Трудно быть героем, или Как не дать себя съесть во время подвига

– М-да, – заключил наконец Гвин. – Досталось тебе. Но ты не переживай, всё обойдётся. Выйдешь отсюда на своих двоих! Это Злыдня ведь тебя так, не гули же, в самом-то деле? Точно Злыдня. Она, видишь ли, питается человеческим естеством. Высасывает душу, если по-простому. А пролезла, значит, через ту дыру… М-да. Думал, там совсем узко, не пролезть. Или она змееподобная? Эх, жаль ты ответить не можешь! Паралич пройдёт ещё не скоро, судя по всему. Ну ты не бойся, теперь уж я тебя тут одного не оставлю. Просто надо было гулей остальных перебить, чтобы не мешались. Они, скотины недобрые, врассыпную кинулись, долго догонял… Кажется, всех так и не догнал. Ну и тролль с ними, всё равно сюда уже не сунутся. А этих ты здорово напластал! Уважаю. Злыдню, ты уж прости, тебе не по зубам одолеть. Это я сразу знал. Уж больно пахнет она… необычно. Я так обычно с людьми добрыми не поступаю, но живец из тебя получился преотличный. Раз она тебя сразу досуха не выпила, значит вернётся ещё. Доедать. Тут я её и накрою, душегрызку пучебрюхую…

Болтая таким образом, Гвин гулял вокруг Ратибора – прогулочным шагом, заложив руки за спину. Он, казалось, вообще не сознавал, где находится. Просто приятно проводил время, общаясь с неподвижным воином, которому от такой дикости хотелось выть. Рыцарь совсем перестал понимать, что происходит и кого ему опасаться – Злыдню, которая пожирает души, или Гвина, который ничуть её не боится? Кто знает, что этому полоумному может в голову взбрести?

«Охотник» повернулся на свет, и Ратибор заметил, что лицо у того совершенно целое. Да и предплечье, проглядывающее в прорехе рукава, было даже не оцарапано – а ведь на ткани явно засохла кровь. Кожа Гвина даже в гаснущем свете казалась чересчур бледной, и кое-где под ней проглядывали красные изогнутые линии сосудов.

Вдоволь наговорившись, юноша остановился прямо под дырой в своде, задрав к ней голову, и задумался.

– Не торопится она что-то обратно, – заключил он. – Видно, охотится или отдыхает. Придётся нам с тобой обождать. Ты, небось, хочешь поскорее отсюда выбраться… но ты уж извини. Тогда никакой гарантии, что Злыдня придёт. А мне она ой как нужна. Если я её не поймаю, здешним селянам Злыдня покажется всего лишь прыщом на заднице…

Гвин подошёл к рыцарю и лёг с ним рядом – вроде бы заложив руки за голову. Теперь они оба пялились в потолок, тонущий в сгущающейся темноте.

– Раз уж есть время, – сказал Гвин, – закончу-ка я рассказ. Ты же хотел узнать, причём тут Резня?

Рыцарь очень хотел ответить, что ему плевать, что он просто жить хочет, очень-очень, и что не надо ничего рассказывать, просто вытащи меня отсюда, ну пожалуйста, что хочешь для тебя сделаю, ну что тебе стоит?..

Но, конечно, не мог.

– Так вот, – продолжил Гвин. – Те двое успешно сбежали из города. Прятались, старались ни во что не ввязываться. Понемногу продавали гелиодор – в десять раз дешевле стоимости, да только выбирать не приходилось. Постепенно они всё дальше уходили от владений Дхаруна, и в один прекрасный день нелёгкая вынесла их к особняку чародея-отшельника.

Вдруг Гвин замолчал. Беспечность из его голоса постепенна исчезла, как и провинциальный говорок. Осталась лишь чистая, чёткая речь, и звучала она неприятно. Слишком уж правильно и серьёзно.

– Чародей тот жил в глуши давно, почти с самого Великого Света. Тоже прятался от всех. У него в прислуге был только дед-ключник да парочка подобранных на трактах нищих. Местечко было тихое, диковатое, в густом лесу, что взбирался на склон горы. С обзорной башенки вид открывался просто загляденье, особенно ранней осенью. Примерно тогда Аттис и Стана, которые назвались Сашем и Кутьяной соответственно, и пришли на порог к Тиссану, тому самому чародею. Ему людей в хозяйство не хватало, поэтому он и взял ребят. И прожили они там безбедно добрых пять лет. До самого дня Ваханарской Резни. Ну что, интересно тебе?

Ратибор, понятное дело, не ответил.

– Тогда слушай. День был ненастный…

История Ваханарской резни, часть 3

День был ненастный. С самого утра дул холодный ветер, который к вечеру принёс мокрый снег. Поверх опавшей листвы повалились крупные хлопья. Они липли ко всему, к чему прикасались: за каких-то полчаса особняк с ветреной стороны стал белым, как неправильной формы снеговик.

Внутри топили печки и затыкали щели в рамах. В каждой комнате стоял вой, заставляющий плотнее кутаться в одежду. Дед-ключник ходил с масляной лампой из комнаты в комнату и бормотал под нос «Эх, небывало. Эх, небывало…», раз пятьдесят по кругу, а потом менял реплику на «Суставы-то ноют. Ноют суставы…» и повторял уже её. Поварёнок – так называли сорокалетнего бородатого мужика – не вылазил с кухни, оправдывая это тем, что запекает гуся по особому «долгому» рецепту, хотя все отлично понимали, что он просто не хочет отходить от тёплой печи. Поэтому на улицу пришлось идти Сашу: закрывать сараи, убирать развешанное бельё, натаскивать дров и всё в этом духе. Кутьяна осталась заниматься домашними делами и тайком поглядывала на возлюбленного из окна. Швея и горничная со странным именем Масуля на несколько дней уехала к родичам – брата хоронить. Тиссан, как обычно, заперся на своём втором этаже и носа оттуда не казал. Занимался исследованиями.

Он вообще был нелюдимый, этот чародей. И если по-честному, то веяло от него какой-то жутью, как и от его исследований. Внешне обычно спокойный и даже иногда приветливый, он мог не выходить из своих комнат неделями, и оттуда такие звуки порой доносились, что Поварёнок пару раз со страху сползал под кровать. Скрежет, хруст, треск, да ещё протяжные, будто что-то большое рвали или крошили. Иногда Саш заходил в те комнаты – когда Тиссан звал помочь – но ничего особенного там не видел. Ну, книги. Ну, приборы. Ну, колбочки какие-то, сумочки, скляночки – что же такие звуки тогда издаёт? Да ещё и посреди ночи.

Но спрашивать у Тиссана никто не решался. Потому что если уж чародей не в духе, то лучше с ним разговора не затевать. Нет, он никогда ни в кого не швырялся магией, но мог так высказать на ровном месте, что хотелось сбежать подальше и хотя бы пару деньков ему на глаза не попадаться. А не в духе он бывал только из-за своей работы – вот о ней и не спрашивали.

Тем более что Аттису нравилась его нынешняя жизнь. Вот прямо такая, какая есть. Им было хорошо со Станой, хоть оба и скучали по городу. Их не одолевали тяжким трудом, не испытывали, не вынуждали зарабатывать себе на краюху хлеба – у Тиссана были деньги, поэтому в особняке царил достаток. Пусть чародеев повсеместно недолюбливали, а то и норовили сжечь, близлежащий городок, Ваханара, с местным магом торговать не брезговал. Аттис с Поварёнком раз в две седьмицы ездили туда на рынок – продать магические безделушки и купить всё для усадьбы. В такие дни бывший вор никогда не упускал возможности прикупить что-то для подруги сердца – и никому до этого дела не было.

Аттис и Стана наконец-то жили в своё удовольствие и ничего не боялись. У них не было целого мира, как мечталось, но был уютный уголок, который вполне мог этот мир заменить.

«Поднимись ко мне, пожалуйста».

Саш всякий раз вздрагивал, когда у него в голове раздавался чужой голос. Тиссан же считал, что использовать магию вместо колокольчика вполне нормально, так что все старались подстроиться. В конце концов, именно чародей содержал поместье, да и владения были его, пусть он никогда не требовал к себе особого отношения.

Поэтому, вздохнув, Саш снял рабочие рукавицы и пошёл в дом. Уже почти стемнело, а у него оставалась работа, которую не хотелось откладывать на завтра, потому что к завтрашнему дню всё позамерзает.

Встретившись в коридоре с Кутьяной, он привычно чмокнул её в макушку и направился к лестнице на второй этаж. Там было тихо. Саш остановился перед дверью, стряхнул снег с головы, коротко постучал и вошёл.

– Звали?

Тиссан стоял напротив двери и как-то странно смотрел на помощника. С болезненным нетерпением.

– Закрой дверь, – потребовал он.

Саш, насторожившись, подчинился.

– Что-то не то я сделал, господин?

– Да нет. Всё хорошо. Просто мне нужна твоя помощь.

И тут Саш ощутил, как отказывают ноги, а потом и руки. Будто со стороны он видел, как валится на пол, цепляясь за косяк, поворачивается, недоумённо глядя на чародея. А у того в выцветших голубых глазах нет ни капли удивления.

– Ты уж прости, – сказал Тиссан, подходя и гладя Саша по волосам. – Но годишься только ты.

Всё тело Аттиса словно одеревенело – мышцы не повиновались, в том числе и язык. Он промямлил что-то и попытался перевернуться, чтобы встать хотя бы на четвереньки.

– Не противься, – попросил маг. – Это только всё усложнит.

А потом одеревенение достигло разума юноши, и он перестал мыслить.

Очнулся в полумраке. Горели свечи и настольный фонарь. Пахло какой-то едкой гадостью и травами – они курились повсюду. А ещё что-то щёлкало. Ритмично, неспешно и чуточку жутко.

Саш лежал на столе, пристёгнутый по рукам и ногам серебряными браслетами толщиной в палец. Тело уже слушалось, но пошевелиться из-за оков не получалось. На нём не было рубашки, и на груди было что-то нарисовано красной краской. Во рту торчал кляп.

Тиссан что-то беспрестанно бормотал, но за пределами видимости.

Саш задёргался, замычал, как мог покрутил головой. В ногах у него стояла чаша, в которой горел огонь, и цвет его менялся непредсказуемо. По бокам на столах темнели кучи чего-то сыпучего. Весь потолок занимала магическая фигура – безобразная, но явно выверенная до волоска. Она неравномерно светилась: пересечения то и дело вспыхивали, пуская волны по линиям.

Стало очень страшно. Чутьё подсказало Сашу, что его приносят в жертву, причём с помощью какого-то ритуала – вот только кому? Впрочем, без разницы, ведь ответ юношу не устраивал в любом случае. Поэтому он не придумал ничего лучше, как рваться изо всех сил и пытаться прожевать кляп.

Тиссан это заметил и тут же подскочил – у него под глазами набрякли мешки, но взгляд всё ещё был горящий. Саш никогда его таким не видел, и это пугало ещё больше.

– А ну не дёргайся! – прикрикнул чародей. – Ты что, не хочешь причаститься к великому и дать жизнь открытию?

Саш неистово замотал головой.

– Потому что ты всего лишь глупый мальчишка! – выплюнул Тиссан ему в лицо. – Конечно ты бы не согласился, конечно… Потому я тебя и не спрашиваю. Лежи смирно! Кому сказал?! Хочешь, чтобы я сюда твою ненаглядную притащил и рядом положил? М?

Услышав угрозу, Саш пронзил предателя ненавидящим взглядом, но дёргаться всё же перестал.

– Так-то лучше, – кивнул маг и снова исчез. – В твоих же интересах идти мне навстречу! Ведь я сегодня ловлю зверя. А ты станешь ни больше ни меньше – клеткой. Если будешь сильно ему сопротивляться, он тебя разорвёт. Если примешь его – кто знает… Может, выживешь.

Судя по интонации чародея, он и ломаного медяка бы за это не дал.

Саш от бессилия зарычал на весь этот сволочной мир. Прозвучало сдавленно и попросту жалко.

– Да не реви, – бросил Тиссан. – Об этой ночи будут в книгах писать, самых разных, в том числе по истории. А ты тут почти главный герой. Не главнее меня, конечно, хе-хе… Ладно. Приступим.

Фигура на потолке вспыхнула, и Саш вздрогнул. Огонь в чаше зачадил непроницаемо чёрным дымом; тот возносился кверху и впитывался в сияющие линии. Огоньки свечей вдруг стали такими тусклыми, что перестали доставать светом до стен – казалось, комната исчезла, осталось лишь бесконечное чёрное пространство, в центре которого был распят Саш.

Тиссан опять начал нести тарабарщину, из которой было не понять ни слова. Спустя пару секунд Саш понял: кто-то повторяет каждое сказанное чародеем слово, и этот второй голос, тихий и надтреснутый, шёл сверху. Он плавно заползал юноше в уши и отражался внутри черепа, множась, заполняя все мысли. Вокруг скапливалась энергия: Саш чувствовал это, потому что она словно была его частью. Эта сила скручивалась в спираль и уходила к фигуре, а потом проваливалась куда-то – и Саш вслед за ней.

Разум нырнул в приоткрывшуюся брешь, и тело, прикованное к столу, выгнулось дугой.

Там, за пределами комнаты, внутри плоской фигуры, пределов не было вообще. Саш не видел, но ощущал миры, которые словно застряли один в другом, хаотично перемешанные, скрещенные, изуродованные; их населяли твари, каких не встречал ни один человек на свете – и слава Богам, потому что трудно было выносить даже одно их присутствие. Сила, которая влекла юношу за собой, приближалась к чудищам, словно бы оценивая, потом огибала их и всё дальше углублялась в слоистое месиво пространств.

Здесь оживало мёртвое, а живое пожирало само себя – бездумно, но с большим аппетитом. Громадное умещалось в малом, холодное – в горячем, пустое – в полном; существование не имело смысла, но шло по кругу, замыкаясь в бесконечность. И были здесь те, кто ничего никогда не хотел, а были вечно голодные, ненасытные и злые. Они не имели глаз, ушей, носа, но всё видели, слышали и наблюдали, принюхиваясь – что за странное создание вторглось на их вотчину? Зачем оно пришло? А съедобно ли оно?

И вот Сила тянется к одному из этих существ, даже не самому жуткому, но стократ более опасному, чем разъярённый огр. Она касается твари, и та заинтересованно подаётся навстречу. Тварь чует Саша. Она признаёт в нём лакомство. Она жаждет набить им утробу; от нетерпения у неё сводит внутренности. Пара мгновений – и существо кидается на добычу.

Вот только у Тиссана другие планы. Сила выдёргивает жертву фактически из-под носа монстра, чем ещё больше его раззадоривает. Тварь бросается следом, и начинается гонка на выживание, больше похожая на безумную пляску среди гротескного кладбища погибших миров. Мимо проносятся леса, состоящие из щупалец, замшелые руины, резные шпили; Сила Тиссана нырнула в остов невиданного чудовища, а вынырнула уже в пустыне, взмыла над ней и оказалась в серых джунглях, растущих сверху вниз. Казалось, такой скорости никто бы не выдержал, но существо и не думало отставать, преследуя заслуженный, как оно думало, обед.

Вдруг впереди появляется прореха. Саш узнаёт её – в такую он провалился, когда его выдернули из физической оболочки, которая осталась, кажется, в другой жизни… И точно: нырнув в воронку, Сила вырвалась из магической фигуры и с размаху швырнула сознание человека в заходящееся в трясучке тело.

Глаза тут же распахнулись. Ставшее непривычным человеческое зрение было примитивным и слабым, но благодаря ему Саш увидел, как Тварь из потустороннего мира, вскрывая потолок, прорывается в комнату. У неё не было постоянной формы – только дымчатые отростки, что приобретали вид гибких конечностей; ими Тварь упиралась в фигуру, словно проталкивая себя сквозь слишком узкий для неё портал.

Она была голодна и безразлична ко всему, кроме своего голода. Она не ведала страха, ибо просто не знала, что это такое. Ей было плевать на окутывающую её магическую вуаль и замершего в благоговейном экстазе Тиссана.

Она собиралась поесть.

Едва вырвавшись из тесноты межпространственного перехода, Тварь обрушилась на свою добычу и проникла под кожу прямо через поры. Сашу в тот миг показалось, что его порвали на куски; тело снова затрепыхалось и заколотилось, но юноша этого уже не ощущал.

В собственной голове он был уже не один. Его сосед, невидимый, но более чем осязаемый, по-хозяйски осматривался и облизывался. Он умел пожирать жертву только одним способом: изнутри. Вот только питался он вовсе не мясом и не внутренностями. По правде, тело его вообще не интересовало. Совсем другое дело – то, что к телу привязано на гораздо более тонком уровне. То есть то, что Аттис имел в виду, когда говорил «я».

Бороться с этой Тварью было немыслимо. Поэтому Аттис попытался сбежать, хоть и не представлял, куда. Он попытался найти уголок в своей голове, куда хищник не добрался, но всюду натыкался на подстерегающий его Голод – словно Тварь играла с ним перед тем, как сожрать. Тогда Аттис решил сбежать наружу.

Он снова распахнул глаза и увидел, что Тиссан стоит, занеся над ним кинжал.

– Не!.. – только и успел промычать Аттис перед тем, как лезвие погрузилось в его грудь по самую рукоять.

Он ещё успел услышать, как взвыла от боли Тварь внутри, и больше ничего уже не мог думать. Человеческая его часть погрузилась в предсмертное оцепенение.

Тварь окончательно взбесилась. Она попыталась выйти и не смогла. Куснула умирающую душу Аттиса – и снова взвыла от боли.

Фигура, которую Тиссан намалевал на груди Саша, раскалилась, расплавила кожу, смешалась с ней, почернела и застыла, как кусок обсидианового стекла. Кинжал торчал в её центре точно ключ в замке́. И при всём могуществе Твари этот замок оказался ей не под силу.

Аттис умирал. Его сердце уже не билось, но последние искорки жизни ещё не затухли до конца в его теле.

– Давай, давай… – бормотал Тиссан в нетерпении, глядя на свою жертву.

Тварь поняла, что её обманули. Она не могла поесть и не могла сбежать. Оболочка, в которой её заперли, умирала, и Тварь не могла этого допустить, чтобы не оказаться погребённой заживо.

Поэтому она властно взяла тело Аттиса под контроль – и то начало меняться на глазах.

Со второго рывка обруч, сковавший левую руку, лопнул. Рука неловко изогнулась, точно неправильно сросшаяся, и с хрустом сломалась, выгнув локоть против сустава. Кисть с удлинившимися когтями вцепилась и вырвала из груди кинжал, а потом бросила его, как какой-то мусор. Рана на груди тотчас затянулась, но заклятие-замок это не разрушило – только треснуло чёрное стекло фигуры.

Одна за другой прочнейшие оковы лопались. Тиссан такого явно не ожидал, но держался смело – главный козырь всё ещё был у него. Поэтому, когда Тварь встала и повернулась к нему, он поднял перед собой заранее приготовленный зачарованный камень и произнёс:

– Добро пожаловать, демон! Я – твой хозяин.

Под влиянием Твари кожа Саша стала белой, испещрённой сеткой красных сосудов. Руки удлинились и обзавелись мощными когтями, а на тыльной стороне ладони образовались толстые костяные наросты. Чёрное стекло высыпалось из груди, и на его месте осталась только фигура, вытравленная прямо в коже. Нижняя челюсть будто оторвалась – она раскрывалась так широко, что опускалась до груди. Ноздри тоже раздувались совершенно ненатуральным образом. И только глаза почему-то остались Аттиса, человеческие.

Правда, сейчас они были налиты кровью от ярости.

Тварь не могла сожрать Аттиса, но сожрать других могла и хотела. Особенно вот эту букашку, которая возомнила себя слишком умной.