Дарья Рябинина о людях Сибири

розовой косоворотке-рубашке с вышитыми воротом и рукавами.

Волосы по ветру развеваются кудрявыми колокольчиками. Где-то шуршит вода так знакомо и нежно. Но почему-то напоминает

звук серпа, жик-жжик-жик. Почему вода так падает, вспоминает

Арина. И не может припомнить. Девочка, уснув у груди, мерно

посапывает. Арина, уставшая от работы, разомкнув руки, роняет на колени.Покатившись,Дашка закричит резким голосом и мать просыпается,испугавшись. Ох, дитетко, неужели я заснула?

Снова трясет Дашку, а та зехлает очумело, требует снова

грудь ,снова старается вцепиться ненасытно.

Ой, как я засиделась с тобой, чадо! Смотрит на уставшего своего работничка, кричит ему, а слезы катятся по похудалым щекам, ручьями.

– Петенька, сыночек, устал, родимый, отдохни, золотко.

– Сиди мам, чтоб она не орала; я сам. Что мне, не тяжело, посиди малость.

Даша снова засыпает. Арина ее медленно кладет и накрывает пологом. Снова шуршит вода, теперь уж в руках отдохнувшей

Арины жик-жик-жик.

По дорогам стало страшно ездить. За Медвежьим логом, далеко от деревни, начинается длинный, тягучий подъем. Который так трудно одалеть на захудалой лошади.

Почти всю дорогу идет лошадь

с натугой, тяжело, останавливаясь через десять, пятнадцать шагов.

Ездок всю дорогу идет рядом. Понукая, подергивая вожжами, этим

помогает уставшей лошади. Несколько идет ровная дорога, потом

спуск, крутой поворот налево и снова подъем. Этот поворот называется Крутой лог, в котором этот лог тянется от дороги в обе стороны с густыми зарослями кустарника. Черемухи, березы и талины.

В этом логу было пристанище обозленных бандитов, которые теперь не имеют возможности вернуться в свои деревни. Потому что

были связаны с белыми бандитами Колчака. Обозленные враги превратились в разбойников. Они метались в горах, в тайге, на дорогах далеко от деревень, своих родных и знакомых. По логу, густой

шапкой росли пушистые березы, до полу спускаясь своей зеленью.

А с земли поднималась густая стена высокой травы не кошеной,

не знавшей покосов. Лишь конские копыта прижимали их буйные

головы, но снова вставая, искривляясь в росте.

Кони их сытые мирно паслись поодаль, стреноженно, отпущенные в логу. Несколько человек спали, сидели, просто лежали,

наблюдая за дорогой. День был сухой, теплый, ветреный. Березы

тихо шелестели, листвою заглушая приближающийся топот и звук

колес. Крестьянин на паре коней спустился в лог тихо, медленно

с опаской, из города. И уже поднялся на подъем, как его заметил

бандит. Выругался про себя, кинулся к спутанному коню, конь шарахнулся и далеко отпрыгал. Пока ловил коня, а крестьянин уже мчатся по равнине,нахлестывая своих коней возжами.С ним был его сынишка лет восьми. Посадил его между ног, прижав к себе и

ну бить коней, которые мчались изо всей силы.

Пока поймал коня, да другой ловил своего, а крестьянин уже

спускался с крутого последнего подъема.

Не уйдут, думали разбойники, от нас не уйдут. Тут что-то есть,

раз они так летят. И хлестнув своих скакунов мчались за ними.

Да, несдобровать бы нам, говорит крестьянин, если бы догнали.

Нахлестывая коней они ворвались в деревню Медвежий лог,

повернули влево и влетели во двор какого-то дома.

Собаки залаяли истошным лаем. Вышел хозяин, выскочил

из ворот, осмотрел улицу и запер на засовы обе входные двери.

Прикрикнул на собак, все стихло. Кони тряслись, вот-вот рухнут.

– Води, води, – говорит хозяин, – упадет, сдохнет, води помаленьку, води.

Разбойники, не догнав добычу, въехали в улицу, осмотрели во

все стороны и вернулись обратно. Ни с чем вернулись злые бандиты. И загрызлись между собой в логу у горы.

«Это ты спал, тебе надо было караулить дорогу, чего жрать будешь, а тут видно хорошая добыча ушла. Верная смерть теперь,

братцы! Что же это никто не едет с базара? У, варнаки, у, волки!»

– Что делать будем дальше? – сказал один. Брови сдвинулись к

носу, все замолчали.

«Что я наделал? – думал один, – зачем пошел с ними?

Теперь мне отсюда нет ходу. Ну, предположим, я уйду ночью от

них, а кто меня дома-то примет? Кто меня ждет дома? Жена. Нет.

Она теперь меня не примет! Вот, сказали, что партизан только погоняем, а что получилось, власть-то не изменилась, а еще

больше укоренилась, да меня теперь пацаны убьют, не только

мужики. Эх, дурак я, дурак, чего наделал. А, видать, надежная

у них власть-то, а мы теперь куда? Подохнем здесь, как мухи

в крынке, в траве-то этой, траву жрать не будешь. «Теперь заждались меня дома родные, – думал другой, лежа на животе, уткнув голову на руки, во рту он держал потухшую папиросу из остатка

махорки самодельной. – как мне оказаться дома, хоть бы самую

плохую мне работу. Не стал бы я больше грабить, но меня видели наши, когда мы нападали на обоз. Что бы я отдал, чтоб только

был бы не я!».– Небось,заждались,– вдруг услышал он голос человека,который приближаясь спрыгнул с редвана,награждённого всякими продуктам.

– Как с неба свалился вдруг, – сказал главарь банды. – Уж и

ждать не стали. В город еду, немного и вам дам.

– Сами промышляйте, но я вот немного вам на всякий случай

привез, дам, а то все на базар. – Тарас сгрузил кое-что, поставил

коня отдохнуть в самую дальнюю чащу. Игнат подошел к отцу

и грустными глазами посмотрел на него.

– Не выдержу я больше, батяня, домой хочу, домой. Заели меня,

гады, гляди, все счесал тело, одолели и волосы забили.

– Но, уж потерпи малость, а то ночью кавды и прибеги ненадолго. Сказывают, скоро все будет по-другому.

Долго беседовали бандиты, сытно наевшись, развалясь, лежали

поодаль дороги и думали, что скоро придут наши и станет все постарому, но тогда уж все, заживем, а то что-то даже ездить перестали на базары люди. Но повернулась жизнь, да не в их сторону. Зря

ждали бандиты прихода белых. В тридцатых годах, т.е. в тридцатый

год, вдруг начали организовываться везде и всюду колхозы, и с 1928

года кое-где. Бандиты в страшной панике кинулись кто куда! Одни

забились по домам, другие – в самую глушь тайги. Поняв, что все

пропало, пришел последний конец, передрались все и разбежались.

Тарас, распрощавшись с сынами, забился дома. Съездив на базар

для отвода глаз, выслушивал, высматривал в деревне обстановку.

В первую очередь стали в колхоз вступать бедняки да середняки. Рябинины пошли в колхоз почти первые. Имущество сдали в

колхоз. Отец запряг коня, погрузили плуг, борону, сортовку, веялку и Петька сам все отвез и снова приехал за остатком. На следующий день приехали мужики на их коне и спросили пшеницу.

– Даю пшеницу, хоть сегодня забирайте.

Но они сразу записали, сколь мешков, и уехали, потом это, мол,

пойдет на посевную.

– Ну, мать, теперь не одна будешь ты работать, и я буду чемто полезен. Берут меня в контору сторожем. Дети наши примут

новое, хорошее дело, видно, им наречено в жизни от бога жить

лучше, чем жили мы. Оно, брат, вместе-то дружно, и работать веселее, и жить легче. Не нам распоряжаться их жизнью, это видать

верный и честный путь, я рад за них, мать, ей богу – хоть уж давно перестал верить,с тех пор,как меня бог обидел,ногу отнял.

– Что ты, что ты, опомнись, ты еще самый счастливый, другие

совсем не вернулись или вернулись, да помрачение получилось, в

банды подались, теперь вот бродят где-то голодны-холодны. Так

уж пусть, – сказала Арина, – только вот я, Паша, не честная к тебе!

И всему свету!

– Как так? – изумился Павел и строго посмотрел на Арину.

– Этого не должно быть – я знаю! Ты верна мне, ты должна

быть, во всяком случае, справедливой!

Арина улыбнулась и ушла в сенки.

Отец задумался:

– Вот это дельце! Вот это номер, эх, а я не знал!

Через несколько времени приходит Арина и подает в тряпице кошелек – тот самый, который она прятала на чердаке в

карнизе. Который много лет назад кинул им молодой красивый

разбойник.

– Где взяла? Что это? Чей? – и подозрительно посмотрел снова.

– Вот, Пашенька, моя неверность! Хранила я это горе, не сознавалась тебе – боялась, снова выкинешь. А ведь это же золотые!

– Только и всего? – обрадовался Павел.

– Только и всего, столь их и было, – оправдывалась она перед

мужем.

Павел усмехнулся и радостно выпрямился:

– Ну, это дело – полдела исправимо, справимся!

– Не говори, Паша, так, а лучше вспомни, как он попал к нам.

Ты грешил на Агапку.

– Бабки Агапки давно уже нет с нами, а мы все на нее грешим…

а оно вот где таится – проворчал отец.

– Я ни одного зернышка не взяла, Паша! А как я нуждалась!

Его, видно, Петюнька тогда-то спрятал, а я нашла. Этот проклятый кисет – он мне всю душу вывернул, сколько ночей промучилась я, а сознаться – выкинешь и думать нечего. А если он вдруг

приедет к нам – кинула бы я ему в глаза, окаянному, и душе легче!

Павел медленно высыпал содержимое себе на ладонь, зажал в

кулак и долго думал, уставясь в пол. Наконец встал, высыпал все

золото в кисет, т.е. тот же кошелек, и сказал:

– Оно нам ни к чему, Ариша, мы не знаем ему цену. Пусть оно

даст пользу и добро иному делу, новому. Я его отнесу.

Павел здал золото,на которое купили пшеницы и облегчили посевы колхозу.

– Дурак Павел, даже золото отдал!

А Рябинины радостно улыбались.

Второй девочке, Даше, сровнялось десять лет. Мать ее сильно и непоправимо заболела. Она стала долго и натужно кашлять.

Здоровье ее с каждым днем ухудшалось. Но, любительница с молодых лет ходить за ягодой, она и при болезни усидеть не могла. У ней

начиналась болезнь легких. Однажды осенью Арина позвала свою

приятельницу сходить на горы за ягодой, за крыжовником и кислицей, та согласилась. Идти далеко. Но с разговорами идти незаметно.

Шли долго до того места, где часто набирали в прошлые годы,

когда много уродит ягод. Таких угодий ближе нет как на том месте,

они это знали одни. Дойдя впились сразу, не присели нисколько,

не остановились отдохнуть с дороги. А еще же карабкаться надо

повыше, внизу-то нет ничего. Добрались. Нагрузились порядком,

да еще по узлу на корзину сверху положили, и потопали домой.

Не успели отойти от горы, как на них налетел молодой мужик –

Сема-огородник. Так называли его за то, что он был бригадиром

огородной бригады совхоза. Поселка, около которого протянулась

гора с множеством ягоды. Никто, никогда не запрещал здесь их собирать. Совхозные люди и колхозники из их села, почти все были

родными между собою. То сестра, то кум, то сват, то брат, то просто знакомые между собою, здесь были жители на совхозе и из

села, откуда пришли они.

В деревню они приезжали по всякому делу. Сельчане в совхоз

шли как домой. Чего ему вздумалось нарушить это дорогое родство между селами. Его совсем не касались эти ягодные угодья, но

он вдруг подъезжает к ним и с завистью крикнул:

– Чего несете, откуда?

В душе решил – сорвать, раздавить те сокровища, уплывающие от

его рук, что достались им очень дорого. Руки были все исцарапаны

колючками кустарника, усталостью от ходьбы и лазанья по уклонам.

– Чего несете, я спрашиваю?

Но они молча посторонились и снова пошли дальше.

– Что несешь, мать-деремать, – крикнул он, соскочил с коня,

подбежал к Арине, рванул с плеч двухведерную корзину, которую

всегда набирала полную и еще узел положит сверху, она. Такой целью задавалась всю жизнь: чтоб набрать только полную ,только больше и больше,а как нести? -Донесу как – нибудь,– но это стоит всегда не даром для здоровья.

С нее слетел узел – в нем тоже было землю, он топтал ногами. Не успел разрушить одно, как сорвал

с другой, так же быстро расправился с трудами, на которые с исцарапанными руками ухлопали целый день эти женщины. Когда все потоптал и сделал месиво – отъехал в сторону. Женщины стояли с разинутыми ртами.

Огородник закончил свое дело, грозно закричал:

– Вот вам – нате, жрите! Это наше добро, не имеете права заходить на нашу территорию, – вскочил на коня и был таков.

Опаленные горем, подобрали они пустые корзины и побрели

обратно в свою деревню.

Всю дорогу проплакали бедные женщины. Какое горе, какая

досада, очень обидно!

Пришла Арина домой еле живая, опухшая от слез, разбитая

от горя. Дашутка кинулась к матери, но та ей сказала:

– Уйди, не до тебя, – и упала поперек кровати.

Даша кинулась за отцом, он притопал и не понял сразу, что случилось. Кое-как смог добиться отец, в чем дело. Арина

кое – как объяснила и снова упала.

Павел на одной здоровой ноге рванулся куда-то и мигом примчался верхом на коне, с ружьем на плече.

– Где он, стервец этот, – крикнул Павел с коня, и Арина

поняла ,что дело плохое – он убьет его, что тогда?

Она кинулась к Павлу, хоть чувствовала, что она в этот день

очень заболела, ее легкие осложнились, она погибла, но – собрала все силы, протянула вперед руки и умоляюще произнесла:

– Паша, милый, родной, не езди! Брось, опомнись, не езди! –

Она потянула его за ногу, дергала коня за повод, умоляла и плакала.

Павел обозлился и толкнул ее ногой. Арина отшатнулась,

сразу прекратила плакать и серьезно взглянула на Павла:

– Езжай, если хочешь! – сама повернулась и ушла в избу.

Павел сполз с коня, вошел в избу и настойчиво потребовал:

– Где он был, где встретили его, я спрашиваю?

Арина обернулась, посмотрела на него, шагнула к корзине,

подняла обрывок веревочки и сказала:

– 

Езжай, давай!Вот Паша,гляди:поедешь,а мне вот что и хватит.Ищи его, беззаконника тебя – не потерплю,поня л?Хватит!

Павел погоношился, потоптался и бросил ружье на лавку.

Ушел, походил по двору, немного остепенился и вошел снова.

Более спокойно спросил:

– Но все же ты мне скажи, Ариша, где он вас встретил? Я же

должен его наказать! Чтоб дальше ему неповадно было!

– Нет, не скажу! Чтоб не наделал ты чего еще дурнее – отпусти

коня на бригаду и ружье отнеси, где взял его!

– Дашутка, – крикнула мать в сенки, – все двери были открыты,

слышно кругом до самого огорода.

Дашутка прибежала, всунулась в окно и спросила:

– Чо, мама, ты звала?

– Да, звала. Отведи-ка коня на бригаду. Отец взял на бригаде для

дела, да отдумал ехать к куму, но вот отведи, дочка, потихоньку.

Отец подкинул за одну ногу легкую Дашутку, подал повод, открыл ворота, и Дашутка поскакала, подпрыгивая во все стороны.

По двору ходили куры, горланил петух. В углу у сарая сидела

большая серая собака. Тихо кругом, ни ветерка.

Отец сел на бревно, которое лежало для распилки на дрова, и

заплакал, не мог совладать с собой. Вышла Арина, бледная, осунувшаяся и как после долгой болезни пошатывалась:

– Не плачь, Паша, еще успеешь! – пожалела она и села рядом.

– Упадет девчонка-то!

– Но девчонка, как мальчишка, помогает дома, как может! – И

не впервой ей скакать на коне верхом, и на неоседланном.

Отец по своей инвалидности работал на закрепленном за ним

коне, а на ночное отводили в бригаду. Отводила всегда Дашутка.

Мальчишки всегда завидовали ей, и от зависти кидали в коня камнями, но если попадали, то конь рванет и бежит сколько есть сил прямо

в ворота бригады. Как только Дашка выезжает на коне, тут как тут

всегда навстречу Колька, вечно злой и рыжий мальчишка, полный

нос веснушек. Отец его ежедневно порол, что он плохо учил уроки.

Только Дашка выехала из-за угла, как Колька налетел и кинул

палкой. Палка угодила коню по колену, и он прыгнул и понес на

своей спине десятилетнюю наездницу. Дашка успела крикнуть:

– Докидайся, Колька, тятька тебе все уши обортает! – Конь умчал Дашку из виду.

Колька захохотал:– Пока он доберется, я вперед тебе обортаю!

– Гнедко понес Дашутку вскок, куда попало. Дашка вцепилась

за гриву коня, опустила повод и молча скакала. Платье вздулось

пузырем, волосы дыбом. Дашка влетела в ворота бригады, потому

что конь во весь опор ворвался во двор, стараясь задеть боком о

столб у ворот, и резко остановился у колоды. Об ворота хотел скинуть необычную наездницу.

Выскочил конюх, развел руками и расхохотался:

– Вот холера, уцепилась, как кошка, и не слетела, а конь-то и

седока не слушает! Но и седок, язви его! – раскатываясь смехом

над ее видом, пошел, снял Дашку и поставил на землю. – Другой

раз кальсоны одевай, всадник, а то конь-то чует, что всадник-то

безштанный. Не залазь больше! Отец доиграется – лучше так бы

отпустил, сам добежит, без наездника – не шибко далеко!

Дашка пошла домой, затая злобу на обидчика:

– Ну, Колька, тятьке я не скажу – горяч больно, а Андрюхе обязательно, – и не заметила, как поравнялась с домом Кольки.

В это время Колька высунулся в окно и состроил рожицу.

Дашка, долго не думая, поднимает с земли увесистый камень и

кидает в окно Кольке:

– На, получай, обезьяна!

Дашка попадает в оконный переплет, и стекла как не бывало. Что-то затопало, застучало, хлопнули двери и… а в это время

Дашка мчалась домой, закидывая высоко ноги, и не успела захлопнуть ворота, как подлетел Колька, а Дашка уже на крыльце

своего дома, а во дворе большая серая собака.

Сначала Колька подумал: «Выбью я им тоже, – и квита», но

отца Дашки все боялись, особенно мальчишки. Колька вышел

и пошел домой, а в окно показал Дашке кулак.

Мать поняла, что опять, варнаки, подрались – как мальчишка

дерется, вот девка!

– Что у вас там случилось, Даша?

Даша молчала.

– Отца нет дома, рассказывай! В чем дело? – сердито приказала

мать, – что наделала, говори!

– Я ехала, а он коня пугнул, и я чуть…, – и заплакала.

– Ну и что дальше? Ты упала – нет?

–Нет,– промычала Дашка.– Я шла обратно,а он рожи сказал

в окно. Я кинула камнем в окно…

– Все ясно – ты хулиган! – Мать встала, скрестила руки на груди и задумалась: Что же делать? Отец придет, и те придут – он

пороть будет ее, не отберешь.

Скрипнули ворота, пришел отец.

– Ну вот, дождались! Сейчас он тебе, шельма, задаст и в кого

только уродилась? Последняя, балованная, парнишкой, видно,

надо было быть тебе! – Мать села на ящик, стоявший у кровати и

поглядела на дочку.

Дашка зыркнула на мать глазами и, как кошка, прыгнула на

печку, забилась в угол и задернула занавеску.

Отец замешкался в сенках, как кто-то залетает в ворота –

это Колькина мать и ее рыжий сынок. Мать тащит его за руку. Собака

кинулась навстречу, громко лая, и, сколько хватало цепи, натягивалась, хрипела, прыгала.

– Цыц, окаянный!– замахнувшись батогом, прикрикнул отец. –

Больша, сватать идут? – пошутил он.

Мать Кольки метнула глазами, как молниями и приказала проводить в избу.

– Где ваша девчонка? – строго спросила она.

– Заходи, заходи. Не знаю пока, где наша девчонка – коня отводила, а где теперь – увидим, поди.

Протолкнув вперед свое чадо, которому уже тринадцать лет,

а Дашке всего десять, вошла сама. Отец, войдя, сел на кровать, а

мать с Колькой сели на лавку.

– Ну, рассказывайте, с чем пожаловали, – сказал отец.

И мать Кольки стала говорить, кричать то, что совсем не видала. Колька рад: «Во мамка за меня как! Ох и дадут

теперь ей ,о-ёё!»

Отец выслушал молча, ничего не сказал. Мать, прижав руки,

продолжала стоять, ожидая, что же будет дальше.

– Но, расскажи теперь ты, что и как дальше было?

Колька думал, что Дашки дома нет, и сказал, сопя носом:

– Она ни с того, ни с чего взяла на меня наехала, а я отскочил,

а конь напугался и понес ее, а обратно шла, швырнула каменюку

вот эту в окно, притащив с собой здоровенный булыжник.

Дашка не вытерпела:

–Врёшь,рыжий,– высовываясь с печки,– сам коня пугал,камнями бросался.Я чуть не упала– спроси у дяди Стены!А шла домой – он

меня дразнил, – и показала, каким камнем бросалась

примерно.

«Рыжик» посмотрел и потупился.

– Но вот, где правда – не найдешь! Придется спросить Степана.

Но конюх шел к ним сам. Под окном постучал, мать открыла ему

створки. Он по пояс перевесился в избу и поздоровался.

– Что-то вы все насупились?

– А те чо? Пришел сюда – звали? – заворчала Колькина мать.

– Да, собственно, не к тебе, по-моему, и не суйся, куда не надо,

– зная ее плохой характер и повернувшись к Павлу, сказал, – дядя

Павел, ты шутки брось! Как бы тебе ребенка не лишиться, ведь

так и до греха недалеко!

– Что, в чем дело? – спросил отец.

– А вот сегодня влетает Гнедко на всем скаку, и на нем ваша

девчушка. Конь-то норовистый, о ворота седока сбивает не первый раз, а ваша залетает – волосы дыбом, платье на голове, и по

пояс голая. Уцепилась за гриву, бела-белехонька – испугалась шибко, глазенки вытаращила, а стал снимать – не отдеру рук от коня,

трясется вся.

– Кое-как снял, пошла и зашаталась. А в воротах, так и гляди

– ноги переломает. Тогда будут рядить да судить – что смотрел,

почему ребенок баловался? А эта – «Чо пришел, да кто те звал?» –

вот надо, и пришел! Трудно самому, пусть Андрюшку бы отослал,

но не ребенка, да еще девчонку.

– Андрейка рыбачит, дома не сидит – опять пескариков надергает, – погордился отец и потупился.

Конюх ушел, не простившись. Все молчали.

– Пошли, мам, домой, – сказал Колька. Мать встала и, дойдя

до порога, взялась за дверную скобку: – Но что, вставлять будете или как? – спросила она.

Павел окрысился:

– А чего мы-то будем вставлять, а если бы убил конь Дашку,

кто вставил бы ее на место? Кто вернул бы мне ребенка? Но я не

такой – возьми мою двойную раму, не могу же я нести тебе, и мать

тоже – не обедняем.

– Не возьму я вашей рамы, ту вставим.

– 

Но и ты скажи сыночку,что еще раз пугнет ребёнка ,тогда я вас пугну – пугну как надо ! А сейчас, мать, отдай ей из двойных.

– Не надо нам вашей двойной, свою встеклим, – заговорила она

довольно мягче, и ушли домой со своим сыном.

Арина понемногу болела. Дашутка подрастала и неотлучно

следовала за матерью. Случались в доме праздники заводили, сходились родные и друзья, приглашенные, гостей собиралось полон

дом.

Дом купили большой, широкий, с огромным крыльцом, с глухим обширным двором.

Гости, подвыпившие, шумели, веселились, пели, плясали, кто

как мог. И в это время звали детей – Дашутку и Андрея.

– А ну-ко, Андрюшенька, тряхни стариной, давай, Андрюха,

давай, стряхни кудрями!

И небольшой белоголовый мальчик с жиденькими волосенками выходил на круг.

– Давай нашу любимую, гармонист, – просили гости, – и русская гармоника, широко разводя руками, заиграет с выходом цыганочку, которую мог и любил танцевать только Андрюшка. Одной

рукой взмахнув и приложив ее к затылку, другой ударив по запятнику ботинка или валенка, или просто босиком, пускался в круг и

постепенно увеличивал быстроту движений, и, наконец, до того

красиво, что старший танцор мог позавидовать его отчаянной пляске, вертелся Андрейка как настоящий цыган.

Дашку уже не просили, зная наперед, что если она дома, то

звать не стоит, забьется в угол, не пойдет, а не позовут – она немного обождет и вылетит и перепляшет, под общий смех, веселье

гостей.

Так и есть – Дашка на круг, бешено трясет своими маленькими

плечами, топает ногами, вскидывая руками, и забывая все на свете, кроме того, что она танцует.

Гармонист порядком уставший, прекращает игру и усталые

дети падают в объятия гостей, которые с радостными криками целуют их, осыпают деньгами:

– За танец, дружок, за танец, не стесняясь, берите! А ну, давай,

подставляй ладони!

Андрюшка вырывался и убегал, а Дашка все принимала и уносила, а найдя Андрейку, совала собранное ему.

– Уйди от меня,– кричал Андрейка и Дашке все доставалось,но не на

Снова неуемная Дашка следом ходила за братом и, зажав в кулачке деньги, умоляла:

– Возьми, Андрюшка, а, Андрюшка, на их!

Но Андрюшка уходил куда-нибудь во двор.

– Спасибо, уважили, – все наперебой хвалили и ласкались к

танцорам гости. В избе было жарко в зимнее время от согретых

разгоряченных тел. В открытую дверь, когда кто-нибудь входил

или выходил, валил клуб пара.

Дашка кричала после того как уходили гости:

– Андреюшка-а-а! – и Андреюшка подходил.

– Чо орешь, дура?

Но Дашка была хитрая, сразу вдруг сделалась ласковая и хныкала,

протягивает руки – «Возьми, Андрюша!»

– Другой раз не бери, – грубо заругает ее брат, сам возьмет из

ее ладошки смятые бумажки и копейки.

***

Мать болела, но все же она ходила, хотя уже не работала.

В эту осень уродила хорошо черемуха и любительница ходила

за ягодами, едва могла она утерпеть от искушения, как бы сходить.

– Пойду, – говорит, – немного наберу свеженькой, – сказала она

отцу, – а потом съездим.

– Нет, – сказал отец, – не пойдем. Ты, мать, немного поправься,

тогда съездим вдвоем – конь-то лучше довезет, чем идти. Хватит

тебе мытарится – отдохни, поправься, потом все сделаем, еще не

поздно.

Отец ушел на свою работу. В это время мать взяла корзинку, узелок с едой и ушла ненадолго. Целый день пробродила по

острову ягодники, по черемушнику – жаль оторваться от осыпанной черным бисером чащобы.

– Как же теперь нести-то, – подумала она, но напарница ей помогла поднять на плечи и пошли они домой. Вначале вроде бы

ничего немного, она почувствовала, что она ничего не ела.

– Давай, кума, посидим, – предложила она напарнице и та

согласилась.

Сняли с плеч ягоду,сели на краю дороги подавать и слышат из кустов кто-то кричит: «Ау, бабы, не пора ли домой?!»

Кто-то совсем рядом отозвался и, немного погодя, из чащобы

вышли две старушки с ведерками ягод. Немного погодя вышла и

та, которая окликнула этих двух.

– А где же баба Анна? Надо ее кричать.

Но бабка Анна вышла сама с противоположной стороны.

Все сели рядом и захрустели огурцы и яйца. Подкрепившись,

все сразу пошли домой, порядком нагруженные. Шли медленно

тяжело согнувшись под тяжестью ягоды. До деревни было далеко,

а на пути предстояло перейти протоку, в которой очень быстрая

и холодная вода. Распотевшие и уставшие, они поснимали свой

груз и отдыхали. Отдохнув немного, перебрели холодную воду, но

Арина подошла к реке, оглянулась на остановившихся женщин и

вошла в реку. Ей не хотелось затруднять не менее уставших женщин. «Лучше я пойду понемногу».

По спине текло, а руки тряслись от усталости, потому что руками она держала корзину на плечах. Арина перешла потная реку,

холодную и быструю, и, шатаясь, все шла и шла в сторону своей

деревни, все более отдаляясь от всех остальных женщин. Ей хотелось снять груз, постоять, отдохнуть немного, но близко никого не

было, они все отстали, а самой снять – потом не поднимешь.

– Пойду уж я потихоньку, тут уж недалеко.

У самой деревни ее догнали старухи, шли молча, понуря головы. Они сознавали, что у Арины больше груза и она нисколько не

отдохнула.

Дома ее ждали одни неприятности. Принесенной ягоде никто

не обрадовался, а наоборот, сильно переполошились.

Мать, едва переплетая ногами, вошла во двор. Шутка ли, приволочь болевшей женщине столько ягоды, не отдохнув, не снимая

с плеч груза.

Во дворе стоял сын Петро. Он подскочил к матери и бережно

снял груз на землю. Отец был уже дома. Он страшно заволновался, заплакал и ушел со двора.

Мать вошла домой и тихо повалилась на постель. Вошел отец,

сел недалеко и сказал:

– На кой черт тебе эта черемуха сдалась? Не пройдет это даром,чует моё сердце!

***

Мать легла.Её стало морозить,трести,то стало страшно жарко.В ночь вообще стало совсем плохо . Всю зиму пролежала она, тяжело болела, и никакое лекарство

не могло ей помочь. Что бы ни принимала, а лучше не было.

Отец часто плакал, ругая себя и все на свете за то, что как он

мог проглядеть, что она ушла за этой злосчастной черемухой.

Никто не знал, куда ушла, думали, что у соседей сидит. Часто уходила она раньше – то прядет, то вяжет и разговаривает. Никто не

подумал об этой черемухе. Хоть бы кому сказала, да хоть встретили бы их вечером. Всю зиму болела мать, кашляла. Исхудала, есть

ничего не хотела. А ранней весной она умерла.

Не расскажешь всего, какое горе пришло в дом маленькой

Дашутки.

После смерти матери в доме все замерло. Отец стал часто плакать, после чего страшно напиваться, а опьяненный он просил

детей:

– Спойте, детки, какую мать любила.

Но дети пели все и всякие, залезая на русскую печь, а потом

тоже ревели и со слезами засыпали.

Праздники прекратились, соседи ходить стали все реже и реже

и наконец совсем никто не приходил.

Вся тяжесть домашней работы легла на плечи одиннадцатилетней девочки: хозяйство, школа, огород, а уж игры отошли в сторону.

Ей так хотелось побегать, но строгость отца быстро состарила ее, и

школа в зимнее время совсем отнимала все остальное. Да игры ее

совсем не стали интересовать. Девчонки старались развеселить, но

она на них как-то посмотрит и отойдет в сторону, часто плакала.

Андрюшка, чтобы развеселить ее, придумывал разные игры,

шутил, кривлялся, лишь бы она смеялась.

– Даша, хочешь солнышко покажу? – однажды сказал он ей.

И не дожидая ответа открыл под пол западню, – полезай на

приступку!

Дашутка посмотрела на него и полезла вниз, под пол, где хранили картошку.

– Садись на первую, – скомандовал он и накинул на нее шубу,

– смотри в рукав!

Даша, прикрылась шубой и уставилась в рукав, который

Андрюшка держат одной рукой.

– 

Лучше смотри,прижимайся лучше,– и маленькая Шевченка Дашутка плотно придала рукав шубы,– лучше,путём держи!Дашутка плотно прижала рукав шубы, – лучше, путем держи!

Даша поверила брату, взрослый же, скоро шестнадцать.

Даша держит на лице шубу, а глазами смотрит в рукав в избу,

на свет. И вот вдруг чем-то обожгло ее, и она сразу задохнулась,

рывком сбросила шубу, и одним прыжком оказалась в избе, вся

мокрая. С нее текло, она вся побледнела и не может понять, что

случилось с ней. Посмотрела на брата и все поняла, – который

прыгал, хохотал, с железным ковшом, из которого только что вылил в рукав на лицо Дашке воду.

Дашка обтерла платьем лицо и косо посматривала на хохотавшего брата, который от смеха то прыгал, то до полу наклонялся,

хлопал себя по коленям. И вот, только наклонился он низко, как

Дашка схватила ведро, а в нем половина холодной воды, и окатила со спины с головы до ног той самой, которой только что была

облита сама, прыгнула на печь и вооружилась большой железной

клюкой, посматривая исподлобья.

– А-а-а-а, – на одном месте прыгал брат, мокрый с него стекала

вода. На полу была целая лужа. – По-по-го-д-ди, ду-ра-а-а, получишь, – кое-как смог сказать он, и хотел было добраться до нее,

как в двери появился отец. Все мигом стихло. Андрюшка кинулся

собирать тряпкой воду, а Дашка спряталась за занавеску.

– Что тут творится такое? – спросил отец, а сам сел на табуретку у печки и думал о чем-то далеком, своем.

– Я, тятя, сам нечаянно облился, забыл, что дома.

– На дворе и обливался, да фокусы строил! Строитель нашелся.

Подбери все, грязину развел!

Дашка молчала.

День был скучный, пасмурный. Находил дождь. По небу шли

тяжелые, темные тучи, на печке хорошо, тепло, и мокрая Дашутка

прикорнула на подушку, накрылась какой-то тряпкой и уснула.

Отец вышел, ничего больше не сказав сыну, а Андрейка прыгнул на печку, стоя на подножке у печи хотел Дашку подергать за

косы, но увидел – Дашка спит, постоял, посмотрел и принес старое отцово пальто, накрыл сестренку.

Назавтра они снова помирились, но маленькая Дашутка ходила