Князь Александр Невский

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

Незнакомец перекрестился, переводя дыхание, в то время, как Александр, едва удерживая рыдания, бросился к брату, встряхнул того за плечи:

– Федя! Федюшка! Как ты, а? С чего ты потонул-то?

– Не знаю. – Голос князя Фёдора был слаб. – Нырнул за тобой следом, а тут точно в голову кто-то ударил. И свет в глазах пропал. Саша, как оно так сталось? Ничего не понимаю…

Вдвоём с незнакомцем они одели мальчика, а незнакомец ещё и завернул его в свой кафтан, который по причине тепла давно снял и нёс на плече. Они поднялись по берегу и двинулись к воротам, спеша в княжеский терем.

– Отпусти, я и сам пойду! – попросил Фёдор незнакомца. – Ты кто таков будешь? Как звать-то? Мы тебя не видали.

– Не видали оттого, что я только недавно сюда приехал. Зовут меня Данилой. Люди Заточником^[14] прозвали. Князь, батюшка ваш, меня знает. Он сюда и призвал.

– А к реке тебя, стало быть, Бог привёл! – воскликнул Александр. – По Его воле ты брата моего спас!

– А в мире что ни творится, всё по воле Его! – Данила широко улыбнулся. – Ты бы, княже, не противился да ногами не дрыгал. Не стоит тебе покуда самому идти. Придём в терем, полежишь, в себя придёшь… Вон терема уж и видны.

В тереме, при нежданном появлении всей троицы, начался переполох. Ярослав был на дворище, тренируя свою дружину, а княгиня Феодосия, увидав бледного, едва пришедшего в себя сына, охнула, сама уложила мальчика в его покое на кровать, велела позвать лекаря. Тот пришёл, осмотрел Федю и… ничего не нашёл.

– С чего ты, княже, чувств лишился, мне неведомо, – покачал головой костоправ. – И сердце бьётся ровно, послабее только, и жара нет… Я тебе отвара можжевелового сделаю, попьёшь.

Вернувшийся вскоре Ярослав Всеволодович тоже встревожился, узнав о нежданной немочи старшего сына. Данилу он обнял, едва только не расцеловал, однако решил, что надо всё же доискаться причины Фединого обморока. Правда, это могло приключиться и от солнца – жара стояла нешуточная, но оба мальчика клялись, что на солнце успели пробыть недолго.

Данила, знавший многое о многом, благодаря долгим своим странствиям и неустанной жажде читать, предположил, что виной обморока могло стать как раз то, что воздух в тот день был очень тёплым, а вода прохладной. Такое, по его словам, случается с мальчиками-подростками.

На том порешили успокоиться. Князь Ярослав, по крайней мере, сделал вид, что его опасения прошли.

Глава 8
Греческие лекари и первый конь

На другой день юные князья вновь занимались с боярином Фёдором, бились на мечах, стреляли из луков, и всё было благополучно.

Однако спустя три дня внезапный обморок Фёдора повторился. Он упал без чувств во время занятий с наставником. Взмахнув мечом и сделав выпад в ответ на выпад боярина Фёдора Даниловича, юный князь вдруг стал белее своей рубашки, пошатнулся и рухнул затылком.

Когда брат и наставник подбежали к нему, то увидели, что глаза мальчика закатились. Спешно призванный лекарь заподозрил падучую^[15]. Но, кроме внезапной потери сознания и закатившихся глаз, никаких иных свойственных падучей признаков у мальчика не обнаружилось. Он не бился в припадке, изо рта его не шла пена, а очнувшись после обморока, князь Фёдор помнил по минутам, что было до того, тогда как при падучей первое время очнувшийся помнит не всё и даже забывает иные слова…

На другой день всё тот же Даниил Заточник донёс Ярославу Всеволодовичу, что в Новгород поутру приехали византийские купцы с ладьями, набитыми богатым товаром. Однако не товар заинтересовал неугомонного Данилу. С одним из кораблей в город прибыл известный в Царьграде лекарь по имени Стефан, со своим учеником, подростком Феофаном. Стефан хотел предложить новгородским купцам привезённые лекарственные зелья, которые, как выяснилось, те и прежде у него покупали: лекарь был знаменит, и зелья его не раз приносили немалую пользу.

Князь Ярослав сам отправился к постоялому двору, где остановились приезжие, и через час греческий лекарь и его юный помощник уже явились в княжеский терем.

Стефан, красивый рослый мужчина, темноволосый, с узкой тёмной бородой и пронзительно-синими глазами, осматривал князя Фёдора долго. Расспрашивал его, местного лекаря, князя Александра обо всех замеченных признаках загадочной немочи, долго щупал запястье больного, смотрел зрачки того и другого глаза, заставил высунуть язык. Потом достал какую-то трубку с небольшими раструбами на том и другом конце и один её конец приложил к груди мальчика, к другому приник ухом. Долго передвигал трубку с места на место, потом велел Фёдору повернуться со спины на живот и так же, с помощью своей трубки, прослушивал его спину.

Наконец, отложив непонятный инструмент, лекарь поднялся с края кровати, на которой лежал Фёдор, и обратился к Ярославу Всеволодовичу:

– Князь, дозволь с тобой глаза в глаза поговорить.

Он почти правильно говорил по-русски, и Ярослав вспомнил, что слыхал о долгих странствиях знаменитого лекаря и о том, будто тот несколько лет жил в Киеве, изучая хранившиеся там старинные медицинские книги.

Они прошли вдвоём в соседний покой и там беседовали около получаса. Потом, когда вышли, стоявшая у порога княгиня Феодосия и две её мамушки приметили сероватую бледность на лице князя.

– Я не могу быть уверен в своём предположении, – продолжал начатую речь грек. – Чтобы твёрдо увериться, надо долго наблюдать больного. Я должен вернуться ко двору императора, я – его собственный лекарь. Но могу оставить у вас Феофана. Пусть его молодость тебя не смущает. Он – мой племянник и уже много лет помогает мне в работе. Он сам уже хороший лекарь. На крайний случай Феофан сможет связаться со мной. И ещё… Хворь, о которой я тебе рассказал, обычно проявляется у мальчиков, когда они начинают становиться мужчинами. И порой наступает облегчение, если больной вступает в брак, то есть если у него появляется женщина. Так что, если мыслишь женить сына, князь, сделай это. Возможно, тогда он станет выздоравливать.

Ярослав смешался.

– Но ему и двенадцати нет, лекарь!

Стефан усмехнулся:

– Я и не говорю, что это надобно сделать прямо сейчас. Просто постарайся найти князю невесту и не тяни с его свадьбой.

Феодора, которой муж в тот же день всё рассказал, твёрдо встретила весть об угрожавшей сыну опасности. Она не поняла толком, что за болезнь отыскал у князя Фёдора знаменитый грек, да и сам Ярослав не очень в этом разобрался. Но опасность, со слов лекаря, была реальна, и о ней не стоило забывать^[16].

Как и пообещал Стефан, его племянник Феофан остался в Новгороде и по просьбе Ярослава Всеволодовича поселился в княжеском тереме. Юным князьям было сказано, что молодому греку хочется больше узнать о рецептах русских лекарей и получить в незнакомой стране собственный опыт врачевания.

Фёдор с Александром только обрадовались этому. Они уже были рады приезду нового своего друга Данилы, с которым было необычайно интересно. Что до Феофана, то он к тому же недалеко ушёл от них по возрасту – ему сравнялось семнадцать, а выглядел он и того моложе. Юноша быстро стал понимать русскую речь, начал говорить по-русски и охотно общался с младшими князьями. Он, хотя и знал для своего возраста неизмеримо много и был уже настоящим опытным лекарем, отличался тем не менее живым и весёлым нравом, любил смеяться, рассказывать всякие занимательные истории, и юные князья быстро его полюбили.

Александр, кроме того, вскоре убедился, что Феофан, как и он сам, – отменный наездник и так же любит лошадей. А вскоре лекарь доказал, что может при случае и безошибочно выбрать хорошего коня.

К концу того лета в Новгород вновь прибыл греческий плавучий караван. И на сей раз на площадь Торга собрался чуть не весь город. Греки, кроме вин, тканей, изысканных украшений, привезли и три десятка лошадей, купленных в Персии.

– Феофанко, поможешь мне коня себе выбрать? – приступил Саша к новому приятелю. – Князь-батюшка обещал подарить мне, коли смогу сам объездить. Будет первый мой собственный конь. Дружинники говорят, что только тот конь твой, коего ты к узде и седлу приучил.

Лекарь в ответ разулыбался. У него была красивая улыбка – широкая, добрая. При его блестящих карих глазах и украшавшей лицо россыпи веснушек улыбка делала юношу просто неотразимым. Князь Фёдор шутил, что в грека-лекаря за три месяца влюбились все девицы Новгорода, которые его видели.

В тот же день Феофан сходил с Александром на Торг. Кони и впрямь были хороши, но, оглядев их, лекарь стал серьёзен и сказал юному князю:

– Это – лучшая восточная порода, Александр. Эти кони не только очень красивы. Они выносливы и сильны, отважны в битвах. И если ты покоришь такого коня, он станет тебе предан и будет много лет служить от всего сердца. Но только объездить такого жеребца не всякому под силу. Даже опытный взрослый наездник может стать его жертвой. Подумай, стоит ли так рисковать. Ты – князь, от тебя многое зависит.

Мальчик в ответ лишь пожал плечами:

– От трусливого князя вряд ли будет прок. Я хочу вот того коня – вороного. Тебе нравится?

– Это – лучший из всех, – кивнул Феофан. – Но он и самый сильный и самый своенравный. Не погуби себя, князь!

В тот же вечер купленного по приказу Ярослава коня привезли на княжеское дворище. Посмотреть, как сумеет десятилетний Александр управиться с огромным и могучим жеребцом, собралась целая толпа.

– И куда вы таким числом? – негодовал старший князь. – Чтоб конь ещё сильнее взъярился? Глядите, у него и так ноздри шире копыта, в глазах искры. Слышишь, Саша: подумай…

– Да что ж все меня стращают-то! – не возмутился, но почти разъярился мальчик, и все вдруг увидели, как уже по-настоящему, по-взрослому он похож на своего отца.

Александр спокойно подошёл к жеребцу, отпущенному конюхами и метавшемуся внутри образованного толпой широкого круга. Неспешно раскрутив на руке аркан, мальчик метнул его и с первого раза набросил петлю на шею коня.

Необычайно крупный вороной жеребец бешено вскинулся на дыбы, стал бить в воздухе копытами. Аркан всё теснее схватывал его мощную шею, но от этого он лишь сильнее свирепел. Князь Александр изо всех сил обеими руками натягивал верёвку. За несколько секунд его лицо густо покрыл пот. Конь дёргал аркан, гулко, неистово ржал. В какой-то момент мальчик, не выдержав, упал на одно колено. Казалось, вот-вот он не удержится и скакун поволочёт его за собой по земле.

Боярин Фёдор, не сводивший глаз с происходящего, уже не мог скрыть волнения.

– Князь! Ярослав Всеволодович, голубчик! Дозволь помочь князю Александру! Конь попался дикий, что зверь лесной, лютый! Сомнёт же, как есть сомнёт! Дозволь второй аркан кинуть да унять…

По лицу князя Ярослава было видно, что и он волнуется, видя, как опасно положение его юного сына. Кулаки князя сжались, брови сдвинулись, на чуть выступающих скулах играли желваки. Лицо тоже покрыл пот.

Но князь ответил боярину сквозь сжатые зубы:

– Десять лет Александру. В десять я сам первого коня объездил. И всякий князь русский это уметь должен…

– Но не всегда ж такого зверюгу арканить! – не отступал боярин-воспитатель. – Моя вина – недоглядел, кого там молодой князь на Торге выбрал. И грек этот ещё насоветовал… лекарь называется! А конюхи что? Им велели этого беса чёрного сюда притащить, они и притащили… Ей-богу, высечь велю дураков! А ну как убьёт он его?!

Между тем Александр, продолжая бороться со взмыленным конём, с трудом встал с колена. С силой подтягивая аркан, принялся всё ближе подступать к жеребцу.

Тут уже не выдержал и князь Ярослав:

– Сыне! Не тяжко ль тебе? Может, боярин Фёдор поможет?

Тяжело дыша, мальчик с трудом проговорил:

– Это – мой конь! Почто мешаешь, государь-батюшка?..

Князь победоносно глянул на боярина Фёдора, но затем, с ещё большей тревогой – на новый рывок коня. Тот вновь едва не опрокинул мальчика. Однако Александр ещё твёрже натянул аркан, и жеребец, начав задыхаться, слегка осел на задние ноги.

И тогда юный князь рывком подскочил к коню и, опершись левой ступнёй на бабку конской ноги, стремительным движением вскочил на конскую спину, скользкую от пота и выступивших на чёрной шкуре хлопьев пены.

На жеребце не было ни узды, ни тем более седла. Мальчику пришлось держаться лишь за густую гриву жеребца и за всё тот же аркан.

Почуяв на себе человека, хотя бы и лёгкого, конь начал дико скакать, бить задом, вертеться на одном месте. Александр твёрдо держался на его спине.

Перед его глазами мелькали – городская стена, купола храмов, верхушки теремов, отдалённый берег реки, деревья. Лица князя Ярослава, боярина, людей княжеской свиты кружились, оказываясь то вверху, то внизу, то сбоку.

Неясно, будто в уши попала вода, доносились голоса:

– Да бешеный же он!

– Князь-батюшка, убьёт он молодого князя! Убьёт!

Вдруг мелькнуло лицо кого-то из воинов, в руках – натянутый лук. Воин закричал:

– Сбросит и растопчет! Дозволь застрелить!

Александр, сжимая стянутый на шее жеребца аркан, хрипло выдохнул:

– Не сметь! Это – мой конь!

Вечером того же дня Александр и его новый конь пришли на берег Волхова. Вороной стоял по колена в воде, встряхивая головой с густой гривой, и фыркал, наслаждаясь прохладой и резвым течением воды.

Александр в одной рубашке, стоя в воде по пояс, окунал полотенце, отирал им шею и грудь жеребца, держа того за узду. Конь тянулся к мальчику мордой, вновь фыркал, тёрся бархатной мордой о плечо хозяина.

Александр гладил его, шепча в чутко прядающее ухо:

– Ты будешь меня носить долго… Я с тобой и в битвах буду… И никому не дам тебя обижать! Так и знай…

– Как назовёшь его? – послышался сзади голос.

На берегу стоял Феофан. Он разулся, вошёл в воду по щиколотку и, зачерпывая пригоршнями вечернюю прохладу реки, плескал её себе в лицо.

– Ты знал, что я смогу укротить его? – Улыбка осветила лицо юного князя. – Все ведь устрашились: отец, боярин Фёдор… А ты – нет?

– Я видел, что ты победишь. – Грек тоже улыбнулся. – Ты победишь и куда более сильных противников. Я вижу. Так какое имя ты дашь вороному?

– Огненный, – почти не раздумывая, ответил Александр. – Он чёрный, но внутри у него – огонь. Как у меня. Он будет со мной в битвах. А ты, Феофане?

– А что я?

– Станешь моим лекарем?

– Уже стал.

Саша вновь провёл по блестящей шерсти Огненного полотенцем, не удержавшись, обнял крутую шею.

– Спасибо, друг. Но ты же – Федин лекарь.

И тут улыбка грека вдруг погасла. Казалось, угасли даже его радостные рыжие веснушки.

– Это ненадолго, – очень тихо и очень грустно проговорил он.

Александру показалось, что его душу обдал смертельный холод. От страха сжалось всё существо.

Он хотел было вскрикнуть, возразить, сказать, что не верит.

И не смог.

Только крепче обнял своего коня.

Глава 9
Премудрости Даниила Заточника

Вслед за летом миновала осень, потом наступила зима.

Князь Фёдор каждое утро принимал лекарство, которое по указанию Стефана готовил для него Феофан, и обмороков у него больше не было. Иногда, правда, он испытывал непонятную слабость, которая мешала ему заниматься воинскими упражнениями, иногда раньше ложился спать, потому что к концу дня уставал и мысли его начинали мешаться, словно бы тускнеть. Но то и другое случалось нечасто, и у родни юного князя появилась надежда.

Молодой лекарь, внимательно наблюдавший за состоянием мальчика, казалось, тоже стал надеяться.

Сильнее и горячее всех надеялся князь Александр. Он не переставая молился за старшего брата и души не чаял в Феофане, потому что видел, как тот старается изо всех сил излечить Федю.

– Я знаю – ты тоже за него молишься! – сказал он как-то молодому греку.

Тот кивнул:

– Конечно. Иначе и быть не может. Лекарь, который не молится за больного, не излечит его. Ты ведь знаешь историю целителя Пантелеймона. Началось ведь с того, что он долго учился врачеванию и возомнил, что может излечить любую немочь. И вдруг на его глазах аспид укусил ребёнка. Ребёнок умер. Тогда Пантелеймон попросил прощения у Господа за то, что счёл себя едва ли Ему не равным, и взмолился о невинном младенце. Мальчик воскрес, а целитель именно с тех пор обрёл свой удивительный дар исцелять даже смертельные недуги.

– Я много об этом думаю, – тихо проговорил Александр. – И думаю: Бог ведь распоряжается жизнью и смертью каждого из нас. Ничего никогда не совершается не по Его Воле. Как же тогда один младенец тогда воскрес, а тысячи младенцев умирают, порой едва родившись?.. Отчего Господь не всех спасает? А?

И тут же, перекрестившись, юный князь прошептал:

– Это грех, ведь так? Я грешу, вопрошая о Божьей воле?

– Я думаю, нет, – с редкой для него грустной улыбкой ответил Феофан. – Все об этом думают. Так или иначе. И ответа никто не знает. Тех, кто теряет дорогих и близких, вряд ли может утешить то, что, умерев невинными, они сразу узрели рай… Надо быть святым, чтобы не испытать боли, а иногда и не впасть в отчаяние. А мы не святые. Знаешь, Саша, я думаю – Бог совершает Свои чудеса ради чудес ещё бóльших.

– Как это? – не понял мальчик.

– Да так. Ведь почему Он воскресил ребёнка, укушенного аспидом? Сам этот малыш наверняка был бы счастлив в раю, а как потом сложилась его жизнь в нашем мире, неизвестно. Но Господу нужно было, чтобы будущий великий целитель Пантелеймон уверовал, чтобы не сомневался в вере. И тот стал тем, кем стал, и спас тысячи людей, а потом подвигом страдания во имя Божие подал пример веры сотням тысяч.

Александр смотрел в лицо молодого грека и гадал, отчего тот грустит: оттого ли, что его тоже мучает вечный вопрос, почему многое в мире складывается не так, как бы хотелось людям, или же он по-прежнему не видит спасения для Фёдора и это его угнетает? Спросить? Да нет, он не скажет… Да и нельзя спрашивать. Если Феофан откроет ему, Александру, неизбежное, то сможет ли он не выдать себя перед братом, не выказать отчаяния? Нет, нет, нет! Пускай лучше молчит!

А Федя, почувствовав себя лучше, искренне этому радовался. Пережив тревогу из-за былых обмороков, он теперь вновь стал весел и бодр, в нечастые часы досуга радостно играл вместе с Сашей и тем же Феофаном, который, хотя и был куда старше их, вовсе не гнушался детских игр и развлечений. Правда, время у Феофана находилось куда реже, чем у его юных друзей: если он не занимался составлением лекарств, то усердно изучал привезённые с собой книги, обучающие искусству врачевания, или читал что-нибудь из истории, непременно по-русски, дабы совершенствоваться в языке.

Но Фёдор и Александр в последнее время обрели ещё одного нового друга – умного и общительного Данилу, Даниила Заточника, общение с которым доставляло им массу удовольствия.

Их родители приметили эту дружбу, и она их, кажется, радовала. Лишь иногда князь Ярослав выказывал некое полушутливое неудовольствие.

Как-то, зная, что юные князья уже закончили дневные занятия, но не найдя их в тереме, Ярослав Всеволодович спросил жену:

– Феодосюшка, а где чада-то наши?

Та, пряча улыбку, ответила:

– На галерее. С Данилой.

Старший князь шутливо хлопнул в ладоши:

– Ведь приворожил же мальчишек! Ну, Данилка! Умеет людей приваживать. Вот не надо было его прощать да с Лач-озера назад в Переславль призывать, а оттуда в Новгород везти. Смотри, все мои бояре да все слуги только ему в рот глядеть и станут.

– А не забыл ли ты, любезный мой, – мягко спросила княгиня, – что Данила сына твоего спас? Не окажись он тогда на берегу, Саша мог бы сам и не откачать Федю.

– Помню, – хмурясь от тяжёлого воспоминания, проговорил Ярослав. – За то ему всё простить готов.

Говоря так, князь набросил на плечи шубу и в сопровождении княгини вышел на галерею. Но мальчиков не оказалось и там. Зато снизу, со двора, послышались оживлённые голоса и смех. Князь наклонился над перилами, посмотрел вниз.

Во дворе Фёдор и Александр сидели верхом на оглоблях разгруженной телеги, в которой утром привезли снедь для княжеского стола. На той же телеге, скрестив ноги, сидел Даниил. Несмотря на мороз, он остался с непокрытой головой.

Оживлённо жестикулируя, Данила что-то с увлечением рассказывал мальчикам, те – не менее увлечённо слушали, время от времени заливаясь смехом.

– А потом, – продолжал начатый рассказ Даниил, – этот холоп и говорит мне: «А ты, боярин, не езди сватом, не соглашайся!» Я ему: «А почему это?» А он мне: «Так ведь сам же сказывал, будто дочка та купеческая друга твоего не любит и идёт за него только по велению родителей!» Я ему: «Ну, сказывал, так и что с того? Почему сватом-то ехать не стоит?» «А потому, – говорит он мне, – что если девица та прямо жениху объявила о своём к нему нерасположении, то либо надеется, что твой приятель-боярин от неё откажется, либо просто очень своенравна. И хорошей ему супругой не будет, он с нею горюшка хлебнёт! А кого в том винить станет? Тебя, боярин! Дескать, для чего сватал?»

Мальчики вновь засмеялись.

– А разве не должна всякая девица воле батюшки с матушкой покорствовать и идти, за кого те ей велят? – удивлённо спросил Фёдор.

Рассказчик улыбнулся:

– Должна, конечно. Да только не зря народ говорит: «Сердцу не прикажешь!» Можно себя смирить, но редко когда это до конца получается. Родителей не слушаться – грех. Но и они ведь должны детям своим желанную долю выбирать… Лучше всего и всего правильней, чтоб жених с невестой друг друга любили, а родители их благословили на брак честной. Вот так вот!

– А я, – твёрдо проговорил Александр, – жениться только по любви стану! Не то каков же я буду князь? Князь всем добра желать должен, а как другим желать добра, коли себе зло творишь – сердце своё обижаешь?

Даниил внимательно поглядел на мальчика:

– А у тебя, княже Александре, ум-то не по годам!

– Сколь Господь дал, столько и есть ума! – решительно возразил мальчик. – Слышь, Данило, а что ты тому холопу ответил?

Даниил рассмеялся, не менее весело и озорно, чем мальчики:

– Я ему сказал: не учи, мол, боярина! А сватом не поехал. Честно всё своему товарищу обсказал – почему не хочу.

– А тот? – привстал на оглобле Фёдор.

– Обиделся. А спустя полгода приехал меня благодарить. Даже подарки привёз. Он ведь тогда так и не сосватал купеческую дочку, не нашёл хорошего свата. Промедлил, и, покуда решался, девица взяла да с отцовым товарищем – купцом и сбежала. Тайно обвенчалась, а после с муженьком вернулась, чтоб батюшке в ноги бухнуться!

– Купец её простил? – полюбопытствовал князь Фёдор.

– А куда б он делся? – продолжал смеяться Данила. – Во-первых, дочь как-никак. А во-вторых, у него с тем его товарищем торговых дел было на бо-ольшие деньги. Не терять же их! Вот и благословил задним числом. До сих пор в радости живут да детишек рожают. А ну как убежала бы девушка уж сосватанная?! И отцу – позор, поди-ка прости после такого… И жениху отвергнутому – стыд великий. А так – не сватал, вот и чист остался. Другую себе нашёл. Чего-чего, а красных девушек на Руси-то много.

Отсмеявшись, князь Фёдор проговорил:

– Данило, а я книжку твою прочитал!

– И я! – подхватил Александр. – Интересна-а-ая! И князь, как ты описал его, на батюшку нашего походит.

– А я нарочно про такого и писал! – Молодой человек явно был доволен. – Чтоб другим в назидание – на кого походить надобно.

– А мне понравилось, – проговорил Фёдор, – как у тебя про страх сказано: «Змей страшен свистаньем, а князь – множеством силы». Слышь, Данило, а ты видел ли змея-то? Того, про коего сказки складывают?

– Бог миловал! – перекрестился Данила. – А написал я так потому лишь, что люди часто боятся того, чего и нет вовсе. Кто вообще того змея в глаза видал, а? То-то! Да и не стыдно ль православным нечисти всякой бояться? Что, на нас креста нет? А на ком крест есть, тот защищён от слуг дьявольских. Но князь, он-то Богом поставлен – вот его и надо страшиться, чтоб не перечить ему, не нарушать его воли и тем Бога не гневить. Что, не так разве?

– Так! – Александру такое утверждение пришлось по душе. – А с чего ж новгородцы нашего батюшку иной раз не слушают, воли его не соблюдают? Они ж, выходит, Бога гневят…

– Так оно и есть, княже! Вольность их – то же, что самовольство. И это уж точно – не от Бога. А что не от Него, то от кого? Знаете?

– От беса, от кого ж ещё! – состроив страшную рожицу, воскликнул князь Фёдор. – А ещё ты славно написал про то, как надобно князю земли русские воедино собирать, от врагов защищать… Мы с Сашей вырастем, так делать и станем!

– А как же! – улыбнулся Даниил. – Не то и не будет Руси вовсе. Вон татары что творят. Как от них защищаться? Если не всем вместе, то это – гибель верная. Вы ж про то слыхали и читали. А кто во главе земель русских встанет, если не князь могучий, силою славный? Выбора-то нет.

– Слышь, Даниил! – донёсся с галереи голос князя Ярослава Всеволодовича. – Ты мне сынов-то не заморозишь? И сам вон без шапки сидишь. Голову свою премудрую гляди не застуди!

– Здрав буди, князь! – Даниил ловко вскочил прямо на телеге и поклонился. – Шапки я до самых лютых морозов не ношу, вон сколько у меня волос. А молодые князья, слава Богу, тепло оделись.

– Нам тепло, батюшка! – закричал Фёдор, пытаясь так же вскочить на оглоблю, как Даниил вскочил в телеге.

Но ему было не удержаться, и он зашатался, телега от толчка покатилась, и все трое с хохотом полетели в снег.

– Данило! – с трудом, но всё же сдерживая смех, воскликнул Ярослав Всеволодович. – Хватит тебе тут мудрствовать да молодым князьям байки свои рассказывать. Нам трапезничать пора, а опосля у них ещё чтение истории назначено.

– Батюшка-князь, но ты ж боярина Фёдора Даниловича на вечер отпустил дочку с зятем да внуками проведать! – не без тайного лукавства напомнил отцу князь Фёдор. – Кто читать-то будет? Или мы сами?

– Ах ты, я ведь и забыл! – в досаде воскликнул Ярослав. – Самим-то вам историю читать не очень ладно будет – ничего ведь не запомните, тут с выражением читать надобно, чтоб всё как живое виделось.

Княгиня Феодосия между тем, привстав на цыпочки, что-то шепнула мужу на ухо.

– А и то верно! – хлопнул себя князь по лбу, вернее по густому меху собольей шапки. – Вот тебе, Данилушко, и наказ: нынче ты будешь молодым князьям историю читать.

– Слава Тебе, Господи! – дружно прошептали мальчики.

– А что? Я хорошо прочитаю! – нисколько не огорчился Даниил. – Ты же, князюшко, ведаешь: историю я люблю. Так прочитаю, что всё, как было, чада твои узрят!

– Поглядим. – Князь всё ещё притворялся, что сердится. – А сейчас: Фёдор, Александр – живо в трапезную. Опоздаете к молитве, накажу.

Мальчики один за другим поднимались по лестнице, оживлённо шепчась. Их радовало, что чтецом в этот раз будет Даниил. Он и вправду прекрасно читал, будь то старая былина или нынешняя поучительная книжка.

Поотстав от идущих впереди родителей, Александр не утерпел и шёпотом спросил брата:

– Слушай, Федя, а почто Данилу нашего Заточником прозывают?

– Не знаю! – шепчет в ответ Фёдор. – Сказывают, что будто его батюшка за провинность какую-то на Лач-озеро сослал, и он там в крепости в заточении был… Там и книгу свою премудрую написал. Про князей, про власть, про Русь… Батюшка и простил его и в Переславль вернул. А ныне, видишь, и в Новгород к себе призвал. Нам на радость.

– Мне он нравится! – тем же шёпотом произнёс Александр. – А что ж он сделал такое, что батюшка осерчал?

– Не знаю…