Дара

Глава 17. Изменения

Лохем торопился в стан. Последние месяцы он практически не появлялся там, кружа по пустыне. Жетон жег руку, показывая присутствие неподалеку Колдуна, но все поиски были тщетными. Иногда он целыми сутками прочесывал скалы, неподалеку от стана, натыкаясь то на недавнее кострище, то на охапку соломы в пещере. Самого Колдуна ему не повезло даже увидеть.

 Сегодня Рам прислал сокола, к лапке которого был привязан шнурок, – знак того, что нужно немедленно вернуться.

За эти полгода много чего произошло и мало, что хорошего.

 Отец резко постарел, как будто разом вобрав в себя все беды и теперь подолгу не выходил из шатра. На прошлой неделе, на новомесячье, он объявил, что решил передать посох и власть новому вождю. И это не был Гарон. Новость неожиданная, отчасти шокирующая.

Вождь сказал, – Тот, кто ведет за собой народ, не может принимать решение, опираясь на свои личные желания и амбиции. Он должен быть лишь частью целого, Сердцевиной, которая сплачивает народ, и боль каждого – это его боль.

– Как ты добыл жетон, Гарон, – спросил отец, – И как ты посмел вручить его брату без моего согласия и вопреки воле старейшин? – поставив себя выше закона, Гарон потерял право первоочередности.

Теперь вождем мог стать любой, чью кандидатуру примет Совет. Вождь предложил Дарина.

Дарина! Того, кто вечно крутился у него в шатре, приставал ко всем со своей ненужной помощью, со своими снами, которые даже не всегда сбывались, пытался каждому быть полезным; по собственной инициативе, уже много лет, готовил шатер собрания к урокам и потом убирал после всех.

Дарина, который нашел непонятную каменную пластину на женской половине и поднял крик до небес. Он был любимцем сестры. Ее зеркальным отражением, с чертами лица слишком нежными для мужчины. И сейчас, в свои восемнадцать, даже не имел приличной растительности на лице. Как он может возглавить племя? Он конечно достиг совершеннолетия, но многие даже не воспринимали его всерьез.

Лохем возмущался. Возмущены были и другие братья. Не то, чтобы кто-то из них хотел взвалить на себя это бремя, – решение вождя казалось им скорее шагом отчаяния, чем мудростью правителя. Невозможно было поверить в такие грядущие изменения.

Вождь встретил воина у входа шатер. Сгорбленный, как будто из него выдернули внутренний стержень, он сидел погруженный в свои размышления.

Лохем постоял, кашлянул, прерывая затянувшуюся паузу, подождал пока отец поднимет голову, встречаясь с ним взглядом.

– Отправляйся за сестрой, мой мальчик. Отшельник прислал весть.

Лохем удивился, – Как ты с ним связываешься? Кто-то приехал?

– Нет, – сказал отец, – Дарин видел сон.

– Сон? Опять сон? – воин вспылил, – Это так теперь передают вести? С каких пор мы начали считать сны Дарина однозначно верными? – не то, чтобы он не доверял отцу, но ведь всему есть предел.

– Что было во сне, отец?

Вождь нахмурился, задумчиво провел рукой по бороде, приглаживая ее. Молчание затягивалось. Лохем понимал, что отец тоже сомневается.

– Дара сидела в шатре, посреди пустыни…

Лохем хмыкнул, –  Я рассказывал тебе, – она за каменной стеной, в запечатанном убежище, и отшельник отказался поставить этот самый шатер. Ты сам-то веришь в этот сон, отец?

Вождь вновь пригладил бороду, – Не знаю. Но проверить нужно.

– Хорошо, – решил Лохем, – Я отдохну и завтра на рассвете выеду, – он развернулся, чтобы уйти.

Вождь смотрел ему в спину. – Я хотел бы, чтобы ты выехал немедленно, сын, – Лохем обернулся.

– Чего я еще не знаю? Что точно увидел Дарин?

Вождь вздохнул. Он умел уклоняться в беседе, путать собеседника, ходить вокруг да около, но отвечать враньем на прямые вопросы не мог.

– Она сидит у шатра, посреди пустыни, в тени навеса. Беременная. И у нее на руке княжеский браслет.

Лохем саркастически поднял бровь, все меньше веря в эту историю.

Отец смотрел на него испытующе, – У нее на руке был какой-нибудь браслет, когда ты ее нашел в городе, Лохем?

– Не помню. Не до того было. Она что-то сняла с руки Князя, но потом на ее запястьях я ничего не видел.

– Если у неё на руке есть этот браслет,– браслет, который не увидел мой самый лучший воин, браслет, который невозможно снять с живого, – то она Черная Княгиня, Лохем.

– Как это возможно, отец? Все это бред Дарина! Город исчез, погиб. Мы его не видим с того времени, как случился потоп. И если бы ты не держал завесу над станом целые сутки, мы бы все тоже погибли!

Вождь нахмурился, – Если мы не видим Город, то это не значит, что его нет. Убежища тоже никто не видит.

– Хорошо, – принял решение воин, – Я только поменяю лошадь и выеду.

Дарин тут же метнулся ему наперерез от своего шатра, – Я соберу тебе в дорогу еду, Лохем! И воду. Даре нужна будет вода.

Лохем хмыкнул, – Ври да не завирайся, братец. Если ты убедил отца, то не думай, что я хоть на миг во все это поверю, – и пошел к конюшням седлать лошадь, приговаривая вслух и посмеиваясь,

– Даре нужна вода. Дожили! Даре нужна вода! Это самый невероятный из всех снов, который я когда-либо слышал от этого недосновидца!

Глава 18. Беременность

Последние месяцы были самым странным периодом моей жизни.

 Я привыкла к простору, к тому, что, просыпаясь, слышала колыхание стенок шатра, звуки ветра, шепот песка.

Все вокруг было понятным. Законы пустыни – знакомы, так же, как и характеры ее обитателей. Рядом всю жизнь находились балующий меня отец и любящие братья. Большинство соплеменников были знакомы с детства.

 Сейчас же, уже который месяц, я находилась в каменном жилище, размером вполовину меньше отцовского шатра. Небольшой выход из дома закрывала дверь. Не мягкий струящийся полог, а тяжелые грубо сколоченные доски, скрипящие каждый раз, когда кто-то входил или выходил. Хотя выходить особо некуда, да и некому. Нас в убежище было двое. Я и Хаэль. Впервые придя в себя и увидев склонившееся надо мной мужское лицо, я вздрогнула от ужаса. Грязный, обгоревший на солнце, с длинной всклокоченной седой бородой, – он показался мне диким кочевником. Сил хватило лишь на то, чтобы кричать, закрыв лицо руками, хотя крик мой скорее был похож на писк.

 Мужчина, правильно понявший причину моей неадекватной реакции, резко отпрянув, заговорил скороговоркой,

– Прости меня! Прости дурака старого! Напугал тебя! – он вскочил на ноги,

– О хвала Неназываемому! Он услышал меня! Ты очнулась! Лежи, Дара, лежи! Я принесу тебе поесть, – и бросился к выходу,

– Только потерпи немного, мне нужно умыться, и привести себя в порядок, – старик хмыкнул, обернувшись, – Путь был неблизкий. Я, наверное, похож на чудище.

 Когда он появился во второй раз, то держал в руках миску с вкусно пахнущим мясным бульоном чей восхитительный запах заставил забыть обо всех страхах.

Старик поставил миску на табурет и сел на край лежанки, приподнимая меня за плечи,

– Меня зовут Хаэль. Не бойся.

Вдыхая аромат еды и обводя глазами низкий деревянный потолок, я не могла понять, как сюда попала.

– Ты находишься в убежище, Дара. Теперь все будет хорошо.

 Он поднес миску к моим губам,

– Давай покушаем, девочка! Я так рад, что ты пришла в себя! – и начал вливать в меня по глотку самый вкусный в моей жизни суп.

Процесс еды был длительным и так утомил меня, что, выпив бульон, я сразу уснула, – проснувшись поздним вечером еще более голодной. И вновь отшельник дал мне лишь бульон. На это раз в нем были размяты в кашицу какие-то овощи. Я схватила его за руку, боясь вновь провалиться в сон, раньше, чем узнаю, что произошло; но старик опустил меня на подушку, ласково погладив по голове, – Спи, Дара, спи, – я все расскажу тебе завтра.

Через день я смогла впервые самостоятельно сесть, а через неделю преодолела расстояние до входной двери, пройдя через комнатку, в которой жил старик и смогла впервые выйти из дома. Распахнув дверь и оглядываясь по сторонам, я с ужасом поняла, как долго болела. Камни умело хранили прохладу, не давая проникать зною внутрь, сохраняя температуру постоянной. На улице же была жара. По ощущениям, – середина лета.

Ошарашенная, я опустилась на лавку у порога, отпуская жутко скрипящие грубо сколоченные доски, считающие по какой-то причине себя дверью.

 Я сидела в небольшом дворе, в центре которого росло одно единственное дерево, кроной своей, закрывая почти все пространство. Здесь же стоял скособоченный колодец, из-за которого виднелись несколько грядок с овощами. Окружала двор стена, высотой в рост человека, сложенная из огромных камней, с железными воротами в центре.

Ворота эти, привлекли мое внимание, и я нетвердыми шагами дошла до них, чтобы проверить, настоящие ли они. Удивительная их роскошь и филигранность казалось неуместной в этом убогом месте, в тоже время являясь косвенным подтверждением слов отшельника о том, что я нахожусь в убежище.

Непонятно, как эти ворота сюда попали, но сделаны они были явно Краем. И еще, – они никогда не открывались. Сколько раз я потом дергала за засов, оканчивающийся хитрым завитком, – только мой брат умел делать такие, – бесполезно. Ворота казались монолитными, как будто из единого листа железа.

 Постепенно восстанавливаясь, я начала заниматься повседневными делами, жалея, что у меня нет самых обычных женских мелочей: лент, украшений, запасной одежды. Хаэль, отдавший в начале мне несколько своих безразмерно длинных рубах, и найдя иголку с нитками, сказал, смеясь, что это повод научиться обходиться малым.

Я тоже улыбнулась, прищуриваясь, – Хорошо, что твои рубахи мне почти до пола! Вот ходила бы перед тобой с голыми коленками, – ты бы не так заговорил.

Отшельник посмотрел на меня задумчиво,

– Дара, скоро тебе будут по размеру лишь мои безразмерные рубахи.

Я не поняла, – О чем ты?

Он поднял руку, показывая пальцем на что-то, над моей головой,

– Над тобой две ауры, девочка. Твоя… и еще одной девочки, – отшельник улыбнулся,

– Я сначала думал это мальчик, – но ошибся. Это девочка.

Я опешила, – Я беременна? Но как это возможно?

Хаэль хмыкнул, – Дети рождаются от соития, Дара.

Я залилась краской, опуская глаза, – Даже от единственного?

Отшельник пожал плечами, – Почему нет?

Неоднократно я просила отшельника выпустить меня в пустыню хотя бы ненадолго, – этот странный человек, относящийся ко мне терпеливо и бережно во всем остальном, – здесь был непреклонен до жесткости.

Однажды, когда я, уставшая от бесконечного сидения в этой своеобразной тюрьме, начала кричать и топать ногами, – он посмотрел мне твердо в глаза и сказал,

– Дара, из убежища нельзя выйти до истечения срока. Даже если бы эти ворота были распахнуты настежь, – ты бы не прошла. В этом и есть смысл убежища.

– Но ты же проходишь через них свободно! – воскликнула я.

– Да, потому что это МОИ ворота.

– И когда настанет этот срок? – спросила я растерянно,

– В твоем случае, – отшельник изготавливал силки, прикрепляя веревку к рогатине, –  Когда за тобой пришлет отец. Или, когда я умру.

 Я рассмеялась, не веря, – Это шутка? Я беременна, Хаэль! Может, ты решил стать повитухой?

– Отшельник улыбнулся,

– Думаю, это не сложнее, чем принимать роды у козы. Кстати, о козе, – он подергал за веревку, проверяя крепление – Нужно поймать одну из беременных диких коз. Приручим ее. Потом будет молоко.

Я смотрела на него не веря, – Хаэль, ты же не всерьёз! Мне нужно домой.

Он уже не улыбался, – о каком именно доме ты говоришь, Дара?

Я чуть не заплакала, – Ты издеваешься? Ты же знаешь, что я хочу к отцу, к братьям!

– Да, это я знаю, – Хаэль смотрел серьезно, – Но я также знаю, что дом жены в доме её мужа.

У меня задрожали губы, – Ты думаешь он еще жив?

Отшельник подошел ближе, взял меня за левую руку, легко проводя пальцами по запястью. У тебя на руке браслет, Дара. Браслет Князя. И ты его не сняла. А под браслетом лента Тьмы, которую обвивает лента Света.

Я, онемевшая, смотрела на него широко распахнутыми глазами, – Ты видишь браслет? Ты видишь метки?

Он улыбнулся, – Не глазами.

Глава 19. Учеба

С того дня я начала готовиться к родам. Нашла сложенный шатер, попросила его установить.

Хаэль был непреклонен,

– Ребенок должен родиться в середине зимы. Ему нечего делать в продуваемом ветрами шатре, – он запасал дрова и сухую траву, уходя ежедневно в пустыню и пропадая там целыми днями.

Принес козу, которая через месяц родила милого серого козленка. Теперь у нас было молоко. Начал запасать мясо, засаливая и оставляя вялиться на солнце. Шкуры он дубил где-то в другом месте, жалея меня и не желая мучать вонью.

Иногда на меня накатывала такая слабость, что я целыми днями не могла встать с лежанки. Старик садился рядом, опустив руку на мою голову, питал силой. Часто говорил,

– Нечего в духоте лежать! – и выносил меня к акации, сажал, прислонив спиной к стволу, развлекал пустяками.

Выглядел он теперь и сам не очень хорошо, часто казался осунувшимся, и я просила его не тратить на меня силу, не загонять так себя, отдыхать побольше.

Хаэль смеялся, – Нет времени!

Правда, в самые жаркие часы все-таки садился рядом, набирал нам ледяной воды из колодца, и привалившись спиной к дереву, разрешал, – Ну, спрашивай.

И я обрушивала на него водопад вопросов, задать которые мне было просто некому.

Старик вскидывал бровь, – Все ответы вокруг тебя, Дара. Научись слушать. Научись смотреть не глазами. Убери себя из картины мира. И ты увидишь, как он прост и понятен, как идеален в своей завершенности. Чтобы понять суть, – нужно уметь задавать правильные вопросы. И не врать самой себе.

Я вздыхала, – эти теории казались слишком заумными. Но Хаэль не оставлял меня в покое,

– Вот стена. Почему ты ее видишь?

– Потому что она есть.

– Но ночью она есть тоже, а ты ее не видишь!

– Потому что есть свет?

– Опять неправильно, Дара. Потому что стена есть преграда для света. Лишь на их стыке рождается видимый материальный мир. Ты видишь не свет, а его отражение от преграды! Также и сущность ты увидишь лишь по проявлению ее свойств.

– Что это значит?

– Что ты можешь считать человека другом, девочка, а у него просто не было возможности предать тебя.

К осени сил у меня прибавилось, я начала шить одежду из кожи, больше занималась подготовкой к зиме. А Хаэль наоборот, как-то разом ослаб и стал подолгу сидеть на лавке рядом с домом. Однажды я застала его за чтением.

– Знаешь, интересные вещи написаны, – он усмехнулся, показывая на книгу, – Никогда не любил читать, а вот оказывается, – открылось.

С этого дня он начал меня учить ежедневно. Иногда, не успев закончить полуденный урок вовремя, мы продолжали его вечером, покончив с ежедневными делами, сидя настолько долго, насколько у меня хватало сил; а уходя спать я оставляла его у стола, пытающегося разобрать буквы в дрожащем свете масляной лампы.

И постепенно, мир вокруг меня начал обретать структуру и выпуклость.

Его связи, воспринимаемые раньше лишь интуитивно, – сейчас я понимала также четко, как и узор, образующий обратную сторону вышивки по краю моего старого платья. Узелки, портящие изнанку, воспринимались теперь, как места крепления разрывов.

– Видеть внутренние связи мироздания не труднее, чем понимать путь цветной нити за этой материей, – он задумался,

– Просто держи ее в фокусе, даже когда не видишь, – говорил отшельник, водя пальцем по вышивке,

– Представь, что нет заграждающего полотна. Смотри не глазами! – ругал он меня, – И учись видеть мир цельным, также как узор, вместе с его изнанкой.

Я отмахивалась, – Ты твердишь одно и тоже, Хаэль.

Он хмурился, – Ну с вышивкой же у тебя получается. Научись отслеживать нить, находить, где она ослабла, а где вдруг натянулась узелком, и ты со временем также научишься читать и реальность.

Это не на много труднее. Каждое событие, как и разрыв в пряже, – оставляет на нас след. Каждый узел добавляет натяжение в общей картине. Излишне сильное давление создает жесткий, скомканный рисунок. Не важно, на ткани или в судьбе. А боль тела всегда есть лишь следствие боли души.

Не все вещи я понимала. Многие, также, как и на уроках отца, просто пыталась запомнить. Между тем наступила зима.

Однажды я проснулась совсем рано, разбуженная шумом. В сереющем предрассветном воздухе были видны распахнутые ворота. Невдалеке Хаэль устанавливал шатер. Похоже, он опять не спал всю ночь. Отшельник не слышал меня, забивая в землю колья и натягивая ткань, а я сгорала от любопытства, будучи не в состоянии выйти за ворота.

– Я переезжаю? – улыбнулась я старику, когда он, тяжело дышащий, вернулся в убежище.

– И почему ты поставил шатер задней стенкой к воротам? Я же не буду тебя видеть!

– И тебе доброе утро, Дара!

– А я не знаю, доброе ли? Что это означает? Пришел мой срок?

Хаэль погладил меня по волосам, собранным в узел, – Пришел МОЙ срок, девочка!

– А шатер стоит задней частью к воротам, чтобы ты этого не видела.

– Нет! – слезы брызнули у меня из глаз, – Нет! Это неправда! – он прижал меня к себе, – В этом нет ничего ужасного! И я рад, тому, что моя жизнь не была совсем уж пустой.

Он повел меня во двор, – Вот что я хочу сказать тебе, Дара! – мы стояли под голыми ветвями акации,

– Никто не властен ни над началом, ни над концом своего пути. Но можно облегчить бремя расставания остающимся.

– И не переживай, – он потрепал меня по плечу, – Это случится не сегодня. Но позже у меня просто может не хватить сил сделать все, что нужно.

Старик тяжело опустился на лавку, похлопав ладонью рядом, – Присядь, девочка. Мне нужно немного набраться сил.

– На что? -я опустилась рядом, – Ты хочешь что-то рассказать мне?

– Нет, я хочу убыстрить процесс. Путь слов слишком длинный. У меня не хватает на него времени.

И мужчина попросил, – Иди принеси мне воды из колодца. Я, заглянула ему в лицо, – Может я дам тебе воды из кувшина? У нас осталось немного с вечера.

– Нет, – старик был непреклонен, – Достань воду из колодца.

– Мне нужны ведро и веревка. Ты их убрал вчера

– Зачем тебе они? – старик приподнял бровь, – Ты же умеешь притягивать воду.

– Я не умею. Вода больше не слушается меня!

Отшельник поднял насмешливо бровь, – Вода больше не слушается тебя, или ты уверена, что вода больше не слушается тебя?

– А в чем разница?

– В том, что если ты уверена, что не сможешь ее притянуть, – то не сможешь. Ты уже построила себе преграду.

– И как я должна преодолеть эту преграду?

Хаэль усмехнулся, – Нет преграды, Дара. Все существует лишь в твоей голове.

Я встала, сходила за кувшином, – Как знаешь. Но если ты действительно хочешь пить, то вот вода.

Старик, разозлившись, швырнул сосуд на землю, – Ты можешь притянуть воду, Дара! Ты можешь напоить меня!

– Не кричи, Хаэль, у меня малышка начинает биться внутри от твоих криков, – я улыбнулась сквозь злые слезы,

– Прости, но это бесполезно! Раньше внутри меня всегда журчал ручей. Я слышала воду, я была ей наполнена. А теперь там, – я показала на сердце, – Бушуют два огня, – черный и белый. И гул пламени заглушает все остальные звуки.

Он посмотрел на меня сочувственно и притянул к себе, обнимая,

– Попробуй разделить их водой, девочка. Маленькой каплей, тоненькой струйкой. Сначала маленьким ручейком, а потом, совсем разведи их в разные стороны. Услышь свою суть. Лишь это спасёт тебя! Времени больше нет. Тебе очень скоро потребуются все твои три силы.

– Три? – не поняла я, -

– Свет, Тьма и Воды милосердия.

– Мой дар ушел, – заплакала я, – Я потеряла его.

Он улыбнулся, погладив меня по голове,

– Дар, это ты сама, Дара. Твое свойство. Его нельзя потерять. Оно может закрыться на время чем-то другим, видоизмениться во что-то более мощное. Это случается, когда человек проходит сильные изменения, – и повторил, – Дар, это ты сама, – и вдруг рявкнул на меня:

– Позови воду, Дара!

А потом, почти до вечера я безрезультатно искала внутри себя тот самый ручеек, протягивала руки к колодцу, пытаясь почувствовать силу своей сути, ранее неотделимой от меня как дыхание. Довела саму себя до истерики и бросила это бесполезное занятие.

Хаэль позвал меня в дом,

– Ты занимаешься ерундой, девочка! Нельзя махая руками сделать то, что делают силой души.

Обессиленная, я опустилась прямо в теплых штанах и меховой жилетке на лежанку. Старик присел рядом, положил руку мне на лоб,

– Отдохни. Я немного помогу тебе!

И мир начал погружаться в туман, размывающий бушующую внутри битву пламени, наполняющий пространство гулкой пустотой, далеко-далеко внутри которой зародилась капель. Рождаясь в какой-то недосягаемой вышине и стекая сверху по невидимым мне ступеням, настойчиво, по капле, пробивал себе путь тоненький ручеек, под звук которого я и заснула.