Длинные золотистые волосы, вьющимися локонами разлетевшиеся по подушке, создавали иллюзию, что жизнь ещё не ушла из её красивого тела. Но навсегда застывший взгляд не оставлял никаких сомнений: смерть забрала с собой ещё одну попутчицу.
– Трогать ничего нельзя. Я хотел закрыть глаза, но мне не дали. Даже накрыть одеялом не разрешили, – сказал Ираклию директор Дома дружбы. – Позвонили из полиции и я сразу же приехал.
Борис Ильич Шляпнер, назначенный сюда в Милан всего год назад, уже понял, что вторая смерть в зоне его ответственности – это крах карьеры. И, скорее всего, в ближайшее время его переведут в Союз, а там… Он даже думать не хотел, что с ним будет после всех разбирательств. В лучшем случае направят работать в профком на какой-нибудь сибирский завод, а в худшем – пошлют рубить лес в том же очень далёком от богатой Европы регионе Советского Союза.
Директору уже сообщили, что завтра из Москвы прилетает самолёт с комиссией, которая будет выяснять, как произошло убийство Альде Морьячи. А теперь ещё эта женщина…
Шляпнер знал, что руководителем прибывающей группы назначен Павел Иванович Судохватов. Человек-легенда, от которого ничего хорошего ждать не приходилось.
Воевать Судохватов начал ещё в Испании. После провального для СССР начала войны его оставили в фашистском тылу для организации партизанских отрядов. Два года он пускал под откос немецкие поезда, был тяжело ранен, попал в плен, бежал. Воевал во французском Сопротивлении. После войны руководил военной разведкой. Когда умер Сталин и люди стали возвращаться из лагерей, его, наоборот, захотели туда отправить. Но оказалось, что это невозможно. Слишком много знал Павел Иванович о высшем советском руководстве. А где он хранил свои архивы, узнать не удалось даже на допросах с пристрастием. Если бы его бумаги всплыли в какой-нибудь L'Humanité, то это было бы приговором для коммунистической элиты.
После неудачной попытки избавиться от слишком осведомленного ленинца, его направили на работу в Комитет по взаимодействию с коммунистическими партиями европейских стран. На этом месте у Судохватова был такой несокрушимый авторитет, что без согласования с ним не начиналась ни одна забастовка в Западной Европе.
– Сейчас, как мне сказал комиссар полиции, прибудут эксперты, – опять заговорил директор, – но уже ясно, что, скорее всего, причина смерти – наркотики. В ванной нашли шприцы и всё прочее… Как же вы так, Ираклий Шалович, не досмотрели за супругой? За красивыми и молодыми женщинами нужен глаз да глаз.
У Шляпнера не было ни жалости, ни сострадания к этому франтоватому писателю и к его молодой жене. Он думал о себе. Теперь его собственной жене придётся съезжать из шикарной квартиры на Фрунзенской набережной, а детям прекращать обучение в московской спецшколе и уезжать в неизвестную холодную тьмутаракань.
– Какие наркотики?! – вскрикнул Ираклий, будто очнувшись. – Анна даже вино никогда не пила – о здоровье заботилась. Что вы вообще несёте? С ума сошли? – разозлился Ираклий. Неконтролируемая злоба, зародившись где-то внизу живота, мгновенно разрослась по всему телу и ударила в виски. Он схватил за лацканы пиджака этого дрожавшего от страха человека с бесцветными глазами и блестящими от выступившего пота залысинами. – Я утром, всего несколько часов назад, её оставил у вас в Доме дружбы. Как она оказалась в этом отеле? Вы-то куда смотрели? Вы во всём виноваты! – он тряс бедного Шляпнера, как тряпичную куклу.
Хорошо, что в этот момент рядом оказался Генри Киссен. Он оторвал Ираклия от директора и вывел из номера в коридор.
– Очень вам сочувствую, Ираклий Шалович. В голове не укладывается. Кто же мог это сделать?.. У вас есть какие-нибудь предположения?
– Утром она уговаривала меня остаться у вас на Западе и вот… – неосторожно проболтался Ираклий.
– Какая трагедия, – печально покачал головой продюсер. – Хочу напомнить, что наш договор остаётся в силе.
– Какой договор? – не понял писатель. – Ах, да.
– Почему я напоминаю об этом в эту трудную для вас минуту, – продолжил Генри, изобразив на своём круглом лице скорбь и сочувствие. – Лучшей возможности получить политическое убежище у вас не будет. Скоро вас отправят в СССР и тогда будет поздно. Кстати, смерть жены можно представить как охоту на вас. Будто бы советские спецслужбы узнали о вашем решении эмигрировать и захотели остановить. Да и конфликт с этим вот… вашим директором.
Даже не очень щепетильного Ираклия покоробила такая беспринципность, но грубить Генри Киссену он не стал.
– Давайте обсудим это позже, – ответил он
– Подумайте, конечно. Но не затягивайте. Советских писателей много, а Нобелевских премий не очень.
Ираклий в знак согласия молча кивнул продюсеру и вернулся в номер. Директор Дома дружбы испугано взглянул на писателя и отошёл в другой угол комнаты. Шляпнер со страхом думал, что завтра скажет комиссии.
«Чтобы меня не сделали крайним, надо самому им предложить удобного «стрелочника». Писатель не подойдет – у него хорошие связи. Тогда кого?»
Борис Ильич оглянулся и увидел стоявшего в сторонке нового переводчика Дмитрия.
«Вот такой бы подошёл. За ним вроде никто не стоит. Да к тому же сирота. Только вот, как его ко всему этому привязать?.. Думай… думай… От этого зависит не только твоё будущее, но и будущее двух твоих сыновей. Ты же не хочешь, чтобы они работали на каком-нибудь жутком сибирском заводе…»
Глава 7
Дмитрий без труда нашёл магазин, где работала София. Три раза прошёл мимо, собираясь с духом, но войти так и не решился. Каждый раз, когда он протягивал руку, чтобы открыть дверь, ему становилось страшно. Дима боялся, что девушка уже забыла про него, и ей, и ему будет неловко вспоминать их случайную встречу. Часы показывали, что до закрытия магазина оставалось всего полчаса, и он решил подождать на улице.
София увидела его через большое витринное окно и радостно помахала рукой, показывая, что скоро закончит.
Считается, что девушки меняют причёску, когда хотят изменить свою жизнь. София постриглась. С чёрными короткими, но как и прежде непослушными вьющимися волосами, в лёгком голубом платье она через несколько минут выскочила из магазина, чуть не сбив ждавшего её у входа Дмитрия.
– Куда пойдем? – задорно спросила она, сверкая карими глазами и оценивая реакцию Дмитрия на свой новый образ. – У меня есть одна мечта… Поможешь осуществить?
Не дожидаясь ответа, она схватила его за руку и куда-то потащила.
– Для этого не придется грабить банк? – растерялся Дима.
– Нет конечно, – засмеялась София. – Моя мечта стоит недорого, и за свой билет я заплачу сама. Одна я боюсь туда идти… И одна не хочу.
– Давай попробуем, – согласился Дима.
София с трудом сдерживала эмоции. Она то забегала вперёд, пытаясь заглянуть в его глаза, то пыталась что-то рассказывать про работу, которая ей совершенно не нравилась, то останавливалась у какой-нибудь витрины, чтобы посмотреть на выставленные там вещи и на своё с Димой отражение.
Когда они подошли к кафедральному Миланскому собору, уже начинало темнеть. Пока купили билеты и поднялись на лифте на его крышу, стало совсем темно.
– А ведь так даже лучше, – прошептала девушка и осторожно подошла к массивным перилам из белого мрамора. Кроме широких перил от остального мира крышу ограждали десятки готических шпилей из такого же мрамора и множество статуй, расставленных по периметру крыши на каменном парапете. – Ночью всё видишь по-другому. Будто попал в сказку и ещё не знаешь, поможет тебе добрая волшебница или нет.
Где-то далеко внизу на соборной площади бродили маленькие люди. Фонари и их мерцающий свет, и правда, всё изменили. Дома, улицы, весь город вокруг собора и сам собор – всё это казалось гигантской декорацией к бесконечному спектаклю, где актёры давно забыли свои роли, но продолжают играть, сами не зная зачем и с какой целью они это делают.
– Попасть сюда и была твоя мечта? – с любопытством спросил Дмитрий.
Они стояли плечом к плечу, облокотившись на перила, осматривая с высоты древний город, где-то ярко освещенный, где-то погрузившийся во тьму.
– Да. Но у меня есть ещё одна мечта. Большая. Настоящая, – серьёзно ответила девушка.
– Поделишься?
– Хочу вернуться в деревню, где родилась. Купить светло-жёлтый домик под горой. Чтобы за домом росли кипарисы с цикадами. Хочу много детей. Хочу, чтобы на участке был ручей с ледяной прозрачной горной водой. Хочу оливковый сад. И чтобы было кого любить, – она украдкой посмотрела на Диму, – и чтобы любили меня. Без этого всё это не имеет смысла, – София оттолкнулась от перил, сделала шаг назад и повернулась к Дмитрию
– А ты? О чём ты мечтаешь? Скучаешь по родине?
– Я? – Дмитрий задумался. – Я не знал своих родителей. Меня в приюте воспитали чужие люди. Добрые хорошие люди. Но обратно в детский дом я не хочу, – он усмехнулся и тоже отодвинулся от парапета. – Я не знаю, что такое родина. У меня никогда не было своего дома и своей семьи. Были друзья, двор, где мы играли, было место, где я прятался, когда хотелось побыть одному и подумать о чём-нибудь важном… – он подумал, стоит ли ей всё рассказывать и не удержался: – И ещё у меня была мечта – написать книгу о том, зачем мы живём, зачем рождаемся, любим, умираем. Есть ли в этом какой-нибудь смысл…
– И что тебе мешает это сделать? – спросила София.
– Сначала нужно разобраться самому, – ответил Дмитрий и рассмеялся. – Это дело на многие годы. Точнее, на всю жизнь, – он сделал несколько быстрых шагов вдоль парапета, остановился и вернулся к Софии: – Хотел бы каждый день приходить утром в библиотеку. В тишине переворачивать страницы древних рукописей, на которые и дышать страшно. Спрятаться там от всех в глубине веков, пытаясь разобраться в самой большой тайне человечества.
– Спрятаться от всех… – разочарованно повторила за ним София. – Не понимаю, какой в этом смысл? Всю жизнь просидеть в пыльной библиотеке? Мечтаешь о славе? – спросила она. – Хочешь, чтобы на улице узнавали?
– Нет-нет! – воскликнул Дмитрий. – Не ради славы, не ради премий и аплодисментов. Писатель, как и ученый, и музыкант, и художник, работает не ради этого. Он, как альпинист, соревнуется только с вершиной и самим собой. И если что-то и хочет доказать, то только самому себе… – Дмитрий посмотрел на расстроенную Софию и улыбнулся. – А о домике под горой я тоже мечтаю. Когда есть такой домик, то, может быть, и эти знания не нужны. Особенно, если есть хороший камин и большой сад. И, наверное, нужна та, с кем будешь гулять по этому саду, – добавил он и, набравшись смелости, чуть касаясь талии, притянул девушку к себе. – Бог создал мужчину и женщину и поселил их в райском саду… Но они потеряли своё счастье.
Прожектора на крыше и фонари внизу на площади несколько раз моргнули и погасли. На несколько секунд статуи и шпили спрятались в кромешной тьме. А потом чёрные облака на небе будто специально уплыли в разные стороны, и прямо над собором появилась огромная круглая луна. Похожая на только что пожаренный, блестящий от масла блин, она залила всё вокруг жёлтым призрачным светом. Луна была так близко, что, казалось, ещё чуть-чуть и она зацепится за острые шпили храма.
– Адам с Евой не были счастливы в райском саду, – прозвучал голос из полутьмы.
Дмитрий и София обернулись. Кроме них на крыше был только один человек: старичок в сутане с длинной палкой, на которую опирался.
– Простите, – произнёс Дима, – это вы нам?
– Да, вам. Вокруг же больше никого нет, – незнакомец кивнул, приветствуя их – Прошу прощения, но вы так громко разговаривали, а здесь так тихо…
– А почему вы уверены, что те первые люди в раю – Адам с Евой – не были счастливы? – не дослушав извинений, спросила София.
– Тот, кто создал этот мир, тоже думал, что достаточно создать двух людей и поселить их в раю, где нет бед и несчастий. Где не надо думать, как добыть хлеб насущный. Где не надо трудиться, переживать, беспокоиться о чём-то. Создатель решил, что это и есть счастье, – объяснил старичок. В лунном свете хорошо было видно его смуглое, с сетью морщин у насмешливых глаз, лицо. – Но оказалось, что этого мало. Чтобы увидеть свет, нужна тень. Без этого люди даже в раю не могли понять, что счастливы. Поэтому Творец оправил их на Землю. Они узнали, что такое печаль, что такое борьба и что такое боль. Только здесь они смогли понять, что такое счастье. И что такое любовь, – старик хитро посмотрел на Дмитрия и добавил: – Осталось понять, зачем всё это было нужно. Как только люди это поймут, они вернутся в тот райский сад.
В этот момент опять включились прожектора. Их свет был таким ярким, что глазам стало больно. Когда Дима и София привыкли к свету, незнакомца на крыше уже не было.
Они спустились вниз на площадь и зашли в храм. В огромном зале, разделённом рядами колонн, шла служба. Дима с удивлением заметил, как изменилась София. От входа до алтаря рядами стояли тёмные деревянные скамейки. Она села на край одной из них, опустила голову и стала молиться. Девушка что-то шептала и непрерывно крестилась. Она делала это так страстно и самозабвенно, будто бы весь её прошлый жизненный путь был вымощен страшными грехами.
Когда Дмитрий поздно ночью вернулся в Дом дружбы, охранник сообщил, что больше покидать свою комнату он не имеет права, так как директор издал распоряжение посадить его под домашний арест.
Глава 8
Этот самолёт специально переоборудовали из стратегического бомбардировщика в пассажирский для визита Хрущёва в США. Но тогдашнему генсеку не понравилось, что выход из него был сзади под хвостом. «Меня будет встречать американский президент и представители американских СМИ. Я должен приветствовать их стоя высоко, во весь рост, а не вылезать из задницы самолёта», – сказал Никита Сергеевич. И полетел на другом лайнере.
Хрущёв давно и бесславно умер, а бывший бомбардировщик использовался для важных, но не очень афишируемых полётов за границу советских делегаций.
Именно на нём вылетела из Москвы в Милан быстро собранная комиссия для расследования обстоятельств убийства в Доме дружбы итальянского политика Альде Морячи. Два главных руководителя этой команды хорошо знали друг друга и представляли две постоянно враждующие между собой группы в советском правительстве.
Планировалось, что совместным с итальянцами расследованием будут заниматься рядовые члены комиссии. А у этих двух были свои дела. Один собирался встретиться с лидерами дружественных рабочих партий. Другой – провести тайные переговоры с «серым кардиналом» американской политики, с человеком, который последнее время определял стратегию и тактику Запада в отношении Советского союза – с Генри Киссеном.
Председатель Комитета по взаимодействию с коммунистическими партиями европейских стран Павел Иванович Судохватов ещё из Москвы договорился о встрече с руководителями основных европейских движений, которые сотрудничали с СССР. У него был смелый план действий, который он втайне от всех самостоятельно разрабатывал несколько лет. Смерть Альде Морьячи означала, что пришло время для его осуществления. Сейчас или никогда. США и их марионеточные союзники проигрывали по всем направлениям. Нужен был лишь хороший пинок, и всё западное единство рассыпалось бы как карточный домик. Павел Иванович прекрасно понимал, что противник тоже хорошо это знает. Поэтому и организовал убийство просоветского кандидата в премьеры Италии, прибегнув к последнему средству – политическому террору.
О плане Судохватова не знал никто. Не только потому, что Павел Иванович давно не верил партийным чиновникам. Старый партизан был хорошо осведомлён о готовности части советского руководства к разным компромиссам с теми, кого сам он считал непримиримыми врагами Советского Союза.
Таким чиновником, готовым ради ничтожных бытовых благ отказаться от всех достижений социализма, даже от независимости страны, он считал второго члена комиссии – Владлена Семёновича Брахмина.
Выходец из КГБ Владлен недавно стал самым молодым кандидатом в члены Политбюро. И в длинных гулких коридорах дома № 4 по Старой площади поговаривали, что в будущем он может оказаться новым Генеральным секретарем КПСС.
О потрясающей работоспособности Владлена Семёновича ходили легенды. Как-то он не спал трое суток, организуя встречу в Вене Хрущёва и Кеннеди. Потом, когда лидеры разъехались, Брахмин, ещё не добравшись до кровати, в фойе отеля легко выиграл в шахматы у тогдашнего чемпиона страны Виктора Корчного, которого взяли в Вену в числе представителей советской интеллигенции..
Владлен был невысокого роста и с совершенно заурядной внешностью. Лишь болезненная худоба и ледяные глаза под бесцветными бровями выделяли его из толпы. Конечно, не только благодаря трудолюбию и усердию он выбрался наверх. Был кто-то, кто стоял за его спиной и вовремя помогал забраться на следующую ступень карьерной лестницы.
С виду разные, они были похожи в одном: никто из них не привык сдаваться. Только Владлен всё происходящее вокруг воспринимал как большую игру. Очень важную, захватывающую, но игру. Себя он видел лишь игроком. Игроком-индивидуалом. А Судохватов не разделял себя и страну. Победы и поражения Советского Союза для него были как личные победы и поражения, когда ошибка может стоить жизни не только лично ему, но и привести к краху государства.
Спорить они начали сразу, как только самолёт поднялся в воздух. На яростные речи Павла Ивановича Владлен отвечал спокойно, со снисходительной улыбкой. Это доводило Судохватова до бешенства. Ему очень хотелось стереть улыбку с лица этого самодовольного сопляка.
– Еврокоммунизм у нас? В СССР? Да вы там в ЦК с ума все что ли сошли?! – не сдерживаясь, кричал бывший партизан. Они были одни в этой части самолёта, обустроенной для первых лиц государства. Спорщики сидели напротив, утопая в мягких чёрных креслах. Владлен сидел расслабившись, а Павлу Ивановичу было неудобно и он постоянно елозил, пытаясь сесть более ровно. – Не существует никакого еврокоммунизма, – он пытался жестикулировать, но от этого проваливался в обволакивающую глубину кресла ещё больше. – Если заводы и фабрики, скважины и рудники в руках капитала, то это капитализм. И никак иначе. А это значит, что правящий класс не пролетариат, а капиталисты. Точнее, банкиры. Что здесь непонятного? – он нервно вытер ладонью пот с высокого лба. – Государство – это всегда лишь орудие. При капитализме государство – это карательное орудие ка-пи-та-лис-тов! – выкрикнул он по слогам. – Неужели даже это тебе непонятно?
– Никакого капитализма давно уже не существует, – тихим бесстрастным голосом отвечал Владлен. – Маркс писал свой «Капитал» сто лет назад. Всё давно изменилось. Толстопузые буржуи-кровососы в чёрных фраках и высоких котелках остались только на карикатурах в газете «Правда». Всей экономикой на Западе давно управляют акционеры и менеджеры. И они, кстати, тоже народ. Именно они двигают страну вперёд и улучшают уровень жизни того же пролетариата, который без них просто безвольная толпа.
– С чего ты решил, что когда вы отдадите всё этим твоим «акционерам и менеджерам», они построят у нас сказочный рай? Глупость! – не унимался Судохватов. – Они вывезут из страны всё ценное. Потом уедут сами. А здесь развяжут бесконечную гражданскую войну. Все на всех. Брат на брата. Сын на отца. Найдут повод стравить.
– Зачем им это? – пожал плечами Владлен.
– Для того, чтобы спросить с них некому было. Нет истца – нет ответчика. Если мы пойдём по этому пути, то через 50 лет от СССР и России даже воспоминаний не останется. Всё сотрут. И Пушкина, и Чайковского, и Королёва с Гагариным. А в своих учебниках напишут, что здесь жили хищные двуногие звери-каннибалы, которых необходимо было уничтожить.
– Ну, не стерли же историю двух десятков европейских стран, в которых уровень жизни гораздо выше, чем у нас. Живут люди и к нам не просятся.
Так и не найдя удобного положения на диване, Павел Иванович встал и подошёл к маленькому бару, где за стеклом были видны разноцветные бутылки. Открыл створку и сразу захлопнул её обратно, резко повернувшись к Владлену.
– Может быть, путём разрешения лавочников и прочих мелких собственников и можно быстро решить какие-то проблемы. Но ненадолго. Да, завтра в коммерческих, или как вы там их назовёте, магазинах появятся какие-нибудь колбасы и пирожные. Только период этот будет недолгим. Лавочниками это не закончится. Им понадобятся наши заводы и наши недра. А за этим неизбежно начнётся распад страны, гражданская война и полевые кухни на площадях для голодающих. Поэтому проблему насыщения хорошими и дешёвыми товарами можно решить только через плановую экономику и социализм. Медленно, но верно.
– Да нет у нас времени, – раздраженно, будто отмахиваясь от надоедливой мухи, возразил Владлен, – совсем нет. Люди хотят красивую одежду и вкусную еду сегодня, а не завтра и не на том свете.
Судохватов задумался. Он понимал, что во многом Брахмин прав. Люди устали. Он перестал кричать и стал говорить тихо и спокойно:
– Исходить надо не из фантазий, а из того что есть. Наш социализм, плох он или хорош, является объединяющим стержнем, на котором сейчас держится вся страна. Пойми ты, социализм – это её хребет. Если вы пойдёте по пути соглашательства с Западом, начнёте придумывать что-то типа очередного НЭПа или, как сейчас модно говорить, еврокоммунизма, то оглянуться не успеете, как страна рассыплется словно карточный домик. Они ведь там только этого и ждут. Это планируют. На это надеются.
Он сел на край кресла рядом с Владленом, положил руку ему на плечо и продолжил:
– Неужели ты не понимаешь? Вы просрёте не только социализм, вы просрёте СССР. А потом и Россию. То, что у нацистов не получилось сделать военным путём, они пытаются сделать тихо и незаметно. Заберутся к нам в душу со сладкими речами и лживыми обещаниями. Вырядятся в овечьи шкуры друзей и партнёров. А по сути останутся теми же фашистами, за которыми так же, как и тогда, тридцать лет назад, будут стоять те же финансовые мешки. Те же самые банкиры.
Глава 9
Генри Киссен знал о Советском Союзе, наверное, больше, чем многие его руководители. Во-первых, его родители, дедушки, бабушки не одну сотню лет прожили в Российской империи в местечке Новоселица Бессарабской губернии. Семья эмигрировала в США ещё в 1907 году, но русский язык был одним из языков общения между родственниками, особенно в минуты больших и малых семейных скандалов.
А во-вторых, когда родители перестали его пичкать русской культурой, как манной кашей, он уже и сам не мог жить без неё. Если бы Генри спросили, как он к ней относится, он не смог бы ответить. Любить он её не мог: это была чужая культура. Уважать не хотел. Но она была той частью его жизни, избавиться от которой можно было только с потерей самого себя.
Терять себя он не хотел, поэтому в университете продолжил изучать Россию, точнее, Советский Союз. Несколько раз был в СССР. Изъездил всю страну. Ходил в море с рыбаками на Камчатке. Пил водку с трактористами в колхозе под Рязанью.
Потом была Вторая мировая. Генри не прятался в тылу. Высаживался с армией в Нормандии. Дошёл живым до Эльбы. Тогда СССР был союзником. Но не долго…
Прошло пару лет и русские стали врагом номер один. Генри Киссен открыл свой фронт на этой холодной войне. За двадцать лет он стал одним из главных командиров Запада в этой битве. Командиром умным, смелым, отлично подготовленным, жёстким и не знающим никаких правил и законов.
Недавно он переехал в Европу и купил домик в предгорьях Альп на берегу озера Комо. Ближе к линии фронта, как он говорил. Представлялся продюсером, издателем, политическим обозревателем. В особняке, с потрясающим видом на остроконечные горы со снежными шапками и на озеро у их подножья, было удобно встречаться с нужными людьми. Никто не мешал и никто его не контролировал. Генри Киссену нравилось быть свободным охотником.
На днях он получил директиву, которую сам и подготовил пару месяцев назад и послал в Вашингтон. Теперь его доклад оброс печатями, подписями и резолюциями очень больших начальников. Но суть не изменилась – Запад эту войну проигрывает вчистую.
Генри в десятый раз перечитывал полученные бумаги. Хотя всё это он и так прекрасно знал.
США получили пинка во Вьетнаме, угробив репутацию и десятки тысяч своих солдат. Получили пинка на Кубе. А это практически у себя дома на заднем дворе. Прозевали нефтяной кризис, который устроили арабы. Герой Сопротивления французский президент Шарль де Голль и другие европейские лидеры потребовали обмена долларов на реальное золото, а это означает крах американской финансовой системы.
Дома, в самих США, – «Черные пантеры», Анджела Дэвис, хиппи, наркоманы… Как вирус расползается по университетам и колледжам марксизм и прочая зараза.
А СССР… Подавляющее превосходство в космосе, в ракетостроении. Это значит, и в военной сфере. Страна мобилизована и готова решать любые задачи. У страны и у людей есть ясная и понятная цель. После жуткой для Советов войны восстановлена экономика. Достигнут ядерный паритет. Советский Союз полностью автономен и ни от кого не зависит. Если власти страны смогут быстро и грамотно перестроить экономику, перенаправить часть сил и средств на улучшение жизни людей, то через пару десятилетий СССР будет недосягаем. И что более важно – он будет несокрушим. Ни экономически, ни, тем более, военным путем.
«Да уж, – вздохнул Генри. – А нас подтолкни, и мы с грохотом упадём. Это ведь мы – колосс на глиняных ногах, а не Советский Союз, как пытаются представить наши купленные журналисты. Точнее даже не на глиняных, а на бумажных, на долларовых. Последний шанс и последняя возможность избежать нашего краха – подорвать СССР изнутри. И кроме меня, и лучше меня это сделать никто не сможет, – он улыбнулся сам себе. – И уж точно это не сделают клоуны-президенты, которым только по телевизору красоваться, – продюсер провел ладонью по голове, приглаживая волосы. – Вот она, роль личности в истории. Если не ты, то никто».
Он не спеша подошёл к большому зеркалу и повернулся к нему боком. Хлопнул себя по большому животу.
«Карфаген должен быть разрушен. И я это сделаю, – произнёс Генри своему отражению. – А заодно надо сбросить килограмм двадцать… А то не похож ты, Генри Киссен, на американского Супермена».
Глава 10
В аэропорту Милана комиссию встречал директор Дома дружбы Борис Ильич Шляпнер.
– У меня есть кое-какие догадки по поводу убийства, – сразу после приветствия сообщил он, стараясь скрыть свой страх.
Пока Борис Ильич ждал самолёт, в голове у него появились невесёлые мысли. Он подумал, что, скорее всего, именно на этом красивом лайнере через пару дней его увезут из солнечной Италии в Москву, а потом уже поездом отправят дальше. И хорошо, если без конвоя.
– Что-то конкретное или так, фантазии на заданную тему? – машинально спросил Судохватов.
– Я думаю, что к убийству причастен новый переводчик Дмитрий Меньшиков, – почти шёпотом произнёс Борис Ильич. – Я его уже отправил под домашний арест.
– Есть какие-то реальные факты? Доказательства?
– Нет. Пока нет, – опять шёпотом ответил директор и зачем-то оглянулся. – Но я уверен, что если…
– Разберёмся, – прервал его Брахмин. – У нас на сегодня назначены встречи, так что пока не до ваших бредовых расследований.
После таких резких слов Борис Ильич окончательно сник. «Кажется, моя идея сделать стрелочником переводчика не пройдёт, – подумал он. – Они совсем им не заинтересовались. Потому что, скорее всего, решили этим стрелочником сделать меня…»
*****
Брахмин не думал про стрелочников. На самом деле его не сильно интересовало, кто убил Альде Морьячи и, тем более, жену писателя. Всё это уже не имело значения. Со смертью итальянского политика ситуация изменилась и теперь необходимо исходить из того, что есть на сегодня. Он привык отвечать за свой участок работы. Его задача – провести неформальные переговоры с Генри Киссеном. Для этого необходимо знать расстановку сил на сегодня, а не вспоминать, что было вчера.
К этим переговорам он готовился два месяца. Конечно, если бы ничего не случилось и Морьячи был жив, позиция СССР была бы сильнее. Но вчерашний день не вернёшь.
Он почти наизусть помнил отчёты всех главных советских ведомств от Госплана до Министерства обороны. Данные о количестве выпускаемых в Советском Союзе танков, ракет, тракторов и женских туфель были для него как фигуры на шахматной доске.
Одна проблема – на бумаге все цифры выглядели впечатляюще. Но по другим докладам выходило, что до пятидесяти процентов выпускаемых товаров можно было сразу отправлять на свалку. Особенно это касалось гражданской продукции. Телевизоры ломались через пару дней после покупки. Автомобили приходилось дорабатывать в гаражах напильником и молотком. Выпускаемая одежда была таких ужасных моделей и расцветок, что даже в московских магазинах выбрать было нечего. Знал Владлен и про то, что по субботам в Москву из соседних областей едут «колбасные электрички». Жители Рязани, Ярославля и Калинина жертвуют своим выходным днём, чтобы хоть как-то разнообразить свой рацион.