Глава двадцатая
Колокола
Тело дона Мигеля было предано морю сразу же. Капитан ван Страттен его напутствовал такой речью:
– Грязная крыса! Если бы ты помалкивал – все сейчас были бы довольны, а твоя девка была бы счастлива, переспав со мною. Вот теперь сам ищи её в океане, папист проклятый! Бросьте этот мешок с коровьим навозом за борт.
Стивен и Том, которых позвала Клер, вытащили труп на верхнюю палубу и перевалили его через кормовой борт. И раздался всплеск. И с доном Мигелем было покончено. Но не с этой историей. Прежде чем отправится в кубрик, оба матроса шептались с Клер. Через пять минут вся команда знала о том, что произошло на борту. Команда всю ночь не смыкала глаз, как и три француженки – Клер, Элен и Софи. Дамы совещались в каюте, матросы – в кубрике. Но за час до восхода солнца девушки нанесли им визит, запросто подняв тяжёлую крышку люка и торопливо сойдя по крутым ступенькам.
Под потолком с пронзительным скрипом мерно раскачивался большой масляный фонарь. Он сильно чадил, но и при таком освещении было видно, что ни матросы, ни боцман ложиться спать пока ещё даже не собирались. Они сидели на койках и с беспокойством смотрели на трёх француженок, ожидая новых страшных известий. И Клер, догадываясь о том, что в лампадном свете, который рыскает от стены к стене, её бледное лицо похоже на гробовую маску, произнесла замогильным голосом:
– Мальчики! Месяца четыре назад в Аравийском море мне снился чёрт. Вы об этом помните, потому что на другой день погиб де Шонтлен и погиб Уилсон. Теперь чёрт здесь. Мы его не видим, но он – на бриге. Знаете, почему? Потому, что бриг получил бессмертие из рук Господа, но оно обагрилось кровью. Бессмертие есть бессмертие, кровь есть кровь. Ни то, ни другое отменено быть не может. Отныне этот корабль будет плыть по вечности не тем курсом, который ему прочертил Господь, а совсем иным. Де Шонтлен сказал, что звёзды на небе вечно горят только потому, что мы умираем. Так решил Бог. А этот корабль будет вечно плыть для того, чтоб все умирали. Все, кто его увидит. Вы меня слышите? Для того, а не потому!
– Дорогая Клер, – вдруг перебил Роберт, спрыгнув со своего высокого гамака, – ты зря так разволновалась. И вы, сударыни, совершенно напрасно так побледнели. Да, там, на корме, страшно, но здесь никто не обидит вас. Правда, братцы?
Все остальные матросы также вскочили со своих коек, и, окружив трёх девушек, поклялись не дать их в обиду. Клер, ожидавшая несколько иного эффекта от своей речи, оторопела. Но, когда обе её подруженьки разревелись от умиления, ей, конечно, осталось только последовать их примеру. Так как несчастным девушкам очень сильно хотелось спать, то их, несмотря на протесты боцмана, сразу же разместили по койкам. Стивен закинул на свой гамак мадемуазель Элен, Энди уступил свою низкую лежанку мадемуазель Софи, а Клер очутилась в гамаке Роберта. Но она из вежливости противилась, и её нежно водворяли туда сам Роберт, Сэмми и Том. Джонатан укрыл её одеялом, притом своим, поскольку оно было самым лучшим в кубрике. Это всё оказалось просто невыносимым для добродушного, но ворчливого боцмана. Он ушёл на нижнюю палубу. Продолжая плакать и слушать ласковые слова своих дорогих мальчишек, Клер, Элен и Софи счастливо уснули. Но только на один час.
Капитан и Эдвардс, которые легли раньше, проспали пять. Когда проглянул рассвет, они, по привычке, легко проснулись, старательно привели себя в бравый вид и, вооружившись, вышли на палубу.
Там всё было иначе, чем накануне. Небо очистилось. Нигде не было даже перистых облаков, но не было и безоблачной глубины. Заспанное солнце всплывало над горизонтом словно утопленник, пробивая лучами вязкую дымку. Дэнисена сменил за штурвалом менее опытный Джонатан, потому что Северный ветер, который до конца ночи продолжал гнать корабль вперёд, делаясь слабее, перед зарёй стих совсем. Да, волны ещё плескались, но ветра не было. Стоял штиль. «Летучий Голландец» всё ещё двигался только благодаря волнам. Его паруса повисли, и скорость падала.
Что такое происходило с небом? По всей его ширине распростёрлось марево, отливающее зелёной и прелой плесенью. Сквозь него струилась на океан тяжёлая духота. На палубе были все – и девушки, и матросы. Стоя у борта, они разглядывали залитый ленивым светом Восток, на самом краю которого пролегала еле заметная полоса тумана. Солнце всходило прямо над нею. Это и был континент, к которому плыл «Летучий Голландец» вот уже целых три месяца. А точнее – южная оконечность материка, которую омывал страшный пролив Дрейка. Это и был мыс Горн.
Почему возник он так неожиданно? Неужели Эдвардс, считавший, что до него ещё сотни миль, так сильно ошибся? Всё могло быть. Подзорной трубой, конечно, владела Клер. Красиво расставив длинные ноги, она смотрела в упор на Старого Людоеда, который издалека впечатлял любое воображение. И решала, что предпринять. У неё был выбор, как и у двух ночных её собеседниц, стоявших рядом. Им так, по крайней мере, казалось.
Что же Клер видела сквозь трубу? Узкий Магелланов пролив, громадные скалы по обе стороны от него – базальтовые надгробия кораблей, ленивые волны до самого горизонта. Видимо, пролив Дрейка был как раз там, где море соприкасалось с зелёным и мутным небом. Чем объяснить такой его цвет? Дэнисен сказал на рассвете, что грядёт буря, так как барометр падает. Но при чём здесь зелень, которая затянула весь небосклон? При чём здесь жара? И какая к дьяволу буря, когда так тихо? Но Дэнисен был измучен, а остальные матросы – очень взволнованы, и никто из них не старался что-то объяснить Клер. Элен и Софи попытались было, однако выдохлись на второй минуте. Мадемуазель танцовщица в такого рода делах была туповата, особенно – после рома.
Клер как раз думала о барометре, когда две близняшки начали вдруг пихать её локотками, а за спиной раздался голос Гастона.
– Сэр! Барометр опустился до двадцати семи и восьми десятых, – доложил боцман, – сами взгляните.
Клер, опустив трубу, повернулась. Эдвардс и капитан подходили к борту. Лица у них были безмятежными, так как оба успели опохмелиться. Не обращая внимания на матросов, они приблизились к Клер. Забрав у неё трубу, капитан навёл её на мыс Горн и долго смотрел, ни слова не говоря. Потом он отдал трубу офицеру, и, повернувшись к боцману, дружелюбно осведомился:
– Так что ты хочешь этим сказать, Гастон?
– Чем именно, капитан? – вяло спросил боцман, жуя табак.
– Да как – чем? Барометром.
Клер, само собой разумеется, навострила уши и с торжеством взглянула на Энди, Тома и Стивена, отказавшихся отвечать на её вопросы. Теперь она всё без них разузнает, и пусть позлятся!
– Наверное, будет буря, – предположил Гастон. Ван Страттен кивнул.
– Всё правильно – будет буря, или пусть дьявол меня разорвёт на части! Но с какой стороны буря надвигается, как ты думаешь?
– Не иначе, с запада, сэр, – ответил Гастон, поглядев на Дэнисена, который указал пальцем на запад.
– Опять ты прав. Буря идёт с запада. Ну а нам с тобой куда надо, чтоб обогнуть мыс Горн?
– На восток, – слегка удивлённый этим вопросом, произнёс боцман.
– Так что же тебя смущает, друг мой Гастон? Нам нужно плыть на восток, а ветер подует с запада. Всё отлично!
Бессодержательный разговор разочаровал Клер. Решив, что ван Страттен попросту издевается, и желая всё же раскрыть секрет, она стала дёргать за рукав Эдвардса, продолжавшего созерцать край материка. Но он отогнал её от себя, и она увидела, что на лицах у всех матросов возникло ошеломление.
– Капитан, – пролепетал Дэнисен, у которого прежде не наблюдалось склонности лепетать, – вы, должно быть, шутите?
– Я? Ничуть, – спокойно взглянул на него ван Страттен, – а почему ты мне задал такой вопрос?
– Да как – почему? Потому, что в бурю ещё никто не сумел обогнуть мыс Горн, и вы это знаете! Ураган затащит нас в пролив Дрейка, а это и есть Пасть Дьявола!
Остальные десять матросов мрачно кивнули, глядя на капитана. Это движение повторила Элен, а за ней – Софи, но так, чтоб ван Страттен этого не заметил. Клер воздержалась. Ей было важно не упустить ни одной детали происходящего.
– Если ещё никто при хорошем ветре не обогнул мыс Горн, то мы будем первыми, – заявил капитан, лениво пожав плечами, – что здесь плохого?
– Да ничего плохого мы здесь не видим, сэр, – опять подал голос боцман, дав знак матросам помалкивать – я сейчас, мол, сам всё улажу, – и ничего хорошего, надо прямо сказать! Ничего плохого в вашей затее нет потому, что переломать кости о скалу – не самая скверная смерть, виселица хуже. А ничего хорошего – потому, что на корабле нет священника. Кто нас всех исповедует перед смертью?
Матросы смехом выразили согласие с боцманом. Но их смех был натянутым и недолгим. Когда он стих, ван Страттен спросил Гастона:
– У тебя есть предложения?
– Да, конечно, – ответил боцман, – надо причалить к берегу, потому что иначе нам не спастись. Барометр падает. Я боюсь, что идёт не буря, а смерч!
– То, что ты боишься, я вижу. Да только как ты причалишь к берегу в полный штиль? Сам ты, что ли, будешь дуть в паруса?
Энди захихикал, представив эту картину. Но, так как все оставались очень серьёзными, он осёкся.
– Чёрт побери! Красив Старый Людоед, – вдруг проронил Эдвардс, и, опустив трубу, повернулся. Холодно встретившись с ним глазами, Гастон дал быстрый ответ:
– Мы достигнем суши на шлюпках! Надо полагать, буря начнётся после обеда. До берега – двадцать миль. Мы можем успеть. Капитан, речь идёт о жизни и смерти!
– Достигнем суши на шлюпках? – переспросил ван Страттен, также взглянув на Эдвардса, – это мысль! А как же корабль?
– Чёрт с ним! – вскричал Гастон, – тысячу раз чёрт с ним! Этот корабль проклят! Мы приплывём на нём только в ад, больше никуда! И вы это знаете!
– Ну да, знаю, – чуть помолчав, кивнул капитан, – но ты не сказал о том, что я тоже проклят. Чем эту недосказанность объяснить?
Боцман промолчал. Он был удивлён. Тогда капитан мгновенно обвёл глазами лица матросов. Поскольку все они, как один, уставились на бедняжку Клер, а та покраснела, голландцу стало всё ясно, хотя Элен и Софи покраснели тоже.
– Чёртова сука, – глухо проговорил ван Страттен, – то, что ты выболтала не всё, тебе не поможет. Я от тебя избавлюсь, клянусь чистилищем!
– Капитан! – заорал Гастон, которому подавали знаки матросы, – избавьтесь прежде от корабля! Давайте грузить провизию в шлюпки, и побыстрее! Мы хотим жить!
– Ты, приятель, уж слишком многого хочешь, – пожал плечами ван Страттен. В следующую секунду прогремел выстрел, и труп Гастона с дырой во лбу свалился на палубу.
Все застыли. Никто не видел, как капитан выхватывал пистолет. Но как он достал второй – увидели все, потому что он сделал это неторопливо. Эдвардс так же неспешно обнажил шпагу, после чего капитан сказал:
– Я, Готфрид ван Страттен, любой ценой обогну мыс Горн, как только подует ветер. Я обогну мыс Горн, даже если мне придётся бороться с бурей вплоть до второго пришествия Иисуса и даже если встать на моём пути захотят сам Бог и сам Дьявол. Я обогну мыс Горн, даже если вы все наброситесь на меня. Нас с Эдвардсом – двое, но мы вас десятерых изрубим в куски! Эдвардс за меня только потому, что вы – против, и я один, а вас – десять, а он – мой друг. Если мне придётся всех вас убить, то я наберу экипаж из одних утопленников. Утопленники, плывите ко мне! Утопленницы – особенно! С вами я обогну мыс Горн – клянусь Сатаной и всеми его подручными! Всем всё ясно?
Когда ван Страттен умолк, над морем повисла почти могильная тишина. Между тем, вопрос, заданный голландцем, предполагал ответ. Тянуть с ним было нельзя. И его дал Дэнисен. Он сказал:
– Конечно.
При этом он даже и не взглянул на своих товарищей. Уж ему ли было не знать, о чём они думают, созерцая мёртвого боцмана и дымящийся пистолет, а также и шпагу! Буря – она ещё далеко, а двое безумцев, вооружённых до зубов – здесь, и лучше связаться с бурей, нежели с ними. К такому выводу пришли все.
– Дохлятину – за борт! – распорядился ван Страттен. Заткнув оба пистолета за пояс, он оглядел водные просторы. Волны почти уже улеглись. Горизонт по-прежнему был безоблачен. Зной усиливался. «Летучий Голландец» уже несколько минут стоял без движения. Непоседливый Джонатан, бросив взгляд на ван Страттена, отошёл от штурвала, чтобы помочь Энди выбросить тело за борт. Когда оно шлёпнулось о воду, вспыхнувшие на солнце брызги достигли лиц двух матросов, и те брезгливо утёрлись.
Все остальные матросы по приказанию капитана стали снимать паруса, оставляя только три кливера, косой грот и фок. Они работали молча. Близящаяся смерть сделала их строгими и задумчивыми. Вложив свою шпагу в ножны, Эдвардс подошёл к трём француженкам и о чём-то у них спросил. Те что-то ему ответили. После этого офицер приблизился к капитану и сказал:
– Готфрид! Девушек следует отпустить, пока ещё есть такая возможность. Им уже нечего делать здесь, а нам уже не страшна никакая виселица.
– Пожалуй, – признал ван Страттен, рассеянно поглядев на Клер, – но нам нужен кок. Без кока – никак.
Мимо проходили три друга – Энди, Стивен и Том. Услышав слова ван Страттена, они тут же остановились и стали спорить, кто из них лучший повар, да так расхвастались, что у их подружки, которую звали Клер, в глазах заблестели слёзы, а капитан воскликнул:
– Да чёрт с ней, пускай проваливает с двумя этими заразами! Не забудьте дать ей пинка.
Снарядили шлюпку. Она была шестивёсельная, просторная. В неё погрузили бочонок с пресной водой, мешок сухарей, топор, три мушкета, гитару, боеприпасы, огниво, колоду карт и тёплые вещи. Ну и, конечно, трёх юных дам, полночи ломавших головы, как бы им удрать с корабля. Они умудрились изобрести десятка два способов, так что были немножко даже разочарованы тем, что всё оказалось настолько просто.
– Встретимся в Амстердаме, братцы! – крикнула Клер из шлюпки, спущенной на воду, – мы с тобой непременно встретимся, Энди! Слышишь?
– Нет, в Амстердаме вы её не найдёте! – визжали две весёленькие близняшки, садясь за вёсла, – мы забираем её с собой! Ищите нас всех в Париже, в монастыре урсулинок! Главное – приносите побольше рома!
– Да вы гребите быстрее! – кричали им с корабля, – уже часа через три поднимется ветер, а до Америки – целых двадцать пять миль! Не сбейтесь с пути!
А Энди старался знаками объяснить, что он положил под среднюю банку запасной компас, который спёр из кают-компании. Клер его поняла.
Удушливая и влажная белизна над морем плотнела. Она была хуже зноя. Девушкам приходилось тяжко, хотя они немного разделись. Но всё же вёсла ритмично вспенивали морскую гладь, и ходкая шлюпка двигалась быстро. Вскоре корабль с повисшими парусами и оголёнными вверху мачтами, одиноко стоявший на неподвижной водной поверхности, стал казаться детской игрушкой. Клер, работая вёслами, не могла оторвать от него задумчивых глаз. И слёзы текли по её щекам. Она понимала, что никогда больше не увидит ни одного из этих ребят, которые всё ещё продолжали стоять у борта, глядя вслед шлюпке. Да как такое возможно – вместе проплыть по трём океанам и неожиданно разойтись за одну минуту, подбадривая друг друга глупыми шутками и при этом отлично всё понимая? Но ничего не поделаешь – жизнь устроена так, что всё уходит навеки. Так должно быть. Иначе бы не было самого дорогого – воспоминаний, и самого долгожданного – новых ярких страниц.
Элен и Софи, глядя на корабль, также хлюпали носиками без всяких ненужных слов, однако на вёсла всё-таки налегали, поскольку западный горизонт уже почернел. И тучи ползли к востоку. Когда они закрыли собой треть неба, над океаном пронёсся чуть уловимый вздох какого-то сверхъестественного чудовища – такой страшный и ледяной, что весь океан покрылся мурашками серой ряби. Он вновь потом засиял, но это был только вздох перед интенсивной работой. Работника звали смерч.
– Ну вот, началось, – измученно вымолвила Элен, когда ветерок вторично и уже несколько ощутимее пробежался с запада на восток, – успеть бы, успеть бы!
– Что ты раскаркалась? – заорала мадемуазель Софи, сидевшая сзади, и пяткой двинула полуголой сестрице по пояснице, которую уже покрывал загар, – мы должны успеть, тысяча чертей! У нас вариантов нет!
Заспорив о том, есть ли шанс успеть, они подрались. Клер их разняла с помощью весла. До Южной Америки оставалось ещё миль пять. Но они успели, изодрав вёслами руки в кровь. Умопомрачительные громады туч уже затянули весь небосклон, а ветер задул порывами, когда шлюпка вошла в маленький залив между двух холмов лесистого берега. Она села килем на мелководье, и пришлось девушкам спрыгнуть в воду, чтоб разгрузить своё утлое судёнышко и втащить его на песок. А когда они разлеглись на этом песке, тяжело дыша, ни о чём не думая и не чувствуя ничего, кроме отвращения ко всему от дикой усталости, океан по имени Тихий встал на дыбы.
Это был, действительно, смерч. Первый порыв ветра, воем пронзив гнетущую тишину грозового сумрака, разъярённо ударил по парусам. От этой пощёчины корабль вздрогнул. Дав сильный крен, он зарылся в воду по самый планшир подветренного борта, и – набрал ход по вздыбившимся волнам. Но ветер усиливался, и вскоре все паруса пришлось снять. Бом-кливер, который Энди снять не успел, не справившись с узлом Стивена, оглушительно лопнул по всей длине, и оба обрывка затрепыхались. Один из портов пушечной палубы по преступному недосмотру не был задраен. Это заметили лишь тогда, когда там воды набралось почти по колено, и кое-как исправили ситуацию. А потом что-либо предпринимать стало бесполезно. Казалось, весь океан – от материка до материка, от адских глубин до необозримой поверхности, всей своей Посейдоньей мощью обрушился на корабль, как лев на блоху, ползущую по его спине. И лев опрокидывался, ревел, метался и бесновался, чтобы стряхнуть с себя эту микроскопическую букашку, будто она ему досаждала невероятно.
Кругом стоял такой треск и вой, что никто на судне не мог услышать другого, даже если кричали в самые уши. Неимоверные волны вздымались над кораблём, как стены египетских пирамид, а затем, обрушиваясь, смывали с палубы всё, что не было прочно закреплено. Но Готфрид ван Страттен, стоявший перед штурвалом, казалось, был частью палубы. Он стоял и смотрел, как ополоумевшая стихия терзает его корабль и как «Летучий Голландец» всё-таки движется к мысу Горн, на встречу с Атлантикой. Иногда бриг взлетал на такие волны, что все матросы, цеплявшиеся за снасти, зажмуривали глаза и быстро молились, думая, что настал их последний миг. Ещё больший страх охватывал их, когда они видели надвигающуюся волну с пышным белым гребнем, которая иногда тянулась от горизонта до горизонта и нависала над кораблём, чтобы разнести его вдребезги. Но «Летучий Голландец» чудом выдерживал и падения, и удары. И ночью он огибал проклятый мыс Горн, к югу от которого смерч бесился ещё свирепее.
Смог ли Готфрид ван Страттен, в конце концов, обогнуть Пасть Дьявола? Или он до сих пор продолжает это занятие? Неизвестно. Но в полночь Клер, лёжа на песке, услышала наяву колокольный звон, который донёсся со стороны океана сквозь завывание бури. Через три дня, когда буря кончилась, Клер, Элен и Софи поднялись с мушкетами на высокую гору, чтоб оглядеть пролив Дрейка и Магелланов пролив на подступах к мысу Горн. Но подзорной трубы у них уже не было, и, конечно же, пролив Дрейка южнее скал Огненной Земли увидеть не удалось. И ни одного судна девушки не заметили – ни на западе, ни на юге, ни на востоке, сколько ни всматривались в суровые океанские дали. Позади трёх храбрых путешественниц лежал дикий и неизведанный континент, который превосходил размерами Африку, а перед их глазами сливались два океана – Тихий и Атлантический. Наблюдать за встречей этих двух братьев, конечно, можно было бы и до вечера, а потом ещё и при свете звёзд, если бы не холод и голод. Ведь на одних сухарях долго не протянешь, а трудный путь к восточному побережью Южной Америки – не осилишь. Француженки полагали, что там, на западной стороне Атлантики, их, наверное, подберёт какой-нибудь европейский корабль, плывущий на Родину. Почему бы и нет? Спустившись с горы, они поохотились без большого успеха, затем поспали в лесу, и на другой день, утром, двинулись в путь сквозь плотный туман. Но это – уже совсем другая история.
Эпилог
Несчастная Кочерыжка искала море несколько дней, а моря всё не было. Между тем, оно ей весьма пригодилось бы, потому что жара стояла невыносимая. Солнце жгло двадцать часов в сутки. Вода в колодцах была нагретая. Рек, озёр и ручьёв первые три дня на пути встречалось ничуть не больше, чем морей с океанами, то есть – ровно нисколько. Голод не мучил её совсем, но жажда томила. Наводить справки о море у жителей населённых пунктов, через которые Кочерыжка шла, было бесполезно. Все эти странные люди – дети и старики, мужчины и женщины, её просто не замечали. В упор. Совсем. Сначала она, разумеется, удивилась этому очень сильно. Потом возникло предположение, что они обижены на неё и воротят нос. Но это уж было ещё менее понятно: какие к ней у них могут быть претензии? Что за вздор? Они ведь не жили в Кунцево и едва ли знакомы с её мамашей, которая ох как любит выдумывать про неё страшилки, одна другой непригляднее!
Задолбавшись ломать башку над этим дебильным ребусом, Кочерыжка решила напрямик выяснить отношения с обитателями одной из этих загадочных деревень. Ну, и что вы думаете? При первой попытке это осуществить секрет был раскрыт. Она поняла, что эти ребята её не видят. Угу. Она для них – невидимка! И – сразу камень с души упал. Во-первых, исчезло чувство вины. Во-вторых, не видят – значит, можно раздеться. Полностью. Догола. И позагорать. Мгновенно осуществив данное намерение и бросив свой гробовой наряд прямо на дорогу, голая Кочерыжка весело пошла дальше, смеясь над теми, кто вроде бы и смотрел прямо на неё, красивую девку в самом красивом прикиде, какой только может быть у красивой девки, но чёрта лысого видел! Так им и надо. Всё же они – какие-то странные. Очень странные.
А животные – ослы, овцы, собаки, лошади, кошки, не были странными. Они видели Кочерыжку и подбегали к ней. И она их гладила. А ещё давала им хлеб, который брала в домах – конечно, без спросу. Какой смысл спрашивать, раз тебя не только не видят, но и не слышат? Впрочем, если бы Кочерыжка стала для всех своей – маловероятно, что это бы изменило её манеры. Побыла, хватит! Скверное воспитание – вина мамочки. И не только её одной. Кругом – одни сволочи. То, что кажется им постыдным, должно приветствоваться. Да, с людьми Кочерыжка ладила всегда плохо. Другое дело – животные. У овцы она никогда бы даже и крошку не своровала, а у собаки – тем более.
Без особой необходимости – то есть, без необходимости украсть хлеб для своих друзей, Кочерыжка к людям в жилища не заходила. Ей было крайне неинтересно, чем они там занимаются. Как-то раз она ненароком застала парня и девку за любопытным занятием. Посмеялась. Но у собак смешное занятие получалось как-то поэстетичнее, и не стала долго смотреть. Спать она могла прямо на земле, благо что и ночью трудно было замёрзнуть. Ночи, надо признаться, были красивыми. Из-за звёзд. Они так сияли, что сердце пело.
Так прошагала она пять дней – с кем только не сталкиваясь на пыльных дорогах, кому только не сопутствуя. Но об этом долго рассказывать. Скажем проще: так прошагала она пять дней, и всё было бы неплохо, будь на пути побольше воды, да притом холодной. Но вся вода была тёплая. Только раз посчастливилось перейти какую-то речку, довольно мелкую. Из неё Кочерыжка напилась вдоволь, после чего смыла с себя пыль и несколько слоёв грязи.
На шестой день она встала затемно, и, пройдя до зари километра три, увидела вдали город. Но идти дальше сил почему-то не было. Кочерыжка опять легла около дороги, не обращая внимания на ослов и верблюдов, которые проходили мимо, и вновь уснула. Проспав несколько часов, она поднялась, вся словно разбитая, и продолжила путь к сияющему на солнце городу, куда двигались вместе с ней тысячи людей и животных. Город раскинулся на холмах. Его окружали очень высокие стены. С той стороны, откуда шла к нему Кочерыжка, были видны главные ворота. Около них наблюдалось столпотворение – слишком многим хотелось проникнуть в город. И их количество возрастало ввиду подхода новых купеческих караванов и одиноких путников.
А напротив главных ворот высился ещё один холм. Большая толпа была и на нём. Туда Кочерыжка и устремилась, взволнованно заинтересовавшись тем, что там происходит. Солнце слепило глаза, поэтому она долго никак не могла понять причину столпотворения на холме. Но внутренний голос ей говорил, что её там ждут.
Только подойдя к Голгофе вплотную, она, наконец, увидела три креста, которые возвышались над говорливой толпой. Решила подняться. Протиснуться сквозь толпу труда не составило – Кочерыжка была не только незрима, но и неощутима. Понять, о чём говорят, она не смогла – язык был ей незнаком. Но по интонациям было ясно, что часть толпы насмехается, часть – высказывается более осторожно, а часть – скорбит. Вполне безучастными оставались только легионеры с копьями и в блестящих латах. Они стояли чуть в стороне от орудий казни, не запрещая зрителям быть к ним ближе.
Подошла ближе и Кочерыжка. Оба разбойника на крестах, стоявших справа и слева от умирающего галилеянина, судя по всему, уже высказались. Они теряли сознание и могли только бормотать какую-то несуразицу. Кочерыжке, по крайней мере, так показалось. Ну да, наверное, они бредили. Иисус страшно и осмысленно смотрел вниз – на нескольких женщин, которые плакали у креста.
К своему стыду, Кочерыжка не сразу въехала, что одна из женщин – это не женщина, а красивый юноша с золотистыми волосами. Но ошибиться было легко – попробуй-ка разберись, кто какого пола, если одеты все приблизительно одинаково, а у юноши на лице нет ни одного волоска! Этот самый юноша держал руку одной из женщин и что-то ей говорил. Конечно же, это было странно – утешать мать, присутствующую на казни сына, но Иоанн Богослов, вне всяких сомнений, именно этим и занимался. При этом он ещё что-то спрашивал у Христа, и тот ему отвечал, едва шевеля губами. Каждое слово давалось ему мучительно. Кровь из его запястий и ног, пробитых гвоздями, всё продолжала течь. Но старик с седой бородой, который держал у креста Грааль, стоя на коленях, уже вставал – небольшая чаша была наполнена.
Когда голая Кочерыжка, наивно думая, что её и здесь никто не увидит, приблизилась ко кресту, распятый Господь обратил на неё внимание Иоанна. Тот повернулся и посмотрел на неё внимательно. Ей, по вполне понятной причине, стало неловко. Она потупилась. Но апостол даже не покраснел, хоть был очень молод. И не нахмурился, хоть был свят. Он взял у старика чашу с кровью и протянул её Кочерыжке, сказав:
– Бери.
– Нет, я не возьму! – панически замотала головой Верка. Она каким-то волшебным образом поняла значение слова, произнесённого не по-русски. Не угадала, а именно поняла. И дала ответ на этом же, неизвестном ей языке. И ещё прибавила:
– Мне не нужно!
– Но как же так? – удивился юноша, – ты ведь шла именно за нею!
– Но не сюда!
Святой Иоанн, охваченный ещё большим недоумением, посмотрел на Господа. Затем вновь обратился к Верке:
– Чем это место тебе не нравится, Кочерыжка?
– Здесь – три креста!
– Ну, и что с того? Ты ведь ненавидишь людей!
– Я их ненавижу, когда они не страдают! Даже когда они плачут, я их не очень люблю. Но когда из них льётся кровь и выходит жизнь – это совершенно другое дело!
– Не вижу никакой разницы, – возразил апостол, – или ты хочешь сказать, что боль делает их животными?
– Я не знаю! – крикнула Верка, – я никогда об этом не думала! Для того, чтоб искать смысл в жалости, нужно быть настоящим христианином! Да, конечно – можно и пожалеть, если тебя ждёт за это награда! Только христианин способен объяснять матери умирающего в мучениях, что она льёт слёзы напрасно! И только христианин мог додуматься притащить на Голгофу чашу, чтобы её наполнить кровью страдальца! Я не могу на это смотреть! Проклятое солнце, скройся!
И солнце вдруг стало меркнуть. И вся толпа замерла от ужаса. И умолкла, глядя на Иисуса, который что-то шептал, обращаясь к матери. Лютый страх обуял и Верку. Ноги отказывались держать её. Сев на пятки, она позорнейшим образом разревелась, хотя при жизни не была нытиком. Но сейчас она плакала так же горько, как Богородица и другая Мария, по прозвищу Магдалина, стоявшая рядом с первой.
– Верка, – сурово вымолвил Иоанн Богослов, возвращая чашу Иосифу, – тот, кого ты видишь сейчас распятым, сказал: «Если бы у вас была вера величиною с горчичное зерно, то вы бы смогли свалить в море гору, просто дав ей приказ туда опрокинуться!» Ты сейчас приказала исчезнуть солнцу, и солнце начало исчезать среди бела дня. Весь мир по твоей вине от страха застыл! Видимо, ты вся состоишь из веры.
– Не ври, не ври! – в исступлении запротестовала Верка, – я вообще ни во что не верю! В моей душе света нет, а значит – никакой веры в ней быть не может! Произошло банальное совпадение! Всем известно: в шестом часу того дня, когда Его распинали, тьма воцарилась по всей Земле, и была она до часа девятого! Солнечное затмение – вот что это такое!
– Но как же ты ни во что не веришь, если ты веришь Евангелию? – пожал плечами апостол, – мне не хотелось тебя ловить на противоречии, но уж слишком всё это странно! Я озадачен.
– Здесь ничего нет странного! – заявила Верка, вытерев слёзы, – да, я не верю, хотя и знаю, что это – так! Но я всё равно не верю!
– Так значит, ты – упрямее истины?
– Да, да, да! В сто раз! И это – единственное, за что я ещё могу себя уважать! А если я перестану саму себя уважать, то не только Свет, но и смысл исчезнет!
Ответив так, Верка вскочила на ноги и бегом спустилась с горы. Ей было опять легко. Не весело и не радостно, но – легко. Не глядя по сторонам, она зашагала вдаль по пыльной дороге сквозь темноту, которая воцарилась по всей Земле до часа девятого. Ей, конечно, нужно было спешить. Куда? А кто её знает!