она чувствовала любовь, но не понимала, о чем толкует воробей.

– Не. Еще рано.

Воробей порылся в набитых карманах.

–Шарик хошь?

Он протянул Геле маленький пушистый шарик, который на глазах раздулся раз в пять, превратившись в белое облако. Воробей свернул его, как махровое полотенце и сунул Геле под мышку,

– И давай уже, дуй отсель. Пошли что покажу.

Воробей подвел Гелю к Краю, свесил вниз нос и показал что-то пальцем:

– Гляди…

И когда Геля наклонилась, он с силой толкнул ее в спину…

***

– Почему у него такие красные глаза? Песок что ли попал…Говорила тыщу раз – не ныряй в запруду, это тебе не моря твои. Никогда не слушает.

Геля сквозь пелену вглядывалась в Володино лицо, а оно отдалялось, становилось маленьким, незнакомым. Он сидел на стуле у кровати и держал ее за руку, крепко, почти больно.

– Вов…пусти…рука затекла, – проныла Геля своим самым противным голосом, и удивилась, что лицо Вовки вдруг просветлело. А ведь всегда обижался на этот тон.

– Ну что? Очунелась?

Тонкий, резкий голос за Вовкиной спиной резанул, но именно от него Геля окончательно пришла в себя, и увидела все четко, словно проявилась мутная пленка.

– Руку давай, колоть буду, – медсестра, быстрая, верткая вцепилась ледяными пальцами в Гелину руку и больно воткнул иглу, – Везучая. Другие помирают, а ты вон – румяная лежишь. А мужик у тебя… С ума сойти! Неделю к стулу как приклеенный. Бывает же.

Геля вдруг все вспомнила. И понимание того, что случилось, заставило ее зажмуриться, сильно, до ломоты в глазах

– Гель… все обойдется. У нас жизнь впереди, держись, маленький.

Холод внутри, который откуда не возьмись взялся, заклубился облаком где-то у сердца, выстудил и успокоил. Она смотрела в Володино лицо и думала:

– Кормить надо, похудел. И плачет. Надо же… Никогда не видела, как он плачет. Некрасиво. Как пёс…

– Кто был, Вов? Мальчик? Девочка? – Она со стороны слушала свой спокойный, незнакомый голос.

– Не знаю, Гельчонок. Не знаю, – Володино лицо покраснело, он отвернулся, пряча враз набрякшие глаза и хрипло сказал в сторону, – Я сейчас, на минутку, – и вышел в коридор, сгорбившись, как старик.

Медсестра, возившаяся в углу с громоздкой капельницей, бросила.

– Парни у тебя были. Двойня. Главное сама жива. Еще родишь.

Геля спокойно посмотрела на неё и отвернулась к стене…

***

– Я-то сделаю, отговорю тоску. А ты сама дале, без тебя не выйдет ничего, ты вон синяя аж.

– Сделай, Рай. Я не верю в это, но сделай. Богом прошу.

– А ты и не верь, зачем тебе верить? Тебе и не надо.

Свечи, льющаяся вода, звуки и запахи гари и чего-то ещё, сладкого, сначала для Гели казались сном, но постепенно все прояснялось. Холод спасительный и щадящий вдруг начал таять и на его месте возникла, сжала, стянула щемящая боль. Такая огромная, что не поместилась внутри и выплеснулась волной обжигающих и освобождающих слез.

***

– Осень опять. Красиво…

Геля смотрела в окно на подросшие деревья, посаженные Вовкой, они были ярко-желтыми и красно-огненными. Наконец, все успокоились, разобрали вещи. Вовка включил футбол, Ирка возилась с портфелем.

– Завтра в школу… Господи! Как же я туда хочу!

Она встала, достала чемодан с антресолей, запихнула туда Борькины вещи, открыла окно. И аккуратно, стараясь не повредить кусты, выбросила его на асфальт.