Глава одиннадцатая
Храм Всех Скорбящих
В одном из узеньких переулков близ Большой Спасской, в дореволюционном доме с толстыми стенами, состоявшем из коммуналок, жили спасатели. Туда Рита и направлялась. Выйдя из метро «Сухаревская» в ноль сорок, она накинула капюшон и быстро зацокала вдоль Садового. Пешеходов было немного, в отличие от машин. Перейти Садовое вне подземного перехода было немыслимо. Брызги из-под колёс почти достигали Риты.
Если её отцом, как она сама недавно призналась, был Сатана, то матерью, по всей видимости, была ночь. Поэтому ей был чужд двадцать первый век, вытеснивший ночь из большого города бесконечным потоком транспорта. Даже к трём он не иссякает.
Храм Всех Скорбящих сквозь дождь поблёскивал куполами с такой сиротской тоской, что его хотелось погладить по всем сияющим головам, как брошенного котёнка. Спустившись в гулкое подземелье с мрачными стенами, вдоль которых ещё недавно располагались очень полезные и красивенькие на вид торговые павильоны, Рита застала там двух бомжей, спасавшихся от дождя. Они её знали. Дав им по сигарете, она спросила:
– Как жизнь?
– Теперь зашибись, – ответил один, наполняя дымом щуплую грудь. А другой прибавил:
– Там она, там!
Рита поняла, о чём речь. Поднявшись наверх с другой стороны кольца, она зашагала по Большой Спасской. Прямо напротив гостиницы был малюсенький магазинчик. Каким-то чудом его ещё до сих пор не стёрли с лица земли. Наверное, не заметили. Впрочем, Рите была известна природа этого чуда, так как её связывали с владелицей магазинчика очень давние отношения. Та была судебным секретарём и фотомоделью. Рита зашла. Весёлая продавщица обслуживала троих покупателей. Подождав, когда они выйдут, Рита спросила у девушки:
– Как торговля?
– Да одни презики покупают, – пожаловалась смазливая молдаванка, – а у тебя?
– А мне их приходится выдавать бесплатно, – вздохнула Рита, – прикинь, на прошлой неделе вдруг оказалось, что нет у меня бесплодия!
– Поздравляю.
– Дай мне бутылочку «Каберне», – попросила Рита, достав из кармана деньги, – как Светка?
– Светка не знает уж, кому дать, чтоб нас не закрыли! Но всё равно закроют, я думаю, даже если она Собянину даст.
– Скорее всего, – согласилась Рита и, взяв пакет с вином, вышла.
Дождь не стихал. Дорога была пуста, тротуар безлюден. Бледные фонари, возможно, лишь притворялись мёртвыми, потому что чьи-то глаза жгли Рите затылок. Она была уже очень близко от переулка, нужного ей, когда её вдруг нагнал патрульный автомобиль. Он затормозил, и Риту окликнули.
– Что тебе? – спросила она, сердито взглянув на лицо сержанта, которое появилось на правой стороне «Форда» вместо стекла, скользнувшего вниз.
– Ритка, за тобой кто-то шёл, – сообщил сержант.
Рита огляделась.
– Кто за мной шёл?
– Откуда я знаю? Как только мы его зацепили фарами, он нырнул в какую-то подворотню. Но шёл он именно за тобой. Обочиной крался – за фонарями, за остановками. Ты оглядывалась – он прятался. Будь внимательна.
– Как он выглядел?
– Виден был только силуэт – даже непонятно, женский или мужской. Тебя подвезти?
– Не надо, – решительно отказалась Рита, – спасибо, мальчики! Я вас очень люблю.
«Форд» сорвался с места, расплескав лужу, и рёв его мощного мотора быстро затих вдали. Свернув в переулок, Рита втянула голову в плечи. Вышеупомянутый дом и его двойник стояли неподалёку от улицы, но к ним нужно было идти в обход гаражей и детской площадки. Двор был освещён слабо. Рита пересекла его быстрым шагом, держась подальше от припаркованных вдоль бордюра машин и прочих предметов, могущих скрыть опасность. Патруль её запугал.
Код подъездной двери был ей известен. Открыв её, Рита поднялась в затхлом сумраке на площадку первого этажа и особым ритмом забарабанила в дверь квартиры спасателей. Ей никто не открыл. Тогда она вынула из кармана ключ и сама открыла. Теперь настало самое время в двух-трёх словах объяснить без лишних подробностей, кто такие эти спасатели.
Рита их называла спасателями в честь улицы, близ которой располагался дом – Большой Спасской. Конечно же, никого они не спасали, разве что некоторых – от ломки. Но это вряд ли можно было назвать спасательством. Их самих спасать было поздно. И жильцы дома, и полицейские уж давно махнули на них рукой, потому что первые осознали тщетность борьбы, вторые – её невыгодность. Жильцы, впрочем, продолжили бы борьбу, но у них была крепкая надежда на скорый снос и переселение. Полтора десятка спасателей занимали целую коммуналку из пяти комнат, сданную им последним живым жильцом этой коммуналки, который оформил собственность на все комнаты. Побудить его выселить таких квартирантов никто не мог – он просто боялся. Кроме того, один из спасателей, погоняло которого было Веттель, кем-то ему ещё доводился – не то внучатым племянником, не то сыном.
Веттелю было двадцать четыре года. Окончив Суриковку, он год рисовал на Старом Арбате. Именно там с ним Рита и познакомилась. А когда за красным забором, что возле ГУМа, стали расти грибы, которые спровоцировали идею сделать Москву прекрасной, для чего нужно было прежде всего избавить её от уличных музыкантов и живописцев, Веттель решил смотреть на всё это со стороны – я, дескать, вне времени! Но смотреть на всё это со стороны трезвыми глазами было никак невозможно. Когда с Арбата выжили окончательно и снимать квартиру стало проблематично, он с четырьмя такими же бедолагами снял ту самую коммуналку на Большой Спасской. Но и она им довольно скоро стала не по карману, так как работать на улицах не давали, а вот спиваться и скуриваться никто не мешал – полиция и Росгвардия не могли не признать тот факт, что внутренний мир творца должен слиться с космосом, а такую манипуляцию невозможно осуществить без перенастройки сознания. Подтянулся ещё десяток вневременных мастеров культуры возрастом от семнадцати до двадцати девяти. Вот так и образовалась на Большой Спасской целая банда этих спасателей.
Рита тихо вошла. Задвинув щеколду, она вгляделась в сумрак просторного коридора. Справа и слева поблескивали шеренги пустых бутылок. Их выставляли вплотную к плинтусам, чтобы они не путались под ногами. Двери всех комнат были закрыты. Обычно это являлось признаком крупной ссоры. Полоса света с кухни предупредительно демонстрировала большую дыру в линолеуме, которая в темноте творила немало бед, о чём говорили пятна засохшей крови вокруг неё. На кухне курили. Вдруг из неё выскочил малюсенький чёрный пёс, похожий на скотч-терьера. Но беспородный. С лаем подбежав к Рите, которая замерла посреди прихожей, он замолчал и начал её обнюхивать, дружелюбно помахивая хвостом. Это был щенок. Две двери чуть приоткрылись, и из-за них с Ритой поздоровались.
– Это ты? – громко спросил с кухни контрабасист Мишка Шильцер, первым сумевший объяснить Рите, зачем нужны на фортепиано клавиши двух цветов.
– Я, – отозвалась Рита, гладя щенка, – а что это за щенок? Откуда он здесь?
– Его зовут Тишка, – послышался из-за третьей двери, также чуть приоткрывшейся, голос девушки, – Клер его притащила с какой-то выставки. Привет, Ритка!
– Привет, Маринка.
Поцеловав щенка в мокрый нос, Рита распрямилась и отдала Маринке пакет с бутылкой вина.
– На, возьми для Клер. Она дома?
– И да, и нет.
Эти удивительные слова Рите оказались вполне понятны. Она прошла со щенком на кухню. У этой кухни был такой вид, что Фёдор Михайлович Достоевский, очень любивший описывать мрачные и убогие помещения, посвятил бы ей две страницы. За хромоногим, большим столом уныло расположились Веттель, Юра Щеглов – композитор, музыку которого было не так интересно слушать, как его размышления о бессмысленности теории музыки, Мишка Шильцер в своём дурацком строгом костюмчике, и одетые с меньшей строгостью выпускницы скрипичного факультета Гнесинки – Инга и Малика. На Инге была вязаная кофта до самых бёдер, на Малике – кимоно. Эти две красавицы и Щеглов курили, к неудовольствию Риты, не сигареты. Она на дух не переносила мелкие шалости. Тишка также их не любил. Втянув носом дым, он чихнул.
– Шла бы ты отсюда, – усталым голосом поприветствовал Веттель Риту, – тебя ещё здесь не видели!
Остальные, кажется, разделяли его недоброе настроение. Риту это нисколько не удивило.
– Я поняла, – сказала она, садясь рядом с Ингой, – Клер принесла щенка, и вы недовольны. Точнее, мнения разделились, и дело чуть не дошло до драки. Бедный щенок! Я его у вас заберу, чтобы найти ему более достойных хозяев.
– Ему здесь нравится, он прикольный! – неистово уцепилась за щенка Малика, – лично я его не отдам! Он – самое адекватное существо в этом зоопарке.
– Малика, Гитлер тоже любил собак больше, чем людей, – заметил Щегол, глубоко затягиваясь, – подумай об этом.
– Гитлер наверняка пользовался туалетной бумагой, – бросила Малика, – и что, теперь жопу не вытирать?
Щеглов возразил, что это – демагогический трюк низкого пошиба, и предложил Рите дунуть. Та разозлилась.
– Я двадцать раз тебе объясняла, что на меня не действует эта дрянь! Ты чего, тупой? Она не цепляет меня вообще! От слова совсем! Меня от неё тошнит, вот и весь эффект.
– Учёные доказали, что нет людей, которых Марья Хуановна не возносит хотя бы на третий уровень интеллектуального гуманизма, – стоял на своём Щеглов, – ты просто не так затягивалась.
– Да ты ещё поучи меня затягиваться, придурок! Но я – не Инга, которую ты вчера на скрипке играть учил. Могу натравить собаку!
Тишка, будто сообразив, о чём идёт речь, рявкнул на Щеглова. Всем стало весело. И все поняли, что щенка обижать не стоит, так как он с Ритой спелся.
– Ты ещё не ушла из книжного? – спросил Мишка, когда унылая тишина отчасти восстановилась. Рита ответила, что уволилась.
– Почему? – удивилась Инга, передавая Малике яблоко раздора в виде источника дыма, – тебе ведь ужасно нравилось там работать, это твоё!
– Вот моё опять стало ихним, – пожала плечами Рита, – через два месяца этот маленький магазинчик – кстати, один-единственный на район, закроют. Вместо него будет сетевой магазин дешёвых продуктов. Мне грустно их дорабатывать, эти месяцы.
– Чем ты будешь платить за хату? – обеспокоился Мишка. Этот вопрос с его стороны был закономерен – именно он рекомендовал Риту Ирке с улицы Молдагуловой. Они вместе учились в консерватории, где он так и не доучился.
– Деньгами, – дал ответ Веттель, который знал Риту лучше, чем остальные, – она работала в книжном не ради денег, так что едва ли особенно обеднела, уволившись из него.
– Я знаю, зачем она там работала, получая такую маленькую зарплату, – вступила в должность пресс-секретаря Риты и Малика, – она там работала для того, чтобы предлагать покупателям свои книги! Их не особенно покупают, так как рекламы нет. У неё крутые, но не раскрученные стихи.
– Спасибо за комплимент, но ты идиотка! – вспылила Рита, – моих стихов в магазинах нет! Я не издавалась и никогда нигде не публиковалась в печатном виде.
– Значит, идеи никакой не было? – изумилась Инга, качая тонкой голой ногой, закинутой на другую ногу с ногтями другого цвета, – Веттель всё врёт?
Рита вдруг заметила эту разницу в цвете – точнее, даже в оттенке красных ногтей. Поймав её взгляд, Инга раздражённо поджала ноги под стул и злобно скосила свои зелёные глазки на Малику, а та несколько смутилась. Но суть всей этой интриги для Риты так и осталась тайной, поскольку Инга, предотвращая вопрос с её стороны, повторила свой:
– Веттель врёт?
– Нет, на этот раз он не врёт. Идея была. Я впаривала Цветаеву, Блока, Маркеса, Бродского и Есенина.
– Мандельштама, – ткнул палкой в гадюшник Веттель, бросая взгляд на Щеглова, который категорически расходился с Ритой в оценке не только Марьи Хуановны, но и Осипа Эмильевича. Компьютерный музыкант напрягся, даром что накурился даже и не до третьего уровня интеллектуального гуманизма. И неспроста его кулаки начали сжиматься, а щёки – слегка дрожать. Мандельштама Рита резко отвергла.
– Я его не люблю, – призналась она, – как и Гумилёва.
– А стоит ли так гордиться тем, что ты – дура? – двинулся на неё в интеллектуальную атаку Щеглов. Рита не успела ответить, так как на кухню припёрся Сенька Блинов по прозвищу Блин. Классический гитарист. Он спросил у Риты, не принесла ли она водяры. Узнав, что не принесла, обругал всех матом, взял у Щеглова до хрена шмали, забыв спросить разрешения, и опять ушёл в свою комнату. Там была у него компания – аккордеонист Серёга и гусляр Ромка, оба из Ипполитовки.
Тишка вдруг раскрыл пасть и задышал часто.
– Он хочет пить! – догадалась Инга и встала. Достав из раковины пустую тарелку, она её сполоснула и подала щенку воду в ней.
– Но это моя тарелка! – тоскливым басом проблеял дважды ограбленный музыкальный практик Щеглов, злобными глазами следя, как Тишка лакает, – это невежливо! Нужно было, по крайней мере, спросить!
– Ты, сука, не умничай, – широко зевая, сказала Рита, – лучше ответь, как с помощью интернета быстро и точно сделать перевод текста на диктофонной записи?
– Дура! Через Яндекс-транслейтер! – с радостью оторвался от мрачных мыслей Щеглов, – или через Гугл.
– Сам ты дебил! Язык очень древний. Не знаю даже, какой. Ни Яндекс, ни Гугл его не переведут.
– Включи, я послушаю.
– Лучше вот посмотри русскую транскрипцию.
Вытащив из кармана сложенный вдвое лист со словами, составленными из букв русского алфавита, Рита вручила его Щеглову. Тот развернул. На его лице возникла сосредоточенность.
– Любопытно!
Все поднялись, подошли взглянуть. И молчали долго.
– Это средневременной арамейский, – прервала, наконец, молчание Малика, утерев рукавом хлюпающий нос. Щеглов раздражённо скосил на неё глаза.
– Ты-то почём знаешь?
– Я много раз смотрела «Страсти Христовы»! Он ведь на арамейском, с субтитрами. Это – тот же самый язык.
– Так переведи, – предложил, садясь, Мишка Шильцер. Инга и Веттель также вернулись за стол, без большой надежды глядя на Малику.
– Нет, я не могу, – покраснела та, присаживаясь на корточки, чтобы погладить собаку, – слов, которые я запомнила, нет на этом листочке. Но в фильме точно были слова, которые на нём есть!
– Да ты просто гонишь, – бросил Щеглов, – хорошо, допустим, что ты права. Это – арамейский. Но почему именно средневременной арамейский? С чего ты это взяла?
– Наш преподаватель по философии был ещё и филологом. Инга, помнишь его? Он нам много раз говорил, что во времена Иисуса Христа использовался средневременной арамейский.
Вновь воцарилось молчание. Веттель медленно набивал косяк. Розовая Инга с кружащейся головой и ленивый Мишка с твёрдым, как скала, взглядом пытались что-то сказать друг другу глазами, и дело шло у них к пониманию. Тишка вдруг облизал курносый нос Малики. Та громко хихикнула.
– Если так, то надо зайти на форум лингвистов и скинуть им этот текст, пусть переведут, – дал совет Щеглов, вернув Рите лист, – едва ли они откажутся.
– Так и сделаю.
Поднимаясь, Рита прибавила:
– Пойду к Клер.
Ответом был дружный хохот.
– Сходи, сходи к своей Клер, – проговорил Веттель, сделав затяжку до черноты в голубых глазах, – она сейчас всё, пожалуй, переведёт тебе без лингвистов! Она сейчас хороша.
Всем стало ещё смешнее. Прежде чем выйти, Рита достала из холодильника полкило останкинской колбасы, купленной Щегловым, и отдала её Тишке. Щенок вполне благосклонно принял подарок.
Глава двенадцатая
Грабёж среди бела дня
Клер была самой настоящей француженкой. Парижанкой. Русский язык она в совершенстве знала благодаря родителям – знаменитым специалистам по русской литературе, истории и культуре. Они отправили дочь учиться в Москву, в прославленный театральный ВУЗ под названием «Школа-Студия МХАТ». Красивая девушка поступила с первого раза, однако через полгодика приобщилась к великой русской культуре во всей её красоте – проще говоря, начала пить водочку. По душе ей также пришлись наркотики средней тяжести. За прогулы и аморальное поведение в конце третьего курса её из ВУЗа отчислили и погнали из общежития. Помотавшись месяц – другой без вида на жительство да с просроченной визой по чердакам, подвалам, вокзалам и чего только не предприняв, чтобы избежать депортации, двадцатипятилетняя парижанка примкнула к банде спасателей. Там она горячо подружилась с Ритой.
Клер была очень высока, тонка, длинноноса. Её лицо было злым. Но от этой злости слюнки текли не только у мазохистов и лесбиянок, но даже у феминисток и доминантных самцов, которые по сравнению со столь мощным источником напряжения начинали чувствовать себя ангелами. Короткие юбки Клер ненавидела, и никто не мог этого понять. Даже полицейские ей твердили, что прятать такие ноги под длинной юбкой или в широких джинсах – это серьёзное уголовное преступление. Парижанка им отвечала, что если дама – не курица, ей противно, когда при взгляде на её бёдра кто-то облизывается. Клер умела играть на русской гитаре – на семиструнной, и петь французский шансон, а также романсы. Этим она порой занималась возле метро, поставив рядом с собой какую-нибудь коробку для денег. Сотрудники МВД и Росгвардии начинали мешать ей только тогда, когда рядом с нею уже стояло человек двадцать.
– Пардон, мадемуазель, толпу больше трёх собирать нельзя, – вяло сообщали ей правоохранители, – здесь – не Франция. Зачехляй гитару, не то в момент посадим на самолёт!
– Эта штука так теперь называется? – усмехалась Клер, – любопытно!
И, зачехлив гитару, шла она выпить рюмку, а затем – петь и играть в другом людном месте. Такая вот была Клер.
Завернув к ней в комнату, Рита обнаружила там, кроме самой Клер, двух её соседок – Маринку с Юлькой, а также Димку-татуировщика. Димке было семнадцать. На этот возраст его и воспринимали. Маринка, сидя перед столом, негромко бренчала на своей домре. Она училась этому восемь лет. Вокалистка Юлька спала в халате на дальнем краю дивана, приткнувшись носом к стене. На ближнем краю дивана лежала голой задницей кверху Клер, красиво раскинув голые ноги. На ней была только кофточка. Опираясь на локти, Клер неподвижно смотрела прямо перед собой. Глаза её были странными. Под диваном, впрочем, валялся шприц, и этим всё объяснялось. Худенький, белобрысый Димка, сидя на стуле перед диваном, старательно татуировал попу Клер красочным гербом Французской Республики. Этот герб должен был занять маленькую часть левой ягодицы около самой щели, чтоб под трусами было его не видно. Такой же участок правого полупопия занимал двуглавый орёл, которого Димка изобразил накануне. Этот орёл размером с воробушка, даже меньше, вид имел жалкий. Но горделивый.
Как ни усердствовал малолетний татуировщик, а всё-таки находил иногда минутку для хулиганства. Пользуясь тем, что длинные ноги обворожительной парижанки были слегка раскинуты, он просовывал между ними палец и что-то там щекотал. Тогда Клер ругалась, взмахивая ногами. Маринка же, останавливая игру, строго восклицала:
– Вот идиот! Ни ума, ни стыда, ни совести!
– Но зато трёх этих полезных качеств у остальных здесь присутствующих – с избытком, – сказала Рита, войдя как раз в момент домогательства и прикрыв за собою дверь, – как дела, придурки?
– Идут на ладан, – произнёс Димка, опять берясь за работу. Он был дурак дураком, но всё же учился в художественном училище и умел играть в преферанс. Клер, повернув к Рите свой длинный нос и косо взглянув потускневшим глазом, спросила:
– Мадемуазель Марго, как вам моя задница?
– С такой задницей тебя, дура, вышвырнут из России и вряд ли пустят во Францию. Но гражданство Конго тебе дадут, если только Димка орла раскрасит под попугая.
– Я ни за что не стану орла раскрашивать, – наотрез отказался Димка, – за надругательство над орлом могут посадить!
Маринка заметила, что орёл расположен лишь на одной половинке жопы, а не на двух, поэтому надругательство невозможно. Клер не без пафоса рассмеялась, слегка качнув ягодицами. Димка очень смутился.
– Маринка, я в интернет зайду? – попросила Рита, садясь за стол, немалую часть которого занимал гудящий компьютер, – мне срочно необходимо кое-что выяснить.
– Какой цвет? – поинтересовалась Клер.
– Ты о чём? – не поняла Рита, бойко замолотив по клавиатуре.
– О выделениях!
– Да отстань ты, мерзотина!
Пока Рита, зайдя на форум лингвистов, скидывала им текст диктофонной записи, а Маринка играла вальс «Дунайские волны», Димка работу свою окончил. Клер, услышав об этом, была, казалось, шокирована.
– Дурак! – крикнула она, развратно вставая на четвереньки, – семнадцать лет ему! Может, семьдесят? Если бы тебе вправду было семнадцать лет, то я бы уже пять раз забеременела!
– Тебе ещё рановато иметь детей, – заметила Рита, глядя на монитор, – ты не обладаешь достаточной социальной ответственностью. Вот если тебе удастся хотя бы Тишку воспитать так, чтобы он не скололся, не спился и не скурился, сможешь подумать и о ребёнке. Кстати, откуда ты привела этого щенка?
– С выставки бездомных собак, которая каждый месяц проводится в Люблино, – ответила Клер и спрыгнула на пол. Взяв со стола зажигалку и пачку «Мальборо», закурила. Потом, приблизившись к зеркалу на шкафу, она повернулась к нему спиной, сделала наклон и довольно долго рассматривала свою необыкновенную попу. При этом она скептически поджимала губы, но по её лицу было видно, что ей всё нравится.
– Что, пойдёт? – важно спросил Димка, складывая в пакет свои инструменты и принадлежности.
– Да, нормально. Спасибо, Димочка.
Подойдя к висевшей на гвозде курточке, голопопая Клер со сдвинутыми бровями вынула из неё две купюры и протянула их Диме. Тот взял. Спросил:
– Почему так мало?
– Как это мало? Много!
– Ты что, совсем озверела? Мы договаривались за триста!
– Да это ты озверел, по-моему! Я вчера дала тебе двести, сегодня – двести! Это уже грабёж среди бела дня!
– Но мы договаривались за триста!
– Димулечка, больше у меня нет! – прохныкала Клер, расставляя ноги, – можешь меня теперь спереди немножко пощекотать, но только неглубоко!
Димка не замедлил воспользоваться заманчивым предложением. Клер чуть-чуть постонала, закатывая глаза, а потом сказала, что хватит, хорошего понемножку, и грубо вытолкала взволнованного мальчишку за дверь, дав ему окурок, чтоб выбросил. Закрыв дверь, стала одеваться, вполголоса подпевая игре Маринки. Надев трусы, колготки и юбку почти до щиколоток, она со спины приблизилась к Рите и поглядела на монитор. Там был перевод. И Клер прочла громко:
– «Крылатый Странник – в вечной ночи, но с ним – вечный свет милости моей, к которому не пристала скверна предательства. Пейте же со мной спасение те, кто не смог его получить до срока!» Что это, Ритка?
– Сука!
Этот почти истеричный крик заставил Маринку выронить медиатор, а Юльку – вздрогнуть, вскочить и вытаращить глазищи. Во всей квартире все стихли, кроме щенка. Тот громко залаял и, прибежав, заскрёб в дверь когтями. Юлька впустила его. Тем временем, Рита убрала текст с экрана, сперва его сохранив в специально созданном файле, и обратилась к Клер, которая перед ней стояла с раскрытым ртом:
– Извини, пожалуйста! Но ты – тварь.
– Почему я тварь? – заорала Клер, взяв на руки Тишку, который начал вылизывать ей лицо, – это что за новости?
– Я веду секретную переписку! – резко сказала Рита, – Какого чёрта ты рожу свою суёшь к монитору? Жить надоело?
– Ого! Да это угроза! – вспыхнула Клер и быстро поставила Тишку на пол. Маринка с Юлькой ещё быстрее к ней подошли, взяли её за руки и заставили сесть на стул. Клер затрепыхалась, пытаясь вывернуться.
– Сидеть! – приказала Юлька, которая отличалась жёсткостью, – и не дёргаться! А не то башку тебе откручу!
– Она угрожает! – пищала Клер, брызгая слюной, – дайте её мне всего на одну секунду! Я – в своём праве!
Рита, тем временем, забивала в поисковик: «Библия, спасение». Не сводя с монитора глаз, она возразила:
– Клер, у тебя на жопе – клеймо не только твоей свободолюбивой Родины, но и вечной вотчины Сталина. О каких правах ты смеешь вопить, коза? До полной неадекватности упоролась?
– Я за свои права буду убивать в аду и в раю! – верещала Клер, – Меня можно расчленить, но не изменить!
Именно за веру в этот красивый вздор Рита и ценила страстную парижанку. Ей захотелось с ней помириться. Но в этот миг распахнулась дверь, и в комнату вошли парни, встревоженные свинячьим визгом – Веттель, Мишка и Блин. Прочие остались стоять за дверью.
– Ритка, где ты – там драки, – заметил Блин, обводя глазами красные лица девушек, – по какой причине сцепились?
– Димку не поделили, – сказала Клер, мгновенно остыв, – вы можете быть свободны, мсье! Здесь всё хорошо.
– Это так? – обратился Веттель с вопросом к Юльке. Та, подтвердив, отпустила Клер. Так же поступила Маринка. Она была очень зла на Риту. Действительно, Блинов прав: где она, там драки! Домру чуть не разбила из-за неё!
– Я ужас как голодна, – сказала Маринка, открыв свой шкаф, чтобы убрать домру, – и Тишку надо кормить. Кто со мной на кухню?
Клер поднялась, не глядя на Риту.
– Я.
– И я сейчас тоже лопну от голода, – заявила Юлька и села, чтобы надеть носки. Она разбиралась в нотах, тональностях и гармониях куда более основательно, чем в художественных аспектах русского языка. За это Щегол её недолюбливал, говоря, что из-за таких, как она, такие, как он и Сергей Есенин, вешаются.
Из комнаты, таким образом, вышли все, кроме одной Риты. И Тишку взяли с собой. И закрыли дверь. О большем нельзя было и мечтать. Радостно вздохнув, Рита закурила лежавшие на столе перед нею «Мальборо» и продолжила изучать вопрос, который её интересовал.
Клер вернулась в комнату незаметно, так как она была босиком, а системный блок на столе шумел как бульдозер. Лицо француженки было бледным и чрезвычайно глубокомысленным, потому что она хорошо затянулась с Ингой и Маликой. Точно так же, как четверть часа назад, она подошла к Рите со спины и, сдерживая дыхание, с любопытством уставилась на экран. К её любопытству немедленно примешалось сильное удивление. Рита переходила с сайта на сайт, читала историю за историей. Между её бровями пролегли две глубокие складки. Она курила уже четвёртую сигарету, гася окурки прямо о край стола.
Вскоре после Клер пришла Юлька. Стянув носочки, она опять легла спать. При этом воскликнула:
– Помирились? Умницы!
– А? Чего? – встрепенулась Рита и повернула голову. Ей всё стало понятно. Юлька уже спала. Она засыпала молниеносно. Клер с наглой рожей стояла рядом и ухмылялась. Возобновлять скандал Рита посчитала бессмысленным. Её вдруг охватило сильное утомление. Захотелось спать. Ещё бы – третий час ночи! Кажется, эта дрянь успела разнюхать чересчур много. И чёрт бы с ней, пускай знает! Надо вызвать такси и ехать домой.
– Я сразу же поняла, что это – слова самого Иисуса Христа, – заявила Клер, – кто, кроме Него, может говорить кому-то о своей вечной милости, предлагая пить вместе с Ним спасение? Это ведь евангельская идея! Впрочем, цитата – не из Евангелия.
– Ты очень сообразительна и начитанна, – безучастно зевая, сказала Рита. Клер рассмеялась.
– Ведь у меня родители – культурологи! Они с детства меня натаскивали по всяким таким аспектам, включая Новый Завет. Я с тобой согласна – речь здесь идёт именно о ней! Да, о ней, о ней! Но что это за Крылатый Странник в вечной ночи? Я так и не догадалась. А ты?
– Я тоже не поняла.
– А где ты взяла эту диктофонную запись?
– Ты даже об этом знаешь?
– То, что знает Щеглов, немедленно узнаёт весь мир! – опять засмеялась Клер, – ну, так откуда запись?
У Риты вдруг возникла идея. Одну секунду поколебавшись, она спросила:
– Клер, у тебя есть котёнок? Белый?
– Да, но совсем немножко, – также поколебавшись и поглядев на Юльку сказала Клер, – тебе надо?
– Да.
– Ты уверена?
– Я устала, – тихо призналась Рита, чуть помолчав, – я сильно устала. Мне очень нужен котёнок.
– Ну, будь по-твоему!
Через двадцать минут Рита уже чувствовала себя совсем по-иному. К этому времени рядом с Юлькой спала Маринка, а между ними торчали уши щенка. Голоса на кухне не утихали. Парни там пили молотый кофе и источали дым различных сортов. Малика играла на скрипке, установив сурдинку, а Инга плакала, объяснившись по скайпу с другом. Было два сорок.
– Надо идти домой, – заявила Рита, вставая из-за стола, – ты меня проводишь, мадам Клико?
– Я – мадемуазель Дюшон, – улыбнулась Клер, – разве ты поедешь не на такси? Метро ведь откроется в пять утра!
– Я отправлюсь домой пешком.
– А где ты теперь живёшь?
– На юго-востоке, в Выхино. Если вдруг метро откроется раньше, чем я дойду, то я им воспользуюсь.
– Хорошо, – немножко подумав, сказала Клер, – я с тобой пройдусь, но недалеко. И прежде загляну к Веттелю. У него остались мои ботинки.
Какого чёрта ботинки Клер делали у Веттеля, Рита так и не поняла. Ей на это, впрочем, было плевать. Но она заметила, что от Веттеля вышла Клер сама не своя. Между тем, она пробыла там всего минуту, и ни одного слова Веттель ей не сказал – он ведь находился вовсе не в комнате, а на кухне! Это была загадка.
– Что с тобой, Клер? – поинтересовалась Рита, когда они выходили в мёртвую тишину двора. Дождик уже стих, и с крыши не капало.
– Ничего, – отвечала Клер, – ничего. Я просто задумалась.
Её мысли были, казалось, очень печальны и глубоки. По чёрному небу тревожно плыли низкие облака. Противоестественная борьба города и ночи пугала их. Две пары изящных тоненьких каблучков стучали по Большой Спасской неодинаково: одна – весело, а другая – вяло, подавленно. Дошагав до Садового, на котором поток машин значительно поредел, подруги свернули вправо.
– Давай, рассказывай, – предложила Клер, – откуда у тебя запись?
– Это останется между нами? – спросила Рита.
– Клянусь.
И Рита, поверив, ей рассказала всё, что знала от Гамаюнова. Шли они очень быстро. К концу истории впереди виднелся залитый ярким светом мачтовых фонарей Павелецкий мост. Чёрная река, стиснутая гранитными берегами, была похожа на затаившуюся змею – так мрачно блестела её поверхность.
– Шарман! – воскликнула Клер, отбрасывая окурок, – в Страстную пятницу женщина, находясь в клинической смерти от сотрясения мозга и очень сильной кровопотери, действительно угодила в ад. Там был Иисус, который, как ты прочла час назад, спускался туда, чтобы говорить с мёртвыми.
– Но ведь Он это делал один – единственный раз – в ту самую пятницу, когда был распят на кресте! – возразила Рита, – нигде не сказано, что Христос спускается в ад перед каждой Пасхой. Или я что-то путаю?
– «Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел!» – улыбнулась Клер, – муж тёти Марины был прав: Иисус – вне времени. Его смерть, как и Его жизнь – вечна!
Рита была ошеломлена.
– Муж тёти Марины? – пробормотала она, – ты близко знакома с Мариной Влади, вдовой Высоцкого? Или брешешь?